Он сообщает, что полет будет проходить на высоте шесть тысяч метров над уровнем моря, что нас ожидает ближайшая посадка в Риме и что нас просят пристегнуть пояса.— Мне хотя бы пристегнуть свои подтяжки! вздыхает Толстяк. — Но Берта не любит заниматься рукоделием. Пришить пуговицы для нее сущий ад.Взлет проходит без приключений и злоключений. Как только мы набираем необходимую высоту, стюардесса потчует нас авиаявствами, и Берю расцветает. В его душе остается лишь легкая ностальгия по заячьему рагу, которое в данный момент наверняка приканчивает Берта.Но он успокаивает себя мыслью, что если бы он даже и вернулся, то вряд ли что-нибудь осталось для него.— Она оставляет мне жир и кости, — жалуется он мне — У нее волчий аппетит.— Скажи-ка, ты узнал того типа? Он приподнимается со своего кресла и смотрит на пассажиров, но так как большинство из них сидит к нам спиной. Берю пожимает плечами.— Я не могу их разглядеть. И потом они же все желтые.— Все-таки надо попробовать. Здесь около шестидесяти пассажиров.Из них человек сорок пять — азиаты… Я говорю себе, что нужно срочно что-то придумать.— Когда кончу жевать, пойду в сортир, — обещает Берю, — вот тогда я хорошенько рассмотрю весь этот народец.Он съедает свой овощной салат, жареную телятину с фасолью, сыр и пирог, осушает бутылку вина, мощно рыгает (эта оплошность смягчается ревом двигателей), затем встает и направляется по центральной аллее летательного аппарата.Он возвращается с удрученным видом.— Вынужден тебя огорчить, Сан-А. Я не могу его узнать. Его можно было бы вычислить по чемодану, но, к сожалению, чемоданов с ними нет.Я хмурюсь. Ситуация абсурдна. Мы летим в Японию, преследуя типа, о котором знаем лишь то, что он желтолицый, а таких среди пассажиров добрых полсотни. И я готов поставить замок снежной королевы против нефтяной вышки в Сахаре, что по крайней мере, у половины из них черные чемоданы. Тоскливо…— Кажется, тебе взгрустнулось, — жизнерадостно замечает Берюрье. Все равно по кайфу смотаться в Японию. Тем более, так неожиданно и на халяву. После обеда недурно бы вздремнуть…Он балдеет, развалившись в удобном кресле.— Скажи-ка, Сан-А, ведь Япония находится слева от Мадагаскара?— Слева, если брать от вокзала, — уточняю я.Он удовлетворенно закрывает глаза. Я пользуюсь затишьем, чтобы прокрутить в башке всю эту свистопляску. Согласитесь, что у меня было не так уж много времени для того, чтобы пораскинуть мозгами. Еще этим утром я парил над Атлантикой, и вот…Нужно навести порядок в этой чертовой истории. Итак, во-первых, агентство “Пинодьер”, извините, пожалуйста, “Пинодьер Эдженси Лимитид" теряет двух своих лучших сотрудников после того, как мадам Хелдер поручила им следить за своим мужем… Вдруг меня осеняет: ее муж посещал азиаточку!А молодую азиаточку прихлопнули из плавника девятого калибра рядом с логовом Берю. Убийца сел в кадиллак, примчался в Орли и вылетел самолетом в Токио. Очевидно, что он — японец.В то время, как я звонил Старикану, тот находился в расстроенных чувствах по поводу того, что кто-то пустил красного петуха в японское посольство. Ну, что скажете, эта желтая чума — не фунт изюма!Существует ли какая-нибудь связь между исчезновением Гектора, а затем и Пино, и убийством девушки? Думаю, что да. Мне подсказывает это интуиция. Меня озадачивает еще тот факт, что убийство произошло рядом с домом Берюрье. Это весьма подозрительно. Ведь Толстяк живет на одной из захолустных улиц. В этой истории все необычно, хотя бы и то, что убийца был на кадиллаке. Ребята, играющие в Равалльяка (Равалльяк (1578-1610 гг.) — убийца французского короля Генриха IV.), предпочитают действовать на какой-нибудь неприметной машиненке. Я уверен, что наш пассажир-убийца очень спешил. У него был билет на самолет, и он должен был любой ценой убрать эту крошку.