Она была потрясена, но явно не рассердилась на меня.
В конце концов она протянула свою руку и пожала мою.
— Спасибо, Доналд!
— За что — спасибо?
— За доверие. За то, что сказали мне правду. Я почувствовала: нечто произошло, но не знала что именно. Я даже думала, не поссорились ли вы с Рэем.
— Из-за чего же могли бы мы поссориться?
— Из-за той женщины…
— О какой женщине вы говорите?
— О госпоже Эшбридж. Патриции. Когда Рэй увел ее, мне показалось, что вы ревнуете.
Меня потрясло, что ей все известно.
— Вы их накрыли? — спросил я.
— В тот момент, когда они выходили. Я не следила за ними. Случайно наткнулась… Вы не приревновали Рэя?
— Не из-за нее…
— Из-за меня?
Она спросила это без тени кокетства. Мы действительно говорили по душам. Совсем не так, как с Изабель, — там сплошная война взглядов.
— Из-за всего… Я толкнул дверь, из которой потом вы видели, как они выходили. Я ни о чем не думал… Просто выпил лишнее. И вот наткнулся на них. Совершенно необоснованно, словно прилив крови к голове, меня охватила чудовищная ревность к Рэю.
В Йеле я был зубрилой, но все считали меня куда более способным, чем Рэй, простите за хвастовство.
Когда он решил обосноваться в Нью-Йорке, я ему предсказывал долгое прозябание… Сам я окопался в Брентвуде, всего за тридцать миль от отчего дома, как если бы побоялся очутиться без поддержки… И почти тотчас же, словно желая обеспечить себе еще большую поддержку, женился на Изабель.
Она ошеломленно слушала меня, осушила свой стакан, показала мне на мой.
— Пейте…
— Я вам все сказал. Об остальном, о моих мыслях в ту субботу, вы догадываетесь сами… Рэй заполучил вас и стал компаньоном в деле Миллер и Миллер. Ему все было подвластно, и он мог себе позволить небрежно взять по дороге любую женщину, как, например, эту Патрицию…
Она медленно выговорила:
— И вы ему завидовали?
— Я вас возмущаю, Мона?
— Напротив…
Она была явно взволнованна. Верхняя губа у нее дрожала.
— Как хватило у вас, Доналд, мужества рассказать мне все это?
— Вы, Мона, единственный человек, с которым я могу говорить.
— Вы ненавидели Рэя?
— Той ночью, когда сидел на скамейке, да…
— А раньше?
— Я считал его своим лучшим другом. Но вот, сидя тогда на скамейке, я установил, что лгал себе.
— А если бы вы могли его спасти?
— Не знаю. Возможно, что и спас бы, через силу… Я больше ни в чем не уверен, Мона… Можете ли вы это понять, за одну ночь я совсем переменился…
— Я заметила это. Изабель тоже.
— Да, она сразу заподозрила что-то, пошла в сарай и обнаружила там набросанные мною окурки…
— Она сказала вам об этом?
— Нет. Она всего лишь убрала окурки. Я уверен, она испугалась, подумав, что лейтенант Олсен тоже сможет их обнаружить.
— Уж не считает ли Изабель, что вы… что вы могли сделать нечто другое?..
Я предпочел идти напролом.
— …что я столкнул Рэя со скалы… Не знаю. Вот уже целую неделю Изабель смотрит на меня, словно не узнавая, стараясь что-то осмыслить, понять. А вы поняли?
— Мне кажется, да…
— И не возмущаетесь?
— Да нет же, Доналд.
Тут я впервые почувствовал тепло горячего женского взгляда.
— Я ждала, что вы заговорите со мной об этом… Мне было бы грустно, если бы вы промолчали. Вам потребовалось большое мужество.
— Ну, в том положении, в каком я нахожусь…
— Что вы имеете в виду?
— Я зачеркнул все семнадцать лет своей семейной жизни, а может быть, и все сорок пять лет своей жизни вообще. Все осталось в прошлом. Вчера я испытал стыд перед своими дочерьми, чувствуя себя и их совершенно чужими друг другу… И все же я продолжаю произносить прежние слова, делаю прежние жесты.
— Это необходимо?
Я взглянул на нее. Поколебался. Было бы так просто. Если я все зачеркнул, разве не имею я права начать по-новому? Мона была передо мной. Трепещущая, строгая.
Эта минута была решающей. Мы ели, пили рейнское вино, а Ист-Ривер текла у наших ног.
— Да, — пробормотал я. — Это необходимо.
Не знаю почему, но когда я произнес это «да», у меня перехватило горло, и я пристально посмотрел на Мону. Я был почти готов. Нет, не совсем еще, но все же я мог, и очень скоро, полюбить Мону. Я мог бы обосноваться в Нью-Йорке… Мы бы могли…
Не знаю, была ли она оскорблена. Во всяком случае, она этого не показала.
