На этот раз Брассье нашел мадам Кутано, которая с первого знакомства пришлась всем по душе.
Разве все это не было замечательно? Селерен жил словно во сне. Он придумывал такие современные украшения, в которых работа золотых дел мастера была важнее, чем сами камни.
Вскоре к ним присоединился Пьерро, и между всеми царило согласие.
Брассье появлялся у них раз в два-три дня, забирал готовую работу и предлагал ее в ювелирные магазины. Как человек значительный, он всегда был страшно занят.
— Я сейчас занимаюсь постройкой дома под Рамбуйе… Парижем я сыт по горло. Жена тоже.
— Какое место ты выбрал?
— Захолустную деревушку Сен-Жан-де-Морто, в двух шагах от леса. Когда дом будет закончен, вы все придете ко мне на новоселье…
Селерен не был завистливым. Он считал, что как раз ему достался лучший кусок. Ему казалось, что с каждым новым украшением он делает еще один шаг вперед.
Его прежние мечты о занятии скульптурой осуществлялись, хоть и в другом масштабе.
Они дали маленькое объявление в двух газетах, чтобы найти прислугу. К тексту он добавил: «Проживание в семье».
И снова чудо! Первой к ним пришла Натали.
— Сколько у вас человек в семье?
— Только мы двое… Пока…
— Я люблю детей, — сказала она с приятным акцентом.
Хотя Натали выросла во Франции, она сохранила легкий русский акцент. Трех дней ей хватило, чтобы взять хозяйство в свои руки. Прежде всего перемены были произведены на кухне.
— Нельзя вам больше обедать, а часто и ужинать в ресторане. Так недолго и желудок себе испортить.
Она обо всем говорила напрямик и за словом в карман не лезла, а при случае настаивала на своем.
Аннет не обращала на Натали внимания. Для нее не существовало ничего, кроме ее работы, все остальное она передала в руки Натали.
Теперь он досадовал, думая о том, что вначале они жили иначе.
Когда жена забеременела, он не находил себе места от счастья. Рожала она в клинике, где он навещал ее по два раза в день и где засиживался до тех пор, пока его не выставляли за дверь.
— Жорж, тебе пора уходить. Сестры смеются над тобой…
— Но раз это не запрещено…
Клиника была частной, и часы посещения в ней не были строго регламентированы. Он приходил с полными руками цветов и пирожных, часть которых доставалась сестрам.
Мог ли кто-нибудь быть счастливее его?
Всякий раз, когда он встречался с Брассье, тот расспрашивал его об Аннет и о ребенке.
— Ты его скоро увидишь… Впрочем, мог бы сходить повидать его в клинике.
Ребенка крестили в церкви Сен-Дени-дю-Сен-Сакреман. Брассье был крестным отцом, а крестной матерью — жена Жюля Давана.
Натали настояла, чтобы обед был устроен дома, и все так восхитительно приготовила, словно всю жизнь была кухаркой. Эвелин Брассье поражала необыкновенной элегантностью, одетая словно для большого приема.
Говорила она мало. Казалось, она живет во сне. Их дом вблизи Рамбуйе был почти готов.
Дела шли превосходно. Клиентура все время росла.
— Я принимаю заказы только на оригинальные вещи. Благодаря этому мы приобретаем известность.
Их слава росла не по дням, а по часам, мадам Кутанс принимала множество посетителей, в том числе и эту самую Папен, как ее звали за глаза, которая стала их лучшей заказчицей.
Мадам вдова Папена, урожденная Моленкур… Производство шарикоподшипников обходилось без ее участия, она же довольствовалась получением прибыли.
Жила она на авеню Гош и большую часть послеполуденного времени проводила за игрой в бридж.
Из всего этого и состоял милый сердцу и внушающий уверенность в себе жизненный уклад. Аннет снова была беременна и на этот раз, казалось, не так уж этому радовалась. Родилась девочка, Марлен, и был дан точно такой же обед у них дома, как и по случаю рождения Жан-Жака, были тот же самый крестный отец и та же самая крестная мать.
Время от времени к ним приходила поужинать чета Брассье, и Натали готовила блюда русской кухни.
Кроме «Альфа-ромео» Брассье купил вместительный джип на восемь мест. На этой-то машине он и отвез как-то раз в воскресенье Селерена и его жену в свой загородный дом.
Он был построен в деревенском стиле, но без перебора» внутри уютно, мебель подобрана с отменным вкусом, так же как ковры и картины. Преобладал белый цвет, вернее — цвет яичной скорлупы.
