сначала изучить возможность жизни и работы людей в НПВ – постепенно, начиная от внешних слоев; исследовать свойства Шара (напряженность электрического поля, градиенты неоднородности, гравитационные искажения…). Для этого следовало организовать небольшой, сотрудников на двести, институт с мощным теоретическим отделом и вспомогательными, преимущественно измерительными лабораториями. После фундаментальных исследований – эдак года через три-четыре – можно дать рекомендации и для практического использования Шара. Но то, что он узнавал от Корнева, сокрушало его планы и портило настроение.
Факт разрушения Таращанска, печальный сам по себе, для развертывания работ в Шаре обернулся несомненным благом: явление следовало принимать всерьез. Были выделены немалые суммы, открыт доступ к лимитированным материалам, изделиям – и это даже в текущем году, не дожидаясь начала нового. Соответственно и Корнев не стал медлить, дал работу проектировщикам и строителям, загрузил заказами заводы, вступил в договорные отношения с серьезными организациями… Александр Иванович не спешил информировать Пеца о договорах, откладывал это напоследок. Но они как раз подошли к участку, огороженному забором с колючей проволокой по верху; за забором слышалась строительная деятельность и лаяли собаки.
– А здесь что – питомник? – недоуменно спросил Пец. – Ускоренное выращивание чистопородных гончих?
– Н-нет, – с заминкой ответил Корнев, – здесь будет лаборатория ускоренных испытаний бортовой аппаратуры. По хоздоговору с предприятием РК-14.
– РК-14… то самое, ракетно-космическое?
– Да.
– И на какую сумму договор, на какой срок?
– На семьдесят пять миллионов, на три года.
Пец только крякнул и не нашелся, что сказать.
– Оказывается, надежностные испытания сильно тормозят их разработки. Многие системы надо годами проверять в тяжелых режимах, прежде чем пускать в серию. Вот они и закупили наше ускоренное время наперед.»
Собаки бодро лаяли, оповещая, что здесь секретный объект, на который они, р-р-гаф! – ни одного шпиона не пропустят.
– Собак сами добывали? – хмуро поинтересовался профессор.
– Нет, заказчики привезли. И строят сами, материалы их…
В интонациях Корнева сквозило удивление, что Пец не одобряет сделку. А Валерьян Вениаминович был наслышан об этой фирме, об ее умении накладывать лапу, действуя деньгами -либо через правительство. «Не клевал тебя, парень, жареный петух, – думал он. – Подомнут – и прости-прощай широкие исследования! Ну, это мы посмотрим. И собак надо убрать». У него была застарелая, от времен, когда его ловили после побега, нелюбовь к охранным овчаркам.
Они направились к краю зоны, в сторону кирпичной трубы. Корнев шагал широко и вольно – привык. Валерьян Вениаминович Сделал каждый шаг с опаской, косился на дико искривленные пейзажи «внизу». Раздражение его возрастало: выходит, без него его 'женили – да еще на такой фирме! Вот и прикидывай: опротестовать договор – хлопотно, исполнять – может выйти еще хлопотнее. Но исполнять – все-таки дело, а отказываться – скандал,:склока, испорченные отношения… Черт знает что!
– Хорошо, – Пец решил переменить тему. – Какая здесь закономерность уменьшения кванта h с высотой?
Вопрос был прямой, как на экзамене. И Корнев почувствовал себя студентом на экзамене, студентом не из успешных. Он совсем упустил из виду этот чертов квант.
– Квант h… м-м… ну, чем выше, тем он меньше, – сказал он…
– Какие величины вы измерили? – не отставал профессор.
– Мы измерили… мы, Валерьян Вениаминович, измерили нечто большее, чем величину h, – бодро ответил Корнев. – Мы сняли барометрический закон по высоте, интересный вышел закон. С его помощью промерили изменение темпа времени до километровой высоты. Ну, а темп легко пересчитать и в квант…
Тут он по неуловимым признакам почувствовал, что внимание Пеца стало неодобрительным. «Нет, это не тот человек, которому стоит забивать баки. Надо начистоту».
– Не буду темнить. Валерьян Вениаминович, – вздохнул он, забирая нос в ладонь, – не меряли мы этот квант действия. У нас никто не знает, как его измерить.
– Вот это да! – Пец так и стал, подняв голову. – Нет, это бесподобно! А как же вы давали информацию ТАСС и газетам о соответствии моей теории? А если здесь вообще нет изменений кванта действия, что-то иное?
