Антон старательно
помогал ему нести, так держась за ручку чемодана, что приходилось
тащить и чемодан, и Антона. Ничего, тешил себя Симагин, скоро
отдых. Конгресс, вдвойне приятный оттого, что мы наверняка
впереди, а потом отдых. Воздух, напоенный душистым сиянием
луга... и узенькая Боярынька, укутанная зарослями орешника,
ивняка, благоуханной крапивы - с нею так любит воевать Антон,
лихо прорубая ходы к речке, где вековые ветлы, увитые хмелем,
роняют ветви к таинственной сумеречной воде... и сияющий туман
Млечного пути, призывно распахнутые созвездия, оранжевый факел
громадной луны над серебрящимися яблонями, неистовый стрекот
ночных кузнечиков, сеновал... и Ася, Ася - в телогрейке, которая
ей велика; в купальнике, покрытая искрами капель!.. И - покой.
Можно спать вволю, никуда не торопясь, безмятежно чинить что-то,
стругать, пилить, и опять Антон мельтешит под ногами, тискает
пахучую желтую стружку, делится соображениями, что она живая,
только спит, оттого и свернулась колечком, и сам смеется и не
вполне верит себе, и просит дать ему задание... и Ася кричит из
оконца: "Мужики-и-и!" И мужики идут обедать, с сожалением оставив
неторопливую работу, и маленькая мама оспаривает с Асей право
разливать томленые в русской печке щи, и Ася, конечно, побеждает.
А потом - степенные послеобеденные беседы, отец курит, присев на
ступени крыльца и держа папиросы как-то по особенному,
по-деревенски - в городе он держит совсем иначе, а Ася в Лешаках
не курит никогда, а Антон грызет морковку... В подполе
перегородки подгнили, но в этот год подновить уж не успеем;
белые-то отходят, надо сходить, сходим-ка завтра за Мшаники,
помнишь, там еще Гришки-то Меньшова кобель ногу подвихнул в то
лето, как ты диссертацию к защите подал... ну, на Купавино через
бор, от развилки налево, сосна там молнией побита... А у сосны, -
Симагин помнил с детства - просторная поляна: трава по пояс,
цветы, цветы. Воздух горячий, смоляной, медовый, обстоятельные
шмели с гулом плавают в мареве...
- Ты чего молчишь? - спросил Антон. - Ты засыпаешь? Или ты
не рад, что меня взял?
- Да нет, - возмутился Симагин. - Просто подумал: мама
проснется одна, кто ее покормит?
- Нас она кормит, а себя что, что ли, не сможет?
- Да ведь это другое дело. Других кормить приятно, а себя -
скучно. Детеныш ты, Антон.
- Нет, - возразил Антошка, - я взрослый.
- Это почему?
- А все говорят. Совсем большой и не по годам развитый.
- Ты им не верь, - твердо сказал Симагин. - Ты сам подумай:
разве настоящему взрослому так скажут?
Антон призадумался. Потом нерешительно проговорил:
- Нет, наверное...
- У тебя есть еще время взрослеть, и я тебе в этом даже
завидую, Тошка. Тяжело работать, как взрослый, когда еще не
вполне взрослый. Взрослость измеряется силой человека, а сила
измеряется тем, скольким людям человек может помочь.
- Да-а? - удивился Антон. - А я думал - сила это когда...
ну... и драться тоже...
- Это совсем другая сила. Она измеряется в лошадиных силах -
помнишь, я рассказывал? Она тоже нужна, правильно. Но сейчас я не
про лошадиную силу, а про человеческую. Чем человек слабее, тем
меньше умеет помогать. Он хороший, не злой - но не умеет.
Например, друг ногу сломал, а тот стоит рядом и: говорит:
"Ах, как я тебе сочувствую, ах, как тебе больно, ах, да кто
же нам теперь поможет?.."
- Это только старые бабушки так говорят, - обиделся Антон. -
Надо не болтать, а наложить шину.
- Ну, и как ее накладывать?
Антон насупился, а после паузы сказал с просветлением:
- А хорошо быть врачом. Приходит больной, мучается - а ты
что-то такое сделал, и он уже здоровый. Засмеялся и побежал на
работу. Здорово, правда?
- Правда, - сказал Симагин.
- Я буду врач, - сообщил Антошка. - А ты почему не врач?
- А я врач. Я самое лучшее лекарство изобретаю.
- А когда ты его изобретешь?
- Не знаю, Антон. Это трудно.
- Ты его изобретай скорей. Девочка Лиза из нашего класса
очень часто простуживает гланды и заднюю стенку, а когда ее нет,
мне скучно и даже уроки хуже учатся.