Они обошли весь дом. Малышей они с собой не привезли, оставив их на попечение Натали. Она так к ним привязалась, что даже ревновала, когда Аннет брала их на руки.
Селерен тоже купил машину сил без всяких излишеств, которую использовал исключительно для поездок на аукционы в окрестностях Парижа. Он не покупал много вещей зараз. Никаких редкостей. Только добротную старинную провинциальную мебель, которую потом сам полировал, когда ее доставляли.
Иной раз Аннет ездила с ним, но это случалось редко. Похоже, рождение двоих детей ее переменило. Черты лица смягчились, глаза часто смеялись.
Казалось, она стала наконец радоваться жизни не только на своей работе в трущобах, которую так и не оставила.
Она неизменно носила одежду цвета морской волны, который выбрала для себя раз и навсегда, но не чуралась украшать свои платья всякими безделушками.
Как-то раз она спросила его в упор:
— Что ты думаешь об Эвелин?
— Даже не знаю. Такую женщину трудно понять…
— Ты женился бы на ней, если бы она была свободна?
— Нет.
— А ведь она красивая.
— Но не такая красивая, как ты.
— Не говори глупости. Я не красивая. Хоть лицом я и ничего, никто не обращает на меня внимания. А Эвелин, она могла бы быть манекенщицей или сниматься в кино… Во-первых, она высокая и тонкая, а я, скорее, маленькая…
— Почему ты меня об этом спросила?
— Потому что подумала о ней… Она редко бывает в Париже, два раза в неделю приезжает к парикмахеру. Она так заботится о своей красоте, что почти никого не замечает. Дни напролет она слушает музыку и читает иллюстрированные журналы.
— Откуда ты знаешь?
— Жан-Поль мне говорил.
— Он с ней не счастлив?
— Быть может, как раз такая женщина ему и нужна… Красивая роскошная безделушка.
С тех пор прошли годы. Этот разговор в ту минуту его не поразил. Теперь же он ему припомнился со стереоскопической четкостью.
Аннет подарила ему двадцать лет счастья. Сама она, безусловно, и не догадывалась об этом, поскольку почти всегда была всецело поглощена своей работой.
Ее чувства мало-помалу пробуждались, но оставалась еще некоторая стесненность, что-то вроде комплекса вины. Сжимая ее в объятиях, он видел, бывало, слезы у нее на глазах.
— Что с тобой?
— Ничего. Это от счастья…
Временами Селерен испытывал страх за то, что считал своим. Но, может быть, это касалось того маленького мирка, который его окружал: Натали, мадам Кутано, коллеги?
Никакой напряженности, никаких задних мыслей не было в их отношениях.
Времена года сменяли друг друга, и Селерен радовался каждому — что зиме, что лету.
Крыши, видневшиеся за огромным окном мастерской, стали родными, как я розовые или серые, грозящие дождем облака.
Настал день, когда Жан-Жака посадили за стол вместе со взрослыми, положив на стул подушечку.
Потом пришел черед и его сестры.
— Куда же подевались мои голубчики? — забавно вопрошала Натали, когда их не было видно.
У них были свои маленькие приятели, жившие на других этажах. Натали водила их гулять в сад Тюильри.
Селерен взял отпуск впервые с тех пор, как объединился с Брассье. Он снял виллу на Рива-Белла недалеко от Кана, и вся семья поселилась там, естественно вместе с Натали.
Дети играли в песке, а Селерен с женой вытягивались в шезлонгах и затуманенными взорами глядели на море.
— О чем ты думаешь?
— О своих старичках и старушках, которые, должно быть, теряются в догадках, куда я делась.
Брассье проводили время в Канне, где они наняли катер.
Селерен тоже думал о Париже, о своих товарищах по работе. Плавал он плохо. Натали совеем не плавала и наблюдала за ними с берега.
По вечерам их одежда была полна песку, и нужно было принимать душ, перед тем как лечь в постель.
— Настанет день, когда мы купим себе виллу…
— Чтобы проводить на ней три недели летом? А кто будет присматривать за ней зимой? Нужно, чтобы каждый день кто-то проветривал комнаты.
— А место тебе нравится?
— Для детей просто замечательное, здесь такой песок. Вода, правда, холодноватая, но им, похоже, это нипочем, ведь они не жалуются.
Это было если не полным, то, во всяком случае, почти полным просчетом.