Я поднимаю палец, и ко мне спешит очаровательная стюардесса.— Скажите, сколько минут длится посадка в Риме?— Пятнадцать минут, месье.— Спасибо.Я вытаскиваю свою безотказную ручку, вырываю листок из блокнота и начинаю сочинять послание.Рим! Берюрье прекращает храпеть, и я советую ему пристегнуть пояс.На горизонте сияют огни вечного города. За несколько минут мы пролетаем его и совершаем безукоризненную посадку.— Оставайся здесь! — приказываю я Мастодонту.Он мямлит:— А ты выходишь?— Только на несколько минут.— Смотри не опоздай! Что я буду делать без тебя в Японии? Я никого там не знаю. Их столица — Осло, да?— Так точно.Он удовлетворенно кивает головой:— Умрешь с этой Бертой, когда она говорит, что я ни бельмеса не секу в географии!Я прямиком направляюсь в отделение полиции аэропорта. Там работает мой друг — инспектор Канелони. К счастью, он только что заступил на дежурство. Увидев меня, он расплывается в приветливой улыбке.— Синьор Сан-Антонио в наших краях! — радуется он.— Всего лишь в ваших облаках, я здесь пролетом. Послушайте, старина, я занимаюсь сейчас зевсосшибательным дельцем и буду вам очень признателен, если вы срочно отправите эту телеграмму.Он вырывает листок из своего блокнота и под мою диктовку добросовестно записывает:
"Прошу установить личность владельца кадиллака стоянка Орли номер запачкан грязью тчк Разыскать в Париже Хельдера встречавшегося с азиаткой установить за ним слежку тчк Установить личность молодой азиатки убитой на улице Берюрье тчк Разыскать Пино тчк Передавать сведения на борт самолета пользуясь кодом 14 тчк Спасибо Сан-Антонио."
Старикану может показаться, что я отдаю ему приказы, но мне на это наплевать.На прощанье жму лапу Канелони. Возвращаюсь к самолету. У самого трапа ко мне подходит восхитительная дамочка, чья красота соблазнила бы и святого, несмотря на современное платье, а точнее, дочти на полное отсутствие оного.— Комиссар Сан-Антонио? — очаровательно выдыхает она.— Да, — вдыхаю я.Она вручает мне увесистый конверт.— Это попросили передать вам из посольства Франции, согласно указанию из Парижа.Я хватаю конверт и награждаю посыльную своим пламенным взглядом № 609, вызывающим разводы и лесные пожары.— Вы летите со мной в Токио? — с надеждой спрашиваю я.— Нет.Она одаривает меня любезной улыбкой. Ее зубки сияют, как жемчужное ожерелье.— Очень жаль!Жизнь полна мимолетных встреч. Быстрый взгляд, промелькнувшая улыбка, непроизнесенные обещания и грустное “прощай”…Я расстаюсь с феей и возвращаюсь на свое место Берю снова спит.Если он не дерется и не ест, то он спит. Это дар, неотступная вера, священная миссия, призвание! Он создан для того, чтобы, спать, так же, как и ножки Бриджитт Бардо для того, чтобы их снимали в кино.Я распечатываю конверт и нахожу в нем два паспорта с оформленными визами в Японию. Самое страшное в Старикане то, что он ужасно активен и всемогущ. При его участии все трудности снимаются с повестки дня так же легко, как купальные трусики в пляжной кабине.Я засовываю документы в свои несгораемые карманы, и в этот момент самолет отрывается земли. Берю так и не отстегнул ремень вовремя пребывания в столице латинян и, конечно, ничего не замечает. * * * — Где мы сейчас? — вопрошает Опухоль после продолжительного сна.