- Извини, Антон, но ко второму классу я не поспею, -
улыбаясь, сказал Симагин. - Однако ты не думай, я стараюсь.
- Да уж я знаю, - важно поверил ему Антон. - Уж ты
работаешь. Вовка меня и то спрашивает: твой папа всегда с вами
живет или не всегда? - ехидновато-приторным голоском Виктории
передразнил он. - Его папа всегда приходит с работы в семь,
садится к телевизору и больше никуда уже не девается до следующей
работы, - Антон подпрыгнул, меняя шаг, чтобы пристроиться с
Симагиным в ногу, - А мама почему не врач?
- Она тоже врач, - не задумываясь, сказал Симагин. -
Помнишь, я часто прихожу усталый, грустный... А она меня сразу
вылечивает.
- А еще помню, как мы с мамой пошли в кино без тебя, и она
только и смотрела кругом, и у нее все время делалось такое лицо,
как когда ты приходишь. И сразу пропадало. А ты был дома
грустный, а когда мы пришли, сразу вылечился.
У Симагина стало горячо в горле.
- Ну, вот, - проговорил он мягко. - Ты же все понимаешь.
Плохое настроение - это болезнь. Опасная и заразная.
- Да-а? - Антон задрал голову, заглядывая Симагину в лицо
пытаясь сообразить, не шутит ли он. Сразу споткнулся, конечно.
- Да-а! - в тон ему ответил Симагин, и Антон заулыбался. -
Мама и на работе всех вылечивает, кто грустный и нервный, я
видел. Только меня ей лечить приятнее, поэтому она всегда со
мной.
- А тебе ее лечить приятнее, поэтому ты всегда с ней, -_
заключил Антошка.
Интересно, что он думает сейчас, прикидывал Симагин, глядя
сверху на темную Антонову макушку. Сколько из того, что сейчас
сказано, отложится там? И даже не сколько, а - как? Совершенно не
могу представить. Он думал так, а разговор катился: как лечат
друг друга мама и папа, как лечат друг друга знакомые, как лечит
друга друг... и что это - друг...
- Представь, что вы где-то делаете революцию. И министр
обороны старого правительства вроде бы человек хороший и
прогрессивный. Может, даже вас поддержит. А может, и нет. Может,
он специально притворяется, чтобы войти к вам в доверие, все
выяснить и предать. И вот ты ему веришь и считаешь, что надо все
рассказать, - тогда он вас поддержит армией. А твой лучший друг
не верит, он считает, что министр вас обманывает.
- Какой же он друг, если по-моему не считает? - обиделся
Антошка.
- Твой самый лучший. Вы с ним вместе выросли, вместе сидели
в тюрьме у старого правительства, вместе бежали. Он тебя спас от
смерти, потом ты его спас от смерти. А теперь ты говоришь, что он
погубит дело, а он говорит - что ты. Как быть?
- Собрать большое собрание и проголосовать, - со знанием
дела, уверенно ответил Антошка. Симагин даже опешил на миг.
- Нельзя, - сказал он затем. - Нельзя об этом говорить всем.
Вдруг есть какой-нибудь ме-елкий предатель. Тогда он погубит
министра. А если министр станет вам товарищем? Как же можно
будущим товарищем рисковать? А во-вторых, кто будет на собрании?
Деревенские повстанцы, в основном. С министром они не знакомы.
Разве можно заставлять их решать? Решать тем, кто знает.
- Так а что же делать-то? - нетерпеливо спросил Антошка.
- А ты как думаешь?
- Не знаю, - произнес Антон после долгого размышления.
- Вот понимаешь? Кроме вас двоих - в общем, некому решать. И
ты говоришь одно, а твой лучший друг - другое. А если вы
поступите неправильно, могут погибнуть все революционеры. И вы
сами. Оба, понимаешь? И тот, кто ошибался, и тот, кто был прав.
- Да как же быть-то, папа?! - Антон был в отчаянии.
- Никто не знает, - ответил Симагин. - Это называется -
неразрешимый вопрос. Сколько бы их ни было - всегда приходится
заново) мучиться. И помочь никто не может. И никогда не знаешь,
прав ты или нет. А действовать надо. И отвечать, если ошибся. И
хоть как-то спасать тех, кто из-за твоей ошибки пострадал. Это
часто бывает, и всегда очень больно.
- А вот... пап, а пап! А вот есть такая работа, чтоб все
время думать над неразрешимыми вопросами?
- Есть. Писатель.
