! Когда я прекращу
кидаться на баб, всегда ведь хвастал - половой акт не повод, а
поводок".
- И стали они писать друг другу. В день по письму. Вскоре
в их жизнь ворвалось время, они поступили в разные институты,
так и не увидев друг друга ни разу. Учиться стали на
программистов и посылали в день друг другу по десять, а то и по
20 электронных писем.
"Нет, я в таких условиях физически думать не могу. Звать
ее, видимо, Маргарита, все она помнит, трахается, как профи,
сейчас нужно быстро решить, кто и зачем меня через нее кидает".
- И однажды электронные письма начали сталкиваться. Они
сталкивались, так как шли в одно и то же время и в лоб друг
другу. Послания сталкивались и разлетались. Мальчиш и
Дюймовочка сразу поняли, что дело в сети, и послали друг другу
по факсу, которые по трагической случайности столкнулись, как и
электронные письма.
"Ладно, а если все случайно, действительно баба
взбрендила, ну с таким темпераментом муж, может, и не вояка.
Просто полежать с нормальным мужиком захотела и надумала все,
фантазия, вижу, что надо".
- Тогда они решили позвонить друг другу, но разговор им
дали в одну секунду, и у обоих оказалось занято. Тогда они
купили билеты на самолет и полетели друг к другу, но в
самолетах же окошечки ма-а-аленькие, они пролетая рядом не
заметили друг друга.
- Они же в соседних городах жили, - почти машинально
подметил я неточность.
- Глупенький, жили в соседних, а учились в разных краях
страны, родинка то у нас ого-го, гляди, какая большая.
- Большая, но дурная, - ответил я, сплевывая и засовывая
руку в амбразуру декольте. "Так и думать будет легче", - решил
я, разминая ее грудную мышцу.
- Так вот, соседи сказали Дюймовочке, что Мальчиш уехала
куда-то, а одногруппники Дюймовочки вообще учудили, сообщили с
видом людей, познавших радость бытия, что он сорвался и не
иначе, как к женщине. Да и на обратном пути иллюминаторы в
самолете были маленькие и запотелые, и опять они не увидели
друг друга... Да ну тебя, ты меня не слушаешь!
- Ну расскажи, расскажи, мне интересно, чем кончится, -
притворно законючил я. Мне нужно было время, чтобы
сосредоточиться, ох, как нужно!
- Нет, сказка вьется, если ее хотят слушать, а когда
перестают хотеть, сказка заканчивается, и закончить ее можно на
любом месте, хоть на том, что Илья Муромец тридцать лет
пролежал без дела. Никакого Соловья-Разбойника не порешил, а
просто показал великолепный результат, достойный "Книги
рекордов Гиннеса". Тридцать лет без движения, на печи, здоровый
мужик, все вы мужики такие, лишь бы на печи лежать. Убери от
меня руки, не трогай меня, я сказала, прекрати меня сейчас же
лапать!!!
10. Собачье сердце
Отработанным движением я заломал ей руку и наклонив
буковкой ге, затребовал, как некогда в детстве: "Моли о
пощаде!"
- Прекрати сейчас же, дурачок! Прекрати, я тебе не
игрушка, хотя постой, подожди, я серьезно, - заявила она, -
Дай дело скажу. Мне кажется, мы не случайно в этот подъезд
зашли. У меня такое чувство, что я была уже здесь. На втором
этаже.
- Неужели? - продолжая удерживать Анну в наклонном
положении, не поверил я.
- Давай проверим. Поднимемся на один этаж, вторая
квартира справа. Вдруг меня там узнают?
- Пытка - не попытка, - согласился я, отпуская руку.
- Какой ты еще мальчишка, - шепнула Анна и поцеловала
меня в нос.
Мы поднялись на второй этаж и позвонили в квартиру, на
которую показала Анна. Никто не отвечал. Мы позвонили еще раз.
Наконец, за дверью послышалось шмыгание тапочек по паркету и
заспанный голос спросил:
- Кто?
- Это я, - не очень уверенно отозвалась Анна.
К моему удивлению, дверь немедленно отворилась, и перед
нами появился опрятного вида старичок в шелковом халате. На
носу у него прочно сидело старомодное пенсне.
- А, это вы, Зиночка, заходите, - просифонил он
надтреснутым голосом.
Анна в недоумении посмотрела на меня, словно ища
поддержки: кажется, она и сама не ожидала, что ее здесь назовут
Зиночкой.
