— Застынешь, если просидишь весь день на холодном кирпиче, — ворчливо сказала профессор МакГонаголл.
— Весь день? Вы что, не стали праздновать? По дороге сюда я видел по меньшей мере десяток пиршеств.
Профессор МакГонаголл сердито фыркнула.
— О, разумеется, все празднуют, — бросила она недовольно. — Казалось бы, можно ожидать большей осторожности, но нет — даже муглы заметили, что что-то происходит. Это было у них в новостях. — Она кивнула головой в сторону темных окон гостиной дома Дурслеев. — Я слышала. Стаи сов, метеоритный дождь… А что вы хотели, они же не полные идиоты. Они не могли не заметить. Метеоритный дождь в Кенте! Голову даю на отсечение, это работа Дедала Диггла. Такой сумасброд!
— Вы не должны сердиться, — мягко укорил Думбльдор. — За последние одиннадцать лет нам редко приходилось радоваться.
— Я знаю, — раздраженно сказала профессор МакГонаголл. — Но это еще не значит, что нужно сходить с ума. Все попросту потеряли бдительность! Подумать только, разгуливать среди бела дня по улицам, даже не потрудившись одеться как муглы! Ведь пойдут слухи!
Она бросила пронзительный взгляд на Думбльдора, словно ожидая возражений, но он ничего не сказал, и тогда она продолжила:
— Лучше не придумаешь — в тот самый день, когда Сами-Знаете-Кто наконец-то сгинул, муглы узнают о нашем существовании. Полагаю, он и правда сгинул, как вы считаете, Думбльдор?
— Очень на то похоже, — ответил Думбльдор. — Нам есть за что быть благодарными. Хотите лимонный леденец?
— Что?
— Лимонный леденец. Это такая мугловая конфетка, мне они очень нравятся.
— Нет, спасибо, — изрекла профессор МакГонаголл неодобрительно, как бы показывая, что сейчас не время для лимонных леденцов. — Как я уже сказала, несмотря на то, что Сами-Знаете-Кто сгинул…
— Моя дорогая профессор, я уверен, что такая разумная дама как вы может себе позволить называть его по имени. Вся эта чушь, «Сами-Знаете-Кто»… Одиннадцать лет я пытаюсь заставить людей называть его настоящим именем: Вольдеморт.
Профессор МакГонаголл вздрогнула, но Думбльдор, который в это время отлеплял от леденца обертку, ничего не заметил.
— Все только сильнее запутывается, когда мы называем его «Сами-Знаете-Кто». Я не вижу никаких причин, почему бы мы не могли произносить имя Вольдеморта.
— Понимаю, — профессор МакГонаголл одновременно и ужасалась, и восхищалась смелостью Думбльдора, — но вы отличаетесь от остальных. Всем известно, что вы единственный, кого Сами-Знаете… ну хорошо, Вольдеморт, боится.
— Вы мне льстите, — спокойно сказал Думбльдор, — у Вольдеморта есть такие возможности, которых у меня никогда не будет.
— Только потому, что вы слишком — ммм — благородны, чтобы ими воспользоваться.
— Как хорошо, что сейчас темно. Я не краснел так с тех пор, как услышал от мадам Помфри, что ей нравятся мои новые пинетки.
Профессор МакГонаголл бросила на Думбльдора острый взгляд:
— Совы — ничто по сравнению со слухами, которые носятся в воздухе. Вы знаете, что все говорят? О том, почему он сгинул? О том, что его в конце концов остановило?
Было заметно, что профессор МакГонаголл наконец подошла к теме, которая волнует ее больше всего и которая была истинной причиной того, что она весь день просидела на холодной каменной ограде — ни в виде кошки, ни в виде женщины, она еще ни разу не смотрела на Думбльдора более пристально. Было ясно, что, независимо от того, что говорят «все», сама она не собирается верить этому прежде, чем получит подтверждение от Думбльдора. Думбльдор, между тем, молча разворачивал следующий леденец.
— Говорят, — настойчиво продолжала профессор МакГонаголл, — что прошлой ночью Вольдеморт объявился в Лощине Годрика. Он пришел за Поттерами. По слухам, Лили и Джеймс Поттер — они — они — погибли.
Думбльдор кивнул головой. Профессор МакГонаголл охнула.
— Лили и Джеймс… не могу поверить… я не хотела этому верить… О, Альбус…
Думбльдор протянул руку и похлопал ее по плечу.
— Я понимаю… понимаю… — сдавленно произнес он.