Стало ясно, все это ее не занимает. Говорила она мало. Сейчас, когда у нее появилась возможность поиграть с детьми, она перепоручила их Натали. Кухней она тоже не занималась.
Ей, должно быть, не хватало ее работы. Она была привязана к ней так же крепко, как он к своей мастерской.
Селерену в иные дни тоже казалось, что время ползет слишком медленно.
— Сегодня хороший фильм в казино…
— Ты же отлично знаешь, что я не люблю никуда ходить по вечерам.
А может быть, она вовсе и не скучала? Она всегда бывала спокойной, старалась как можно меньше общаться с внешним миром, если не считать ее походов в трущобы.
Наверное, у нее была очень напряженная внутренняя жизнь, о которой ее муж мог только догадываться.
— Перед следующим отпуском съездим в Бретань, может, там какое-нибудь местечко понравится нам больше, чем Рива-Белла…
— Как хочешь…
Это не было ни апатией, ни, конечно же, — безразличием. Помимо своей профессиональной деятельности во всем прочем она предоставляла другим заботу о принятии решений. Это относилось даже к выбору кушаний.
— Что вы хотите на обед, мадам?
— Мне все равно… Спросите мужа… В нашей семье он гурман…
Возвратившись в Париж, они вздохнули с облегчением, вновь обретя свою мебель, привычные вещи домашнего обихода. Натали тотчас же принялась пылесосить, чтобы избавиться от набравшейся в комнаты пыли.
Они ужинали в ресторане, в одном из тех маленьких ресторанчиков, которые посещали еще до женитьбы.
Он с трепетом вспоминал тот день, когда она сказала: «Да». Тогда он изумленно смотрел на нее и недоумевал: неужели такая женщина, как она, хочет разделить свою жизнь с таким мужчиной, как он?
Она улыбнулась — он это помнил, — отчего ему стало еще больше не по себе.
Была ли она более зрелой, чем он? Возможно. Рядом с ней он казался себе мальчишкой. Впрочем, наедине с самим собой — тоже. Он вообще казался себе ребенком и даже удивлялся, когда к нему обращались как к взрослому.
Разве само его ремесло не было игрой? Он рисовал эскиз какого-нибудь украшения, как ребенок рисует домик, потом терпеливо воплощал его при помощи таких крошечных инструментов, что они казались игрушечными.
Ему бывало приятно, входя в магазин, видеть на двери свое имя после имени Брассье, потом замечать кое-какие из своих произведений в витринах.
Как-то он изготовил брошку для своей жены, вещь очень простую, потому что она не любила драгоценностей. Это был дубовый листок с желудем, но все дело было в работе.
Он преподнес ей футляр вечером после ужина, ничего не сказав.
— Что это?
— Посмотри…
Она раскрыла футляр и сразу сказала:
— Не нужно… Это слишком красивая вещь, и ее место в витрине.
— Отныне она будет на твоей блузке.
— Зачем ты это придумал?
— Потому что хотел, чтобы ты носила украшение, сделанное моими руками…
Заметь: здесь нет ни камней, ни бриллиантов. Ничего, кроме золота — желтого и белого.
Она поцеловала его, пробормотав:
— Спасибо…
Она прошла в спальню, чтобы надеть брошку и посмотреться в трельяж.
— Вот так хорошо…
— Тебе нравится?
— Да.
Однако через месяц брошку она уже не носила.
Понемногу он стал сближаться с детьми. Домой он приходил не раньше семи, но иной раз Марлен к этому времени еще не кончала делать уроки, и он пытался ей помочь.
Случалось, правда, что он разбирался в заданиях хуже ее, ведь он рано ушел из школы.
Девочка походила на мать, у которой унаследовала темные, почти черные волосы и карие глаза с золотистыми искорками.
В свои четырнадцать с половиной она была уже женщиной и рассуждала весьма серьезно.
— Папа, ну почему ты никуда не ходишь по вечерам?
— Зачем?
— Многие мужчины ходят в кафе, так ведь? У тебя могли бы быть приятели, приятельницы, любовницы. Совсем не естественно, что ты сидишь все время дома. Не потому же, что мы еще маленькие и нас не на кого оставить.
— А если мне совсем не хочется никуда ходить?
— Значит, ты не такой, как все.
В другой раз вечером, когда они были вдвоем, она его спросила:
— Ты очень любил мать, верно?
— Я никогда не любил никакой другой женщины. Для меня во всем мире существовала она одна… и вы двое, конечно.
— Она тебя любила так же, как ты ее?
— Может быть, но как-то по-иному.