– Да что может быть иное, все сходится!
– Мало ли – сходится… Природа не очень-то милостива к кабинетным умствованиям. Не измерить за три месяца… ну, знаете! Ладно, – Валерьян Вениаминович снова сдержал себя, – расскажите, что вы измеряли и как.
Корнев рассказал, как они запустили в глубину Шара аэростат с барометрическим самописцем, датчиком сигналов, отсчитывали по длине вытравленного каната высоту, соотносили с ней присылаемые приборами по кабелю импульсы. Давление воздуха здесь распределено не так, как в атмосфере: до тысячи четырехсот физических метров убывает явно быстрее, а далее слабо меняющееся высотное разрежение. Время на высоте в полкилометра ускоряется примерно в сто пятьдесят раз, на восьмистах метрах – в три с лишним тысячи раз…
– Словом, ускоренного времени там завались… – рассказывая, Корнев, присел, вычертил пальцем на снегу кривую барометрического закона в декартовых координатах, кривую ускорения времени. Пец наклонился, смотрел. – Кроме того, мы поднимались на вертолете – до упора, на полтора километра. Выше винт не тянет.
– И что там? – нетерпеливо спросил Пец.
– Пространства тоже хоть отбавляй. Степень неоднородности на всех высотах умеренная, работать можно.
– А еще выше?
– Там – тьма. Сквозь нее, как мы ни глядели, ничего не просматривается: ни сеть над Шаром, ни аэростаты, ни небо.
– То есть, вы полагаете, там есть что-то непрозрачное?
– Вероятно. Какая-то черная муть.
– Муть? Не тело?
– Не похоже на тело. Понимаете… – Александр Иванович в затруднении «подоил» нос, – если присмотреться, замечаешь какие-то мерцания. Искорки, светлячки, блики… они мелькают быстро и едва различимо.
– И летчик видел?
– Да.
– Значит, не иллюзии. Что-то там есть.
Валерьян Вениаминович спрашивал, слушал, вникал – и отходил. Поначалу Корнев так ему не понравился: самоуверенной бойкостью, договором этим самозванным на 75 миллионов, а в особенности тем, что не провел азбучные измерения кванта действия, что он было решил отрицательно ответить на вопрос, поставленный ему Страшновым: подойдет ли Корнев в качестве главного инженера? Какой-то оголтелый авантюрный практицизм… Но постепенно он понял, что это вовсе не практицизм околонаучного выжиги – иное. «Надо же, запросто поднялся в вертолете на полтора километра в НПВ. Дело, равное выходу в космос: кто знает, что там такое?… И проблемы: можно ли жить и работать в Шаре – для него не существовало с самого начала. Разумеется, можно! И в теорию мою он поверил крепче, нежели я, – зачем ему еще эти кванты мерить?… Нет, его прыть не от спекулянтского духа, скорее, от поэтического жара души. Такому и было по плечу блистательное овладение Шаром, я бы не сумел…»
– А кванты действия по высоте, – въедливо сказал он, – необходимо измерить. И не откладывая. Хитрого ничего нет, в университете на кафедре физики наверняка есть стенд или даже переносной прибор, надо одолжить или скопировать. Это же скандал!…
II
Труба воздвигалась у северного края зоны. Здесь заметно покачивало. Трудились четверо. К Корневу подошел бригадир – пожилой худощавый мужчина в запачканной раствором брезентовой куртке и в шапке-ушанке.
– Александр Иванович, – сердито сказал он, – вы только поглядите, что у нас выходит. Сколь работаю, такого не бывало!
Они подошли к лесам. Трубу выгнали метров на двенадцать, и простому взгляду было заметно, что она искривлена, склоняется к эпицентру. Бригадир взобрался наверх, вытащил из кармана бечевку с грузилом:
– Смотрите, Александр Иванович, по отвесу.
Верно, бечевка искривилась точно по стенке трубы. Бригадир переместил отвес на выпуклую сторону – бечевка повторила кривизну и там.
– Правильно, по отвесу, – сказал Корнев бригадиру, когда тот спустился, – возводите дальше, до отметки «30».
– Так ведь обвалится.
– С чего она обвалится, если по отвесу! Я ведь объяснял, здесь такое поле тяготения.
