— Заткни глотку! — рявкнул он. — Понятно? Пусть придет доктор, если он не слишком пьян. Ну да мне все равно крышка. Желчная гематурия…
Тимар ничего не понял, но гости, должно быть, поняли, так как поднялись в беспорядке.
— Эжен!.. Ты…
— Оставьте меня в покое, — усталым голосом отозвался хозяин. — Пора закрывать.
Он исчез в коридоре. Где-то хлопнула дверь. Послышался стук стула, опрокинутого ударом ноги.
Адель, сильно побледнев, подняла голову. Она к чему-то прислушивалась. Гул множества голосов приближался, становился более явственным. В дверях показалась группа из четырех-пяти негров.
Тимар не понимал слов, которыми они медленно обменивались. Эти слова вырывались из глоток с большими паузами, слог за слогом.
Он услышал, как один из лесорубов, кривоглазый человек, перевел их:
— Только что нашли труп Тома. Его застрелили из револьвера в ста шагах отсюда.
Наверху раздались удары палкой. Это стучал, потеряв терпение, Эжен. Он кончил тем, что поднялся, отворил дверь своей комнаты и закричал с лестницы:
— Адель! Ты хочешь, чтобы я околел, черт возьми?..
Глава вторая
Проснувшись, Тимар увидел, что запутался в разодранной москитной сетке, а комната залита солнечным светом. Но солнце это было невеселое.
Сидя на кровати, Тимар прислушивался к звукам в доме. Четыре или пять раз в течение ночи он слышал сквозь чуткий сон, что кто-то приходил и уходил, кто-то шушукался и как будто лил воду в треснувший фаянсовый кувшин.
Как только прибыл врач, хозяйка, выпроводив гостей, заставила и Тимара подняться в комнату.
«Если я вам буду нужен…» — со смешной настойчивостью лепетал он.
«Хорошо! Понятно! Ложитесь спать!»
Что с Эженом? Жив ли он? Как бы то ни было, в кафе подметали пол. Приоткрыв свою дверь, Тимар услышал голос хозяйки:
— У нас не осталось швейцарского сыра? В фактории тоже? Открой банку зеленого горошка. На десерт подашь бананы и абрикосы, те, что в правом ряду.
Понял, скот?
Она не повышала голоса. Она не была в дурном настроении. Просто с неграми всегда говорила так.
Когда несколько минут спустя Тимар, небритый, сошел вниз, он застал ее за кассой. Она сортировала талоны, зал уже прибрали и привели в порядок. Адель была аккуратно одета. Ее черное платье — проглажено, волосы хорошо причесаны.
— Который же это час? — растерянно спросил он.
— Начало десятого.
Приступ у хозяина начался в четыре утра. Тогда в кафе была грязь, беспорядок. Адель не ложилась, и вот она уже успела составить меню завтрака, позаботилась о сыре и фруктах!
Все же она казалась бледнее обычного. Под глазами чуть синели круги, и этого было достаточно, чтобы изменить выражение ее лица.
— Вашему мужу лучше?
Адель посмотрела на него с недоумением, но, должно быть, вспомнила, что Тимар в колонии всего несколько суток.
— Не дотянет до вечера.
— А где он?
Она указала на потолок. Тимар не посмел спросить, есть ли кто-нибудь при умирающем, но Адель угадала его мысль.
— У него уже все путается в голове. Эжен ничего не сознает. Кстати, вам тут пришла повестка.
Она поискала на прилавке и протянула своему жильцу бумажку официального вида, в которой «вышеупомянутого Тимара» просили явиться возможно скорее в комиссариат полиции. Она не проявляла беспокойства. И кафе имело точно такой же вид, как в любое утро.
Вошла негритянка с корзиной яиц. Хозяйка только отмахнулась.
— Вам лучше пойти, пока не слишком жарко.
— Как вы думаете, что…
— Сами узнаете. Когда пойдете, сверните за молом вправо. Комиссариат будет немного не доходя Объединения грузчиков… Не забудьте шлем.
Быть может, Жозеф сам себе это внушал, но он был почти убежден, что негры сегодня вели себя подозрительно.
Правда, на рынке шли обычные шумные пререкания.
Мелькали разноцветные набедренные повязки. Но вдруг из толпы на белого устремлялся чей-то тяжелый взгляд.
В другом месте трое или четверо негров разом смолкали и отворачивались.
Жозеф Тимар ускорил шаг, хотя и так был весь в поту. Он сбился с дороги, очутился перед виллой губернатора, вынужден был повернуть назад и, наконец, в глубине криво проложенной улицы заметил домик с вывеской «Комиссариат полиции».
