Им скучно, вот
они и бесятся...
- Значит, ты не используешь этот материал?
- Видишь ли, Джо... Я ведь не редактор отдела городских новостей.
Посоветуйся с Гэвином. Это он решает, что нам печатать.
- Стало быть, ты считаешь, что за этим ничего не кроется? Что это
мистификация?
- Да откуда я знаю, черт побери? - взъярился я.
Он обиделся. И, по-моему, не без причины.
- Спасибо, Паркер. Прости за беспокойство, - проговорил он, вешая
трубку, и я услышал короткие гудки.
- Спокойной ночи, Джо, - сказал я в трубку. Ты уж извини, что я тебя
облаял.
Он меня уже не слышал, но мне все же стало полегче.
Я в недоумении спросил себя, что все-таки заставило меня умалить
значение этого события, почему я так из кожи лез, доказывая ему, что это
всего-навсего проделки подростков.
Да потому, что ты струсил, ты слюнтяй, ответил тот, другой человек,
который сидит в каждом из нас и порой подает голос. Потому что ты многое
отдал бы за то, чтобы поверить в незначительность этого происшествия.
Потому что ты не желаешь, чтобы тебе напоминали о том капкане за дверью.
Я положил трубку на рычаг, и, когда я клал ее, она громко стукнулась
об аппарат: у меня тряслись руки.
Я стоял в темноте, чувствуя, как на меня надвигается ужас. А когда я
попытался этот ужас осмыслить, оказалось, что он совершенно необоснован.
Капкан, поставленный перед дверью, компания кегельных шаров, степенно
катящихся по загородной дороге, - ведь это же не страшно, это
просто-напросто смешно. Тема для карикатур. Все выглядело чересчур уж
нелепо, чтобы принимать это всерьез. От такого будешь хохотать до колик,
даже если это грозит тебе смертью.
А было ли тут задумано убийство?
Вот в чем вопрос. Предназначалась ли эта штука для убийства?
Был ли капкан, стоявший перед моей дверью, самым обыкновенным
капканом из настоящей стали или ее равноценного заменителя? Или же это
была игрушка из безобидной пластмассы или какого-нибудь сходного с ней
материала?
И еще один вопрос, самый сложный - а был ли он, этот капкан, вообще?
Я-то знал, что он был. Я ведь видел его своими глазами. Но мой разум
отказывался признать это. Оберегая мое спокойствие и психическое
равновесие, мой разум гнал это прочь, и при одной мысли об этом яростно
бунтовала логика.
Бесспорно, я был тогда пьян, но не вдрызг. Пьян не мертвецки, пьян не
до галлюцинаций - у меня только слегка дрожали руки, и я нетвердо держался
на ногах.
А сейчас я уже полностью пришел в норму, если не считать этой ужасной
холодной пустоты в сознании. Третья степень похмелья - во многих
отношениях самая мерзкая.
Глаза мои несколько привыкли к темноте, и я уже различал расплывчатые
силуэты мебели. Я добрался до кухни, ни разу не споткнувшись. Дверь была
приоткрыта, и через щель пробивалась полоска света.
Когда накануне я потащился отсюда в спальню, я не выключил верхний
свет - теперь часы на стене показывали половину четвертого.
Я обнаружил, что почти не разделся и одежда на мне здорово помялась.
Ботинки, правда, были сняты, галстук развязан, но все еще болтался на шее,
и вид у меня был потрепанный.
Я стоял на кухне, совещаясь с самим собой. Если в этот предрассветный
час я завалюсь обратно в постель, то наверняка просплю как труп до
полудня, а то и позже, и проснусь с отвратительным самочувствием.
А если я приведу себя сейчас в божеский вид, проглочу что-нибудь и
рано, раньше всех, явлюсь в редакцию, я переделаю кучу дел, пораньше кончу
и обеспечу себе приличный уик-энд.
Сегодня ведь пятница, и на вечер у меня назначено свидание с Джой. Я
постоял немного просто так, исполненный самых теплых чувств и к этому
вечеру и к Джой.
Я все продумал: пока вскипит вода для кофе, я успею принять душ,
потом съем яичницу с беконом, несколько ломтиков поджаренного хлеба и
выпью побольше томатного сока - он мне поможет справиться с этой холодной
пустотой в сознании.
