Я должен приступить к своим обязанностям после обеда. Все прошло как по маслу, а?
Как же красив ваш Сан-А, милые дамы, в шоферской ливрее! Как вы знаете, мне в жизни пришлось много переодеваться. Я одевался зуавом, кюре, мясником, пожарником, продавцом лимонада.., кем я только не был, но вот шофером впервые. Эта рабская одежда — блестящие краги, хорошего покроя брюки, куртка и фуражка — потрясающе идет мне.
Тип в черном, принявший меня, довольно взмахивает ресницами.
— Я месье Вадонк Гетордю, первый секретарь его превосходительства, — сообщает он мне. — Для начала подготовьте одну машину, “пежо”. В конце дня вы уезжаете в Нормандию.
Я кланяюсь. Утренний амбал показывает мне, где гараж, и я принимаюсь за мою новую работу.
В гараже стоят три тачки: старая “бентли”, торжественная, как прием в Букингемском дворце, серый “пежо-404” и черный “дофин”. Я занимаюсь “404-кой”, спрашивая себя, что же Вадонк Гетордю подразумевает под “подготовить”. У нее все четыре колеса, бак полон бензина, масла тоже столько, сколько надо. Единственное, что я могу для нее сделать, — это протереть тряпочкой.
Я подгоняю “пежо” к дому, на заднем дворе которого заметил водозаборную колонку, и начинаю энергично надраивать машину. Я чувствую, что за мной наблюдают, и потому проявляю рвение. Домишко кажется мне таким же веселым, как лекция о монастырской жизни.
Я быстрым шагом иду в дом. Мне очень хочется разнюхать, что происходит внутри. Разве я здесь не для этого? Идя по двору, я вглядываюсь в унылый фасад и замечаю фигуру в окне второго этажа. Это женщина. Она стоит за отодвинутой шторой и внимательно смотрит на меня. Чем ближе я подхожу, тем яснее вижу, что эта женщина очень красива. Она молода, белокура, у нее правильные черты лица. Я почтительно кланяюсь ей и вхожу в дом через черный ход.
Кухня запущена больше, чем все поместье. Краска облупилась, газовая плита заржавела. Консул не тратится на ремонт. Перед плитой стоит малышка с отличной фигуркой. Она греет на водяной бане бутылочку с соской, из чего я сразу делаю вывод, что в доме есть маленький ребенок.
Сначала я вижу киску со спины и не спешу узреть, как она обернется, потому что ее задняя часть представляет бесспорный интерес.
Тонкая талия, безупречные округлости зада, а ноги такие, что вызвали бы игривые мысли даже у мраморной статуи евнуха. Потом она оборачивается, и я столбенею. Детка рыженькая, с золотистыми точками в зеленых глазах и с веснушками на нежном лице. Когда вы смотрите на ее губы, то это то же самое, что сесть на провод под высоким напряжением.
Чтобы оторвать вас от них, нужны трактор или дюжина верблюдов.
Она мне улыбается: зубы ослепительно белые. Теперь я знаю, что такое жизнь, красота и любовь.
— Добрый день, — бормочу я.
— Добрый день, — отвечает она.
— Я новый шофер, — представляюсь я, — Антуан Симеон.
— А я Клэр Байе, — отвечает рыженькая, — новая няня.
— Сколько лет вашему клиенту?
— Шесть месяцев. Он такой миленький! Вы его еще не видели?
— Я только что поступил на работу.
— Я тоже…
Она касается соски, проверяя, нагрелась ли она до нужной степени.
Должно быть, нет, потому что она снова кладет бутылку в кастрюлю с кипящей водой.
— Странный дом, — бормочет красотка, — Он практически пуст.
— Да?
— Мне кажется, что, кроме ребенка, в нем сейчас находятся только двое мужчин.
— Серьезно?
— Серьезно.
— Могу вам сообщить, что в нем есть еще и красивая блондинка с грустным лицом. Я заметил ее в окне.
— Может быть, это мама малыша?
— Может быть.
— Вы видели консула? — спрашивает она.
— Нет. А вы?
— Тоже нет.
Она дарит мне улыбку, полную обещаний, как предвыборная афиша, и уходит с бутылочкой.
Я остаюсь один. Открываю несколько шкафов с плохо закрывающимися дверцами и нахожу довольно большое количество провизии. Кажется, прислуга тут немногочисленная. Не видно ни кухарки, ни горничной, ни даже уборщицы.
В доме здоровяк, открывший мне, бледный секретарь в трауре, младенец, белокурая женщина и только что нанятые няня и шофер. Не хочу изображать из себя Шерлока Холмса, но эта история кажется мне подозрительной. Нанимать в это запущенное поместье няню и шофера, в то время когда никакой другой прислуги нет, представляется мне странной причудой.