— Почему же она, и выйдя замуж, не бросила работу? У вас было мало денег?
— Нет, я зарабатывал достаточно для двоих.
Он чуть было не добавил, не подумав; «Она работала, чтобы сохранить свою независимость, чтобы доказать, что существует сама по себе, а не как половина супружеской пары».
Это открытие он сделал только что благодаря Марлен. Аннет Не стала бы работать в какой-нибудь конторе. Для самоутверждения ей нужна была работа тяжелая, изнурительная.
И он сказал дочери просто:
— У нее была потребность жертвовать собой…
Это тоже была правда, однако в этом он был не гак убежден. Время шло, и понемногу, не задумываясь, он начал понимать Аннет лучше, чем когда она была жива, во всяком случае, некоторые черты ее характера.
Он осознавал, что при жизни Аннет был ею так ослеплен, что мало занимался детьми. Они это чувствовали и теперь тоже стали больше интересоваться им.
Когда его жена была жива, она была центральной фигурой в доме.
Он гнал от себя эти мысли, как будто был несправедлив к покойной, как будто даже немного оскорблял ее.
А, может быть, напротив, он пытался лучше понять ее, чтобы стать ей ближе?
Они прожили вместе двадцать лет. Вроде бы долго. А теперь ему казалось, что они встретились впервые совсем недавно.
Годы шли, а он этого не замечал. Он наслаждался своим счастьем, окружавшим его маленьким мирком. Ему было хорошо и дома, и в мастерской, поэтому он не задавался никакими вопросами.
Жан-Жак почти сравнялся ростом с ним и на полголовы перерос Натали, которая делала вид, что очень этим расстроена. Он был отличником в лицее Карла Великого и уже готовился к экзаменам на степень бакалавра. Селерен подарил ему мопед, чтобы сын был более независим.
У него не было друзей. Он никогда не приводил в дом товарищей по лицею.
— Ты уже знаешь, чем будешь заниматься потом?
— Нет еще.
— А ведь через несколько месяцев тебе предстоит это решить.
— Я не стану решать сразу. Сперва хочу повидать свет. Думаю начать с Англии, чтобы усовершенствоваться в английском. Потом поеду в Штаты и, может быть, в Японию.
По вечерам они смотрели телевизор в гостиной — Селерен, его дочь и почти всегда Натали. В это время Жан-Жак зубрил у себя в комнате, но, случалось, и он присоединялся к ним, одурев от корпения над учебниками.
Марлен разрешалось смотреть любые фильмы. Разве она не узнавала куда больше от своих подружек по коллежу, чем из телевизионных передач?
В отличие от брата она относилась к учебе легкомысленно и с трудом переходила из класса в класс.
— Ну и что тут такого, я же все равно перехожу?
У нее было четкое представление о своей будущей карьере.
— Я буду стюардессой или манекенщицей.
Высокая и тонкая, она уделяла много внимания своей внешности, и у нее было больше всяких румян, кремов и жидкой пудры, чем у ее матери.
Марлен была сама непосредственность и говорила напрямик все, что ей приходило в голову. Между прочим, она рассказывала и о любовных похождениях своих соучениц, успокаивая при этом отца:
— Ты не бойся… Когда это произойдет, я тебе сообщу…
Он пребывал в смятении. В то же время ему льстило, что его дочь так с ним откровенна.
— Знаешь, большинство девочек не смеют и заикнуться об этом дома. Но это самые отъявленные. А ты — свой человек и все понимаешь…
Пришла телеграмма: умер отец, и он поехал в Кан, а оттуда — в свою деревню. Старик был почти черный. Жюстин понимающе качала головой.
— Я ему говорила-говорила. Сто раз не давала ему заваливаться спать на солнцепеке, когда он напивался…
Его нашли на лугу, пустые глаза были устремлены в небо, казалось, он особенно не страдал.
— Сколько лет вы пробыли с ним?
— На святого Иоанна двенадцать лет будет.
— Он вам платил за работу?
— У него никогда не было денег. Хорошо еще, если удавалось вытащить у него что-нибудь, чтобы заплатить лавочнику.
— У вас есть семья?
— Нет.
— Что вы собираетесь делать?
— В деревне для меня нет никакой работы. Поеду в Кан, наймусь прислугой…
— Вы хотели бы остаться в доме и жить в нем, как будто он ваш?
— Это невозможно.
— Почему?