— Спасибо, Доналд.
Мона встала, стряхнула крошки с платья.
— Кофе?
— Пожалуйста.
Она позвонила Жанет.
— Что вы предпочитаете — остаться здесь или перейти в будуар?
— Перейти в будуар.
На этот раз я прихватил свой портфель. Потом медленно пошел рядом с ней, положив руку ей на плечо.
— Вы понимаете меня, Мона? Вы ведь тоже чувствуете, что у нас ничего бы не получилось…
Она пожала мне руку, и я мысленно вновь увидел ее руку на паркете нашей гостиной, освещенную огнем камина.
Я чувствовал себя отдохнувшим. Немного позже я подсел к старинному столику, на который положил бумагу и карандаш.
— Ну так как, что вы знаете о своих делах?
— Ничего не знаю… Рэй никогда не говорил со мной о делах.
— У вас есть наличные деньги?
— У нас общий счет в банке.
— Вы знаете, сколько денег на этом счету?
— Нет.
— Рэй застраховал свою жизнь?
— Да.
— Вы в курсе его взаимоотношений с Миллерами?
— Он был их компаньоном, но если я правильно поняла, не на равных правах. Каждый год его вклад увеличивался.
— Он не оставил завещания?
— Сколько я знаю, нет.
— Вы посмотрели в его бумагах?
— Да.
Мы прошли вместе в кабинет Рэя и начали просматривать его бумаги.
Между нами не ощущалось никакой неловкости, никаких задних мыслей.
Полис страховки в пользу Моны выражался в двухстах тысячах долларов.
— Вы известили агентство?
— Нет еще…
— И банк не известили?
— Нет. Я ведь почти никуда не выходила с четверга. Только в воскресенье утром прошлась возле дома по тротуару, чтобы подышать воздухом.
— Разрешите мне поговорить по телефону.
Я вступил в свои адвокатские и нотариальные обязанности. Она слушала мои телефонные разговоры, изумляясь, что все так легко улаживается.
— Вы хотите, чтобы я поговорил от вашего имени с Миллерами?
— Прошу вас об этом.
Я позвонил Миллерам, чтобы предупредить их о моем визите.
— Я тотчас же вернусь к вам, — сообщил я Моне, захватив свой портфель. В салоне, когда я повернулся к ней, она совершенно естественно, как я и ожидал, прижалась ко мне и поцеловала.
Контора братьев Миллеров занимает два этажа одного из новых небоскребов на Мэдисон-авеню, почти рядом с серым зданием Архиепископства. В одном из громадных залов работало не меньше пятидесяти служащих; каждый сидел за своим бюро, на котором стояло по два и больше телефонов.
Братья Миллеры дожидались меня. Дэвид и Билл, жирные коротышки, были так похожи друг на друга, что человеку мало с ними знакомому легко было их спутать.
— Мы счастливы, господин Додд, что госпожа Сэндерс выбрала вас своим представителем. Если бы она этого уже не сделала, мы бы сами обратились к вам, как я вам и говорил на кладбище…
Их кабинет был обширен, обставлен мягкой мебелью, торжествен, как раз для серьезных занятий.
— Что вам предложить? Виски?
Ширма красного дерева прикрывала бар.
— Я полагаю, вы в курсе дела, хотя бы в общих чертах? Вот наш договор с Сэндерсом, таким он был заключен пять лет тому назад.
В договоре было страниц десять, и я только бегло просмотрел его. С первого взгляда доля Рэя в их деле выражалась примерно в полумиллионе долларов.
— Вот последний краткий обзор. Вы сможете на досуге изучить эти документы и потом опять встретитесь с нами. Когда вы уезжаете в Брентвуд?
— Вероятно, завтра.
— Мы сможем вместе позавтракать?
— Я позвоню вам завтра утром.
— Перед уходом загляните, пожалуйста, в кабинет нашего бедного друга и взгляните, не найдется ли там личных бумаг или предметов, которые надлежит передать вдове…
Кабинет Рэя был почти столь же импозантен, как и тот, из которого я только что вышел. Там работала, сидя за столом, его рыжая красавица секретарша. Она поднялась, чтобы пожать мне руку, хотя у меня создалось такое впечатление, что мой приход был ей неприятен.
Я был с ней знаком, так как заходил иногда за Рэем.
— Не знаете ли, мисс Тайлер, держал ли Рэй здесь личные бумаги?
— Это зависит от того, что называть личным… Взгляните.
Она открывала ящики, предоставив мне перелистывать папки. На письменном столе стояла в серебряной рамке фотография Моны.
— Лучше я унесу ее, не правда ли?