Я немного жду в кухне, но поскольку я не такой человек, который долго торчит на одном месте, то отправляюсь в экспедицию по дому.
Глава 14
Огромная столовая с лепными украшениями и потолком во французском стиле; еще более огромная гостиная, в которой гипсовые украшения начинают рассыпаться; потом кабинет, где пахнет плесневелым деревом.
На первом этаже больше ничего нет. Мебель старая, некрасивая и колченогая. На некоторых стульях чехлы. Железные жалюзи закрыты, и открыть их, должно быть, трудно из-за ржавчины. По-моему, его превосходительство редко дает здесь костюмированные балы.
Прямо замок Дрыхнущей Красотки, честное слово! Нежилые дома имеют очень специфический запах. Этот пахнет не просто как нежилой, а как заброшенный. В нем хоть в прятки играй.
Возвращаюсь в холл, косясь на лестницу. Мой чемодан все еще стоит там, потому что Вадонк Гетордю не указал мою комнату.
Что делать? Подождать или продолжать экспедицию? Я решаюсь ступить на лестницу. На втором этаже нет того грустного запаха, что стоит на первом. Здесь угадывается человеческое присутствие. Где-то хнычет младенец. Я поворачиваю за угол коридора и замечаю моего друга-гориллу, сидящего на старом облезлом диване. Он читает алабанскую газету. При моем появлении он опускает брехаловку и испепеляет меня зверским взглядом.
— Чего вы хотите?
— Работы, — отвечаю. — Я закончил мыть “пежо” и хотел бы знать, что должен делать теперь.
— Спускайтесь вниз, вам скажут.
Что делает в коридоре этот мускулистый малый? Кажется, за кем-то следит. За кем? За новенькой няней? Или за молодой блондинкой?
Я медленно спускаюсь. Плач младенца в этом запущенном доме производит на меня странное впечатление. В атмосфере есть что-то гнетущее, тревожное, немного зловещее…
Я предпочитаю пройтись по парку. Стоит типичная для Иль-де-Франса погода: хмурая и теплая. Я поворачиваюсь в сторону окна, в котором увидел молодую женщину. Та покинула свой наблюдательный пост. Я слышу, как она с кем-то оживленно разговаривает на алабанском. Потом хлопает дверь и возвращается мертвая тишина.
К счастью, в этих стенах есть Клэр. По крайней мере, хоть она живая.
На крыльцо выходит Вадонк Гетордю. Он щелкает пальцами, подзывая меня к себе.
— Вы отвезете няню с ребенком, — говорит он и вынимает из кармана бумагу. — Доставите их по этому адресу и там оставите. Ночь проведете где хотите, а сюда приедете завтра, скажем, к девятнадцати часам.
Я изображаю радость от короткого, но скорого отпуска.
— Месье, — бормочу я, — прошу прощения, но не могли бы вы выдать мне авансом сотню франков? Это меня бы очень устроило, я.., э-э… Вы понимаете?
Такие маленькие детали придают образу особую правдоподобность.
Если у Вадонка Гетордю еще оставались какие-нибудь подозрения на мой счет, то они только что развеялись.
Он достает бумажник и протягивает мне купюру.
— Большое спасибо, месье, — благодарю я.
— Еще один момент, — перебивает он. — Завтра будьте в парадной ливрее. Его превосходительство отправится на официальный прием.
Я снимаю фуражку:
— Слушаюсь, месье.
— Хорошо. Идите помогите няне.
Я возвращаюсь в холл, где Клэр Байе ждет меня с младенцем на руках, беру чемодан хорошенькой няни, чемодан мальца и веду мою очаровательную пассажирку к машине. Укладывая вещи в багажник под ледяным взглядом Вадонка, слышу доносящийся из дома пронзительный крик.
Я смотрю в ту сторону, но Вадонк, улыбаясь, качает головой.
— Не волнуйтесь! — говорит он. — Это радио. Сейчас передают детективную пьесу.
Его объяснение говорит о не слишком богатом воображении, но я делаю вид, что оно меня удовлетворило.
И вот мы в пути. Я смотрю на бумагу, переданную секретарем, и читаю: “Кло Флери”, Верней-сюр-Авр. Я еду в направлении Сен-Жермена, чтобы выехать на западную автостраду. Клэр с мальцом села сзади. Он молчит.
— Он спит? — спрашиваю.
— Да.
— Вам не трудно пересесть вперед?
— Зачем? — удивляется (или притворяется удивленной) Клэр.