– Кривая, вот и обвалится, – упрямился бригадир, недовольно глядя на Корнева. – Сроду у меня не было, чтоб криво-косо.
– И кирпичи падают, когда ветер, – поддержал его один рабочий. – Дунет – и кирпич валится. И шатает наверху.
– Вот-вот! – снова вступил бригадир. – Не буду я этого строить, не хочу срамиться. Завтра увольняться приду. Это цирк какой-то, а не строительство!
– Ну, как знаете, – сказал Александр Иванович, – насильно мил не будешь… Молодых надо набирать, – сказал он Пецу, когда они отошли. – Видите, как прежний опыт здесь человека подводит.
Валерьян Вениаминович вспомнил, как час назад учился ходить в НПВ, подумал: «Если начинать с этого, то придется набирать слишком уж молодых». Он оглянулся на кривую трубу.
– Почему Шар искажает поле тяготения, как вы полагаете?
– Как?! – Корнев остановился, выразил крайнее изумление. – Разве из вашей теории это не вытекает? Я ждал, что вы нам объясните!
Это был реванш за кванты. Пец понял, улыбнулся:
– Не вытекает, дорогой Александр Иванович, в том-то и дело, что не вытекает… А для чего вообще эта труба? Для котельной?
Корнев поглядел на него, будто оценивая: сказать правду или воздержаться? Решился:
– А ни для чего. Для приобретения опыта, навыков. И тот объект с собаками сносить, будем не достроив. И наше здание под снос пойдет, и ангары… В самом деле, разве можно здесь, на пятачке эпицентра, делать дела, если и шатает, и отвес кривой, да и места мало? Только для пробы, наловчиться работать в неоднородном мире. Людям, которые это сумеют, цены потом не будет.
– Потом?… Хорошо, выкладывайте свой замысел.
– Замысел простой, Валерьян Вениаминович: вверх. В глубь Шара. Там наше будущее, наши выгоды, результаты… и, видимо, наше понимание его. Для этого, во-первых, аэростаты долой, притянуть Шар накрепко, чтобы он жестко держал себя электрическим полем, во-вторых, здесь, внизу, только коммуникации и энергетика, только вход и ввоз, выход и вывоз. В-третьих… – Корнев загибал покрасневшие на холоде пальцы перед лицом Пеца, – гнать ввысь башню и одновременно, не дожидаясь ее завершения, заполнять отстроенные этажи лабораториями, мастерскими, стендовыми залами, отделами, службами… и там вести работы. Чем выше – тем быстрее, чем выше – тем просторнее. Честное слово, мне не по себе от мысли, что там, – он указал вверх, – вхолостую течет стремительный, час в минуту, а то и больше, обширнейший поток времени. Помните, у Маяковского: «Впрямь бы это время в приводной бы ремень, сдвинул с холостого – и чеши, и сыпь…» А?
Валерьян Вениаминович, заглядевшись на обращенное ввысь вдохновенное лицо Корнева, зацепился за трубу под ногами, едва не упал.
– А трубы эти, – он указал на поле, где лучами и переплетающимися фигурами сходились к центру тонкие и толстые черные стволы со штурвальными вентилями, – тоже для практики, руку набить? Ведь канавы для них не выкопаны, а теперь экскаваторы не пройдут. Не слишком ли дорогое обучение? – Он сегодня будто подрядился снижать корневский пафос.
– Это не для обучения, что вы! – даже обиделся тот. – Трубы будут в земле на нужной глубине, зароет их туда сам Шар. И фундаментный котлован он нам сделает, как миленький. Идея согласована с нашим архитектором Зискиндом. Рвал Шар землю по-глупому, пусть рвет и для дела.
– Получится ли? – усомнился Пец.
– Мы слегка пробовали, получается. Ведь самые сильные искажения поля возле металла – и пространства, значит, тоже…
Они ходили и говорили, говорили и ходили – под черной тучей Шара, по истоптанному снегу, среди труб, ящиков, сараев-ангаров. Им было о чем поговорить. И о том, что надо Валерьяну Вениаминовичу в ближайшее время провести несколько семинаров по теории НПВ, на них, кстати, выработать и терминологию; и что эскизный проект башни группа Зискинда вот-вот окончит, надо утвердить, строить… и т. д., и т. п. Работа Корневым была проделана большая – она открывала возможности для еще больших свершений.