- Извините, что в неурочный час, мы промокли совсем на
улице, решили зайти на минутку, - сказала она, втаскивая меня
в прихожую.
- Сейчас я вас чайком напою с брусничным вареньем.
Старикашка провел нас в комнату, а сам отправился на
кухню, напевая вполголоса "Гренада, Гренада, Гренада моя..." В
ожидании чая мы принялись разглядывать обстановку: добротная
мебель 50-х годов, кучи каких-то кубков, грамот, медалек...
Складывалось впечатление, что хозяин квартиры если не олимпиец,
то вполне заслуженный спортсмен.
- Удивлены? Я врач, доктор, профессор Преображенский, а
все эти кубки от моей бывшей жены, светлая ей память, -
выдавил старичок, появляясь с чашками, и неожиданно добавил, -
будь она трижды проклята!
- А что, ваша жена... вас покинула? - поинтересовался я,
не сильно, впрочем, скорбя.
- Такая помрет, дождетесь, она морж, в реке всю зиму
плавает, в марафонах молодых парней делает. Кинула она меня,
стар стал, не нужен никому... Вы садитесь, я уже все
приготовил, наливочку будете, или водочки?
- Водочки, - разом выдохнули мы.
- Вас как величать? - спросил у меня старичок.
- Михаил. Михаил Степанович.
- Очень приятно. Ну и что вы обо всем этом думаете?
- О чем, соб-сно? - переспросил я.
- О том, что сотворили со страной эти демократы, чтоб им
пусто было! Я при социализьме был врачом, ко мне даже первый
секретарь обкома партии возил детей лечиться, а сейчас в
больнице развал, больные должны сами лекарства приносить,
ужа-а-ассс! Нет, новая власть не для меня. Не скажу, что я
обожал коммунистов, но тут полнейший беспредел. И я думал, ну
наворуются и надоест, так ведь нет, они старых "новых" сгоняют,
новые "новые" вваливаются и опять воровать, воровать и
воровать, канальи!
Мы с Анной переглянулись, типа, "спорить бесполезно". Дед,
не делая паузы, продолжал:
- И главное, не видно конца и края, потому что ни
революции, ни мало-мальской гражданской войны не будет! Это я
вам как врач заявляю.
- Почему не будет? Будет..., - пробормотал я, решив
затеять все-таки спор, чтобы не уснуть прямо за столом от
усталости.
- Налейте себе и за дамой поухаживайте, феминизьм у нас
еще вроде до таких широт не шагнул. Так вот, вы спросите,
почему "как врач"? Отвечаю: я установил полную зависимость
между размером женской груди и гибелью империй. Вы наверняка
знаете о том, что когда рождается больше мальчиков, чем
девочек, то быть войне? Знаете? Не притворяйтесь, ведь знаете!
- Знаю, - сказала Анна.
- Вот видите, Мишенька, Зиночка знает! - победоносно
воскликнул Преображенский, - Так вот, когда в моде полногрудые
женщины - символ материнства - быть войне. Вспомните
секс-символы, так их сейчас кличут, 20-40-х годов, это же
женщины с грудью шире плеч. А вот когда в моде плоскогрудые
доски, быть развалу империи. Посмотрите на этих телевизионных
вертихвосток, их же от мужчины в одежде не отличить.
- А Венера, эта, Милосская, она что, символ гибели
Римской империи? - абсолютно заплутав в своих размышлениях,
помноженных на идиотизм сумашедшего доктора, пробурчал я.
- Причем тут Рим? Где Рим и где Милосс. Впрочем, как
угодно... Вы в Париже, батенька, были? В Лувре не бывали,
часом? А мне довелось! У нее груди нет как таковой! Сравните ее
с бюстом Инессы Арманд, или Мерилин Монро времен холодной
войны! - разошелся не на шутку профессор.
- Вы, наверное, сексопатолог, - я скуки ради предпринял
отчаянную попытку угадать специальность профессора.
- Что вы, Мишечка! Я педиатр, детишек врачую, Айболит
недорезаный. А вообще в детстве мечтал быть гинекологом. Но
потом подумал, видеть все ваши женские прелести каждый день, -
сказал дедок и кивнул на Анну-Маргариту-Зиночку, - так ведь и
в импотенты не долго попасть, а вот прожив жизнь, я так и не
нашел той одной единственной, так что иной раз жалею, хоть бы
насмотрелся, - мечтательно произнес старик.
- А как вы мою грудь оцениваете? - странным образом
заинтересовалась Анна.