Этого Антошка явно не ожидал.
- Как дядя Валерий? - разочарованно спросил он, с недоверием
оттопырив нижнюю губу.
- Да, - твердо ответил Симагин.
Они уже входили в химчистку, когда Антошка сообщил:
- Я буду писатель.
В химчистке было душно и тесно, резко пахло химикалиями.
Очередь тянула эдак часа на полтора. Работали пять барабанов из
восьми, два подтекали - по металлу, покрытому облупившейся синей
краской, от круглых люков тянулись вниз ржавые полосы, а на полу,
прислоненные к этим полосам, кренились старые погнутые ведра со
смутно уцелевшими надписями: на одном "Для пищевых отходов", на
другом - вообще "Компот". Героическая приемщица - красная от жары,
задыхающаяся, оглохшая и обалдевшая от постоянного шума агрегатов
- стойко, но нервно делала свое дело, и Симагину даже подумать
было страшно, что ее рабочий день еще только начинается. Как
всегда в таких случаях, ему хотелось подойти и сказать: "Давайте
я за вас постою, идите погуляйте часок..." На улице очередь тоже
была - внутри в основном старушки, снаружи в основном мужчины,
которые группировались на солнышке вокруг пивного ларька и, как
слышал, проходя, Симагин, с большим знанием дела обсуждали
перспективы предстоящей встречи в верхах. Они сдували пену,
похохатывали, хлопали друг друга по плечам и спинам, и никуда не
торопились, но время от времени откомандировывали кого-нибудь из
своих проверить, как идут дела и не пролез ли кто без очереди.
Антон, едва войдя, подобрался и стал принюхиваться - он был здесь
впервые. Он так и впился взглядом в круглые иллюминаторы машин -
ему, вероятно, уже мерещилось, что там вращается по меньшей мере
терпящая катастрофу Метагалактика. Или, наоборот, самая лучшая
наша подлодка попала в повышенные тур-бу... пап, я помню,
молчи!.. ленции и нужно срочно принять решение, которое всех
спасет. Симагин дал Антошке насладиться, ответил подошедшей
женщине, что он - последний, а потом осторожно потянул сына за
плечо.
- Пошли в уголок. Оттуда видно.
- Пошли.
Они начали ждать, и разговор из-за шума как-то сам собой
прервался. И сразу мысли Симагина стали сползать на методику
выявления. Похоже, ничего не оставалось, как расписывать всю
спектрограмму, и там, где аппарат не срабатывает и роспись не
удается, предполагалось наличие латентной точки - метод,
совершенно фантастический по трудоемкости и длительности. Симагин
не мог с этим смириться. Еще вчера он подумал, что неверен сам
подход. Они еще очень смутно представляли себе природу латентных
точек. Они оперировали спектрограммой, будто она была конечной
реальностью, а не ограниченным отражением далеко еще не понятных
процессов. Тут следовало разобраться. Точки. Что в них? Резонанс
есть всплеск затаенных возможностей, энергетическая буря. В
обычном состоянии эти возможности никак не заявлены.
Спектрограмма фиксирует любой идущий реально процесс, от зубрежки
стихов до час назад подцепленного СПИДа. Можно ли момент ожидания
считать реально идущим процессом? А что это - момент ожидания?
Назвали - и как будто уже понимаем. Ожидания чего, собственно?
Какие свойства возбуждает резонансная накачка? Да-да, именно,
попробуем с обратного конца - какие качественно иные состояния
организма нам известны? У Симагина среди духоты вдруг мурашки
забегали по спине - дрожь озарения легонько коснулась кожи и
отступила, потом коснулась вновь. Черт, тут могут таиться самые
неожиданные сюрпризы, вроде способностей к чтению пальцами и тэ
дэ, если они вообще существуют...
Идея скользнула как бы невзначай, на пролете - и лишь через
несколько секунд Симагина обожгло.
Он очнулся оттого, что Антошка, приподнявшись на цыпочки,
осторожно потянул его за локоть. Симагин нагнулся.
- Ты посмотри, - встревоженно прошептал Антошка, не отрывая
взгляда от иллюминатора одного из барабанов. - Там только что
были вещи. А теперь их нет.
Симагин посмотрел. Чистка закончилась, жидкость откачали, и
центрифуга раскрутилась до предельной скорости. В иллюминаторе,
за которым только что вразнобой плавали рукава и штанины,
виднелось теперь лишь стремительное стальное мерцание.
- И воды тоже нет, - сказал Симагин.
- Воду откачали, - нетерпеливо прошептал Антон. - Надо
скорее сказать вон той бабушке, что у нее вещи растворились.