— Кажется, мы летим над Ираном, Толстяк.— Ираном шаха?— Да, шаха и падишаха.— А я-то думал, что мы будем пролетать над Персией.— Это то же самое, дружище!После минутного размышления Толстяк выдает свою очередную сентенцию: “Можно сказать, что мы узнали заоблачные высоты, где шахи не зимуют”.— Отлично, — угрюмо киваю я, — это в твоем репертуаре.— Как-то вечером по телеку показывали забавную пьесу о Персии. А я решил поприкалываться со звуком и одновременно врубил радио. Настроил свой приемник на Андорру, по которой крутили клевые довоенные песенки:"Красивые пижамы”, “Она чмокнула меня в щечку” и еще что-то в этом духе. Это так здорово подходило к пьесе Ахилла.— Наверное, Эсхила?— Эсхила или Ахилла — это то же самое, это у него такой психдоним.По-моему, это была пьеса Эсхила Заватта: все они были в масках и вместо того, чтобы говорить, они пели. У них были пронзительные голоса, но сомнительно, что это были настоящие персы. А вообще, забавная штуковина! Там один кадр заявил, что их надули грехи. Сечешь?Ничего себе заявочки! Берта была шокирована, она хотела написать протест на телевидение, это в ее духе. Она сказала, что такие слова уместны для шансонье, а для телевидения — это уж слишком. Я ей сказал:"Уймись, несчастная!” Ведь они же показывают пьесы Клода Борделя!Еще одна посадка. Полчаса на заправку баков нашей птахи. На этот раз все пассажиры направляются в сторону буфета. Берю говорит мне, что голоден, и невзначай интересуется:— Что это за городишко, Сан-А?— Тегеран.— Здесь можно хорошо пожрать?— Не знаю, но вообще-то не обольщайся, здесь все блюда в основном состоят из лепестков роз.Берюрье трясет башкой, и его сомбреро с бубенцами звенит, как тройка, мчащаяся в заснеженную даль.— Знаешь, я ничего не имею против роз, если они поджарены на масле и подаются как гарнир с хорошим антрекотом, приправленным вином.Немного погодя мой доблестный соратник смачно выражается, так как ему приходится довольствоваться аскетичным бутербродом, стоптанным, как башмаки святого кюре из Арса.— Этот окорок вырезали у свиньи с деревянной ногой, вот дребедень!Если их шах питается точно так же, у него возникнут проблемы с тем, как делать наследников! Это будет не шах, а дистрофан!— Вместо того, чтобы возмущаться, — говорю я, — лучше бы присмотрелся к пассажирам и попробовал узнать нашего клиента! Берюрье пожимает плечами:— Нашего клиента я видел всего лишь на три четверти, дружище!— Как он был одет?— Он был в темном плаще.Мой взгляд возвращается к буфету и фиксирует шестерых путешественников, одетых в темные плащи. Я делюсь своим наблюдением с Толстяком.— Это облегчает наш поиск, — замечает он — Подожди, я рассмотрю их вблизи.Благодаря своему наряду, мой славный коллега не вызывает подозрений. Кому может прийти в голову мысль, что этот бурлескный, гротескный, сногсшибательный тип — знаменитый агент секретной службы?Скажите, кто обладает воображением, способным представить подобную экстравагантность?Мастодонт обходит буфет, порхая, как бабочка, улыбаясь дамам и подмигивая месье, которые с изумлением разглядывают его.Он возвращается, не выполнив полностью свою миссию, но зато существенно ограничив поле наших сомнений.— Послушай, Сан-А, тип, которого мы ищем — вон тот за стойкой или тот, который болтает со стюардессой, а может быть тот, который лакает чай за тем столиком; остальных можно смело отбросить.— Ну что же, это уже ощутимый результат, — говорю я.Когда наступает момент оплатить наши расходы, я замечаю, что у меня только французские бабки и еще то, что их у меня совсем немного.