Я поневоле задумался над природой женского организма:
почему я уже едва сижу, а эта свеженькая, как после курорта,
еще и щебечет со старичком, будто ей он интересен безумно.
- Эх, без детального, кропотливого анализа, да еще при
вашем кавалере, простите покорнейше, не могу!
- А давайте выйдем, у вас же тут хоромы, как бы не
заблудиться, - предложила Анна.
- Отчего же, давайте, - резво согласился Айболит, - ваш
муж не против будет?
- Не против, не против, - засобиралась Анна.
Я к тому моменту настолько осовел, что был не против
всего, против чего можно было бы быть против.
Старик и Анна вышли, шушукаясь, плотно притворив за собой
дверь. Я посидел минут десять в тягучем раздумьи о корреляции
женских грудей с международной напряженностью, меланхолично
похлебывая водку и запивая ее чаем. Потом мне все враз
осточертело, я рывком встал и открыл настежь дверь. Прошел из
одной комнаты в другую, затем в третью (удивительно, сколько
комнат у этого "недорезаного Айболита", не иначе, Бармалея из
коммунальной квартиры выселил на 101-й километр), заглянул в
ванную, туалет, кухню, кладовку... Везде стояла звенящая
тишина.
"Странно, - подумал я, - Ох, как странно..." Внезапно на
меня навалился страх. Я почувствовал себя жутко одиноким и
незащищенным. Один, в пустой квартире... Это было глупо, но мне
было страшно, как в детстве, когда кажется, что в темном углу
таится серый волк. Звать на помощь... Я попытался закричать, но
голосовые связки в последний момент тоже струсили, и из горла
вырвался лишь слабый звук, будто ягненок жалобно проблеял:
"ме-е-е..."
Неожиданно прямо передо мной в стене открылась потайная
дверь и из нее вышел в коридор профессор в зеленом
хирургическом халате и в резиновых перчатках. Вид у него теперь
был очень деловой и важный. Глаза его играли тусклым оловянным
блеском. При виде его я обрадовался, что не одинок в этом
кошмарном месте.
- Ну что, готовы? - энергично спросил он меня. -
Заходите, будете мне ассистировать.
Я послушно зашел в его лабораторию и увидел при ярком
свете огромной лампы под потолком металлический стол посреди
комнаты. На столе лежала, привязанная ремнями, обнаженная Анна.
Рот ее был заклеен широким пластырем. Кажется, она плакала: ее
глаза были красными и влажными, - но я не почувствовал к ней
жалости, скорее, пренебрежительное отвращение, впрочем, не
очень сильное.
- Обожаю послушных людей, - потрепал меня по щеке
профессор. - Как вы себя чувствуете?
- Уже хорошо, - приободрился я.
- Блаженны нищие духом! - возгласил профессор. - Все
наши болезни, физические и душевные - от стрессов, а стрессы,
как известно... от чего?
- От переживаний, - с готовностью подсказал я.
- Молодчинка! - потрепал профессор мои вихры. -
Американцы это давно уже поняли, поэтому они и не болеют. У
меня вот двоюродная сестра в Балтиморе: у нее муж совсем
состарился, дряхлый такой старикашка стал (он ее на тринадцать
лет старше), ворчал целый день, все жаловался не по делу. Так
она его в дом престарелых сдала, и ей спокойней, и ему там
среди подобных веселее. А сама попугайчика завела, назвала
Джорджем, как мужа. И очень прекрасно себя чувствует. Приходит
домой: "Honey, I'm home!" - а Жоржик ей в ответ: "Hello,
sweet-heart!" Главное не горевать, не переживать и не
убиваться, тогда жить будете долго и припеваюче, верьте мне, я
старше, а значит мудрей.
- Чем я могу помочь вам? - с готовностью спросил я,
проникаясь все большей любовью к этому доброму и мудрому
человеку.
- Видите ли, - доверительно сказал он, - я всегда был
гуманистом, но в наш жестокий демократический век невозможно
оставаться простофилей, как при коммунизме. Как это ни
прескорбно, человеческая жизнь потеряла свою абсолютную
ценность, а взамен приобрела цену, сопоставимую с ценой
продуктов питания или средств передвижения. Поэтому и убийств
сейчас так много. Людей, знаете ли, стали убивать из-за
квартир, из-за машин, из-за турпутевки... А что делать?
Сопротивляться нашему жестокому времени? И бесполезно, и вредно
для организма. Но я открыл способ, как сохранить человеку
жизнь, утилизировав его тело. Хотите знать?
