И вся комната
была захламлена. Повсюду длинные стенды, а на стендах куски пород с
вросшими в них окаменелостями. Там и сям кипы бумаг. Большая, плохо
освещенная комната производила неприятное, гнетущее впечатление.
- Доктор! - позвал Дэниельс. - Вы - доктор Торн?
Человек встал, воткнув трубку в полную до краев пепельницу. Высокий и
плотный, седеющие волосы взъерошены, лицо обветренное, в морщинах. Он
двинулся навстречу гостю, волоча ноги, как медведь.
- Вы, должно быть, Дэниельс, - сказал он. - Да, должно быть, так. У
меня на календаре помечено, что вы придете в три. Хорошо, что не
передумали.
Рука Дэниельса утонула в его лапище. Он указал на кресло подле себя,
сел сам и, высвободив трубку из пластов пепла, принялся набивать ее
табаком из большой коробки, занимающей центр стола.
- Вы писали, что хотите видеть меня по важному делу, - продолжал он.
- Впрочем, все так пишут. Но в вашем письме было, должно быть, что-то
особенное - настоятельность, искренность, не знаю что. Понимаете, у меня
нет времени принимать каждого, кто мне пишет. И все до одного, понимаете,
что-нибудь нашли. Что же такое нашли вы, мистер Дэниельс?
Дэниельс ответил: - Право, доктор, не знаю, как и начать. Пожалуй,
лучше сперва сказать, что у меня случилось что-то странное с головой...
Торн раскуривал трубку. Не вынимая ее изо рта, он проворчал:
- В таком случае я, наверное, не тот, к кому вам следовало бы
обратиться. Есть много других...
- Да нет, вы меня неправильно поняли, - перебил Дэниельс. - Я не
собираюсь просить о помощи. Я совершенно здоров и телом и душой. Правда,
лет пять назад я попал в автомобильную катастрофу. Жена и дочь погибли, а
меня тяжело ранило...
- Мои соболезнования, мистер Дэниельс.
- Спасибо - но это уже в прошлом. Мне выпали трудные дни, но я
кое-как выкарабкался. К вам меня привело другое. Я уже упоминал, что был
тяжело ранен...
- Мозг затронут?
- Незначительно. По крайней мере врачи утверждали, что совсем
незначительно. Небольшое сотрясение, только и всего. Хуже было с
раздавленной грудью и пробитым легким...
- А сейчас вы вполне здоровы?
- Будто и не болел никогда. Но разум мой со дня катастрофы стал иным.
Словно у меня появились новые органы чувств. Я теперь вижу и воспринимаю
вещи, казалось бы, совершенно немыслимые...
- Галлюцинации?
- Да нет. Уверен, это не галлюцинации. Я вижу прошлое.
- Как это понимать - видите прошлое?
- Позвольте, я попробую объяснить, - сказал Дэниельс, - с чего все
началось. Три года назад я купил заброшенную ферму в юго-западной части
Висконсина. Выбрал место, где можно укрыться, спрятаться от людей. С тех
пор как не стало жены и дочери, я испытывал отвращение ко всем на свете.
Первую острую боль потери я пережил, но мне нужна была нора, чтобы
зализать свои раны. Не думайте, что я себя оправдываю, - просто стараюсь
объективно разобраться, почему я поступил так, а не иначе, почему купил
ферму.
- Да, я понимаю вас, - откликнулся Торн. - Хотя и не убежден, что
прятаться - наилучший выход из положения.
- Может, и нет, но тогда мне казалось, что это выход. И случилось то,
на что я надеялся. Я влюбился в окрестные края. Эта часть Висконсина -
древняя суша. Море не подступало сюда четыреста миллионов лет. И ледники в
плейстоцене почему-то сюда тоже не добрались. Что-то изменялось, конечно,
но только в результате выветривания. Район не знал ни смещения пластов, ни
резких эрозионных процессов - никаких катаклизмов...
- Мистер Дэниельс, - произнес Торн раздраженно, - я что-то не совсем
понимаю, в какой мере это касается...
- Прошу прощения. Я как раз и пытаюсь подвести разговор к тому, с чем
пришел к вам. Начиналось все не сразу, а постепенно, и я, признаться,
думал, что сошел с ума, что мне мерещится, что мозг поврежден сильнее, чем
предполагали, и я в конце концов рехнулся. Понимаете, я много ходил пешком
по холмам. Местность там дикая, изрезанная и красивая, будто нарочно для
этого созданная. Устанешь от ходьбы - тогда ночью удается заснуть. Но по
временам холмы менялись. Сперва чуть-чуть. Потом больше и больше - и
наконец на их месте начали появляться пейзажи, каких я никогда не видел,
каких никто никогда не видел.