Вывеска написана плохо, белой краской, и два «ее» в слове «комиссариат» смотрели в разные стороны. На ступеньках веранды сидели босоногие негры в форме полицейских. В темных недрах дома стрекотала пишущая машинка.
— Нельзя ли повидать комиссара?
— Где ваша повестка?
Тимар нашел повестку и подождал, стоя у ступеней веранды. Через некоторое время его позвали в канцелярию с закрытыми жалюзи.
— Садитесь! Вы Жозеф Тимар?
В полумраке он разглядел наконец отечное лицо. Под глазами навыкате набухли мешки.
— Когда вы прибыли в Либревиль? Садитесь же.
— Я прибыл последним пароходом, в среду.
— Вы случайно не родственник генерального советника Тимара?
— Это мой дядя.
Комиссар мгновенно поднялся, оттолкнув свой стул, протянул дряблую руку и уже совершенно иным тоном продолжал:
— Садитесь! Он все еще проживает в Коньяке? Я пять лет служил полицейским инспектором в этом городе.
Тимар почувствовал некоторое облегчение. В начале пребывания в этой мрачной, плохо обставленной комнате в его сознании волнами сменялись негодование и разочарование. Кажется, в Либревиле было не более пятисот белых? Эти люди обрекали себя на суровую, иногда опасную жизнь во имя того, что во Франции восторженно называли освоением колоний.
И вот не успел человек высадиться, как его требуют в комиссариат полиции и грубо разговаривают с ним, как с нежелательным пришельцем!
— Ваш дядя выдающийся человек! Стоит ему захотеть, и он будет депутатом Национального собрания, но вы-то зачем приехали сюда?
Теперь пришла очередь комиссара удивляться, и его удивление было таким искренним, что вызвало у Тимара беспокойство.
— Я подписал контракт с «Сакова».
— Разве директор уходит?
— Нет. Теоретически я должен руководить постом на реке, но…
Теперь на лице комиссара отразилось уже не удивление, а высшая степень изумления и огорчения.
— Это сказал вам дядя?
— Он добыл мне место. Один из его друзей занимает административную должность в…
Тимар все время сидел. А комиссар описывал около него полукруги и с интересом наблюдал за ним. Иногда начальник полиции попадал в полосу света, и тогда видно было, что верхняя губа у него рассечена и лицо, в особенности профиль, более мужественно, чем казалось по первому впечатлению.
— Какая странная идея! Впрочем, об этом мы еще поговорим. Знали ли вы супругов Рено, прежде чем прибыли сюда?
— Рено?
— Хозяев «Сантраля»… Кстати, он еще жив?
— Судя по всему, не дотянет до вечера.
— Черт возьми! А…
Тимар вдруг понял, что так стесняло его, несмотря на сердечность чиновника: расхаживая взад и вперед по канцелярии, тот смотрел на Тимара почти таким же взглядом, как Адель.
Смесь удивления, любопытства и даже маленькой доли нежности.
— Выпьете виски?
Не дожидаясь ответа, он приказал одному из боев принести виски.
— Само собой разумеется, вы не больше других знаете о том, что случилось этой ночью…
Тимар покраснел, и комиссар это заметил. Тимар покраснел еще больше, а его собеседник, взяв из рук негра бутылку, разлил содержимое по стопкам, не переставая отдуваться, как человек, жестоко страдающий от жары.
— Вам, конечно, известно, что менее чем в двухстах метрах от отеля ухлопали негра. Я только что от губернатора. Это скверное дело, очень скверное!
Дверь соседней комнаты оставалась полуоткрытой, и оттуда все время доносился стук машинки. Тимар отметил, что машинистка черная.
— Ваше здоровье!.. Вам сейчас трудно что-нибудь понять. Но в ближайшие дни вы мало-помалу начнете соображать, что к чему. Я вызвал вас, чтобы допросить, как других. Все будут говорить одно и то же, а именно — что ничего не знают. Угодно сигарету? Нет?
Надо будет вам на днях прийти к нам позавтракать, я представлю вас жене. Она из Кальвадоса, но тоже знала вашего дядю в Коньяке.
Напряженное состояние у Тимара прошло. Он начал ценить полумрак, сначала угнетавший его. Виски вернуло ему уверенность в себе.
— Этот Рено, о котором вы только что упомянули, — рискнул спросить Тимар, — кто он такой?
— Вам не рассказывали? Эжену Рено уже пятнадцать лет запрещен въезд во Францию. Торговал женщинами, главным образом белыми, да и другие грешки за ним водились. В Либревиле несколько таких.