- Конечно, мне ли не хотеть, - робко ответил я.
- Вы знаете, почему обесценилась человеческая жизнь?
Потому что человека нельзя продать! Те народы, у которых есть
рабство, очень даже ценят людей. Они знают людям цену. А у нас,
у русских? "Грош тебе цена!" - вот наше с вами расхожее
выражение. А тем временем, собак на рынке покупают по безумно
дорогим ценам. Улавливаете?
- Готов признаться, что не улавливаю, - сознался я.
- Ну вот посмотрите на эту женщину, - кивнул он на Анну.
- Какой с нее прок, кроме удовлетворения низменных
потребностей? Работать она вряд ли умеет, домашним хозяйством
наверняка заниматься не хочет, а внимания к себе требует как
царствующая особа, не иначе. А вот представьте, не лучше ли
было ей самой и окружающим, если бы она была, скажем, гончей
борзой? Да и ей самой это бы наверняка больше нравилось:
погоня, азарт, ощущение скорой добычи... Что может сравниться с
этим в ее настоящей жизни? Серые семейные будни? Пьяные
дискотеки? Охота за обновками по магазинам? Теперь понимаете?
- Не до конца, - вздохнул я.
- Ладно, не буду вас мучить философией, - пожалел меня
профессор. - Я изобрел способ, как превращать людей в собак. С
последующей продажей в надежные руки: мне все же не безразлична
судьба моих пациентов. Технические детали вам знать не
обязательно, но суть заключается в воздействии на подгрудную
железу. Вы готовы мне помогать?
- Конечно, док, - с радостью ответил я.
- Тогда подайте мне шприц - он как раз прокипятился и
остыл, пока я развлекал вас разговорами.
Я подал профессору шприц из железного корытца, и он втянул
в него жидкость из небольшой баночки.
- Маленький обезболивающий укольчик, - он вонзил шприц в
левую грудь Анны - она только слабо дернулась. - Теперь
возьмите со столика скальпель и подайте мне, - сказал
профессор. - Нет, не этот, тот, что побольше.
Я взял со стола скальпель: отблеск его зеркального лезвия
резанул мне по глазам, и тут вдруг произошло неожиданное... Я
остро почувствовал, как кровь ударила мне в голову, и у меня
зачесались руки. И вновь, как в коридоре, я ощутил
безысходность, но теперь это чувство толкало меня на действия,
заставляя искать выход из тупика.
- Давайте, давайте, - поторопил меня профессор.
- На! - резко обернувшись, я отрывистым движением руки
воткнул скальпель в печень профессора. (Где у человека
подгрудная железа, я не знаю, но где почки и печень я знал еще
с детского сада - там такая шутка была: "Удар по почкам
заменяет кружку морса!").
- Маму зачем? - удивился профессор бессмысленной фразой,
недоуменно разглядывая торчащую из халата ручку скальпеля.
Он сразу и теперь уже бесповоротно стал жалким скорбным
стариком, каким и был, когда открыл нам дверь. Из-под его
штанины закапали на ботинки крупные капли крови. Мне стало его
даже немного жаль, и я сказал:
- Козлина ты профессорская, дозу надо было правильно
рассчитывать!
Он упал. Похоже, он был теперь совсем не жилец, и я
потерял к нему всякий интерес. Взяв другой скальпель, я
перерезал ремни и освободил Анну.
- Какой же ты гад! - закричала она, разлепив себе рот.
- Конечно, гад, - согласился я, - он же мне в чай
какой-то гадости подсыпал. Хорошо, водка частично
нейтрализовала... Я из-за тебя сегодня знаешь, сколько трупов
наделал? По всем законам за такие подвиги "вышак" полагается! У
тебя дружки - один другого краше. Этот, похоже, жену свою уже
в виде Шарика загнал.
- Нет, что ты! Он мне ее фото показал, перед тем как. Она
метанием молота занималась, из нее такой волкодав вышел бы, что
остались бы от профессора рожки да ножки.
- Рожки, это ты славно подметила, а зачем ты ему сиськи
свои подсовывала, ведь не он же тебя сюда тащил, а ты его?
- А веришь ли, у меня как начали чай пить, всплыла из
памяти картинка, что меня здесь кто-то хватал за грудь.
- Ну, этот кто-то наверно сейчас хвостиком виляет, -
попытался пошутить я.
- Возможно, - с хрипотцой в голосе произнесла Анна К.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
кидаться на баб, всегда ведь хвастал - половой акт не повод, а
поводок".