Профессор МакГонаголл продолжала говорить, но голос ее дрожал:
— Это еще не все. Говорят, он пытался убить сына Поттеров, Гарри. Но не смог. Не смог убить маленького мальчика. Никто не знает, как и почему, но говорят, что, когда Вольдеморт не смог убить Гарри, его чары каким-то образом рассеялись — и поэтому он сгинул.
Думбльдор мрачно кивнул.
— Это… правда? — дрогнувшим голосом выговорила профессор МакГонаголл. — После всего, что он сделал… после того, как он стольких убил… не смог убить маленького ребенка? Это просто невозможно… чтобы его чары разрушило именно это. Но как, во имя неба, Гарри удалось выжить?
— Нам остается только гадать, — отозвался Думбльдор, — мы этого никогда не узнаем.
Профессор МакГонаголл достала кружевной платочек и принялась промокать глаза под очками. Думбльдор громко всхлипнул, вытащил из кармана золотые часы и посмотрел на них. Это были очень странные часы. На них было двенадцать стрелок и никаких цифр; вместо цифр по кругу двигались маленькие изображения планет. Тем не менее, Думбльдор, видимо, хорошо разбирался в своих часах, потому что вскоре убрал их в карман и промолвил:
— Огрид запаздывает. Между прочим, это он сказал вам, что я буду здесь?
— Да, — ответила профессор МакГонаголл, — и, думаю, вы вряд ли признаетесь, почему именно здесь?
— Я пришел, чтобы отдать Гарри его дяде и тете. Это единственные родственники, которые у него остались.
— Но это ведь не те… Это не могут быть те люди, которые живут в этом доме? — вскричала профессор МакГонаголл, вскакивая на ноги и указывая на № 4. — Думбльдор… вы не можете. Я наблюдала за ними весь день. Невозможно найти людей, которые были бы меньше похожи на нас. И еще этот их сын!.. Я видела, как он пинал мать ногами, требуя конфет, всю дорогу, пока они шли по улице. Чтобы Гарри Поттер жил с ними!
— Здесь ему будет лучше всего, — отрезал Думбльдор. — Его дядя и тетя смогут объяснить ему все позднее, когда он немного подрастет. Я написал им письмо.
— Письмо? — слабым голосом переспросила профессор МакГонаголл, снова опускаясь на ограду. — Вы что, Думбльдор, думаете, что это можно объяснить в письме? Эти люди никогда не поймут его! Он будет знаменитым — легендой — я не удивлюсь, если в будущем сегодняшний день назовут Днем Гарри Поттера — о нем напишут книги — его имя будет знать каждый ребенок!
— Совершенно верно, — Думбльдор серьезно поглядел поверх очков. — И этого достаточно, чтобы вскружить голову любому. Стать знаменитым раньше, чем научишься ходить и говорить! Знаменитым из-за чего-то, чего сам не можешь вспомнить! Разве вы не понимаете, насколько ему же самому будет лучше, если он вырастет в стороне от подобной шумихи и узнает правду тогда, когда будет в состоянии сам во всем разобраться?
Профессор МакГонаголл хотела было что-то возразить, но передумала. Помолчав, она сказала:
— Да-да, конечно, вы правы, Думбльдор. Но как мальчик попадет сюда?
Она подозрительно оглядела его мантию, как будто угадывая под ней очертания детского тела.
— Его привезет Огрид.
— Вы думаете, это — разумно — доверять Огриду такие важные вещи?
— Я бы доверил Огриду свою жизнь, — сказал Думбльдор.
— Я не говорю, что у него нет сердца, — неохотно объяснила профессор МакГонаголл, — но вы не можете закрывать глаза на то, что он очень неосторожен. Он всегда стремился… А это еще что такое?
Низкий рокочущий звук нарушил тишину улицы. Пока Думбльдор и профессор МакГонаголл озирались по сторонам, ожидая увидеть свет фар, звук становился все громче и громче; вскоре он стал настоящим ревом, тогда они посмотрели вверх — и тут прямо с неба на дорогу свалился огромный мотоцикл.
Мотоцикл был огромен, но казался крошечным по сравнению со своим седоком. Седок этот был примерно раза в два выше и по крайней мере в пять раз толще обычного человека. Он выглядел как-то заведомо больше допустимого и казался диким — длинные лохмы кустистых черных волос и косматая борода почти полностью закрывали лицо, ладони были размером с крышку мусорного бака, а ноги в кожаных сапогах напоминали дельфинят-переростков. В громадных мускулистых руках он держал нечто, завернутое в одеяла.