И постепенно в обоих вызревало нечто, не высказываемое словами, но важнее слов. Валерьян Вениаминович пропитывался новым делом, проникал в замыслы и душу Корнева. Ему уже казался нестрашным и договор с ракетчиками («Подумаешь, семьдесят пять миллионов – цена неудачного космического запуска!»), интересовал задуманный Александром Ивановичем эксперимент – и вообще он не представлял дальнейшей работы без него, заряженного энергией и идеями. Он поверил окончательно, что движет им не приниженное тяготение к выгоде и успеху, а высокое, артистическое стремление максимально выразить себя – стремление, от которого у писателей получаются хорошие книги, у художников – картины, у композиторов – симфонии. Корнев, похоже, и был инженером-художником, художником интересного дела.
У Александра Ивановича тоже менялось отношение к Пецу. К концу долгой беседы-прогулки он понял, что встретил человека, абсолютно чуждого всякой сделке – с собой или с другими, все равно; человека, который может поступить с ним и хорошо, и плохо – и всегда будет прав.
III
Они опоздали на совещание ведущих сотрудников, которое сам Пец назначил на 17.00. По своим часам они и пришли в 17.00 – но из-за того, что удалялись к краю зоны, их время отстало. «Вот еще проблема: синхронизация», – подумал Валерьян Вениаминович, раздеваясь.
Из тех, кого ему представил Корнев, только две фамилии что-то сказали Пецу: Зискинд, архитектор-проектировщик («Наш катаганский Корбюзье», – отрекомендовал его Александр Иванович) – худощавый молодой человек в очках на нервном лице, с усиками и длинными черными волосами, которые он откидывал самолюбивым движением головы, и Васюк-Басистов, увлеченный из Таращанска искусителем Корневым и ныне исполняющий обязанности руководителя исследовательской группы, которая пока состояла из него одного. Он вовсе оказался не похож на тот образ удальца и героя, который сложился у Валерьяна Вениаминовича после знакомства с отчетом о Таращанской катастрофе: в дальнем конце стола сидел щуплый паренек с тонким лицом, светлыми прямыми волосами и каким-то детским, задумчиво-удивленным взглядом; вел он себя флегматично и стесненно. Казалось удивительным не только, что он проявил отвагу и смекалку в катастрофе, но и то, что он имел жену и детей.
Пец понимал, что от него ждут тронной речи. И он эту речь произнес.
– Сочиняя известную вам теорию, – сказал он хрипловатым баском, – я рассматривал случай с переменным квантом действия как некое исключение и если и допускал, что этот случай реализуется во Вселенной, то тоже как исключение, игра природы. Но вот теория подтвердилась, обстоятельства занесли вас и меня в мир с переменным квантом действия, в неоднородное пространство-время… в мир, где все не так. Здесь кривая сплошь и рядом оказывается короче соединяющей те же точки прямой, тела могут разрушаться не от приложения сил, а от самого пространства, время течет в разных местах различно… и много диковинного нам еще предстоит узнать. И для успеха дел здесь, – Валерьян Вениаминович сделал паузу, обвел взглядом сидевших по обе стороны длинного стола; все внимали, – нам лучше сразу стать на иную точку зрения. Не Шар – игра природы, не наше НПВ диковинно, не мы в исключительном положении. Все наоборот: этот обычный, вне Шара, мир исключителен и невероятен по однородности своего пространства, по равномерности течения в нем времени, по обилию в нем так называемых «мировых констант». Ведь что есть постоянство и однородность, как не частные случаи в мире непрерывной изменчивости? Таким образом, мы будем исследовать, обживать, осваивать более общий случай материального мира, нежели тот, в котором обитали до сих пор и к которому привыкли… – Он снова сделал паузу: ему показалось, что он недостаточно четко выразил мысль; секунду подумал и заключил: – Попросту говоря, наш Шар и обычный мир соотносятся, как уравнение Максвелла и закон Ома.
…Корнев впоследствии, когда они сошлись покороче с Валерьяном Вениаминовичем, не раз поминал ему эту заключительную фразу и даже полюбил начинать «попросту говоря» с самых темных, головоломных суждений. Здесь Пец действительно переборщил, сказалась привычка адресовать слова аудитории близких по квалификации специалистов: для большинства слушавших его сейчас было откровением, что закон Ома вообще как-то соотносится с уравнением Максвелла, да и с уравнением этим не все были на «ты». Но в целом речь понравилась, идея была понята и принята.