Старикан позаботился о паспортах, но при этом упустил из виду валюту.И тем не менее, у дорогуши Лысого валюта — настоящий культ.На этом месте моих умозаключений в буфет заходит тип с озабоченной физиономией. Он идет от столика к столику и, наконец, останавливается перед нами.— Месье Сан-Антонио? — спрашивает он.— Он самый.— У меня поручение из Парижа передать вам это…Та же самая формула в Тегеране, что и в Риме, почти такой же конверт, но зато с другим содержимым. Это пачка долларов толщиной с доброе лошадиное копыто, и все по десятке!— Что такое? — спрашивает Толстяк.— Чудо! — отвечаю я. — Мы с тобой попали в страну “Тысячи и одной ночи”. Толстяк.Я благодарю чудотворца, и он исчезает так же, как и возник.Громкоговоритель советует нам вернуться в дюраль. Ночь чертовски звездная.— Чего ты там высматриваешь? — волнуется мой Колоссальный — Ты боишься спутников?— Я надеюсь увидеть там ковер-самолет, но на нем, наверное, выключили габаритные огни.Толстяк хлопает себя по ляжкам.— Ну, ты даешь, Сан-А! Разве мы видели колокола в небе над Римом?— Нет, — соглашаюсь я, — поэтому не мешает иметь их при себе, — добавляю с намеком на чан Берю, увенчанный сомбреро с колокольчиками.Он сначала смеется, затем его физиономия сплющивается, как коровья лепешка под колесом трактора.— Ты это обо мне?Путешествие продолжается. Часы бегут по звездным дорожкам, километры растворяются в Млечном пути, объявшем половину Земного шара.Берю дрыхнет, время от времени подкрепляя свой сон бутербродами.Мы подлетаем к Карачи, когда восхитительная стюардесса с лицом желтым и круглым, как золотое блюдо с рахат-лукумом, приносит мне шифрограмму. Я благодарю и принимаюсь расшифровывать послание Старикана. На это у меня уходит добрых полчаса. А так как у меня нет от вас секретов, я с радостью делюсь плодами своего труда:«Следов кадиллака на стоянке в Орли не обнаружено тчк Найден ваш Хелдер тчк Это богатый филателист тчк Был другом убитой азиатки тчк У него надежное алиби тчк Никаких новостей о Пино тчк Будьте осторожны во время следствия тчк Если потребуется помощь в Японии обратиться к Жильберу Рульту корреспонденту Франс-Пресс в Токио тчк Ваше дело может быть тесно связано с поджогом японского посольства тчк Удачи не тчк.»Я перечитываю телеграмму три раза, прежде чем разорвать ее на кусочки и сжечь их, в пепельнице, вмонтированной в подлокотник кресла.Где-то в бесконечных далях рождается новый день. Пассажиры самолета мирно спят. Среди них — таинственный убийца. Но кто он? Нам во что бы то ни стало нужно его вычислить до посадки в Токио. Да, во что бы то ни стало! Я награждаю Берю легким шлепком. Он расшторивает один глаз и издает урчание, которое могло бы возникнуть при падении струи Ниагары в городскую канализацию.— Что такое?— Я только что принял решение. Толстяк.— Мы поворачиваем на 180°?— Нет.— А жаль! Я думаю о Берте: она, наверное, волнуется, куда это я запропастился. Я ведь обещал ей мигом вернуться.— Берю, мы обязательно должны найти убийцу. Мы не можем позволить себе лететь с ним в одной фанере и сидеть сложа ручки.Толстяк приводит в действие бубенцы своего сомбреро.— Согласен, но не вижу способа!— А я вижу!— Как?— Попробую расколоть его при помощи записки.— Как это?— Увидишь во время следующей посадки.— Где?— В Калькутте.Внимание Толстяка переключается на вопросы географии:— Калькутта, это в Дании? — не очень уверенно спрашивает он.— Естественно.— Так я и думал. Что не говори, а знания остаются? Конечно, всего знать нельзя, но если уж знаешь, то знаешь!