— Я терпеть не могу все время смотреть в зеркало заднего обзора.
Кроме того, это опасно. Если бы вы сидели рядом со мной, мне не пришлось бы смотреть на вас в зеркало.
Поскольку она не отвечает, я настаиваю, бросив на нее через плечо самый что ни на есть бархатный взгляд:
— Подумайте о своей безопасности и о безопасности доверенного вам ребенка, Клэр.
— Без фамильярностей! — сухо отрезает она. — Терпеть не могу лакеев, строящих из себя покорителей сердец. Что называется — по всей морде.
Как она меня отшила, эта малышка! Сердитая красотка… Жаль, она мне приглянулась. Я всегда любил все красивое. Я гоню в сторону Нормандии.
Это не та провинция, где я появился на свет, но все равно приятный уголок. Молчание давит мне на нервы. Эта сильнее меня: когда в моем жизненном пространстве оказывается красивая куколка, я никак не могу молчать. Через десять километров я нахожу тему для беседы.
— Мне кажется, мы попали в странное место, а? — говорю я. — Эти алабанцы веселые люди.
— Это верно, — соглашается Несравненная. — Лично я нисколько не расстроена отъездом из этого мрачного дома.
Она успокаивает малыша, который проявляет признаки нетерпения. Я смотрю в зеркало заднего обзора, очарованный ее нежными движениями.
— У вас никогда не было желания работать на себя? — спрашиваю.
— В каком смысле?
— Я хочу сказать: вам не хочется ухаживать за своим собственным ребенком?
— Я об этом думаю, — соглашается Клэр.
— Когда примете окончательное решение, дайте знать мне. Я вам с удовольствием помогу. Уверен, что у нас с вами получится нечто очень милое.
Она снова насупливается. Вы ни за что меня не убедите, что у нее нет парня, с которым она познакомилась совсем недавно, а потому хранит ему верность. В отличие от того, что воображают многие, верность — это не призвание, а каприз. Если девчонке нравится какой-нибудь парень, она кладет на него лапу и играет в эксклюзив. Она как будто связана контрактом. Не дает до себя даже дотронуться. Потом, однажды, малый ей надоедает и она превращает свою кровать в проходной двор. Но до того ломает комедию. Носит свои прелести, как священные реликвии. Не трожьте, это для него, единственного! Куколки любят кино и в жизни ведут себя, как героини с экрана.
— Вы помолвлены? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает она.
— Не хотите же вы сказать, что живете одиноко, как в пустыне Гоби?
— У меня есть подруга.
У меня перехватывает горло. Она сказала “подруга”, да? В женском роде? Я попал на охотницу до розовой любви? Мадемуазель работает языком! Чисто женское занятие. Так она не скоро получит своего собственного мальца. Даже старикашка лет семидесяти пяти и то сделал бы пи-пи в носки от досады! Видеть такую красотку, как Клэр, и знать, что она потеряна для страдающего человечества! Да от этого свихнуться можно. Так и хочется взять посох паломника и идти в Лурд молиться о ее исцелении.
— Вы меня разочаровали, — удается мне выговорить. Ее это не расстраивает.
— Правда?
— Такая богиня, как вы, и вдруг пальцем… Это печально. Скажите, а вы никогда не пробовали с мужчиной?
— Пробовала, но результаты меня не удовлетворили.
— Это потому, что вам попался какой-нибудь доходяга. Хотя у каждого свои вкусы.
"Кло Фрели” — это миленький нормандский пансион, расположенный посреди парка на берегу Арвы. Заведение содержат две чистенькие старые девы, которые начинают кричать от восторга, едва увидев младенца. Они щекочут ему подбородок и придумывают для него экзотические имена, постанывая от восхищения.
Я удивлен, потому что этот приличный дом совершенно не соответствует тому, что я себе представлял. Я ожидал увидеть подозрительное место, но здесь, наоборот, все чисто, дышит здоровьем и покоем. Тихая провинция во всей ее прелести.
Пока Клэр обустраивает своего подопечного, я расспрашиваю одну из хозяек:
— Вы знакомы с его превосходительством?
— Нет. Договариваться о найме приезжал его секретарь. Обязательно передайте господину консулу, что мы, моя сестра Ортанс и я, безмерно счастливы этим выбором. Оказав такую честь нашему скромному дому, он…
И т.д, и т.п.
— Вы знаете алабанский гимн? — спрашиваю я.
— Нет…
— Придется выучить. Его превосходительство хочет, чтобы вы пели его каждое утро его сыну, когда тот проснется.
Оставив старую деву сильно встревоженной, я еду назад, в Париж.