- И стали они писать друг другу. В день по письму. Вскоре
в их жизнь ворвалось время, они поступили в разные институты,
так и не увидев друг друга ни разу. Учиться стали на
программистов и посылали в день друг другу по десять, а то и по
20 электронных писем.
"Нет, я в таких условиях физически думать не могу. Звать
ее, видимо, Маргарита, все она помнит, трахается, как профи,
сейчас нужно быстро решить, кто и зачем меня через нее кидает".
- И однажды электронные письма начали сталкиваться. Они
сталкивались, так как шли в одно и то же время и в лоб друг
другу. Послания сталкивались и разлетались. Мальчиш и
Дюймовочка сразу поняли, что дело в сети, и послали друг другу
по факсу, которые по трагической случайности столкнулись, как и
электронные письма.
"Ладно, а если все случайно, действительно баба
взбрендила, ну с таким темпераментом муж, может, и не вояка.
Просто полежать с нормальным мужиком захотела и надумала все,
фантазия, вижу, что надо".
- Тогда они решили позвонить друг другу, но разговор им
дали в одну секунду, и у обоих оказалось занято. Тогда они
купили билеты на самолет и полетели друг к другу, но в
самолетах же окошечки ма-а-аленькие, они пролетая рядом не
заметили друг друга.
- Они же в соседних городах жили, - почти машинально
подметил я неточность.
- Глупенький, жили в соседних, а учились в разных краях
страны, родинка то у нас ого-го, гляди, какая большая.
- Большая, но дурная, - ответил я, сплевывая и засовывая
руку в амбразуру декольте. "Так и думать будет легче", - решил
я, разминая ее грудную мышцу.
- Так вот, соседи сказали Дюймовочке, что Мальчиш уехала
куда-то, а одногруппники Дюймовочки вообще учудили, сообщили с
видом людей, познавших радость бытия, что он сорвался и не
иначе, как к женщине. Да и на обратном пути иллюминаторы в
самолете были маленькие и запотелые, и опять они не увидели
друг друга... Да ну тебя, ты меня не слушаешь!
- Ну расскажи, расскажи, мне интересно, чем кончится, -
притворно законючил я. Мне нужно было время, чтобы
сосредоточиться, ох, как нужно!
- Нет, сказка вьется, если ее хотят слушать, а когда
перестают хотеть, сказка заканчивается, и закончить ее можно на
любом месте, хоть на том, что Илья Муромец тридцать лет
пролежал без дела. Никакого Соловья-Разбойника не порешил, а
просто показал великолепный результат, достойный "Книги
рекордов Гиннеса". Тридцать лет без движения, на печи, здоровый
мужик, все вы мужики такие, лишь бы на печи лежать. Убери от
меня руки, не трогай меня, я сказала, прекрати меня сейчас же
лапать!!!
10. Собачье сердце
Отработанным движением я заломал ей руку и наклонив
буковкой ге, затребовал, как некогда в детстве: "Моли о
пощаде!"
- Прекрати сейчас же, дурачок! Прекрати, я тебе не
игрушка, хотя постой, подожди, я серьезно, - заявила она, -
Дай дело скажу. Мне кажется, мы не случайно в этот подъезд
зашли. У меня такое чувство, что я была уже здесь. На втором
этаже.
- Неужели? - продолжая удерживать Анну в наклонном
положении, не поверил я.
- Давай проверим. Поднимемся на один этаж, вторая
квартира справа. Вдруг меня там узнают?
- Пытка - не попытка, - согласился я, отпуская руку.
- Какой ты еще мальчишка, - шепнула Анна и поцеловала
меня в нос.
Мы поднялись на второй этаж и позвонили в квартиру, на
которую показала Анна. Никто не отвечал. Мы позвонили еще раз.
Наконец, за дверью послышалось шмыгание тапочек по паркету и
заспанный голос спросил:
- Кто?
- Это я, - не очень уверенно отозвалась Анна.
К моему удивлению, дверь немедленно отворилась, и перед
нами появился опрятного вида старичок в шелковом халате. На
носу у него прочно сидело старомодное пенсне.
- А, это вы, Зиночка, заходите, - просифонил он
надтреснутым голосом.
Анна в недоумении посмотрела на меня, словно ища
поддержки: кажется, она и сама не ожидала, что ее здесь назовут
Зиночкой.