После этих глубоко прочувствованных слов он не отказывает себе в новой порции сна. А что в это время делает ваш восхитительный комиссар Сан-Антонио, мои дорогие? Он вырывает чистый листок из своего блокнота, разрывает его на три примерно равные части и на каждой из них пишет:"Его арестовали, когда он хотел забрать кадиллак. Все раскрыто”.Сделав это, я аккуратно складываю послания и прячу их в своем бумажнике до посадки в Калькутте.Если остановка в Карачи длилась совсем недолго, то в Калькутте мы будем в течение сорока минут, и пассажиры воспользуются этим для того, чтобы размять ноги. Я жду пока они все выйдут, делая вид, что дрыхну, а затем оставляю записки на сидениях подозреваемых нами пассажиров.После этого я спокойно присоединяюсь ко всей честной компании в буфете. Берюрье выясняет отношения с официантом. Узнав, что мы находимся в Индии, он требует для себя антрекот из священной коровы с жареным картофелем, но негодяй-официант протестует и грозится вызвать полицию, чтобы та наказала богохульника.Я прилагаю все усилия, чтобы уладить религиозный конфликт. Нам приходится довольствоваться стаканом молока тигрицы. Берю негодует. Он говорит, что плевать хотел на этот самолет, что путешествие слишком затянулось и что он схватил насморк. Я поднимаю его дух рассказами о стране Восходящего Солнца. Гейши, рисовая водка! От моего допинга он начинает светиться. Мы взлетаем.Со своего места я украдкой наблюдаю за тремя подозреваемыми. Все они реагируют совершенна по-разному. Первый, найдя записку, читает ее и подзывает стюардессу, чтобы та объяснила, что это значит. Второй, развернув записку, показывает ее попутчице так, как будто не понимает по-французски и хочет, чтобы ему перевели Наконец, третий, прочитав записон, с невозмутимым видом бросает его в пепельницу.Мне кажется, что ваш Сан-А пролетел, как фанера над Парижем. В конце концов, на что я рассчитывал? У этих азиатов — потрясающая империя над своими чувствами (империя Хиро-Хито или Шито-Крыто).Итак, мы находимся на высоте шесть тысяч метров со спящим Берю в домашних тапочках и кучей проблем, которые нужно решить до посадки в Токио.Что делать, когда мы прилетим в Японию? Я в полной растерянности, друзья! Представьте, что вы, пьяным в зюзю, решаетесь отправиться в путешествие, а затем, очухавшись с похмелья, не понимаете, на кой ляд вы отчудили это.Время тянется медленно. Летать самолетами весьма приятно, но порой не хватает разнообразия. Я расслабляюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
"Прошу установить личность владельца кадиллака стоянка Орли номер запачкан грязью тчк Разыскать в Париже Хельдера встречавшегося с азиаткой установить за ним слежку тчк Установить личность молодой азиатки убитой на улице Берюрье тчк Разыскать Пино тчк Передавать сведения на борт самолета пользуясь кодом 14 тчк Спасибо Сан-Антонио."
Старикану может показаться, что я отдаю ему приказы, но мне на это наплевать.На прощанье жму лапу Канелони. Возвращаюсь к самолету. У самого трапа ко мне подходит восхитительная дамочка, чья красота соблазнила бы и святого, несмотря на современное платье, а точнее, дочти на полное отсутствие оного.— Комиссар Сан-Антонио? — очаровательно выдыхает она.— Да, — вдыхаю я.Она вручает мне увесистый конверт.— Это попросили передать вам из посольства Франции, согласно указанию из Парижа.Я хватаю конверт и награждаю посыльную своим пламенным взглядом № 609, вызывающим разводы и лесные пожары.— Вы летите со мной в Токио? — с надеждой спрашиваю я.— Нет.