Глава 15
Я заезжаю в Сен-Клу переодеться. Мама широко раскрывает глаза, увидев меня в форме шофера.
— Антуан, сынок, — вздыхает она, — чего тебе только не приходится делать! Я целую ее.
— Это даже смешно, ма.
Я с нежностью смотрю на нее. За последнее время Фелиси немного постарела. Морщины вокруг глаз и на висках стали резче, волосы еще больше поседели, глаза грустные. Мое сердце подкатывает к горлу. Я говорю себе, что она стареет от волнений за своего любимого отпрыска.
Однажды она исчезнет навсегда, и я останусь с вечными угрызениями совести за то, что проводил с ней так мало времени.
— Я тебя очень люблю, ма.
Она улыбается счастливой улыбкой и вместо ответа гладит меня по щеке кончиками пальцев.
— Слушай, ма, я знаю, что часто даю обещания, которые потом не выполняю, но это решено. Как только я закончу дело, которое веду сейчас, мы с тобой уедем на две недельки в деревню.
Она делает вид, что верит.
— Ну конечно, Антуан.
— Я не помню, когда брал отпуск. Если бы я взял все отпуска, которые мне должны, то досрочно вышел бы в отставку! Мы поедем куда-нибудь недалеко. Найдем гостиницу без телефона и будем каждый день есть лангустов. Ты можешь уже начинать собирать чемоданы.
Я переодеваюсь в гражданское и смотрю на часы. Почти девять.
— Ты не будешь ужинать дома? — беспокоится Фелиси.
— Буду, но позже. Держи что-нибудь наготове. Я перекушу, когда вернусь.
— Я буду смотреть телевизор, — шепчет Фелиси. На ее языке это означает, что она будет ждать меня до конца программы и даже позже.
Она любит смотреть, как я ем приготовленные ею блюда, наливая мне попить, подавая соль или горчицу как раз в тот момент, когда мне это нужно.
— Ты не заболела, ма?
— Нет, с чего ты взял? Я плохо выгляжу?
— У тебя усталый вид.
— Это потому, что сегодня не приходила домработница. Представь себе, ее дочь родила, но у бедняжки начался талидомид и…
Фелиси крестится, из чего я делаю вывод, что несчастная мадам Согреню, которую решительно не минует ни одно несчастье, теперь стала бабушкой урода.
В квартире четы Берюрье стоит полная тишина. Домработница, открывшая дверь, сообщает мне, что месье дома. Обломки вывезены, на дырке в потолке установлена решетка, чтобы сосед сверху не упал в нее, все, что можно было склеить, склеено.
Берта, развалившись на диване, смотрит телевизор. Рядом с ней ее друг парикмахер. Берю сидит на стуле сзади них, как в автобусе.
Слышится тихий звук подвязок Толстухи, на которых парикмахер играет гаммы. На экране месье Пьер Сабба ведет викторину. Он задает крайне сложный вопрос: какой масти была каурая лошадь Генриха Четвертого?
Зрители так поглощены игрой, что никто даже не подумал со мной поздороваться. Я сажусь рядом с Толстяком, а их служанка — мне на колени, потому что я занял ее место. Минута, отведенная на раздумье, заполнена тревожным ожиданием. Это матч года: месье Баландар против парня из Бельнава (департамент Аллье). Представитель Бельнава отвечает, что лошадь была серой в яблоках; месье Баландар утверждает, что она была вороной. Ни тот, ни другой не угадал. Игра продолжается.
Жирдяй решает все-таки небрежно протянуть мне два пальца.
— Каким добрым ветром? — культурно спрашивает он. Я пожимаю протянутые мне сосиски.
— Мы можем секунду поговорить?
— После передачи, — отрезает он. — Кстати, остался последний вопрос.
— Литературный вопрос! — объявляет месье Сабба. Он вытягивает из ящика карточку, и его лицо освещается, как кинозал после окончания сеанса.
— Кто написал “Неприятности на свою голову”? — спрашивает он, приняв хитрый вид, смущающий четыре миллиона пятьсот двадцать шесть тысяч телезрительниц.
Месье Баландар отвечает: Шекспир; представитель Бельнава говорит:
Сан-Антонио и, естественно, выигрывает.
— А я и забыл, что это твоя книжка!
— Это потому, что уровень твоей общей культуры оставляет желать лучшего!