— Я тоже так думаю…
— Я еще зайду завтра. Вы будете очень любезны, если соберете все его мелкие вещи…
— В шкафу висит пальто.
— Большое спасибо.
Я поехал в банк, потом в страховое агентство. Я ликвидировал не только прошлое человека, но и самого человека. Я легально вычеркивал его из жизни, в то время как братья Миллеры вычеркивали его из своего дела.
Было уже шесть часов, когда я вернулся на Сэттон Плейс. Мона сама открыла мне, и мы поцеловались, как если бы это уже вошло в обычай.
— Не слишком устали?
— Нет… Но многое еще предстоит доделать завтра… Я предпочел бы, чтобы вы поехали со мной к братьям Миллерам…
Ни о чем не расспрашивая, она наливала вино в стаканы.
— Где будем?..
Она опять хотела спросить, что я предпочитаю: салон или будуар.
— Вы сами знаете…
Мы принялись за свои стаканы.
— Вы богаты, дорогая Мона. Считая со страховым полисом, у вас около семисот тысяч долларов.
— Так много?
Сумма ее удивила, но чувствовалось, что это не имеет для нее решающего значения.
— Разрешите, я позвоню домой?
Изабель ответила сразу.
— Ты была права. Я не сумею вернуться сегодня в Брентвуд. Я был у Миллеров и должен до завтра изучить врученные ими материалы.
— Ты у Моны?
— Только что к ней вернулся.
— Будешь ночевать в «Алгонкине»?
Это старинный отель, где мы имеем обыкновение останавливаться, когда ночуем в Нью-Йорке. Он расположен в районе театров, и мне было восемь лет, когда я впервые попал туда с моим отцом.
— Еще не знаю.
— Понимаю.
— Дома все в порядке?
— Никаких новостей.
— Доброй ночи, Изабель.
— Доброй ночи, Доналд. Привет Моне.
Обернувшись к Моне, я громко повторил:
— Моя жена шлет вам привет.
— Поблагодарите ее и передайте от меня тоже.
Когда я повесил трубку, она вопросительно посмотрела на меня.
Я понял, что она думает об Алгонкине.
— Из-за Жанет, — пробормотал я.
— Вы думаете, что Жанет уже знает?
Взглядом она указала на диван.
— Почему бы нам не пойти в маленький ресторанчик, где нас никто не знает, и не вернуться на ночь сюда?
Она опять наполнила стаканы.
— Надо приучаться меньше пить. Я ведь очень много пью, Доналд…
Потом, после минутного раздумья, она, как бы пораженная новой мыслью, сказала:
— Вы не боитесь, что Изабель позвонил вам в «Алгонкин»?
Я ответил, улыбаясь:
— Неужели вы думаете, что она еще не догадалась?
Я подумал, не придется ли мне спать в постели Рэя. Но мы спали, прижавшись друг к другу, в постели Моны, оставив другую постель свободной.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава 1
Изабель продолжает смотреть на меня. Ничего другого. Вопросов она не задает. Не упрекает меня. Не плачет. Не принимает вида жертвы.
Жизнь продолжается такая же, как и прежде. Мы спим по-прежнему в нашей спальне, пользуемся одной и той же ванной и едим вдвоем в столовой. По вечерам, если я не беру на дом работы, мы вместе смотрим телевизор или читаем.
Девочки приезжают каждые две недели, и я думаю, что они ничего не замечают. Ведь они куда больше заняты своей собственной жизнью, чем нашей.
По существу, мы их уже не интересуем, в особенности Милдред. Ее куда больше волнует двадцатилетний брат одной из ее подруг.
Постоянно — утром, в полдень, вечером — Изабель смотрит на меня своими светло-голубыми глазами. Я уже совершенно не понимаю, что они выражают, и у меня такое впечатление, что я натыкаюсь на них, стукаюсь о них.
Иногда я спрашиваю себя, не заключают ли они предостережение.
«Осторожнее, бедный Доналд… «
Нет, для этого в ее глазах нет достаточного тепла.
«Если ты воображаешь, будто я не понимаю… «
Она, несомненно, хочет мне показать, что трезво смотрит на вещи, ничто от нее не ускользает и никогда не ускользало.
— Ты переживаешь кризис, неизбежный почти для всех мужчин в твоем возрасте…
Если она так думает, она ошибается. Я-то себя знаю. Я не ощущаю горячности стареющего человека. Да ведь я и не влюблен и не охвачен болезненной сексуальностью.
Я сохраняю присутствие духа, присматриваясь к тому, что происходит во мне и вокруг меня. Но лишь я один знаю: ничего нового нет в моих сокровенных мыслях, только теперь я наконец не прячу их от самого себя, решаюсь их открыто признать.