— Потому что дом стоит денег. А еще коровы…
— Вам не придется ничего мне платить… Вы будете продавать молоко, работать на себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
Разве все это не было замечательно? Селерен жил словно во сне. Он придумывал такие современные украшения, в которых работа золотых дел мастера была важнее, чем сами камни.
Вскоре к ним присоединился Пьерро, и между всеми царило согласие.
Брассье появлялся у них раз в два-три дня, забирал готовую работу и предлагал ее в ювелирные магазины. Как человек значительный, он всегда был страшно занят.
— Я сейчас занимаюсь постройкой дома под Рамбуйе… Парижем я сыт по горло. Жена тоже.
— Какое место ты выбрал?
— Захолустную деревушку Сен-Жан-де-Морто, в двух шагах от леса. Когда дом будет закончен, вы все придете ко мне на новоселье…
Селерен не был завистливым. Он считал, что как раз ему достался лучший кусок. Ему казалось, что с каждым новым украшением он делает еще один шаг вперед.
Его прежние мечты о занятии скульптурой осуществлялись, хоть и в другом масштабе.
Они дали маленькое объявление в двух газетах, чтобы найти прислугу. К тексту он добавил: «Проживание в семье».
И снова чудо! Первой к ним пришла Натали.
— Сколько у вас человек в семье?
— Только мы двое… Пока…
— Я люблю детей, — сказала она с приятным акцентом.
Хотя Натали выросла во Франции, она сохранила легкий русский акцент. Трех дней ей хватило, чтобы взять хозяйство в свои руки. Прежде всего перемены были произведены на кухне.
— Нельзя вам больше обедать, а часто и ужинать в ресторане. Так недолго и желудок себе испортить.
Она обо всем говорила напрямик и за словом в карман не лезла, а при случае настаивала на своем.
Аннет не обращала на Натали внимания. Для нее не существовало ничего, кроме ее работы, все остальное она передала в руки Натали.
Теперь он досадовал, думая о том, что вначале они жили иначе.
Когда жена забеременела, он не находил себе места от счастья. Рожала она в клинике, где он навещал ее по два раза в день и где засиживался до тех пор, пока его не выставляли за дверь.
— Жорж, тебе пора уходить. Сестры смеются над тобой…
— Но раз это не запрещено…
Клиника была частной, и часы посещения в ней не были строго регламентированы. Он приходил с полными руками цветов и пирожных, часть которых доставалась сестрам.
Мог ли кто-нибудь быть счастливее его?
Всякий раз, когда он встречался с Брассье, тот расспрашивал его об Аннет и о ребенке.
— Ты его скоро увидишь… Впрочем, мог бы сходить повидать его в клинике.
Ребенка крестили в церкви Сен-Дени-дю-Сен-Сакреман. Брассье был крестным отцом, а крестной матерью — жена Жюля Давана.
Натали настояла, чтобы обед был устроен дома, и все так восхитительно приготовила, словно всю жизнь была кухаркой. Эвелин Брассье поражала необыкновенной элегантностью, одетая словно для большого приема.
Говорила она мало. Казалось, она живет во сне. Их дом вблизи Рамбуйе был почти готов.
Дела шли превосходно. Клиентура все время росла.
— Я принимаю заказы только на оригинальные вещи. Благодаря этому мы приобретаем известность.
Их слава росла не по дням, а по часам, мадам Кутанс принимала множество посетителей, в том числе и эту самую Папен, как ее звали за глаза, которая стала их лучшей заказчицей.
Мадам вдова Папена, урожденная Моленкур… Производство шарикоподшипников обходилось без ее участия, она же довольствовалась получением прибыли.
Жила она на авеню Гош и большую часть послеполуденного времени проводила за игрой в бридж.
Из всего этого и состоял милый сердцу и внушающий уверенность в себе жизненный уклад. Аннет снова была беременна и на этот раз, казалось, не так уж этому радовалась. Родилась девочка, Марлен, и был дан точно такой же обед у них дома, как и по случаю рождения Жан-Жака, были тот же самый крестный отец и та же самая крестная мать.
Время от времени к ним приходила поужинать чета Брассье, и Натали готовила блюда русской кухни.
Кроме «Альфа-ромео» Брассье купил вместительный джип на восемь мест. На этой-то машине он и отвез как-то раз в воскресенье Селерена и его жену в свой загородный дом.
Он был построен в деревенском стиле, но без перебора» внутри уютно, мебель подобрана с отменным вкусом, так же как ковры и картины. Преобладал белый цвет, вернее — цвет яичной скорлупы.