Победа бельнавца абсолютная. Его противник уничтожен, но все равно получает какую-то ерундовину в виде утешительного приза и право пожать клешню ведущего. Некоторые готовы убить и за меньшее. Я собираюсь поздороваться с Коровищей, но больше не вижу ее. Она разлеглась на диване, и парикмахер ее вовсю лапает, а она ворчит, как горный ручей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Как же красив ваш Сан-А, милые дамы, в шоферской ливрее! Как вы знаете, мне в жизни пришлось много переодеваться. Я одевался зуавом, кюре, мясником, пожарником, продавцом лимонада.., кем я только не был, но вот шофером впервые. Эта рабская одежда — блестящие краги, хорошего покроя брюки, куртка и фуражка — потрясающе идет мне.
Тип в черном, принявший меня, довольно взмахивает ресницами.
— Я месье Вадонк Гетордю, первый секретарь его превосходительства, — сообщает он мне. — Для начала подготовьте одну машину, “пежо”. В конце дня вы уезжаете в Нормандию.
Я кланяюсь. Утренний амбал показывает мне, где гараж, и я принимаюсь за мою новую работу.
В гараже стоят три тачки: старая “бентли”, торжественная, как прием в Букингемском дворце, серый “пежо-404” и черный “дофин”. Я занимаюсь “404-кой”, спрашивая себя, что же Вадонк Гетордю подразумевает под “подготовить”. У нее все четыре колеса, бак полон бензина, масла тоже столько, сколько надо. Единственное, что я могу для нее сделать, — это протереть тряпочкой.
Я подгоняю “пежо” к дому, на заднем дворе которого заметил водозаборную колонку, и начинаю энергично надраивать машину. Я чувствую, что за мной наблюдают, и потому проявляю рвение. Домишко кажется мне таким же веселым, как лекция о монастырской жизни.
Я быстрым шагом иду в дом. Мне очень хочется разнюхать, что происходит внутри. Разве я здесь не для этого? Идя по двору, я вглядываюсь в унылый фасад и замечаю фигуру в окне второго этажа. Это женщина. Она стоит за отодвинутой шторой и внимательно смотрит на меня. Чем ближе я подхожу, тем яснее вижу, что эта женщина очень красива. Она молода, белокура, у нее правильные черты лица. Я почтительно кланяюсь ей и вхожу в дом через черный ход.
Кухня запущена больше, чем все поместье. Краска облупилась, газовая плита заржавела. Консул не тратится на ремонт. Перед плитой стоит малышка с отличной фигуркой. Она греет на водяной бане бутылочку с соской, из чего я сразу делаю вывод, что в доме есть маленький ребенок.
Сначала я вижу киску со спины и не спешу узреть, как она обернется, потому что ее задняя часть представляет бесспорный интерес.
Тонкая талия, безупречные округлости зада, а ноги такие, что вызвали бы игривые мысли даже у мраморной статуи евнуха. Потом она оборачивается, и я столбенею. Детка рыженькая, с золотистыми точками в зеленых глазах и с веснушками на нежном лице. Когда вы смотрите на ее губы, то это то же самое, что сесть на провод под высоким напряжением.
Чтобы оторвать вас от них, нужны трактор или дюжина верблюдов.
Она мне улыбается: зубы ослепительно белые. Теперь я знаю, что такое жизнь, красота и любовь.
— Добрый день, — бормочу я.
— Добрый день, — отвечает она.
— Я новый шофер, — представляюсь я, — Антуан Симеон.
— А я Клэр Байе, — отвечает рыженькая, — новая няня.
— Сколько лет вашему клиенту?
— Шесть месяцев. Он такой миленький! Вы его еще не видели?
— Я только что поступил на работу.
— Я тоже…
Она касается соски, проверяя, нагрелась ли она до нужной степени.
Должно быть, нет, потому что она снова кладет бутылку в кастрюлю с кипящей водой.
— Странный дом, — бормочет красотка, — Он практически пуст.
— Да?
— Мне кажется, что, кроме ребенка, в нем сейчас находятся только двое мужчин.
— Серьезно?
— Серьезно.
— Могу вам сообщить, что в нем есть еще и красивая блондинка с грустным лицом. Я заметил ее в окне.
— Может быть, это мама малыша?
— Может быть.
— Вы видели консула? — спрашивает она.
— Нет. А вы?
— Тоже нет.
Она дарит мне улыбку, полную обещаний, как предвыборная афиша, и уходит с бутылочкой.
Я остаюсь один. Открываю несколько шкафов с плохо закрывающимися дверцами и нахожу довольно большое количество провизии. Кажется, прислуга тут немногочисленная. Не видно ни кухарки, ни горничной, ни даже уборщицы.
В доме здоровяк, открывший мне, бледный секретарь в трауре, младенец, белокурая женщина и только что нанятые няня и шофер. Не хочу изображать из себя Шерлока Холмса, но эта история кажется мне подозрительной. Нанимать в это запущенное поместье няню и шофера, в то время когда никакой другой прислуги нет, представляется мне странной причудой.