Вскоре в Катагани и соседних городах запестрели объявления «НИИ НПВ приглашает на работу…» – и следовал длинный перечень:
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Должность во Вселенной'
1 2 3 4 5 6 7 8 9
Факт разрушения Таращанска, печальный сам по себе, для развертывания работ в Шаре обернулся несомненным благом: явление следовало принимать всерьез. Были выделены немалые суммы, открыт доступ к лимитированным материалам, изделиям – и это даже в текущем году, не дожидаясь начала нового. Соответственно и Корнев не стал медлить, дал работу проектировщикам и строителям, загрузил заказами заводы, вступил в договорные отношения с серьезными организациями… Александр Иванович не спешил информировать Пеца о договорах, откладывал это напоследок. Но они как раз подошли к участку, огороженному забором с колючей проволокой по верху; за забором слышалась строительная деятельность и лаяли собаки.
– А здесь что – питомник? – недоуменно спросил Пец. – Ускоренное выращивание чистопородных гончих?
– Н-нет, – с заминкой ответил Корнев, – здесь будет лаборатория ускоренных испытаний бортовой аппаратуры. По хоздоговору с предприятием РК-14.
– РК-14… то самое, ракетно-космическое?
– Да.
– И на какую сумму договор, на какой срок?
– На семьдесят пять миллионов, на три года.
Пец только крякнул и не нашелся, что сказать.
– Оказывается, надежностные испытания сильно тормозят их разработки. Многие системы надо годами проверять в тяжелых режимах, прежде чем пускать в серию. Вот они и закупили наше ускоренное время наперед.»
Собаки бодро лаяли, оповещая, что здесь секретный объект, на который они, р-р-гаф! – ни одного шпиона не пропустят.
– Собак сами добывали? – хмуро поинтересовался профессор.
– Нет, заказчики привезли. И строят сами, материалы их…
В интонациях Корнева сквозило удивление, что Пец не одобряет сделку. А Валерьян Вениаминович был наслышан об этой фирме, об ее умении накладывать лапу, действуя деньгами -либо через правительство. «Не клевал тебя, парень, жареный петух, – думал он. – Подомнут – и прости-прощай широкие исследования! Ну, это мы посмотрим. И собак надо убрать». У него была застарелая, от времен, когда его ловили после побега, нелюбовь к охранным овчаркам.
Они направились к краю зоны, в сторону кирпичной трубы. Корнев шагал широко и вольно – привык. Валерьян Вениаминович Сделал каждый шаг с опаской, косился на дико искривленные пейзажи «внизу». Раздражение его возрастало: выходит, без него его 'женили – да еще на такой фирме! Вот и прикидывай: опротестовать договор – хлопотно, исполнять – может выйти еще хлопотнее. Но исполнять – все-таки дело, а отказываться – скандал,:склока, испорченные отношения… Черт знает что!
– Хорошо, – Пец решил переменить тему. – Какая здесь закономерность уменьшения кванта h с высотой?
Вопрос был прямой, как на экзамене. И Корнев почувствовал себя студентом на экзамене, студентом не из успешных. Он совсем упустил из виду этот чертов квант.
– Квант h… м-м… ну, чем выше, тем он меньше, – сказал он…
– Какие величины вы измерили? – не отставал профессор.
– Мы измерили… мы, Валерьян Вениаминович, измерили нечто большее, чем величину h, – бодро ответил Корнев. – Мы сняли барометрический закон по высоте, интересный вышел закон. С его помощью промерили изменение темпа времени до километровой высоты. Ну, а темп легко пересчитать и в квант…
Тут он по неуловимым признакам почувствовал, что внимание Пеца стало неодобрительным. «Нет, это не тот человек, которому стоит забивать баки. Надо начистоту».
– Не буду темнить. Валерьян Вениаминович, – вздохнул он, забирая нос в ладонь, – не меряли мы этот квант действия. У нас никто не знает, как его измерить.
– Вот это да! – Пец так и стал, подняв голову. – Нет, это бесподобно! А как же вы давали информацию ТАСС и газетам о соответствии моей теории? А если здесь вообще нет изменений кванта действия, что-то иное?
– Да что может быть иное, все сходится!
– Мало ли – сходится… Природа не очень-то милостива к кабинетным умствованиям. Не измерить за три месяца… ну, знаете! Ладно, – Валерьян Вениаминович снова сдержал себя, – расскажите, что вы измеряли и как.