Что же хочет сказать ее взгляд?
«Мне тебя жалко… «
Это более вероятно. Ей всегда хотелось покровительствовать мне или хотя бы делать вид, что покровительствует, также она воображает, что оберегает наших девочек и является душой тех благотворительных обществ, в которых состоит.
С виду скромная, сдержанная, на самом-то деле она наиболее гордая из всех женщин, каких мне довелось встретить. Она не позволяет себе никаких отклонений от долга, ни малейшей человеческой слабости.
— Я всегда буду тут, Доналд…
Это тоже присутствует в ее взгляде: до конца верная подруга, жертвующая собой.
Но в самой глубине таится другое:
«Ты воображаешь, будто освободился. Воображаешь, что стал новым человеком. На самом же деле ты по-прежнему ребенок, нуждающийся в моей опеке, и без нее тебе не обойтись никогда».
Я уже ничего как следует не знаю. Склоняюсь то к одной гипотезе, то к другой. Я живу под ее взглядом, словно микроб под микроскопом, и иногда я ненавижу ее.
Со времени моего сидения на скамье в сарае прошло три месяца. Скамья уже вернулась в сад, на свое место, возле скалы, как раз оттуда и упал Рэй. Растаяли последние клочки снега, вылезли дикие нарциссы и испещрили сад желтыми пятнами.
Первый месяц я ездил в Нью-Йорк два раза в неделю и почти каждый раз оставался ночевать, так как ввод Моны в наследство и выполнение всяческих формальностей, с ним связанных, требовал много времени и хлопот.
— Где искать тебя вечером, если произойдет что-либо экстренное?
— У Моны…
Я не прячусь. Напротив, выставляюсь напоказ, и когда, вернувшись из Нью-Йорка, чувствую, что пахну Моной, это доставляет мне удовольствие.
Плохая погода уже не вынуждала пользоваться поездом. Я ездил в машине. Напротив Моны есть стоянка. Вернее, была стоянка, потому что две недели тому назад Мона переехала с Сэттон Плейс.
Друзья подыскали ей квартирку на 56-й улице, между 5-й авеню и Мэдисон, в прелестном узеньком доме голландского стиля.
На первом этаже — французский ресторан, где подают великолепного, сочного петуха в вине. Монина квартира на четвертом этаже, конечно, куда меньше прежней.
Но также и уютней, интимней. Для гостиной она сохранила мебель из прежнего будуара, включая и диван, обитый желто-золотистым шелком.
Кровать у нее новая. Широкая, двуспальная, очень низенькая. Но туалетный столик и глубокое кресло она взяла из прежней спальни.
Столовая рассчитана не больше чем на шесть или восемь персон, но у Жанет достаточно большая кухня и прелестная комнатка.
Не знаю, кто именно подыскал Моне эту квартиру. Во времена Рэя они встречались с множеством людей, принимали у себя или выезжали в свет почти каждый вечер.
Эта область остается для меня чуждой. Как бы по взаимному соглашению мы с Моной ее обходим. Я не знаю, с кем она встречается, когда меня нет в Нью-Йорке. Возможно, у нее есть любовник или любовники.
Более чем вероятно. Ей нравится предаваться любви без романтизма, я бы сказал даже, без страсти, по-товарищески.
Приезжая, я всегда застаю ее в пеньюаре и самым естественным образом увлекаю к тому дивану, на котором впервые овладел ею.
Потом она достает напитки, уносит стаканы в спальню и приступает к своему туалету.
— Как поживает Изабель? — Она говорит о ней при каждой нашей встрече.
— По-прежнему ничего не говорит?
— Она смотрит на меня…
— Такова у нее тактика.
— Что вы хотите этим сказать?
— Молча глядя на вас, ни в чем не упрекая, она добьется того, что вы почувствуете угрызения совести.
— Нет.
— Она на это рассчитывает.
— Ну что ж, в таком случае она ошибается.
Мона заинтригована поведением Изабель, ее характер производит на нее сильное впечатление.
Для меня наступает лучший момент дня, лучший момент недели. Мона занимается своим туалетом, а я с наслаждением погружаюсь в эту интимность, как в теплую ванну.
Я изучил каждый ее жест, каждую гримаску, манеру, с которой она вытягивает губы, когда красит их.
Когда она принимает ванну, я слежу за капельками воды, стекающими по ее золотистой коже. У нее кожа не бело-розовая, как у Изабель, но как бы позлащенная солнцем.
Мона — крошечная. Почти ничего не весит.
— Лауэнштейн решился?
Мы и тут говорим о ее делах. Мы много ими занимаемся. Лауэнштейн декоратор, который предложил купить оптом всю обстановку с Сэттон Плейс, за исключением той мебели, которую Мона оставила себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14