Она одаривает меня любезной улыбкой. Ее зубки сияют, как жемчужное ожерелье.— Очень жаль!Жизнь полна мимолетных встреч. Быстрый взгляд, промелькнувшая улыбка, непроизнесенные обещания и грустное “прощай”…Я расстаюсь с феей и возвращаюсь на свое место Берю снова спит.Если он не дерется и не ест, то он спит. Это дар, неотступная вера, священная миссия, призвание! Он создан для того, чтобы, спать, так же, как и ножки Бриджитт Бардо для того, чтобы их снимали в кино.Я распечатываю конверт и нахожу в нем два паспорта с оформленными визами в Японию. Самое страшное в Старикане то, что он ужасно активен и всемогущ. При его участии все трудности снимаются с повестки дня так же легко, как купальные трусики в пляжной кабине.Я засовываю документы в свои несгораемые карманы, и в этот момент самолет отрывается земли. Берю так и не отстегнул ремень вовремя пребывания в столице латинян и, конечно, ничего не замечает. * * * — Где мы сейчас? — вопрошает Опухоль после продолжительного сна.— Кажется, мы летим над Ираном, Толстяк.— Ираном шаха?— Да, шаха и падишаха.— А я-то думал, что мы будем пролетать над Персией.— Это то же самое, дружище!После минутного размышления Толстяк выдает свою очередную сентенцию: “Можно сказать, что мы узнали заоблачные высоты, где шахи не зимуют”.— Отлично, — угрюмо киваю я, — это в твоем репертуаре.— Как-то вечером по телеку показывали забавную пьесу о Персии. А я решил поприкалываться со звуком и одновременно врубил радио. Настроил свой приемник на Андорру, по которой крутили клевые довоенные песенки:"Красивые пижамы”, “Она чмокнула меня в щечку” и еще что-то в этом духе. Это так здорово подходило к пьесе Ахилла.— Наверное, Эсхила?— Эсхила или Ахилла — это то же самое, это у него такой психдоним.По-моему, это была пьеса Эсхила Заватта: все они были в масках и вместо того, чтобы говорить, они пели. У них были пронзительные голоса, но сомнительно, что это были настоящие персы. А вообще, забавная штуковина! Там один кадр заявил, что их надули грехи. Сечешь?Ничего себе заявочки! Берта была шокирована, она хотела написать протест на телевидение, это в ее духе. Она сказала, что такие слова уместны для шансонье, а для телевидения — это уж слишком. Я ей сказал:"Уймись, несчастная!” Ведь они же показывают пьесы Клода Борделя!Еще одна посадка. Полчаса на заправку баков нашей птахи. На этот раз все пассажиры направляются в сторону буфета. Берю говорит мне, что голоден, и невзначай интересуется:— Что это за городишко, Сан-А?— Тегеран.— Здесь можно хорошо пожрать?— Не знаю, но вообще-то не обольщайся, здесь все блюда в основном состоят из лепестков роз.Берюрье трясет башкой, и его сомбреро с бубенцами звенит, как тройка, мчащаяся в заснеженную даль.— Знаешь, я ничего не имею против роз, если они поджарены на масле и подаются как гарнир с хорошим антрекотом, приправленным вином.Немного погодя мой доблестный соратник смачно выражается, так как ему приходится довольствоваться аскетичным бутербродом, стоптанным, как башмаки святого кюре из Арса.— Этот окорок вырезали у свиньи с деревянной ногой, вот дребедень!Если их шах питается точно так же, у него возникнут проблемы с тем, как делать наследников! Это будет не шах, а дистрофан!— Вместо того, чтобы возмущаться, — говорю я, — лучше бы присмотрелся к пассажирам и попробовал узнать нашего клиента! Берюрье пожимает плечами:— Нашего клиента я видел всего лишь на три четверти, дружище!— Как он был одет?— Он был в темном плаще.Мой взгляд возвращается к буфету и фиксирует шестерых путешественников, одетых в темные плащи. Я делюсь своим наблюдением с Толстяком.