— Огрид, — с облегчением выдохнул Думбльдор. — Наконец-то. А где ты взял мотоцикл?
— Одолжил, профессор Думбльдор, сэр, — ответил гигант, осторожно слезая с мотоцикла. — Юный Сириус Блэк дал его мне, сэр.
— По дороге никаких проблем?
— Нет, сэр. Дом почти полностью разрушен, но мальца удалось вытащить до того, как муглы стали сновать туда-сюда. Полный порядок! Он уснул над Бристолем.
Думбльдор и профессор МакГонаголл склонились над свертком. Внутри, еле видимый, крепко спал младенец. Под копной угольно-черных волос, на лбу, был заметен шрам необычной формы, напоминавший зигзаг молнии.
— Это сюда… — прошептала профессор МакГонаголл.
— Да, — отозвался Думбльдор. — Этот шрам останется у него на всю жизнь.
— А нельзя что-нибудь с этим сделать, Думбльдор?
— Даже если бы и было можно, я бы не стал. Шрамы могут оказаться полезными. У меня, например, есть шрам над левым коленом, так он в виде схемы лондонской подземки. Что ж, давай его сюда, Огрид, надо завершить дело.
Думбльдор взял Гарри на руки и повернулся к дому Дурслеев.
— А можно… Можно попрощаться с ним, сэр? — попросил Огрид. Он склонил большую лохматую голову над Гарри и поцеловал его очень, должно быть, колючим, пахнущим виски, поцелуем. Потом, неожиданно, Огрид завыл как раненный пес.
— Шшшш! — зашипела профессор МакГонаголл. — Разбудишь муглов!
— И-и-извиняюсь, — зарыдал Огрид, вынимая гигантский перепачканный носовой платок и пряча в нем свою физиономию. — Я не могу-у-у! Лили с Джеймсом померли… Малыша Гарри отправляют к муглам…
— Конечно, конечно, это очень грустно, но только возьми себя в руки, Огрид, не то нас заметят, — зашептала профессор МакГонаголл, ободряюще похлопывая Огрида по руке, в то время как Думбльдор перешагнул через низенькую садовую ограду и направился к входной двери. Он аккуратно положил Гарри на порог, вытащил из кармана мантии письмо, просунул его между одеялами и вернулся к своим спутникам. Целую минуту они молча глядели на крошечный сверток; плечи Огрида сотрясались от рыданий, профессор МакГонаголл отчаянно моргала, а мерцающий свет, обычно струившийся из глаз Думбльдора, казалось, потух.
— Что ж, дело сделано, — наконец сказал Думбльдор. — Оставаться больше незачем. Лучше пойдем и присоединимся к празднику.
— Ага, — у Огрида был сильно заплаканный голос. — Мне еще надо оттащить Сириусу колымагу. Д'сданья, профессор МакГонаголл — профессор Думбльдор, сэр.
Утирая ручьи слез кожаным рукавом, Огрид перебросил ногу через сидение и пинком завел двигатель; с ревом мотоцикл взвился в воздух и скрылся в ночи.
— Надеюсь, скоро увидимся, профессор МакГонаголл, — поклонился Думбльдор. Профессор МакГонаголл в ответ высморкалась в платочек.
Думбльдор развернулся и пошел прочь по улице. На углу он остановился и вытащил серебряную Выключалку. Он щелкнул всего один раз, и двенадцать световых шаров мгновенно вкатились в колбы уличных фонарей, так что Бирючиновая аллея засияла оранжевым светом, и он смог увидеть полосатую кошку, скользнувшую за угол на другом конце улицы. На пороге дома № 4 еле-еле виднелся маленький сверток.
— Удачи тебе, Гарри, — пробормотал Думбльдор, развернулся на каблуках — мантия просвистела в воздухе — и исчез.
Легкий ветерок пошевелил аккуратно подстриженные кустики Бирючиновой аллеи, молчаливой и опрятной под чернильными небесами. В любом другом месте, но только не здесь можно было ожидать загадочных и удивительных событий. Гарри Поттер повернулся в одеяле, но не проснулся. Маленькой ладошкой он сжимал письмо, лежавшее рядом, и спал крепко, не зная, что он особенный; не подозревая, что он знаменитый; не ведая, что через несколько часов ему предстоит проснуться под вопли миссис Дурслей, которая выйдет на крыльцо с молочными бутылками; не имея ни малейшего представления о том, что следующие несколько недель его непрерывно будет пихать и щипать двоюродный братец Дудли… Он не знал, что в это самое время люди, собравшиеся по всей стране на тайные празднества, поднимают бокалы и произносят приглушенными голосами: «За Гарри Поттера — мальчика, который остался жив!»