Они обошли весь дом. Малышей они с собой не привезли, оставив их на попечение Натали. Она так к ним привязалась, что даже ревновала, когда Аннет брала их на руки.
Селерен тоже купил машину сил без всяких излишеств, которую использовал исключительно для поездок на аукционы в окрестностях Парижа. Он не покупал много вещей зараз. Никаких редкостей. Только добротную старинную провинциальную мебель, которую потом сам полировал, когда ее доставляли.
Иной раз Аннет ездила с ним, но это случалось редко. Похоже, рождение двоих детей ее переменило. Черты лица смягчились, глаза часто смеялись.
Казалось, она стала наконец радоваться жизни не только на своей работе в трущобах, которую так и не оставила.
Она неизменно носила одежду цвета морской волны, который выбрала для себя раз и навсегда, но не чуралась украшать свои платья всякими безделушками.
Как-то раз она спросила его в упор:
— Что ты думаешь об Эвелин?
— Даже не знаю. Такую женщину трудно понять…
— Ты женился бы на ней, если бы она была свободна?
— Нет.
— А ведь она красивая.
— Но не такая красивая, как ты.
— Не говори глупости. Я не красивая. Хоть лицом я и ничего, никто не обращает на меня внимания. А Эвелин, она могла бы быть манекенщицей или сниматься в кино… Во-первых, она высокая и тонкая, а я, скорее, маленькая…
— Почему ты меня об этом спросила?
— Потому что подумала о ней… Она редко бывает в Париже, два раза в неделю приезжает к парикмахеру. Она так заботится о своей красоте, что почти никого не замечает. Дни напролет она слушает музыку и читает иллюстрированные журналы.
— Откуда ты знаешь?
— Жан-Поль мне говорил.
— Он с ней не счастлив?
— Быть может, как раз такая женщина ему и нужна… Красивая роскошная безделушка.
С тех пор прошли годы. Этот разговор в ту минуту его не поразил. Теперь же он ему припомнился со стереоскопической четкостью.
Аннет подарила ему двадцать лет счастья. Сама она, безусловно, и не догадывалась об этом, поскольку почти всегда была всецело поглощена своей работой.
Ее чувства мало-помалу пробуждались, но оставалась еще некоторая стесненность, что-то вроде комплекса вины. Сжимая ее в объятиях, он видел, бывало, слезы у нее на глазах.
— Что с тобой?
— Ничего. Это от счастья…
Временами Селерен испытывал страх за то, что считал своим. Но, может быть, это касалось того маленького мирка, который его окружал: Натали, мадам Кутано, коллеги?
Никакой напряженности, никаких задних мыслей не было в их отношениях.
Времена года сменяли друг друга, и Селерен радовался каждому — что зиме, что лету.
Крыши, видневшиеся за огромным окном мастерской, стали родными, как я розовые или серые, грозящие дождем облака.
Настал день, когда Жан-Жака посадили за стол вместе со взрослыми, положив на стул подушечку.
Потом пришел черед и его сестры.
— Куда же подевались мои голубчики? — забавно вопрошала Натали, когда их не было видно.
У них были свои маленькие приятели, жившие на других этажах. Натали водила их гулять в сад Тюильри.
Селерен взял отпуск впервые с тех пор, как объединился с Брассье. Он снял виллу на Рива-Белла недалеко от Кана, и вся семья поселилась там, естественно вместе с Натали.
Дети играли в песке, а Селерен с женой вытягивались в шезлонгах и затуманенными взорами глядели на море.
— О чем ты думаешь?
— О своих старичках и старушках, которые, должно быть, теряются в догадках, куда я делась.
Брассье проводили время в Канне, где они наняли катер.
Селерен тоже думал о Париже, о своих товарищах по работе. Плавал он плохо. Натали совеем не плавала и наблюдала за ними с берега.
По вечерам их одежда была полна песку, и нужно было принимать душ, перед тем как лечь в постель.
— Настанет день, когда мы купим себе виллу…
— Чтобы проводить на ней три недели летом? А кто будет присматривать за ней зимой? Нужно, чтобы каждый день кто-то проветривал комнаты.
— А место тебе нравится?
— Для детей просто замечательное, здесь такой песок. Вода, правда, холодноватая, но им, похоже, это нипочем, ведь они не жалуются.
Это было если не полным, то, во всяком случае, почти полным просчетом.
Стало ясно, все это ее не занимает. Говорила она мало. Сейчас, когда у нее появилась возможность поиграть с детьми, она перепоручила их Натали. Кухней она тоже не занималась.