— А жена?
— Жена — другое дело. У нее все по закону. Она уже в тот период жила с ним. Семейка орудовала преимущественно в квартале Терн. Осушите стопку.
Тимар осушал ее уже раза три, а то и четыре.
Комиссар не отставал и под конец стал очень болтлив. Если бы не телефонный звонок прокурора, спешно вызвавшего комиссара, беседа тянулась бы еще долго.
Когда Тимар вышел на улицу, солнечные лучи падали отвесно и давили с такой силой, что ему стало страшно. Затылок горел. Виски не переварилось в организме, и Жозеф подумал о гематурии Эжена Рено и других болезнях, о которых недавно слышал.
Но больше всего мысли его занимала Адель. Когда ему, Жозефу, было всего семь лет, она уже помогала Рено вербовать девушек для Южной Америки. Адель последовала за мужем в Габон в такое время, когда там не было ничего, кроме дощатых хижин на берегу. Супруги сели в пирогу и углубились в лес. Единственные белые на много, много дней пути, они стали рубить лес и сплавлять по реке.
В сознании Тимара все это порождало наивные образы, которые дополняли иллюстрации к романам Жэдля Верна деталями, присущими современной жизни.
Перед его мысленным взором вдоль берега моря тянулась полоса красной земли. Кокосовые пальмы обрисовывались верхней половиной на небе, а нижней — на сером свинце волн. Больших валов не было, разве что набежит на пляж гребень буруна, рассыплется и отступит. Полуголые негры в цветных набедренных повязках окружали пироги только что возвратившихся рыбаков.
Устье реки было недалеко, в каком-нибудь километре, в глубине бухты. Но в героические времена Адели и Эжена над зеленью не алели крыши факторий, не было контор, правительственного дворца.
Адель, надо думать, носила высокие сапоги, пояс с патронами и уж наверно не шелковое платье.
Шагая, он искал тени, но в тени казалось так же жарко, как на солнце. Воздух жег все предметы. Одежда нагрелась — не дотронуться. А в прежнее время здесь не было ни кирпичных стен, ни льда, чтобы остудить напитки.
Когда минуло восемь лет, Адель и Эжен, несмотря на запрет, возвратились во Францию и привезли с собой шестьсот тысяч франков. В несколько месяцев супруги истратили их, «спустили», как выразился комиссар.
На что? Какую жизнь они вели? В какой среде Тимар, едва достигший зрелого возраста, мог их встретить?
Они вернулись. Вновь занялись лесом. У мужа было два приступа гематурии, и Адель ухаживала за ним.
Прошло всего три года, и супруги купили /Сантраль».
Эту женщину Тимар однажды утром обнимал на влажной постели.
Он не посмел снять шлем, чтобы вытереть платком голову. Пылал полдень, и Тимар один как перст брел по раскаленной дороге.
Комиссар рассказывал ему и другие истории — не возмущаясь и только ворча, когда находил, что люди перебарщивают.
Например, историю владельца плантации, который — это было месяц назад — заподозрив, что повар пытался его отравить, повесил его за ноги над ушатом с водой.
Время от времени плантатор отпускал веревку, и тогда голова человека погружалась в воду. Кончилось тем, что белый на добрых четверть часа забыл про негра, и тот оказался мертв.
Началось расследование. Вмешалась Лига Наций. И вот теперь опять убит туземец!
— На этот раз их не выгородить, — заявил комиссар.
— Кого?
— Убийц.
— А в других случаях?
— Почти всегда дело удавалось замять.
За какой надобностью Адель в ночь празднества уходила из дома? И почему несколькими часами раньше била Тома по лицу?
Тимар об этом не говорил. И не собирался говорить.
Но другие?.. Не видели ли и они, как она входила обратно?
Вот почему он опять сбился с дороги, хотя должен был просто идти назад. Наконец Жозеф возвратился в отель, где в этот день стук вилок не сопровождался обычным гулом разговоров. Все посмотрели на него.
Он заметил, что Адель отсутствует, и сел за свой столик.
Бой теперь был новый, совсем молодой. Кто-то потянул Тимара за рукав; повернувшись, он увидел лесоруба, самого здоровенного из них, с внешностью мясника.
— Все! Готов!
— Что такое?
Лесоруб указал на потолок:
— Только что скончался. Кстати, что он вам сказал?
Все это совершилось слишком быстро, особенно в такой притупляюще знойный день. Тимар не успел привести в порядок свои мысли.
— Кто? — не понял он.