Корнев рассказал, как они запустили в глубину Шара аэростат с барометрическим самописцем, датчиком сигналов, отсчитывали по длине вытравленного каната высоту, соотносили с ней присылаемые приборами по кабелю импульсы. Давление воздуха здесь распределено не так, как в атмосфере: до тысячи четырехсот физических метров убывает явно быстрее, а далее слабо меняющееся высотное разрежение. Время на высоте в полкилометра ускоряется примерно в сто пятьдесят раз, на восьмистах метрах – в три с лишним тысячи раз…
– Словом, ускоренного времени там завались… – рассказывая, Корнев, присел, вычертил пальцем на снегу кривую барометрического закона в декартовых координатах, кривую ускорения времени. Пец наклонился, смотрел. – Кроме того, мы поднимались на вертолете – до упора, на полтора километра. Выше винт не тянет.
– И что там? – нетерпеливо спросил Пец.
– Пространства тоже хоть отбавляй. Степень неоднородности на всех высотах умеренная, работать можно.
– А еще выше?
– Там – тьма. Сквозь нее, как мы ни глядели, ничего не просматривается: ни сеть над Шаром, ни аэростаты, ни небо.
– То есть, вы полагаете, там есть что-то непрозрачное?
– Вероятно. Какая-то черная муть.
– Муть? Не тело?
– Не похоже на тело. Понимаете… – Александр Иванович в затруднении «подоил» нос, – если присмотреться, замечаешь какие-то мерцания. Искорки, светлячки, блики… они мелькают быстро и едва различимо.
– И летчик видел?
– Да.
– Значит, не иллюзии. Что-то там есть.
Валерьян Вениаминович спрашивал, слушал, вникал – и отходил. Поначалу Корнев так ему не понравился: самоуверенной бойкостью, договором этим самозванным на 75 миллионов, а в особенности тем, что не провел азбучные измерения кванта действия, что он было решил отрицательно ответить на вопрос, поставленный ему Страшновым: подойдет ли Корнев в качестве главного инженера? Какой-то оголтелый авантюрный практицизм… Но постепенно он понял, что это вовсе не практицизм околонаучного выжиги – иное. «Надо же, запросто поднялся в вертолете на полтора километра в НПВ. Дело, равное выходу в космос: кто знает, что там такое?… И проблемы: можно ли жить и работать в Шаре – для него не существовало с самого начала. Разумеется, можно! И в теорию мою он поверил крепче, нежели я, – зачем ему еще эти кванты мерить?… Нет, его прыть не от спекулянтского духа, скорее, от поэтического жара души. Такому и было по плечу блистательное овладение Шаром, я бы не сумел…»
– А кванты действия по высоте, – въедливо сказал он, – необходимо измерить. И не откладывая. Хитрого ничего нет, в университете на кафедре физики наверняка есть стенд или даже переносной прибор, надо одолжить или скопировать. Это же скандал!…
II
Труба воздвигалась у северного края зоны. Здесь заметно покачивало. Трудились четверо. К Корневу подошел бригадир – пожилой худощавый мужчина в запачканной раствором брезентовой куртке и в шапке-ушанке.
– Александр Иванович, – сердито сказал он, – вы только поглядите, что у нас выходит. Сколь работаю, такого не бывало!
Они подошли к лесам. Трубу выгнали метров на двенадцать, и простому взгляду было заметно, что она искривлена, склоняется к эпицентру. Бригадир взобрался наверх, вытащил из кармана бечевку с грузилом:
– Смотрите, Александр Иванович, по отвесу.
Верно, бечевка искривилась точно по стенке трубы. Бригадир переместил отвес на выпуклую сторону – бечевка повторила кривизну и там.
– Правильно, по отвесу, – сказал Корнев бригадиру, когда тот спустился, – возводите дальше, до отметки «30».
– Так ведь обвалится.
– С чего она обвалится, если по отвесу! Я ведь объяснял, здесь такое поле тяготения.
– Кривая, вот и обвалится, – упрямился бригадир, недовольно глядя на Корнева. – Сроду у меня не было, чтоб криво-косо.
– И кирпичи падают, когда ветер, – поддержал его один рабочий. – Дунет – и кирпич валится. И шатает наверху.