- Подумай сначала чуточку, - попросил Симагин. - А если они
все-таки там?
- А где?
- А про центробежную силу я рассказывал? Несколько секунд
Антон напряженно всматривался в иллюминатор - казалось, мерцание
отражается в его немигающих глазах.
- А! - сказал он потом. - Воду откачали, и на воздухе все
прижалось к стенкам. Барабан больше окошка, и стенок не видно.
- Соображаешь, - одобрил Симагин, но Антошка пригорюнился -
отвернулся и стал меланхолически чертить на окне узоры. Симагин
подождал-подождал, а потом спросил осторожно:
- Эй! Чего приуныл?
- Да ну! - ответил Антошка, дернув плечом.
- Это что еще за "да ну"?! - грозно спросил Симагин.
- Ведь сам же мог догадаться! А стал спрашивать.
- Это не беда, - Симагин ласково обнял Антона. - Пока был
маленький, привык. Скоро отвыкнешь. Если бы меня не оказалось, ты
бы спрашивать не стал и догадался сам. Важно не перестать думать,
если сразу ничего не приходит в голову. Понимаешь?
- Понимаю, - вздохнул тот. - Но хорош бы я был, если б к
бабушке побежал. Она бы сказала: какой глупый!
Когда Симагин очнулся во второй раз, подходила их очередь.
- Антон, - спросил Симагин, Стараясь говорить совсем
спокойно, хотя его колотило. - Хочешь сам сдать вещи?
- Хочу! - не веря счастью, выпалил Антон.
- Держи деньги. Помнишь, за кем мы?
- Аск! - взросло возмутился Антон. Симагин бросился к
телефону. Карамышев был дома.
- Доброе утро, Аристарх Львович, - сказал Симагин.
- Доброе утро, Андрей Андреевич, - сумрачно отозвался
Карамышев. Судя по голосу, он был в дурном расположении духа.
- Мы с вами остолопы, - весело сообщил Симагин.
- Отрадно слышать, - ответил Карамышев. - Признаться, я тоже
с утра за столом и тоже пришел к аналогичному выводу.
- Да я не за столом, я в химчистку стою... Знаете, что? В
латентных точках мы напоремся на экстрасенсорную дребедень.
Лечение руками. Ясновидение, телекинез. И, может, еще что
похлеще. Все качественно иные состояния организма, которые в
истории фигурируют как чудеса. А возможно, и такие, которых еще
никто не наблюдал или не описал. Если эта чертовщина вообще
существует, то только здесь. На резонансе. А знаете, что будет,
если мы это ухватим?
Карамышев молчал. В трубке слышалось его напрягшееся, сразу
охрипшее дыхание. Он молчал долго.
- Господи, - вдруг сказал он.
- Будет новый мир, - сказал Симагин. - Совсем новый.
- Но метод! - отчаянно, словно его вдруг стали резать,
закричал математик. - Метод поиска! Симагин засмеялся.
- Не нужен никакой метод. Я же говорю - качественно иные
состояния. У них и спектр качественно иной. То ли частоты другие,
то ли темп... Там же не текущее состояние регистрируется, а, так
сказать, предпочтительная будущая возможность. Мы этот спектр
просто не ловим, хотя он обязательно должен быть, в каждой точке
- свое, специфическое ожидание... Но на нашей спектрограмме здесь
просто дырки. Понимаете? А у нас сплошная линия. Это электронное
эхо. Сигнал прерывается и тут же возникает в иной позиции. Луч
исправно заполняет пробел, а мы дурью маемся. Нужен какой-то
фильтр на катодах, что ли... Если снять эхо, дырки будут видны с
ходу, прямо на экране. Приходите завтра в институт на часок
пораньше, если можете.
Карамышев опять долго молчал.
- В химчистку, значит, - пробормотал он хрипло.
- Да, очередюга, знаете... И вот еще. Если вам не трудно,
предупредите еще Володю, у меня больше двушек нет. Пусть он
придет тоже, он же по электронике у нас...
- Я позвоню ему, - пообещал Карамышев. - И, разумеется,
приду сам. Поздравляю вас, Андрей Андреевич. Это... До завтра, -
он резко повесил трубку.
Ну, вот, думал Симагин, несясь к химчистке. Ну, вот. До
завтра. Вокруг все сияло. В золотом мареве рисовались странные
видения - чистые, утопающие в зелени города, небесно-голубая вода
причудливых бассейнов и каналов, стрелы мостов, светлых и
невесомых, как облака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29