Глава 2
Исчезнувшее стекло

Почти десять лет минуло с тех пор, как супруги Дурслей проснулись рано утром и нашли на крыльце собственного дома собственного племянника, а Бирючиновая аллея совершенно не изменилась. Солнце, встав утром, освещало все тот же аккуратный садик, зажигало бронзовым светом табличку с номером четыре на входной двери дурслеевского дома, прокрадывалось в гостиную, нимало не переменившуюся с тех пор, как мистер Дурслей смотрел по телевизору судьбоносную программу новостей о совах. Одни лишь фотографии на каминной полке позволяли понять, как много воды утекло. Десять лет назад здесь стояли десятки снимков подобия большого розового надувного мячика в разноцветных чепчиках — но Дудли Дурслей уже не был младенцем, и теперь с фотографий глядел упитанный светлоголовый мальчик, впервые севший на велосипед, катающийся на карусели, играющий на компьютере с папой, обнимаемый и целуемый мамой. В комнате не было никаких признаков присутствия в семье еще одного ребенка.
И все же Гарри Поттер по-прежнему жил здесь. В настоящий момент он спал, но спать ему оставалось недолго. Тетя Петуния уже встала, и это ее голос стал для Гарри первым звуком наступающего дня:
— Вставай! Вставай! Быстро!
Гарри так и подскочил в постели. Тетя забарабанила в дверь.
— Вставай! — визжала она. Гарри услышал, как она прошла в кухню и брякнула сковородкой об плиту. Он перекатился на спину и попробовал вспомнить сон, который только что видел. Хороший сон. Во сне он летал на мотоцикле. Кажется, однажды ему уже снилось нечто подобное.
Тетя снова оказалась за дверью.
— Ну что, уже встал? — грозно прокричала она.
— Почти что, — ответил Гарри.
— Пошевеливайся, мне надо, чтобы ты приглядел за беконом. И смотри, чтобы он не пригорел — в день рождения Дудли все должно быть идеально.
Гарри промычал нечто нечленораздельное.
— Что ты сказал? — резким голосом переспросила тетя Петуния из-за двери.
— Ничего, ничего.
У Дудли день рождения — как это он забыл? Гарри сонно вывалился из постели и принялся искать носки. Они оказались под кроватью и, выгнав паука, Гарри надел их. Он не боялся пауков, он давно привык к ним — в буфете под лестницей было полно пауков, а именно там Гарри спал.
Одевшись, он пошел через холл на кухню. Стол почти полностью скрывался под коробками и свертками. Судя по всему, Дудли, как и хотел, получил в подарок новый компьютер, не говоря уже о втором телевизоре и гоночном велосипеде. Зачем Дудли гоночный велосипед, оставалось загадкой для Гарри, ведь Дудли был страшно толстый и ненавидел спорт — кроме, разве что, борьбы, если речь шла о том, чтобы вмазать кому-нибудь. Любимой боксерской грушей Дудли избрал Гарри, правда, чтобы использовать, последнего надо было сначала поймать. Ни за что не скажешь по внешнему виду, но Гарри очень быстро бегал.
Непонятно почему — возможно, это было как-то связано с жизнью в темном буфете — Гарри всегда был слишком маленьким и тощеньким для своего возраста. А выглядел еще меньше и худее, из-за того, что ему приходилось донашивать за Дудли старую одежду, а Дудли раза в четыре превосходил Гарри по всем параметрам. У Гарри было худое лицо, торчащие коленки, черные волосы и яркие зеленые глаза. Он носил круглые очки, перемотанные посередине толстым слоем изоленты — оправа часто ломалась, потому что Дудли все время норовил врезать Гарри по носу. Единственное, что нравилось Гарри в собственной внешности, так это очень тонкий шрам на лбу в форме зигзага молнии. Этот шрам был у него с тех пор, как он себя помнил, и первый вопрос, который он задал тете Петунии, касался этого шрама, откуда тот взялся.
— Это из-за той аварии, в которой погибли твои родители, — ответила тетя Петуния, — и не задавай лишних вопросов.
«Не задавай лишних вопросов» — главное правило размеренной жизни дома Дурслеев.
1 2 3 4 5