Ей, должно быть, не хватало ее работы. Она была привязана к ней так же крепко, как он к своей мастерской.
Селерену в иные дни тоже казалось, что время ползет слишком медленно.
— Сегодня хороший фильм в казино…
— Ты же отлично знаешь, что я не люблю никуда ходить по вечерам.
А может быть, она вовсе и не скучала? Она всегда бывала спокойной, старалась как можно меньше общаться с внешним миром, если не считать ее походов в трущобы.
Наверное, у нее была очень напряженная внутренняя жизнь, о которой ее муж мог только догадываться.
— Перед следующим отпуском съездим в Бретань, может, там какое-нибудь местечко понравится нам больше, чем Рива-Белла…
— Как хочешь…
Это не было ни апатией, ни, конечно же, — безразличием. Помимо своей профессиональной деятельности во всем прочем она предоставляла другим заботу о принятии решений. Это относилось даже к выбору кушаний.
— Что вы хотите на обед, мадам?
— Мне все равно… Спросите мужа… В нашей семье он гурман…
Возвратившись в Париж, они вздохнули с облегчением, вновь обретя свою мебель, привычные вещи домашнего обихода. Натали тотчас же принялась пылесосить, чтобы избавиться от набравшейся в комнаты пыли.
Они ужинали в ресторане, в одном из тех маленьких ресторанчиков, которые посещали еще до женитьбы.
Он с трепетом вспоминал тот день, когда она сказала: «Да». Тогда он изумленно смотрел на нее и недоумевал: неужели такая женщина, как она, хочет разделить свою жизнь с таким мужчиной, как он?
Она улыбнулась — он это помнил, — отчего ему стало еще больше не по себе.
Была ли она более зрелой, чем он? Возможно. Рядом с ней он казался себе мальчишкой. Впрочем, наедине с самим собой — тоже. Он вообще казался себе ребенком и даже удивлялся, когда к нему обращались как к взрослому.
Разве само его ремесло не было игрой? Он рисовал эскиз какого-нибудь украшения, как ребенок рисует домик, потом терпеливо воплощал его при помощи таких крошечных инструментов, что они казались игрушечными.
Ему бывало приятно, входя в магазин, видеть на двери свое имя после имени Брассье, потом замечать кое-какие из своих произведений в витринах.
Как-то он изготовил брошку для своей жены, вещь очень простую, потому что она не любила драгоценностей. Это был дубовый листок с желудем, но все дело было в работе.
Он преподнес ей футляр вечером после ужина, ничего не сказав.
— Что это?
— Посмотри…
Она раскрыла футляр и сразу сказала:
— Не нужно… Это слишком красивая вещь, и ее место в витрине.
— Отныне она будет на твоей блузке.
— Зачем ты это придумал?
— Потому что хотел, чтобы ты носила украшение, сделанное моими руками…
Заметь: здесь нет ни камней, ни бриллиантов. Ничего, кроме золота — желтого и белого.
Она поцеловала его, пробормотав:
— Спасибо…
Она прошла в спальню, чтобы надеть брошку и посмотреться в трельяж.
— Вот так хорошо…
— Тебе нравится?
— Да.
Однако через месяц брошку она уже не носила.
Понемногу он стал сближаться с детьми. Домой он приходил не раньше семи, но иной раз Марлен к этому времени еще не кончала делать уроки, и он пытался ей помочь.
Случалось, правда, что он разбирался в заданиях хуже ее, ведь он рано ушел из школы.
Девочка походила на мать, у которой унаследовала темные, почти черные волосы и карие глаза с золотистыми искорками.
В свои четырнадцать с половиной она была уже женщиной и рассуждала весьма серьезно.
— Папа, ну почему ты никуда не ходишь по вечерам?
— Зачем?
— Многие мужчины ходят в кафе, так ведь? У тебя могли бы быть приятели, приятельницы, любовницы. Совсем не естественно, что ты сидишь все время дома. Не потому же, что мы еще маленькие и нас не на кого оставить.
— А если мне совсем не хочется никуда ходить?
— Значит, ты не такой, как все.
В другой раз вечером, когда они были вдвоем, она его спросила:
— Ты очень любил мать, верно?
— Я никогда не любил никакой другой женщины. Для меня во всем мире существовала она одна… и вы двое, конечно.
— Она тебя любила так же, как ты ее?
— Может быть, но как-то по-иному.