Я немного жду в кухне, но поскольку я не такой человек, который долго торчит на одном месте, то отправляюсь в экспедицию по дому.
Глава 14
Огромная столовая с лепными украшениями и потолком во французском стиле; еще более огромная гостиная, в которой гипсовые украшения начинают рассыпаться; потом кабинет, где пахнет плесневелым деревом.
На первом этаже больше ничего нет. Мебель старая, некрасивая и колченогая. На некоторых стульях чехлы. Железные жалюзи закрыты, и открыть их, должно быть, трудно из-за ржавчины. По-моему, его превосходительство редко дает здесь костюмированные балы.
Прямо замок Дрыхнущей Красотки, честное слово! Нежилые дома имеют очень специфический запах. Этот пахнет не просто как нежилой, а как заброшенный. В нем хоть в прятки играй.
Возвращаюсь в холл, косясь на лестницу. Мой чемодан все еще стоит там, потому что Вадонк Гетордю не указал мою комнату.
Что делать? Подождать или продолжать экспедицию? Я решаюсь ступить на лестницу. На втором этаже нет того грустного запаха, что стоит на первом. Здесь угадывается человеческое присутствие. Где-то хнычет младенец. Я поворачиваю за угол коридора и замечаю моего друга-гориллу, сидящего на старом облезлом диване. Он читает алабанскую газету. При моем появлении он опускает брехаловку и испепеляет меня зверским взглядом.
— Чего вы хотите?
— Работы, — отвечаю. — Я закончил мыть “пежо” и хотел бы знать, что должен делать теперь.
— Спускайтесь вниз, вам скажут.
Что делает в коридоре этот мускулистый малый? Кажется, за кем-то следит. За кем? За новенькой няней? Или за молодой блондинкой?
Я медленно спускаюсь. Плач младенца в этом запущенном доме производит на меня странное впечатление. В атмосфере есть что-то гнетущее, тревожное, немного зловещее…
Я предпочитаю пройтись по парку. Стоит типичная для Иль-де-Франса погода: хмурая и теплая. Я поворачиваюсь в сторону окна, в котором увидел молодую женщину. Та покинула свой наблюдательный пост. Я слышу, как она с кем-то оживленно разговаривает на алабанском. Потом хлопает дверь и возвращается мертвая тишина.
К счастью, в этих стенах есть Клэр. По крайней мере, хоть она живая.
На крыльцо выходит Вадонк Гетордю. Он щелкает пальцами, подзывая меня к себе.
— Вы отвезете няню с ребенком, — говорит он и вынимает из кармана бумагу. — Доставите их по этому адресу и там оставите. Ночь проведете где хотите, а сюда приедете завтра, скажем, к девятнадцати часам.
Я изображаю радость от короткого, но скорого отпуска.
— Месье, — бормочу я, — прошу прощения, но не могли бы вы выдать мне авансом сотню франков? Это меня бы очень устроило, я.., э-э… Вы понимаете?
Такие маленькие детали придают образу особую правдоподобность.
Если у Вадонка Гетордю еще оставались какие-нибудь подозрения на мой счет, то они только что развеялись.
Он достает бумажник и протягивает мне купюру.
— Большое спасибо, месье, — благодарю я.
— Еще один момент, — перебивает он. — Завтра будьте в парадной ливрее. Его превосходительство отправится на официальный прием.
Я снимаю фуражку:
— Слушаюсь, месье.
— Хорошо. Идите помогите няне.
Я возвращаюсь в холл, где Клэр Байе ждет меня с младенцем на руках, беру чемодан хорошенькой няни, чемодан мальца и веду мою очаровательную пассажирку к машине. Укладывая вещи в багажник под ледяным взглядом Вадонка, слышу доносящийся из дома пронзительный крик.
Я смотрю в ту сторону, но Вадонк, улыбаясь, качает головой.
— Не волнуйтесь! — говорит он. — Это радио. Сейчас передают детективную пьесу.
Его объяснение говорит о не слишком богатом воображении, но я делаю вид, что оно меня удовлетворило.
И вот мы в пути. Я смотрю на бумагу, переданную секретарем, и читаю: “Кло Флери”, Верней-сюр-Авр. Я еду в направлении Сен-Жермена, чтобы выехать на западную автостраду. Клэр с мальцом села сзади. Он молчит.
— Он спит? — спрашиваю.
— Да.
— Вам не трудно пересесть вперед?
— Зачем? — удивляется (или притворяется удивленной) Клэр.
— Я терпеть не могу все время смотреть в зеркало заднего обзора.