- Извините, что в неурочный час, мы промокли совсем на
улице, решили зайти на минутку, - сказала она, втаскивая меня
в прихожую.
- Сейчас я вас чайком напою с брусничным вареньем.
Старикашка провел нас в комнату, а сам отправился на
кухню, напевая вполголоса "Гренада, Гренада, Гренада моя..." В
ожидании чая мы принялись разглядывать обстановку: добротная
мебель 50-х годов, кучи каких-то кубков, грамот, медалек...
Складывалось впечатление, что хозяин квартиры если не олимпиец,
то вполне заслуженный спортсмен.
- Удивлены? Я врач, доктор, профессор Преображенский, а
все эти кубки от моей бывшей жены, светлая ей память, -
выдавил старичок, появляясь с чашками, и неожиданно добавил, -
будь она трижды проклята!
- А что, ваша жена... вас покинула? - поинтересовался я,
не сильно, впрочем, скорбя.
- Такая помрет, дождетесь, она морж, в реке всю зиму
плавает, в марафонах молодых парней делает. Кинула она меня,
стар стал, не нужен никому... Вы садитесь, я уже все
приготовил, наливочку будете, или водочки?
- Водочки, - разом выдохнули мы.
- Вас как величать? - спросил у меня старичок.
- Михаил. Михаил Степанович.
- Очень приятно. Ну и что вы обо всем этом думаете?
- О чем, соб-сно? - переспросил я.
- О том, что сотворили со страной эти демократы, чтоб им
пусто было! Я при социализьме был врачом, ко мне даже первый
секретарь обкома партии возил детей лечиться, а сейчас в
больнице развал, больные должны сами лекарства приносить,
ужа-а-ассс! Нет, новая власть не для меня. Не скажу, что я
обожал коммунистов, но тут полнейший беспредел. И я думал, ну
наворуются и надоест, так ведь нет, они старых "новых" сгоняют,
новые "новые" вваливаются и опять воровать, воровать и
воровать, канальи!
Мы с Анной переглянулись, типа, "спорить бесполезно". Дед,
не делая паузы, продолжал:
- И главное, не видно конца и края, потому что ни
революции, ни мало-мальской гражданской войны не будет! Это я
вам как врач заявляю.
- Почему не будет? Будет..., - пробормотал я, решив
затеять все-таки спор, чтобы не уснуть прямо за столом от
усталости.
- Налейте себе и за дамой поухаживайте, феминизьм у нас
еще вроде до таких широт не шагнул. Так вот, вы спросите,
почему "как врач"? Отвечаю: я установил полную зависимость
между размером женской груди и гибелью империй. Вы наверняка
знаете о том, что когда рождается больше мальчиков, чем
девочек, то быть войне? Знаете? Не притворяйтесь, ведь знаете!
- Знаю, - сказала Анна.
- Вот видите, Мишенька, Зиночка знает! - победоносно
воскликнул Преображенский, - Так вот, когда в моде полногрудые
женщины - символ материнства - быть войне. Вспомните
секс-символы, так их сейчас кличут, 20-40-х годов, это же
женщины с грудью шире плеч. А вот когда в моде плоскогрудые
доски, быть развалу империи. Посмотрите на этих телевизионных
вертихвосток, их же от мужчины в одежде не отличить.
- А Венера, эта, Милосская, она что, символ гибели
Римской империи? - абсолютно заплутав в своих размышлениях,
помноженных на идиотизм сумашедшего доктора, пробурчал я.
- Причем тут Рим? Где Рим и где Милосс. Впрочем, как
угодно... Вы в Париже, батенька, были? В Лувре не бывали,
часом? А мне довелось! У нее груди нет как таковой! Сравните ее
с бюстом Инессы Арманд, или Мерилин Монро времен холодной
войны! - разошелся не на шутку профессор.
- Вы, наверное, сексопатолог, - я скуки ради предпринял
отчаянную попытку угадать специальность профессора.
- Что вы, Мишечка! Я педиатр, детишек врачую, Айболит
недорезаный. А вообще в детстве мечтал быть гинекологом. Но
потом подумал, видеть все ваши женские прелести каждый день, -
сказал дедок и кивнул на Анну-Маргариту-Зиночку, - так ведь и
в импотенты не долго попасть, а вот прожив жизнь, я так и не
нашел той одной единственной, так что иной раз жалею, хоть бы
насмотрелся, - мечтательно произнес старик.
- А как вы мою грудь оцениваете? - странным образом
заинтересовалась Анна.