Торы нахмурился.
- Вы хотите уверить меня, что пейзажи становились такими, как были в
прошлом?
Дэниельс кивнул.
- Необычная растительность, странной формы деревья. В более ранние
эпохи, разумеется, никакой травы. Подлесок - папоротники и стелющиеся
хвощи. Странные животные, странные твари в небе. Саблезубые тигры и
мастодонты, птерозавры, пещерные носороги...
- Все одновременно? - не стерпев, перебил Торн. - Все вперемешку?
- Ничего подобного. Все, что я вижу, каждый раз относится к строго
определенному периоду. Никаких несоответствий. Сперва я этого не знал, но
когда мне удалось убедить себя, что мои видения - не бред, я выписал
нужные книги и проштудировал их.
Конечно, мне никогда не стать специалистом - ни геологом, ни
палеонтологом, - но я нахватался достаточно, чтобы отличать один период от
другого и до какой-то степени разбираться в том, что вижу.
Торн вынул трубку изо рта и водрузил на пепельницу. Провел тяжелой
рукой по взъерошенным волосам.
- Это невероятно, - сказал он. - Такого просто не может быть. Вы
говорите, эти явления начинались у вас постепенно?
- Вначале я видел все как в тумане, - прошлое, смутным контуром
наложенное на настоящее, - потом настоящее потихоньку бледнело, а прошлое
проступало отчетливее и резче. Теперь не так. Иногда настоящее, прежде чем
уступить место прошлому, словно бы мигнет раз-другой, но по большей части
перемена внезапна, как молния. Настоящее вдруг исчезает, и я попадаю в
прошлое. Прошлое окружает меня со всех сторон. От настоящего не остается и
следа.
- Но ведь на самом-то деле вы не можете перенестись в прошлое? Я
подразумеваю - физически...
- В отдельных случаях я ощущаю себя вне прошлого. Я нахожусь в
настоящем, а меняются лишь дальние холмы или речная долина. Но обычно
меняется все вокруг, хотя самое смешное в том, что вы совершенно правы -
на самом деле я в прошлое отнюдь не переселяюсь. Я вижу его, и оно
представляется мне достаточно реальным, чтобы двигаться, не покидая его
пределов. Я могу подойти к дереву, протянуть руку и ощупать пальцами
ствол. Но воздействовать на прошлое я не могу. Как если бы меня там вовсе
не было. Звери меня не замечают. Я проходил буквально в двух шагах от
динозавров. Они меня не видят, не слышат и не обоняют. Если бы не это, я
бы уже сто раз погиб. А так я словно на сеансе в стереокино. Сперва я
очень беспокоился о возможных несовпадениях рельефа. Ночами просыпался в
холодном поту: мне снилось, что я перенесся в прошлое и тут же ушел в
землю по самые плечи - за последующие века эту землю сдуло и смыло. Но в
действительности ничего подобного не происходит.
Я живу в настоящем, а спустя секунду оказываюсь в прошлом. Словно
между ними есть дверь и я просто переступаю порог.
Я уже говорил вам, что физически я в прошлое не попадаю - но ведь и в
настоящем тоже не остаюсь! Я пытался раздобыть доказательства. Брал с
собой фотоаппарат и делал снимки. А когда проявлял пленку, то вынимал ее
из бачка пустой, Никакого прошлого - однако, что еще важнее, и настоящего
тоже! Если бы я бредил наяву, фотоаппарат запечатлевал бы сегодняшний
день. Но, очевидно, вокруг меня просто не было ничего, что могло бы
запечатлеться на пленке. Ну а если, думалось мне, аппарат неисправен или
пленка неподходящая? Тогда я перепробовал несколько камер и разные типы
пленок - с тем же результатом. Снимков не получалось.
Я пытался принести что-нибудь из прошлого. Рвал цветы, благо цветов
там пропасть. Рвать их удавалось без труда, но назад в настоящее я
возвращался с пустыми руками. Делал я и попытки другого рода. Думал,
нельзя перенести только живую материю, например цветы, а неорганические
вещества можно. Пробовал собирать камни, но донести их домой тоже не
сумел...
- А брать с собой блокнот и делать зарисовки вы не пытались?