– Вот-вот! – снова вступил бригадир. – Не буду я этого строить, не хочу срамиться. Завтра увольняться приду. Это цирк какой-то, а не строительство!
– Ну, как знаете, – сказал Александр Иванович, – насильно мил не будешь… Молодых надо набирать, – сказал он Пецу, когда они отошли. – Видите, как прежний опыт здесь человека подводит.
Валерьян Вениаминович вспомнил, как час назад учился ходить в НПВ, подумал: «Если начинать с этого, то придется набирать слишком уж молодых». Он оглянулся на кривую трубу.
– Почему Шар искажает поле тяготения, как вы полагаете?
– Как?! – Корнев остановился, выразил крайнее изумление. – Разве из вашей теории это не вытекает? Я ждал, что вы нам объясните!
Это был реванш за кванты. Пец понял, улыбнулся:
– Не вытекает, дорогой Александр Иванович, в том-то и дело, что не вытекает… А для чего вообще эта труба? Для котельной?
Корнев поглядел на него, будто оценивая: сказать правду или воздержаться? Решился:
– А ни для чего. Для приобретения опыта, навыков. И тот объект с собаками сносить, будем не достроив. И наше здание под снос пойдет, и ангары… В самом деле, разве можно здесь, на пятачке эпицентра, делать дела, если и шатает, и отвес кривой, да и места мало? Только для пробы, наловчиться работать в неоднородном мире. Людям, которые это сумеют, цены потом не будет.
– Потом?… Хорошо, выкладывайте свой замысел.
– Замысел простой, Валерьян Вениаминович: вверх. В глубь Шара. Там наше будущее, наши выгоды, результаты… и, видимо, наше понимание его. Для этого, во-первых, аэростаты долой, притянуть Шар накрепко, чтобы он жестко держал себя электрическим полем, во-вторых, здесь, внизу, только коммуникации и энергетика, только вход и ввоз, выход и вывоз. В-третьих… – Корнев загибал покрасневшие на холоде пальцы перед лицом Пеца, – гнать ввысь башню и одновременно, не дожидаясь ее завершения, заполнять отстроенные этажи лабораториями, мастерскими, стендовыми залами, отделами, службами… и там вести работы. Чем выше – тем быстрее, чем выше – тем просторнее. Честное слово, мне не по себе от мысли, что там, – он указал вверх, – вхолостую течет стремительный, час в минуту, а то и больше, обширнейший поток времени. Помните, у Маяковского: «Впрямь бы это время в приводной бы ремень, сдвинул с холостого – и чеши, и сыпь…» А?
Валерьян Вениаминович, заглядевшись на обращенное ввысь вдохновенное лицо Корнева, зацепился за трубу под ногами, едва не упал.
– А трубы эти, – он указал на поле, где лучами и переплетающимися фигурами сходились к центру тонкие и толстые черные стволы со штурвальными вентилями, – тоже для практики, руку набить? Ведь канавы для них не выкопаны, а теперь экскаваторы не пройдут. Не слишком ли дорогое обучение? – Он сегодня будто подрядился снижать корневский пафос.
– Это не для обучения, что вы! – даже обиделся тот. – Трубы будут в земле на нужной глубине, зароет их туда сам Шар. И фундаментный котлован он нам сделает, как миленький. Идея согласована с нашим архитектором Зискиндом. Рвал Шар землю по-глупому, пусть рвет и для дела.
– Получится ли? – усомнился Пец.
– Мы слегка пробовали, получается. Ведь самые сильные искажения поля возле металла – и пространства, значит, тоже…
Они ходили и говорили, говорили и ходили – под черной тучей Шара, по истоптанному снегу, среди труб, ящиков, сараев-ангаров. Им было о чем поговорить. И о том, что надо Валерьяну Вениаминовичу в ближайшее время провести несколько семинаров по теории НПВ, на них, кстати, выработать и терминологию; и что эскизный проект башни группа Зискинда вот-вот окончит, надо утвердить, строить… и т. д., и т. п. Работа Корневым была проделана большая – она открывала возможности для еще больших свершений.