Кроме того, это опасно. Если бы вы сидели рядом со мной, мне не пришлось бы смотреть на вас в зеркало.
Поскольку она не отвечает, я настаиваю, бросив на нее через плечо самый что ни на есть бархатный взгляд:
— Подумайте о своей безопасности и о безопасности доверенного вам ребенка, Клэр.
— Без фамильярностей! — сухо отрезает она. — Терпеть не могу лакеев, строящих из себя покорителей сердец. Что называется — по всей морде.
Как она меня отшила, эта малышка! Сердитая красотка… Жаль, она мне приглянулась. Я всегда любил все красивое. Я гоню в сторону Нормандии.
Это не та провинция, где я появился на свет, но все равно приятный уголок. Молчание давит мне на нервы. Эта сильнее меня: когда в моем жизненном пространстве оказывается красивая куколка, я никак не могу молчать. Через десять километров я нахожу тему для беседы.
— Мне кажется, мы попали в странное место, а? — говорю я. — Эти алабанцы веселые люди.
— Это верно, — соглашается Несравненная. — Лично я нисколько не расстроена отъездом из этого мрачного дома.
Она успокаивает малыша, который проявляет признаки нетерпения. Я смотрю в зеркало заднего обзора, очарованный ее нежными движениями.
— У вас никогда не было желания работать на себя? — спрашиваю.
— В каком смысле?
— Я хочу сказать: вам не хочется ухаживать за своим собственным ребенком?
— Я об этом думаю, — соглашается Клэр.
— Когда примете окончательное решение, дайте знать мне. Я вам с удовольствием помогу. Уверен, что у нас с вами получится нечто очень милое.
Она снова насупливается. Вы ни за что меня не убедите, что у нее нет парня, с которым она познакомилась совсем недавно, а потому хранит ему верность. В отличие от того, что воображают многие, верность — это не призвание, а каприз. Если девчонке нравится какой-нибудь парень, она кладет на него лапу и играет в эксклюзив. Она как будто связана контрактом. Не дает до себя даже дотронуться. Потом, однажды, малый ей надоедает и она превращает свою кровать в проходной двор. Но до того ломает комедию. Носит свои прелести, как священные реликвии. Не трожьте, это для него, единственного! Куколки любят кино и в жизни ведут себя, как героини с экрана.
— Вы помолвлены? — спрашиваю я.
— Нет, — отвечает она.
— Не хотите же вы сказать, что живете одиноко, как в пустыне Гоби?
— У меня есть подруга.
У меня перехватывает горло. Она сказала “подруга”, да? В женском роде? Я попал на охотницу до розовой любви? Мадемуазель работает языком! Чисто женское занятие. Так она не скоро получит своего собственного мальца. Даже старикашка лет семидесяти пяти и то сделал бы пи-пи в носки от досады! Видеть такую красотку, как Клэр, и знать, что она потеряна для страдающего человечества! Да от этого свихнуться можно. Так и хочется взять посох паломника и идти в Лурд молиться о ее исцелении.
— Вы меня разочаровали, — удается мне выговорить. Ее это не расстраивает.
— Правда?
— Такая богиня, как вы, и вдруг пальцем… Это печально. Скажите, а вы никогда не пробовали с мужчиной?
— Пробовала, но результаты меня не удовлетворили.
— Это потому, что вам попался какой-нибудь доходяга. Хотя у каждого свои вкусы.
"Кло Фрели” — это миленький нормандский пансион, расположенный посреди парка на берегу Арвы. Заведение содержат две чистенькие старые девы, которые начинают кричать от восторга, едва увидев младенца. Они щекочут ему подбородок и придумывают для него экзотические имена, постанывая от восхищения.
Я удивлен, потому что этот приличный дом совершенно не соответствует тому, что я себе представлял. Я ожидал увидеть подозрительное место, но здесь, наоборот, все чисто, дышит здоровьем и покоем. Тихая провинция во всей ее прелести.
Пока Клэр обустраивает своего подопечного, я расспрашиваю одну из хозяек:
— Вы знакомы с его превосходительством?
— Нет. Договариваться о найме приезжал его секретарь. Обязательно передайте господину консулу, что мы, моя сестра Ортанс и я, безмерно счастливы этим выбором. Оказав такую честь нашему скромному дому, он…
И т.д, и т.п.
— Вы знаете алабанский гимн? — спрашиваю я.
— Нет…
— Придется выучить. Его превосходительство хочет, чтобы вы пели его каждое утро его сыну, когда тот проснется.
Оставив старую деву сильно встревоженной, я еду назад, в Париж.
Глава 15
Я заезжаю в Сен-Клу переодеться. Мама широко раскрывает глаза, увидев меня в форме шофера.