Но прежде всего я выгляну в коридор и проверю, есть ли еще в ковре
тот полукруглый вырез.
Я подошел к двери и выглянул. Перед самой дверью нелепым полукругом
разлеглись голые доски пола.
Невесело посмеявшись над своими сомнениями и возмущенной логикой, я
пошел на кухню ставить воду для кофе.

3
Ранним утром в информационном отделе редакции холодно и тоскливо. Это
обширное, пустое помещение, и в нем очень чисто, так чисто, что это
действует угнетающе. Днем здесь полнейший хаос, от которого комната
теплеет и как-то оживает - на столах вырастают груды изрезанной бумаги, на
полу валяются шарики скомканной копирки, наколки заполнены доверху. Но
утром, после того как здесь пройдутся уборщики, в помещении появляется
что-то от ледяной белизны операционной. Две-три горящие лампочки кажутся
неуместно яркими, а обнаженные столы и стулья расставлены настолько
аккуратно, что от них так и веет унылым будничным трудом.
Сотрудники, которые готовили материал к утру, уже несколько часов как
разошлись по домам; ушел и Джо Ньюмен. Я думал, что еще застану его, но
стол Джо был прибран так же аккуратно, как и все остальные, а его самого и
след простыл.
Банки о клеем, тщательно вымытые, натертые до блеска и наполненные
свежим клеем, сверкающими рядами, торжественно выстроились на столах
отдела городских новостей и отдела литературной правки. Каждую баночку
украшала кисточка, изящно воткнутая в клей под углом. Ленты с телетайпа
были аккуратно сложены на столе отдела последних известий. А из-за
перегородки в углу доносилось приглушенное курлыканье самих телетайпных
аппаратов, которые деловито выдавливали из себя новости со всех частей
света.
Где-то в глубинах полутемного лабиринта информационного отдела
насвистывал редакционный рассыльный - насвистывал отрывистый пронзительный
мотив, который даже не назовешь мотивом. От этого звука меня передернуло.
В такой ранний час свист где-то граничит с непристойностью.
Я прошел к своему столу и сел. Кто-то из уборщиков собрал в одну
стопку все мои подборки и научные журналы. Только вчера к вечеру я
внимательно просмотрел их и отложил те, что мне могут понадобиться для
будущих статей. Я свирепо посмотрел на кипу журналов и выругался. Теперь
мне придется перерыть все заново, чтобы найти отобранные накануне номера.
На чистой поверхности стола во всей своей бледной наготе разметался
свежий номер утреннего выпуска газеты. Взяв ее, я откинулся на спинку
стула и принялся просматривать столбцы новостей.
Там не было ничего из ряда вон выходящего. В Африке по-прежнему было
неспокойно, а беспорядки в Венесуэле выглядели совершенно непотребно.
Какой-то тип перед самым закрытиями ограбил аптеку в центре города, и в
газете была фотография, на которой зубастый продавец показывал скучающему
полицейскому место, где стоял грабитель. Губернатор заявил, что
законодательный орган, собравшись в будущем году, должен будет в
обязательном порядке заняться поисками новых источников государственного
дохода. Если это не будет сделано, предупреждал губернатор, средства штата
истощатся. С подобным заявлением губернатор выступал уже неоднократно.
Верхний левый угол первой страницы занимал обзор экономики района,
подписанный Грэнтом Дженсеном, редактором отдела промышленности и
торговли, Грэнт пребывал в одном из своих профессионально-оптимистических
настроений. Кривая коммерческой деятельности неуклонно поднимается, писал
он. Розничная торговля процветает, наблюдается подъем в промышленности, в
ближайшее время не ожидается никаких трудовых конфликтов - словом, кругом
полное благоденствие. В особенности это относится к строительству жилых
зданий, сообщала далее статья. Спрос на дома превысил предложение, и все
строительные подрядчики федерального округа завалены заказами почти на год
вперед.
Боюсь, что я не справился с зевотой. Несомненно, так оно и есть, и
тем не менее это был все тот же застарелый словесный понос, которым
хронически страдали подобные Дженсену ничтожества. Но хозяину это
понравится, ведь именно такие вот статьи и взбадривают
клиентов-рекламодателей, оказывая на них психологическое воздействие, и
сегодня в полдень матерые финансовые волки, собравшись к ленчу в "Юнион
Клаб", будут горячо обсуждать статью из утреннего выпуска.