- Подумал было, но пытаться не стал. Я не силен в рисовании - и,
кроме того, рассудил я, что толку? Блокнот все равно останется чистым.
- Но вы же не пробовали!
- Нет, - признался Дэниельс, - не пробовал. Время от времени я делаю
зарисовки задним числом, когда возвращаюсь в настоящее, Не каждый раз, но
время от времени. По памяти. Но я уже говорил вам - в рисовании я не
силен.
- Не знаю, что и ответить, - проронил Торн. - Право, не знаю. Звучит
ваш рассказ совершенно неправдоподобно. Но если тут все-таки что-то
есть... Послушайте, и вы нисколько не боялись? Сейчас вы говорите об этом
самым спокойным, обыденным тоном. Но сначала-то вы должны были испугаться!
- Сначала, - подтвердил Дэниельс, - я окаменел от ужаса. Я не просто
ощутил страх за свою жизнь, не просто испугался, что попал куда-то, откуда
нет возврата, - я ужаснулся, что сошел с ума. А потом еще и чувство
непередаваемого одиночества...
- Одиночества?..
- Может, это не точное слово. Может, правильнее сказать -
неуместности. Я находился там, где находиться не имел никакого права. Там,
где человек еще не появлялся и не появится в течение миллионов лет. Мир
вокруг был таким непередаваемо чужим, что хотелось съежиться и забиться
куда-нибудь в укромный угол. На самом-то деле, отнюдь не мир был чужим -
это я был чужим в том мире. Меня и в дальнейшем нет-нет да и охватывало
такое чувство. И хотя оно теперь для меня не внове и я вроде бы научился
давать ему отпор, иной раз такая тоска накатит... В те далекие времена
самый воздух был иным, самый свет, - впрочем, это, наверное, игра
воображения...
- Почему же, не обязательно, - отозвался Торн.
- Но главный страх теперь прошел, совсем прошел. Страх, что я сошел с
ума. Теперь я уверен, что рассудок мне не изменил.
- Как уверены? Как может человек быть в этом уверен?
- Звери. Существа, которых я там видел.
- Ну да, вы же потом узнавали их на иллюстрациях в книгах, которые
прочли.
- Нет, нет, соль не в этом. Не только в этом. Разумеется, картинки
мне помогли. Но в действительности все как раз наоборот. Соль не в
сходстве, а в отличиях. Понимаете, ни одно из этих существ не повторяет
свое изображение в книгах. А иные так и вовсе не походят на изображения -
на те рисунки, что сделаны палеонтологами. Если бы звери оказались
точь-в-точь такими, как на рисунках, я мог бы по-прежнему считать, что это
галлюцинации, повторяющие то, что я прочел либо увидел в книгах. Мол,
воображение питается накопленным знанием. Но если обнаруживаются отличия,
то логика требует допустить, что мои видения реальны. Как иначе мог бы я
узнать, что у тиранозавра подгрудок окрашен во все цвета радуги? Как мог
бы я догадаться, что у некоторых разновидностей саблезубых были кисточки
на ушах? Какое воображение способно подсказать, что у гигантов, живших в
эоцене, шкуры были пятнистые, как у жирафов?
- Мистер Дэниельс, - обратился к нему Торн. - Мне трудно
безоговорочно поверить в то, что вы рассказали. Все, чему меня когда-либо
учили, восстает против этого. И я не могу отделаться от мысли, что не
стоит тратить время на такую нелепицу. Но несомненно, что сами вы верите в
свой рассказ. Вы производите впечатление честного человека. Скажите, вы
беседовали на эту тему с кем-нибудь еще? С другими палеонтологами? Или с
геологами? Или, может быть, с психиатром?
- Нет, - ответил Дэниельс. - Вы первый специалист, первый человек,
которому я об этом рассказал. Да и то далеко не все. Честно признаться,
это было только вступление.
- Мой бог, как прикажете вас понимать? Только вступление?..
- Да, вступление. Понимаете, я еще слушаю звезды.
Торн вскочил на ноги и принялся сгребать в кучу бумажки, разбросанные
по столу. Он схватил из пепельницы потухшую трубку и стиснул ее зубами.
Когда он заговорил снова, голос его звучал сухо и безучастно:
- Спасибо за визит. Беседа с вами была весьма поучительной.

3
"И надо же было, - клял себя Дэниельс, - так оплошать. Надо же было
заикнуться про звезды!.." До этих слов все шло хорошо. Торн, конечно же,
не поверил, но был заинтригован и согласен слушать дальше и, не исключено,
мог бы даже провести небольшое расследование, хотя, без сомнения, втайне
от всех и крайне осторожно.