— Это облегчает наш поиск, — замечает он — Подожди, я рассмотрю их вблизи.Благодаря своему наряду, мой славный коллега не вызывает подозрений. Кому может прийти в голову мысль, что этот бурлескный, гротескный, сногсшибательный тип — знаменитый агент секретной службы?Скажите, кто обладает воображением, способным представить подобную экстравагантность?Мастодонт обходит буфет, порхая, как бабочка, улыбаясь дамам и подмигивая месье, которые с изумлением разглядывают его.Он возвращается, не выполнив полностью свою миссию, но зато существенно ограничив поле наших сомнений.— Послушай, Сан-А, тип, которого мы ищем — вон тот за стойкой или тот, который болтает со стюардессой, а может быть тот, который лакает чай за тем столиком; остальных можно смело отбросить.— Ну что же, это уже ощутимый результат, — говорю я.Когда наступает момент оплатить наши расходы, я замечаю, что у меня только французские бабки и еще то, что их у меня совсем немного.Старикан позаботился о паспортах, но при этом упустил из виду валюту.И тем не менее, у дорогуши Лысого валюта — настоящий культ.На этом месте моих умозаключений в буфет заходит тип с озабоченной физиономией. Он идет от столика к столику и, наконец, останавливается перед нами.— Месье Сан-Антонио? — спрашивает он.— Он самый.— У меня поручение из Парижа передать вам это…Та же самая формула в Тегеране, что и в Риме, почти такой же конверт, но зато с другим содержимым. Это пачка долларов толщиной с доброе лошадиное копыто, и все по десятке!— Что такое? — спрашивает Толстяк.— Чудо! — отвечаю я. — Мы с тобой попали в страну “Тысячи и одной ночи”. Толстяк.Я благодарю чудотворца, и он исчезает так же, как и возник.Громкоговоритель советует нам вернуться в дюраль. Ночь чертовски звездная.— Чего ты там высматриваешь? — волнуется мой Колоссальный — Ты боишься спутников?— Я надеюсь увидеть там ковер-самолет, но на нем, наверное, выключили габаритные огни.Толстяк хлопает себя по ляжкам.— Ну, ты даешь, Сан-А! Разве мы видели колокола в небе над Римом?— Нет, — соглашаюсь я, — поэтому не мешает иметь их при себе, — добавляю с намеком на чан Берю, увенчанный сомбреро с колокольчиками.Он сначала смеется, затем его физиономия сплющивается, как коровья лепешка под колесом трактора.— Ты это обо мне?Путешествие продолжается. Часы бегут по звездным дорожкам, километры растворяются в Млечном пути, объявшем половину Земного шара.Берю дрыхнет, время от времени подкрепляя свой сон бутербродами.Мы подлетаем к Карачи, когда восхитительная стюардесса с лицом желтым и круглым, как золотое блюдо с рахат-лукумом, приносит мне шифрограмму. Я благодарю и принимаюсь расшифровывать послание Старикана. На это у меня уходит добрых полчаса. А так как у меня нет от вас секретов, я с радостью делюсь плодами своего труда:«Следов кадиллака на стоянке в Орли не обнаружено тчк Найден ваш Хелдер тчк Это богатый филателист тчк Был другом убитой азиатки тчк У него надежное алиби тчк Никаких новостей о Пино тчк Будьте осторожны во время следствия тчк Если потребуется помощь в Японии обратиться к Жильберу Рульту корреспонденту Франс-Пресс в Токио тчк Ваше дело может быть тесно связано с поджогом японского посольства тчк Удачи не тчк.»Я перечитываю телеграмму три раза, прежде чем разорвать ее на кусочки и сжечь их, в пепельнице, вмонтированной в подлокотник кресла.