Допустим, что все наоборот, сказал я себе, допустим, что торговля в
упадке, что строительные компании обанкротились, что заводы начали
выбрасывать рабочих на улицу - так ведь пока окончательно не подопрет, в
газете не появится об этом ни строчки.
Я сложил газету и отодвинул ее в сторону. Открыл ящик, вытащил пачку
заметок, которые набросал накануне во второй половине дня, и начал их
просматривать.
Лайтнинг, редакционный рассыльный, вышел из тени и остановился около
моего стола.
- Доброе утро, мистер Грейвс, - сказал он.
- Это ты свистел? - поинтересовался я.
- Угу, видать, это был я.
Он положил передо мной на стол корректуру.
- Ваша статья для сегодняшнего номера, - сказал он. - Та самая, в
которой вы объясняете, почему вымерли мамонты и другие крупные животные. Я
подумал, что, может, вам захочется взглянуть на нее.
Я пробежал глазами корректуру. Какой-то остряк из отдела литературной
правки, как водится, состряпал для нее разухабистый заголовок.
- Раненько вы сегодня, мистер Грейвс, - заметил Лайтнинг.
- Нужно подготовить материал на две недели вперед, - сказал я. - Я
уезжаю в командировку.
- Слыхал, слыхал, - оживился он. - По астрономической части.
- Что ж, пожалуй, это близко к истине. Загляну во все большие
обсерватории. Должен написать серию статей о космосе. О дальнем. Всякие
там галактики и тому подобное.
- Мистер Грейвс, - спросил Лайтнинг, - как, по-вашему, они дозволят
вам хоть чуток посмотреть в телескоп?
- Сомневаюсь. Время наблюдений расписано до минуты.
- Мистер Грейвс...
- Что еще, Лайтнинг?
- Как вы думаете, есть там люди? На этих самых звездах?
- Понятия не имею. Этого никто не знает. Но, очевидно, где-нибудь
все-таки должна существовать жизнь.
- Такая, как у нас?
- Нет, едва ли.
Лайтнинг потоптался немного и вдруг выпалил:
- Вот черт, чуть не забил. Вас тут хочет видеть какой-то тип.
- Он здесь?
- Ага. Ввалился сюда часа два назад. Я сказал ему, что вы еще не
скоро будете. А он все-таки решил подождать.
- Где же он?
- Прошел прямехонько в комнату радиопрослушивания и плюхнулся в
кресло. Сдается мне, что он там заснул.
- Так пойдем посмотрим, - сказал я, поднимаясь со стула.
Мне следовало бы догадаться сразу. Такой номер мог отколоть
один-единственный человек на свете. Только для него одного ничего не
значило время суток.
Он полулежал в кресле с детски-наивной улыбкой на лице. Из
многочисленных приемников неслось невнятное бормотание департаментов
полиции, патрульных автомашин, пожарных депо и других учреждений, стоящих
на страже законности и порядка, и под аккомпанемент всей этой тарабарщины
он деликатно похрапывал.
Мы стояли и смотрели на него.
- Кто это, мистер Грейвс? - спросил Лайтнинг. - Вы его знаете, мистер
Грейвс?
- Его зовут Кэрлтон Стирлинг, - ответил я. - Он биолог, работает в
университете, и он мой друг.
- А на вид никакой он не биолог, - убежденно заявил Лайтнинг.
- Лайтнинг, - сказал я этому скептику, - со временем ты поймешь, что
биологи, астрономы, физики и прочие представители этого ужасного племени
ученых такие же люди, как и мы с тобой.
- Но ворваться сюда в три часа ночи! В полной уверенности, что вы
здесь.
- Это он так живет, - объяснил я. - Ему и в голову не придет, что
остальная часть человечества может жить иначе. Такой уж он человек.
Что правда, то правда, таким он и был.
У него были часы, но он ими не пользовался - разве что засекал по ним
время, когда ставил опыты. Он никогда не знал, день сейчас или ночь.
Проголодавшись, он без особой щепетильности любыми средствами раздобывал
себе что-нибудь съестное. Когда его одолевал сон, он забивался в
какой-нибудь уголок и проваливался на несколько часов. Закончив очередную
работу или просто охладев к ней, он уезжал на север, к озеру, где у него
была своя хижина, и бездельничал там денек-другой, а то и целую неделю.