"Вся беда, - размышлял Дэниельс, - в навязчивой идее насчет существа,
замурованного в толще скал. Прошлое - пустяки: куда важнее рассказать про
существо в скалах... Но чтобы рассказать, чтобы объяснить, как ты дознался
про это существо, волей-неволей приходится помянуть и про звезды".
"Надо было живей шевелить мозгами, - попрекал себя Дэниельс. - И
попридержать язык. Ну, не глупо ли: в кои-то веки нашелся человек,
который, пусть не без колебаний, готов был тебя выслушать, а не просто
поднять на смех. И вот ты из чувства благодарности к нему сболтнул
лишнее..."
Из-под плохо пригнанных рам в комнату проникали юркие сквознячки и,
взобравшись на кухонный стол, играли пламенем керосиновой лампы. Вечером,
едва Дэниельс успел подоить коров, поднялся ветер, и теперь весь дом
содрогался под штормовыми ударами. В дальнем углу комнаты в печи пылали
дрова, от огня по полу бежали светлые дрожащие блики, а в дымоходе, когда
ветер задувал в трубу, клокотало и хлюпало.
Дэниельсу вспомнилось, как Торн недвусмысленно намекнул на психиатра;
может, и правда, следовало бы сначала обратиться к специалисту такого
рода. Может, прежде чем пытаться заинтересовать других тем, что он видит и
слышит, следовало бы выяснить, как и почему он видит и слышит неведомое
другим. Только человек, глубоко знающий строение мозга и работу сознания,
в состоянии ответить на эти вопросы - если ответ вообще можно найти.
Неужели травма при катастрофе так изменила, так переиначила
мыслительные процессы, что мозг - приобрел какие-то новые, невиданные
свойства? Возможно ли, чтобы сотрясение и нервное расстройство вызвали к
жизни некие дремлющие силы, которым в грядущие тысячелетия суждено
развиваться естественным, революционным путем? Выходит, повреждение мозга
как бы замкнуло эволюцию накоротко и дало ему - одному ему - способности и
чувства, чуть не на миллион лет обогнавшие свою эпоху?
Это казалось, ну, если не безупречны, то единственно приемлемым
объяснением. Однако у специалиста наверняка найдется какая-нибудь другая
теория.
Оттолкнув табуретку, он встал от стола и подошел к печке. Дверцу
совсем перекосило, она не открывалась, пока Дэниельс не поддел ее
кочергой. Дрова в печи прогорели до угольков. Наклонившись, он достал из
ларя у стенки полено, кинул в топку, потом добавил второе полено,
поменьше, и закрыл печку.
"Хочешь не хочешь, - сказал он себе, - на днях придется заняться этой
дверцей и навесить ее как следует".
Он вышел за дверь и постоял на веранде, глядя в сторону заречных
холмов. Ветер налетал с севера, со свистом огибал постройки и обрушивался
в глубокие овраги, сбегающие к реке, но небо, оставалось ясным - сурово
ясным, будто его вытерли дочиста ветром и сбрызнули капельками звезд, и
светлые эти капельки дрожали в бушующей атмосфере.
Окинув звезды взглядом, он не удержался и спросил себя: "О чем-то они
говорят сегодня?", - но вслушиваться не стал. Чтобы слушать звезды, надо
было сделать усилие и сосредоточиться, Помнится, впервые он прислушался к
звездам в такую же ясную ночь, выйдя на веранду и вдруг задумавшись: о чем
они говорят, беседуют ли между собой? Глупая, праздная мыслишка, дикое,
химерическое намерение - но, раз уж взбрело такое в голову, он и в самом
деле начал вслушиваться, сознавая, что это глупость, и в то же время
упиваясь ею, повторяя себе: какой же я счастливый, что могу в своей
праздности дойти до того, чтобы слушать звезды, словно ребенок, верящий в
Санта-Клауса или в доброго пасхального кролика. И он вслушивался,
вслушивался - и услышал. Как ни удивительно, однако не подлежало сомнению:
где-то там, далеко-далеко, какие-то иные существа переговаривались друг с
другом. Он словно подключился к исполинскому телефонному кабелю, несущему
одновременно миллионы, а то и миллиарды дальних переговоров. Конечно, эти
переговоры велись не словами, но каким-то кодом (возможно, мыслями), Не
менее понятным, чем слова.
1 2 3 4 5 6 7