Я поневоле задумался над природой женского организма:
почему я уже едва сижу, а эта свеженькая, как после курорта,
еще и щебечет со старичком, будто ей он интересен безумно.
- Эх, без детального, кропотливого анализа, да еще при
вашем кавалере, простите покорнейше, не могу!
- А давайте выйдем, у вас же тут хоромы, как бы не
заблудиться, - предложила Анна.
- Отчего же, давайте, - резво согласился Айболит, - ваш
муж не против будет?
- Не против, не против, - засобиралась Анна.
Я к тому моменту настолько осовел, что был не против
всего, против чего можно было бы быть против.
Старик и Анна вышли, шушукаясь, плотно притворив за собой
дверь. Я посидел минут десять в тягучем раздумьи о корреляции
женских грудей с международной напряженностью, меланхолично
похлебывая водку и запивая ее чаем. Потом мне все враз
осточертело, я рывком встал и открыл настежь дверь. Прошел из
одной комнаты в другую, затем в третью (удивительно, сколько
комнат у этого "недорезаного Айболита", не иначе, Бармалея из
коммунальной квартиры выселил на 101-й километр), заглянул в
ванную, туалет, кухню, кладовку... Везде стояла звенящая
тишина.
"Странно, - подумал я, - Ох, как странно..." Внезапно на
меня навалился страх. Я почувствовал себя жутко одиноким и
незащищенным. Один, в пустой квартире... Это было глупо, но мне
было страшно, как в детстве, когда кажется, что в темном углу
таится серый волк. Звать на помощь... Я попытался закричать, но
голосовые связки в последний момент тоже струсили, и из горла
вырвался лишь слабый звук, будто ягненок жалобно проблеял:
"ме-е-е..."
Неожиданно прямо передо мной в стене открылась потайная
дверь и из нее вышел в коридор профессор в зеленом
хирургическом халате и в резиновых перчатках. Вид у него теперь
был очень деловой и важный. Глаза его играли тусклым оловянным
блеском. При виде его я обрадовался, что не одинок в этом
кошмарном месте.
- Ну что, готовы? - энергично спросил он меня. -
Заходите, будете мне ассистировать.
Я послушно зашел в его лабораторию и увидел при ярком
свете огромной лампы под потолком металлический стол посреди
комнаты. На столе лежала, привязанная ремнями, обнаженная Анна.
Рот ее был заклеен широким пластырем. Кажется, она плакала: ее
глаза были красными и влажными, - но я не почувствовал к ней
жалости, скорее, пренебрежительное отвращение, впрочем, не
очень сильное.
- Обожаю послушных людей, - потрепал меня по щеке
профессор. - Как вы себя чувствуете?
- Уже хорошо, - приободрился я.
- Блаженны нищие духом! - возгласил профессор. - Все
наши болезни, физические и душевные - от стрессов, а стрессы,
как известно... от чего?
- От переживаний, - с готовностью подсказал я.
- Молодчинка! - потрепал профессор мои вихры. -
Американцы это давно уже поняли, поэтому они и не болеют. У
меня вот двоюродная сестра в Балтиморе: у нее муж совсем
состарился, дряхлый такой старикашка стал (он ее на тринадцать
лет старше), ворчал целый день, все жаловался не по делу. Так
она его в дом престарелых сдала, и ей спокойней, и ему там
среди подобных веселее. А сама попугайчика завела, назвала
Джорджем, как мужа. И очень прекрасно себя чувствует. Приходит
домой: "Honey, I'm home!" - а Жоржик ей в ответ: "Hello,
sweet-heart!" Главное не горевать, не переживать и не
убиваться, тогда жить будете долго и припеваюче, верьте мне, я
старше, а значит мудрей.
- Чем я могу помочь вам? - с готовностью спросил я,
проникаясь все большей любовью к этому доброму и мудрому
человеку.
- Видите ли, - доверительно сказал он, - я всегда был
гуманистом, но в наш жестокий демократический век невозможно
оставаться простофилей, как при коммунизме. Как это ни
прескорбно, человеческая жизнь потеряла свою абсолютную
ценность, а взамен приобрела цену, сопоставимую с ценой
продуктов питания или средств передвижения. Поэтому и убийств
сейчас так много. Людей, знаете ли, стали убивать из-за
квартир, из-за машин, из-за турпутевки... А что делать?
Сопротивляться нашему жестокому времени? И бесполезно, и вредно
для организма. Но я открыл способ, как сохранить человеку
жизнь, утилизировав его тело. Хотите знать?