Он с такой последовательностью забывал приходить на занятия, так
редко являлся читать лекции, что администрация университета в конце концов
махнула на него рукой. Там уже даже не притворялись, что считают его
преподавателем. Ему оставили его лабораторию, и с молчаливого согласия
начальства он окопался в ней со своими морскими свинками, крысами и
приборами. Но деньги ему платили не зря. Он постоянно делал какие-то
сенсационные открытия, что привлекало всеобщий интерес не только к нему,
но и к университету. Что касается его лично, то он с легкой душой мог бы
всю эту славу отдать университету. Будь то мнение прессы, официальной
общественности или еще чье-нибудь - Кэрлтону Стирлингу все это было
безразлично.
Он жил только своими экспериментами, жил только для того, чтобы без
устали копаться в тайнах, существование которых воспринималось им как
брошенный лично ему вызов. У него была квартира, но иной раз он по
нескольку дней кряду не заглядывал в нее. Чеки на зарплату он швырял в
ящики письменного стола, и они скапливались там до тех пор, пока ему не
звонили из университетской бухгалтерии, чтобы узнать, какая их постигла
судьба.
Однажды он получил приз - не из высоких и импозантных, но все же
достаточно почетный, к нему еще прилагалась небольшая денежная премия - и
забыл явиться на торжественный ужин, на котором ему должны были этот приз
вручить.
А сейчас он спал в кресле, запрокинув голову и вытянув свои длинные
ноги под стойку радиоприемника. Он тихонько похрапывал, и в эту минуту в
нем невозможно было распознать одного из самых многообещающих ученых мира
- он походил скорее на проезжего, который случайно забрел сюда в поисках
ночлега. Он нуждался не только в бритье - ему не помешало бы и постричься.
Небрежно повязанный галстук сбился набок и весь был покрыт пятнами -
вероятнее всего, от консервированного супа, который он разогревал прямо в
банках и рассеянно ел, мысленно сражаясь с очередной проблемой.
Я шагнул в комнату и осторожно потряс его за плечо.
Проснулся он легко, даже не вздрогнул и, взглянув на меня снизу
вверх, ухмыльнулся.
- Привет, Паркер, - сказал он.
- И тебе привет, - отозвался я. - Я бы дал тебе выспаться, но ты так
вывернул шею, что я побоялся, как бы ты ее себе не сломал.
Он подобрался, встал и последовал за мной в информационный отдел.
- Уже почти утро, - проговорил он, кивнув на окна. - Пора
просыпаться.
Я взглянул на окна и увидел, что ка улице уже начинало светать.
Он расчесал пятерней свою густую шевелюру и, словно умываясь, провел
несколько раз по лицу ладонью. Потом полез в карман и вытащил пригоршню
скомканных банкнотов. Выбрав две бумажки, он протянул их мне.
- Держи, - оказал он. - Случайно вспомнил. Решил, что лучше отдать их
сразу, а то опять вылетит из головы.
- Но, Кэрл...
Он тряс двумя бумажками, нетерпеливо суя их мне в руку.
- Года два назад, - бубнил он. - Тот уик-энд, который мы с тобой
провели у озера. Я тогда спустил все до последнего цента на игорные
автоматы.
Я взял у него деньги и положил в карман. О том событии у меня
остались довольно смутные воспоминания.
- Выходит, ты зашел только для того, чтобы отдать мне долг?
- Конечно, - ответил он. - Проезжал мимо и увидел возле дома стоянку.
Решил навестить тебя.
- Но я ведь по ночам не работаю.
Он улыбнулся.
- Ну и что? Зато я немного всхрапнул.
- Я накормлю тебя завтраком. Тут через дорогу закусочная. Подают
вполне съедобную яичницу с беконом.
Он покачал головой.
- Должен ехать обратно. И так потерял уже бездну времени. Меня ждет
работа.
- Что-нибудь новенькое? - полюбопытствовал я.
Секунду поколебавшись, он ответил:
- Не для прессы. Пока. Может быть, позже, а сейчас - ни-ни. До этого
еще далеко.
Я ждал, не спуская с него глаз.
- Экология, - произнес он.
- А точнее?
- Паркер, ведь ты же знаешь, что такое экология.
- Разумеется. Это взаимоотношение различных форм жизни и окружающих
ее условий.
1 2 3 4