— Почему же она, и выйдя замуж, не бросила работу? У вас было мало денег?
— Нет, я зарабатывал достаточно для двоих.
Он чуть было не добавил, не подумав; «Она работала, чтобы сохранить свою независимость, чтобы доказать, что существует сама по себе, а не как половина супружеской пары».
Это открытие он сделал только что благодаря Марлен. Аннет Не стала бы работать в какой-нибудь конторе. Для самоутверждения ей нужна была работа тяжелая, изнурительная.
И он сказал дочери просто:
— У нее была потребность жертвовать собой…
Это тоже была правда, однако в этом он был не гак убежден. Время шло, и понемногу, не задумываясь, он начал понимать Аннет лучше, чем когда она была жива, во всяком случае, некоторые черты ее характера.
Он осознавал, что при жизни Аннет был ею так ослеплен, что мало занимался детьми. Они это чувствовали и теперь тоже стали больше интересоваться им.
Когда его жена была жива, она была центральной фигурой в доме.
Он гнал от себя эти мысли, как будто был несправедлив к покойной, как будто даже немного оскорблял ее.
А, может быть, напротив, он пытался лучше понять ее, чтобы стать ей ближе?
Они прожили вместе двадцать лет. Вроде бы долго. А теперь ему казалось, что они встретились впервые совсем недавно.
Годы шли, а он этого не замечал. Он наслаждался своим счастьем, окружавшим его маленьким мирком. Ему было хорошо и дома, и в мастерской, поэтому он не задавался никакими вопросами.
Жан-Жак почти сравнялся ростом с ним и на полголовы перерос Натали, которая делала вид, что очень этим расстроена. Он был отличником в лицее Карла Великого и уже готовился к экзаменам на степень бакалавра. Селерен подарил ему мопед, чтобы сын был более независим.
У него не было друзей. Он никогда не приводил в дом товарищей по лицею.
— Ты уже знаешь, чем будешь заниматься потом?
— Нет еще.
— А ведь через несколько месяцев тебе предстоит это решить.
— Я не стану решать сразу. Сперва хочу повидать свет. Думаю начать с Англии, чтобы усовершенствоваться в английском. Потом поеду в Штаты и, может быть, в Японию.
По вечерам они смотрели телевизор в гостиной — Селерен, его дочь и почти всегда Натали. В это время Жан-Жак зубрил у себя в комнате, но, случалось, и он присоединялся к ним, одурев от корпения над учебниками.
Марлен разрешалось смотреть любые фильмы. Разве она не узнавала куда больше от своих подружек по коллежу, чем из телевизионных передач?
В отличие от брата она относилась к учебе легкомысленно и с трудом переходила из класса в класс.
— Ну и что тут такого, я же все равно перехожу?
У нее было четкое представление о своей будущей карьере.
— Я буду стюардессой или манекенщицей.
Высокая и тонкая, она уделяла много внимания своей внешности, и у нее было больше всяких румян, кремов и жидкой пудры, чем у ее матери.
Марлен была сама непосредственность и говорила напрямик все, что ей приходило в голову. Между прочим, она рассказывала и о любовных похождениях своих соучениц, успокаивая при этом отца:
— Ты не бойся… Когда это произойдет, я тебе сообщу…
Он пребывал в смятении. В то же время ему льстило, что его дочь так с ним откровенна.
— Знаешь, большинство девочек не смеют и заикнуться об этом дома. Но это самые отъявленные. А ты — свой человек и все понимаешь…
Пришла телеграмма: умер отец, и он поехал в Кан, а оттуда — в свою деревню. Старик был почти черный. Жюстин понимающе качала головой.
— Я ему говорила-говорила. Сто раз не давала ему заваливаться спать на солнцепеке, когда он напивался…
Его нашли на лугу, пустые глаза были устремлены в небо, казалось, он особенно не страдал.
— Сколько лет вы пробыли с ним?
— На святого Иоанна двенадцать лет будет.
— Он вам платил за работу?
— У него никогда не было денег. Хорошо еще, если удавалось вытащить у него что-нибудь, чтобы заплатить лавочнику.
— У вас есть семья?
— Нет.
— Что вы собираетесь делать?
— В деревне для меня нет никакой работы. Поеду в Кан, наймусь прислугой…
— Вы хотели бы остаться в доме и жить в нем, как будто он ваш?
— Это невозможно.
— Почему?
— Потому что дом стоит денег. А еще коровы…
— Вам не придется ничего мне платить… Вы будете продавать молоко, работать на себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13