- Конечно, мне ли не хотеть, - робко ответил я.
- Вы знаете, почему обесценилась человеческая жизнь?
Потому что человека нельзя продать! Те народы, у которых есть
рабство, очень даже ценят людей. Они знают людям цену. А у нас,
у русских? "Грош тебе цена!" - вот наше с вами расхожее
выражение. А тем временем, собак на рынке покупают по безумно
дорогим ценам. Улавливаете?
- Готов признаться, что не улавливаю, - сознался я.
- Ну вот посмотрите на эту женщину, - кивнул он на Анну.
- Какой с нее прок, кроме удовлетворения низменных
потребностей? Работать она вряд ли умеет, домашним хозяйством
наверняка заниматься не хочет, а внимания к себе требует как
царствующая особа, не иначе. А вот представьте, не лучше ли
было ей самой и окружающим, если бы она была, скажем, гончей
борзой? Да и ей самой это бы наверняка больше нравилось:
погоня, азарт, ощущение скорой добычи... Что может сравниться с
этим в ее настоящей жизни? Серые семейные будни? Пьяные
дискотеки? Охота за обновками по магазинам? Теперь понимаете?
- Не до конца, - вздохнул я.
- Ладно, не буду вас мучить философией, - пожалел меня
профессор. - Я изобрел способ, как превращать людей в собак. С
последующей продажей в надежные руки: мне все же не безразлична
судьба моих пациентов. Технические детали вам знать не
обязательно, но суть заключается в воздействии на подгрудную
железу. Вы готовы мне помогать?
- Конечно, док, - с радостью ответил я.
- Тогда подайте мне шприц - он как раз прокипятился и
остыл, пока я развлекал вас разговорами.
Я подал профессору шприц из железного корытца, и он втянул
в него жидкость из небольшой баночки.
- Маленький обезболивающий укольчик, - он вонзил шприц в
левую грудь Анны - она только слабо дернулась. - Теперь
возьмите со столика скальпель и подайте мне, - сказал
профессор. - Нет, не этот, тот, что побольше.
Я взял со стола скальпель: отблеск его зеркального лезвия
резанул мне по глазам, и тут вдруг произошло неожиданное... Я
остро почувствовал, как кровь ударила мне в голову, и у меня
зачесались руки. И вновь, как в коридоре, я ощутил
безысходность, но теперь это чувство толкало меня на действия,
заставляя искать выход из тупика.
- Давайте, давайте, - поторопил меня профессор.
- На! - резко обернувшись, я отрывистым движением руки
воткнул скальпель в печень профессора. (Где у человека
подгрудная железа, я не знаю, но где почки и печень я знал еще
с детского сада - там такая шутка была: "Удар по почкам
заменяет кружку морса!").
- Маму зачем? - удивился профессор бессмысленной фразой,
недоуменно разглядывая торчащую из халата ручку скальпеля.
Он сразу и теперь уже бесповоротно стал жалким скорбным
стариком, каким и был, когда открыл нам дверь. Из-под его
штанины закапали на ботинки крупные капли крови. Мне стало его
даже немного жаль, и я сказал:
- Козлина ты профессорская, дозу надо было правильно
рассчитывать!
Он упал. Похоже, он был теперь совсем не жилец, и я
потерял к нему всякий интерес. Взяв другой скальпель, я
перерезал ремни и освободил Анну.
- Какой же ты гад! - закричала она, разлепив себе рот.
- Конечно, гад, - согласился я, - он же мне в чай
какой-то гадости подсыпал. Хорошо, водка частично
нейтрализовала... Я из-за тебя сегодня знаешь, сколько трупов
наделал? По всем законам за такие подвиги "вышак" полагается! У
тебя дружки - один другого краше. Этот, похоже, жену свою уже
в виде Шарика загнал.
- Нет, что ты! Он мне ее фото показал, перед тем как. Она
метанием молота занималась, из нее такой волкодав вышел бы, что
остались бы от профессора рожки да ножки.
- Рожки, это ты славно подметила, а зачем ты ему сиськи
свои подсовывала, ведь не он же тебя сюда тащил, а ты его?
- А веришь ли, у меня как начали чай пить, всплыла из
памяти картинка, что меня здесь кто-то хватал за грудь.
- Ну, этот кто-то наверно сейчас хвостиком виляет, -
попытался пошутить я.
- Возможно, - с хрипотцой в голосе произнесла Анна К.
1 2 3 4 5 6 7 8 9