Где-то в бесконечных далях рождается новый день. Пассажиры самолета мирно спят. Среди них — таинственный убийца. Но кто он? Нам во что бы то ни стало нужно его вычислить до посадки в Токио. Да, во что бы то ни стало! Я награждаю Берю легким шлепком. Он расшторивает один глаз и издает урчание, которое могло бы возникнуть при падении струи Ниагары в городскую канализацию.— Что такое?— Я только что принял решение. Толстяк.— Мы поворачиваем на 180°?— Нет.— А жаль! Я думаю о Берте: она, наверное, волнуется, куда это я запропастился. Я ведь обещал ей мигом вернуться.— Берю, мы обязательно должны найти убийцу. Мы не можем позволить себе лететь с ним в одной фанере и сидеть сложа ручки.Толстяк приводит в действие бубенцы своего сомбреро.— Согласен, но не вижу способа!— А я вижу!— Как?— Попробую расколоть его при помощи записки.— Как это?— Увидишь во время следующей посадки.— Где?— В Калькутте.Внимание Толстяка переключается на вопросы географии:— Калькутта, это в Дании? — не очень уверенно спрашивает он.— Естественно.— Так я и думал. Что не говори, а знания остаются? Конечно, всего знать нельзя, но если уж знаешь, то знаешь!После этих глубоко прочувствованных слов он не отказывает себе в новой порции сна. А что в это время делает ваш восхитительный комиссар Сан-Антонио, мои дорогие? Он вырывает чистый листок из своего блокнота, разрывает его на три примерно равные части и на каждой из них пишет:"Его арестовали, когда он хотел забрать кадиллак. Все раскрыто”.Сделав это, я аккуратно складываю послания и прячу их в своем бумажнике до посадки в Калькутте.Если остановка в Карачи длилась совсем недолго, то в Калькутте мы будем в течение сорока минут, и пассажиры воспользуются этим для того, чтобы размять ноги. Я жду пока они все выйдут, делая вид, что дрыхну, а затем оставляю записки на сидениях подозреваемых нами пассажиров.После этого я спокойно присоединяюсь ко всей честной компании в буфете. Берюрье выясняет отношения с официантом. Узнав, что мы находимся в Индии, он требует для себя антрекот из священной коровы с жареным картофелем, но негодяй-официант протестует и грозится вызвать полицию, чтобы та наказала богохульника.Я прилагаю все усилия, чтобы уладить религиозный конфликт. Нам приходится довольствоваться стаканом молока тигрицы. Берю негодует. Он говорит, что плевать хотел на этот самолет, что путешествие слишком затянулось и что он схватил насморк. Я поднимаю его дух рассказами о стране Восходящего Солнца. Гейши, рисовая водка! От моего допинга он начинает светиться. Мы взлетаем.Со своего места я украдкой наблюдаю за тремя подозреваемыми. Все они реагируют совершенна по-разному. Первый, найдя записку, читает ее и подзывает стюардессу, чтобы та объяснила, что это значит. Второй, развернув записку, показывает ее попутчице так, как будто не понимает по-французски и хочет, чтобы ему перевели Наконец, третий, прочитав записон, с невозмутимым видом бросает его в пепельницу.Мне кажется, что ваш Сан-А пролетел, как фанера над Парижем. В конце концов, на что я рассчитывал? У этих азиатов — потрясающая империя над своими чувствами (империя Хиро-Хито или Шито-Крыто).Итак, мы находимся на высоте шесть тысяч метров со спящим Берю в домашних тапочках и кучей проблем, которые нужно решить до посадки в Токио.Что делать, когда мы прилетим в Японию? Я в полной растерянности, друзья! Представьте, что вы, пьяным в зюзю, решаетесь отправиться в путешествие, а затем, очухавшись с похмелья, не понимаете, на кой ляд вы отчудили это.Время тянется медленно. Летать самолетами весьма приятно, но порой не хватает разнообразия. Я расслабляюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14