— Антуан, сынок, — вздыхает она, — чего тебе только не приходится делать! Я целую ее.
— Это даже смешно, ма.
Я с нежностью смотрю на нее. За последнее время Фелиси немного постарела. Морщины вокруг глаз и на висках стали резче, волосы еще больше поседели, глаза грустные. Мое сердце подкатывает к горлу. Я говорю себе, что она стареет от волнений за своего любимого отпрыска.
Однажды она исчезнет навсегда, и я останусь с вечными угрызениями совести за то, что проводил с ней так мало времени.
— Я тебя очень люблю, ма.
Она улыбается счастливой улыбкой и вместо ответа гладит меня по щеке кончиками пальцев.
— Слушай, ма, я знаю, что часто даю обещания, которые потом не выполняю, но это решено. Как только я закончу дело, которое веду сейчас, мы с тобой уедем на две недельки в деревню.
Она делает вид, что верит.
— Ну конечно, Антуан.
— Я не помню, когда брал отпуск. Если бы я взял все отпуска, которые мне должны, то досрочно вышел бы в отставку! Мы поедем куда-нибудь недалеко. Найдем гостиницу без телефона и будем каждый день есть лангустов. Ты можешь уже начинать собирать чемоданы.
Я переодеваюсь в гражданское и смотрю на часы. Почти девять.
— Ты не будешь ужинать дома? — беспокоится Фелиси.
— Буду, но позже. Держи что-нибудь наготове. Я перекушу, когда вернусь.
— Я буду смотреть телевизор, — шепчет Фелиси. На ее языке это означает, что она будет ждать меня до конца программы и даже позже.
Она любит смотреть, как я ем приготовленные ею блюда, наливая мне попить, подавая соль или горчицу как раз в тот момент, когда мне это нужно.
— Ты не заболела, ма?
— Нет, с чего ты взял? Я плохо выгляжу?
— У тебя усталый вид.
— Это потому, что сегодня не приходила домработница. Представь себе, ее дочь родила, но у бедняжки начался талидомид и…
Фелиси крестится, из чего я делаю вывод, что несчастная мадам Согреню, которую решительно не минует ни одно несчастье, теперь стала бабушкой урода.
В квартире четы Берюрье стоит полная тишина. Домработница, открывшая дверь, сообщает мне, что месье дома. Обломки вывезены, на дырке в потолке установлена решетка, чтобы сосед сверху не упал в нее, все, что можно было склеить, склеено.
Берта, развалившись на диване, смотрит телевизор. Рядом с ней ее друг парикмахер. Берю сидит на стуле сзади них, как в автобусе.
Слышится тихий звук подвязок Толстухи, на которых парикмахер играет гаммы. На экране месье Пьер Сабба ведет викторину. Он задает крайне сложный вопрос: какой масти была каурая лошадь Генриха Четвертого?
Зрители так поглощены игрой, что никто даже не подумал со мной поздороваться. Я сажусь рядом с Толстяком, а их служанка — мне на колени, потому что я занял ее место. Минута, отведенная на раздумье, заполнена тревожным ожиданием. Это матч года: месье Баландар против парня из Бельнава (департамент Аллье). Представитель Бельнава отвечает, что лошадь была серой в яблоках; месье Баландар утверждает, что она была вороной. Ни тот, ни другой не угадал. Игра продолжается.
Жирдяй решает все-таки небрежно протянуть мне два пальца.
— Каким добрым ветром? — культурно спрашивает он. Я пожимаю протянутые мне сосиски.
— Мы можем секунду поговорить?
— После передачи, — отрезает он. — Кстати, остался последний вопрос.
— Литературный вопрос! — объявляет месье Сабба. Он вытягивает из ящика карточку, и его лицо освещается, как кинозал после окончания сеанса.
— Кто написал “Неприятности на свою голову”? — спрашивает он, приняв хитрый вид, смущающий четыре миллиона пятьсот двадцать шесть тысяч телезрительниц.
Месье Баландар отвечает: Шекспир; представитель Бельнава говорит:
Сан-Антонио и, естественно, выигрывает.
— А я и забыл, что это твоя книжка!
— Это потому, что уровень твоей общей культуры оставляет желать лучшего!
Победа бельнавца абсолютная. Его противник уничтожен, но все равно получает какую-то ерундовину в виде утешительного приза и право пожать клешню ведущего. Некоторые готовы убить и за меньшее. Я собираюсь поздороваться с Коровищей, но больше не вижу ее. Она разлеглась на диване, и парикмахер ее вовсю лапает, а она ворчит, как горный ручей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11