— Да комиссар! Он вызвал первым вас, понимая, что новичка легче прижать. Под вечер или завтра придет наш черед.
Никто не прервал еды, но все взгляды были устремлены на Тимара, а тот не знал, что сказать, терзаемый, с одной стороны, мыслью о человеке, который лежал наверху мертвым, очевидно охраняемый Аделью, а с другой — рассказами комиссара.
— Вам не кажется, что комиссар что-то знает?
— Непохоже. Я заявил, что ничего не видел.
— Ну и хорошо.
Его ответ, несомненно, был ему на пользу. Теперь на него смотрели более благожелательно. Эти люди полагали, что он кое-что знает. Стало быть, и они кое-что знали?
Тимар покраснел, доел порцию сосисок.
— Он очень страдал? — к собственному удивлению, спросил Жозеф.
И тут же заметил, что этот вопрос не следовало задавать: агония, наверно, была ужасна.
— Самое досадное, — произнес кривоглазый лесоруб, — что это случилось сразу после истории с повешенным.
Они тоже об этом подумали! Каждый только об этом и думал! Что ж, они все были «в игре», и все смотрели на Тимара с любопытством и подозрительностью, оттого что он-то в игре не участвовал.
В комнате наверху послышались шаги. Отворилась и затворилась дверь. Кто-то спускался по лестнице.
Это была Адель Рено. Среди полного молчания она прошла через кафе, направилась к стойке, сняла телефонную трубку.
— Алло! Двадцать пять, да… Алло!.. Оскара там нет?..
Да, это я… Когда он вернется, скажите ему, что все кончено. Пусть придет и захватит с собой все необходимое… Доктор не хочет, чтобы тело оставалось здесь дольше завтрашнего полудня… Нет! Благодарю, все устраивается очень хорошо…
Положив трубку на место, она еще посидела, облокотясь о стойку, опершись на руки подбородком и глядя в пространство.
Наконец Адель заговорила, но сказала лишь несколько слов бою, едва повернув голову в его сторону:
— Что же ты не убираешь со столиков в конце зала?
Она открыла выдвижной ящик, вновь закрыла его, собралась было выйти, но передумала и приняла прежнюю позу, положив подбородок на сплетенные руки.
За столом лесорубов кто-то среди общего молчания спросил:
— Его похоронят завтра?
— Да. Доктор уверяет, что нельзя держать тело дольше.
— Если вам нужно подсобить…
— Спасибо. Все уже устроено. Гроб скоро принесут.
Взор ее был устремлен на Тимара. Он это чувствовал и не смел поднять глаза.
— Вы видели комиссара, господин Тимар? Он не был груб с вами?..
— Нет… Я… Он знает моего дядю, генерального советника, и он…
Тимар умолк, вновь почувствовав на себе все то слегка сдобренное почтительностью насмешливое любопытство, которое каждый раз приводило его в замешательство. В тот же миг он уловил мелькнувшую на изогнутых губах Адели смягченную улыбку.
— Вам придется перейти в новую комнату: у меня нет другой, кроме вашей, чтобы поместить тело на эту ночь.
Она повернулась к выставленным в ряд бутылкам, выбрала из них кальвадос и, налив себе стопку, выпила с легкой гримасой отвращения. Потом равнодушным тоном спросила:
— Куда дели негра?
— Его доставили в больницу. Там сегодня сделают вскрытие. Кажется, пуля вышла между лопатками и ее не нашли. — Последние слова были произнесены с умыслом. Лесоруб пожал плечами и положил в рот пол-абрикоса, похожего на яичный желток. — На месте убийства поставили черного полицейского, чтобы никто не унес пулю, если ее найдут. Гм! Если найдут… Кто хочет размяться на бильярде?
Он поднялся, утирая салфеткой рот. Затем среди общего молчания, помедлив, пробормотал:
— Пожалуй, не стоит сегодня играть на бильярде.
Налей-ка мне кальвадос, Адель!
Он облокотился напротив нее о стойку, остальные в это время доедали обед. Тимару кровь бросилась в лицо.
Он ел машинально и бешено отмахивался от толстой мухи, избравшей его центром своего неугомонного метания по залу.
Атмосфера тяжело давила на всех. На улице — ни малейшего дуновения. Море — в двух шагах, и все-таки не слышно даже шума прибоя.
Заместитель директора банка, рослый молодой человек, манерами немного напоминавший Тимара, вышел первым, поправив на голове шлем и закурив сигарету.
Скоро уйдут и остальные. Некоторые перед уходом опрокидывали у стойки рюмку вина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13