И постепенно в обоих вызревало нечто, не высказываемое словами, но важнее слов. Валерьян Вениаминович пропитывался новым делом, проникал в замыслы и душу Корнева. Ему уже казался нестрашным и договор с ракетчиками («Подумаешь, семьдесят пять миллионов – цена неудачного космического запуска!»), интересовал задуманный Александром Ивановичем эксперимент – и вообще он не представлял дальнейшей работы без него, заряженного энергией и идеями. Он поверил окончательно, что движет им не приниженное тяготение к выгоде и успеху, а высокое, артистическое стремление максимально выразить себя – стремление, от которого у писателей получаются хорошие книги, у художников – картины, у композиторов – симфонии. Корнев, похоже, и был инженером-художником, художником интересного дела.
У Александра Ивановича тоже менялось отношение к Пецу. К концу долгой беседы-прогулки он понял, что встретил человека, абсолютно чуждого всякой сделке – с собой или с другими, все равно; человека, который может поступить с ним и хорошо, и плохо – и всегда будет прав.
III
Они опоздали на совещание ведущих сотрудников, которое сам Пец назначил на 17.00. По своим часам они и пришли в 17.00 – но из-за того, что удалялись к краю зоны, их время отстало. «Вот еще проблема: синхронизация», – подумал Валерьян Вениаминович, раздеваясь.
Из тех, кого ему представил Корнев, только две фамилии что-то сказали Пецу: Зискинд, архитектор-проектировщик («Наш катаганский Корбюзье», – отрекомендовал его Александр Иванович) – худощавый молодой человек в очках на нервном лице, с усиками и длинными черными волосами, которые он откидывал самолюбивым движением головы, и Васюк-Басистов, увлеченный из Таращанска искусителем Корневым и ныне исполняющий обязанности руководителя исследовательской группы, которая пока состояла из него одного. Он вовсе оказался не похож на тот образ удальца и героя, который сложился у Валерьяна Вениаминовича после знакомства с отчетом о Таращанской катастрофе: в дальнем конце стола сидел щуплый паренек с тонким лицом, светлыми прямыми волосами и каким-то детским, задумчиво-удивленным взглядом; вел он себя флегматично и стесненно. Казалось удивительным не только, что он проявил отвагу и смекалку в катастрофе, но и то, что он имел жену и детей.
Пец понимал, что от него ждут тронной речи. И он эту речь произнес.
– Сочиняя известную вам теорию, – сказал он хрипловатым баском, – я рассматривал случай с переменным квантом действия как некое исключение и если и допускал, что этот случай реализуется во Вселенной, то тоже как исключение, игра природы. Но вот теория подтвердилась, обстоятельства занесли вас и меня в мир с переменным квантом действия, в неоднородное пространство-время… в мир, где все не так. Здесь кривая сплошь и рядом оказывается короче соединяющей те же точки прямой, тела могут разрушаться не от приложения сил, а от самого пространства, время течет в разных местах различно… и много диковинного нам еще предстоит узнать. И для успеха дел здесь, – Валерьян Вениаминович сделал паузу, обвел взглядом сидевших по обе стороны длинного стола; все внимали, – нам лучше сразу стать на иную точку зрения. Не Шар – игра природы, не наше НПВ диковинно, не мы в исключительном положении. Все наоборот: этот обычный, вне Шара, мир исключителен и невероятен по однородности своего пространства, по равномерности течения в нем времени, по обилию в нем так называемых «мировых констант». Ведь что есть постоянство и однородность, как не частные случаи в мире непрерывной изменчивости? Таким образом, мы будем исследовать, обживать, осваивать более общий случай материального мира, нежели тот, в котором обитали до сих пор и к которому привыкли… – Он снова сделал паузу: ему показалось, что он недостаточно четко выразил мысль; секунду подумал и заключил: – Попросту говоря, наш Шар и обычный мир соотносятся, как уравнение Максвелла и закон Ома.
…Корнев впоследствии, когда они сошлись покороче с Валерьяном Вениаминовичем, не раз поминал ему эту заключительную фразу и даже полюбил начинать «попросту говоря» с самых темных, головоломных суждений. Здесь Пец действительно переборщил, сказалась привычка адресовать слова аудитории близких по квалификации специалистов: для большинства слушавших его сейчас было откровением, что закон Ома вообще как-то соотносится с уравнением Максвелла, да и с уравнением этим не все были на «ты». Но в целом речь понравилась, идея была понята и принята.
Вскоре в Катагани и соседних городах запестрели объявления «НИИ НПВ приглашает на работу…» – и следовал длинный перечень:
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Должность во Вселенной'
1 2 3 4 5 6 7 8 9