Мигуэль Диас говорил правду, когда утверждал, что ему грозит опасность. У него для этого были все основания. Если бы Исидоре вздумалось послать вакеро своего дяди, чтобы они повесили Диаса на первом попавшемся дереве, это было бы исполнено без промедления.
Неудивительно, что он так торопился уехать с поляны.
Как уже упоминалось, Исидора жила по ту сторону Рио-Гранде, милях в шестидесяти от асиенды Мартинеса. Это, однако, не мешало ей часто навещать своих родственников на Леоне.
Она ездила сюда не из корыстных соображений. Она не думала о наследстве — ее отец был тоже очень богат. Она просто любила дядю и тетку. Кроме того, ей нравились поездки от одной реки к другой; она нередко проезжала это расстояние за один день и часто без провожатых.
За последнее время Исидора стала все чаще гостить на Леоне. Не потому ли, что она еще больше привязалась к техасским родственникам и хотела утешить их старость? Или, быть может, что-нибудь другое влекло ее туда?
Ответим с той же прямотой, которая была свойственна характеру Исидоры. Она приезжала на Леону в надежде встретиться с Морисом Джеральдом. Столь же откровенно можно сказать, что она любила его. Возможно, из-за дружеской услуги, которую он ей оказал когда-то; но вернее будет предположить, что сердце отважной Исидоры покорила смелость, которую он тогда проявил.
Хотел ли он ей понравиться — кто знает… Он отрицал это, но трудно поверить, чтобы кто-нибудь мог взглянуть в глаза Исидоры равнодушно.
Морис, быть может, сказал правду. Но нам было бы легче поверить ему, если бы он встретился с Луизой Пойндекстер прежде, чем познакомился с Исидорой.
Однако, судя по всему, у мексиканской сеньориты есть основания предполагать, что Морис к ней неравнодушен.
Исидора больше не находит себе покоя. Ее горячий характер не терпит неопределенности. Она знает, что любит мустангера. Она решила признаться в своей любви и потребовать прямого ответа: любима она или нет? Поэтому она и назначила Морису Джеральду свидание, на которое он не мог приехать.
Этому помешал Мигуэль Диас.
Так думала Исидора, когда она оставила поляну и помчалась к асиенде своего дяди.
Исидора гонит серого коня галопом.
Ее голова обнажена, прическа растрепалась; густые черные волосы рассыпались по плечам, не прикрытым ни шарфом, ни серапе. Последнее она забыла на поляне вместе с сомбреро.
Ее глаза возбужденно блестят; щеки разгорелись ярким румянцем.
Мы знаем теперь почему.
Понятно также, почему она едет с такой быстротой: она сама об этом сказала. Приближаясь к дому, Исидора натягивает поводья. Лошадь замедляет бег, идет рысью, потом шагом и наконец останавливается посреди дороги.
По-видимому, всадница изменила свои намерения или остановилась, чтобы обдумать свои планы. Исидора размышляет.
«Пожалуй, лучше его не трогать. Это вызовет скандал. Пока никто ничего не знает о… к тому же я единственный свидетель. Ах, если бы я могла рассказать обо всем любезным техасцам, то одних моих показаний было бы достаточно, чтобы жестоко наказать его! Но пусть он живет. Он негодяй, но я не боюсь его. После того, что произошло, он не посмеет подойти ко мне близко. Пресвятая Дева! И как только я могла хотя бы на минуту им увлечься!.. Надо послать кого-нибудь освободить его. Человека, который сохранил бы мою тайну. Бенито, управляющего. Он отважный и верный человек. Слава Богу, вон он! Как всегда, считает скот».
— Бенито! Бенито!
— К вашим услугам, сеньорита.
— Бенито, мой друг, я хочу просить тебя об одном одолжении. Ты не откажешься помочь мне?
— Рад исполнить ваше распоряжение, — отвечает мексиканец, низко кланяясь.
— Это не распоряжение: я прошу оказать мне услугу.
— Приказывайте, сеньорита.
— Ты знаешь то место на вершине холма, где сходятся три дороги?
— Так же хорошо, как корали асиенды вашего дядюшки.
— Прекрасно. Отправляйся туда. Ты найдешь там на земле человека — руки у него связаны лассо. Освободи его, и пусть идет ни все четыре стороны. Если он ушибся, то помоги ему как можешь. Только не говори, кто тебя послал. Может быть, ты его знаешь? Пожалуй, да, но это неважно. Ни о чем не спрашивай его. И не отвечай на его вопросы, если он вздумает тебя расспрашивать. Как только он встанет, пусть убирается куда хочет. Ты понял меня?
— Да, сеньорита. Ваши распоряжения будут выполнены в точности.
— Спасибо, друг Бенито. Еще одна просьба: о том, что ты для меня сделаешь, должны знать только трое, больше никто. Третий — это тот человек, к которому я тебя посылаю. Остальных двух ты знаешь.
— Понимаю, сеньорита. Ваша воля для меня закон.
Бенито отъезжает верхом на лошади, хотя об этом можно было бы и не упоминать, потому что люди его профессии редко ходят пешком, даже если им предстоит путь всего в одну милю.
— Подожди! Еще одно! — окликает его Исидора. — Ты увидишь там серапе и шляпу— захвати их с собой. Они мои. Я тебя подожду здесь или встречу на дороге.
Поклонившись, Бенито отъезжает. Но его опять останавливают:
— Я передумала, сеньор Бенито, — я решила ехать с тобой.
Управляющий дона Сильвио уже привык к капризам племянницы своего хозяина. Он беспрекословно повинуется и снова поворачивает лошадь к холму.
Девушка следует за ним. Она сама велела ему ехать впереди. На этот разу нее есть основания не придерживаться аристократического обычая.
Но Бенито ошибся. Сеньорита Исидора сопровождает его не из-за каприза: у нее для этого есть серьезные причины. Она забыла не только свое серапе и шляпу, но и записку, доставившую ей столько неприятностей.
Об этом Бенито не должен знать — она не может доверить ему всего. Эта записка вызовет скандал, более неприятный, чем ссора с доном Мигуэлем Диасом.
Она возвращается в надежде забрать с собой письмо. Как глупо, что она раньше об этом не подумала…
Но как попало письмо в руки Эль-Койота? Он мог получить его только от Хосе!
Значит, ее слуга — предатель? Или же Диас, повстречавшись с ним, силой заставил его отдать письмо?
То и другое правдоподобно.
От Диаса вполне можно ожидать такого поступка; что же касается Хосе, то уже не в первый раз у нее есть основания подозревать его в вероломстве.
Так размышляет Исидора, поднимаясь по склону холма.
Наконец они уже на вершине и въезжают на поляну; Исидора теперь едет рядом с Бенито.
Мигуэля Диаса на поляне нет — там вообще никого нет, и — что огорчает ее гораздо больше — нигде не видно записки. На траве лежат ее сомбреро, ее серапе, обрывок ее лассо-и больше ничего.
— Ты можешь вернуться домой, сеньор Бенито. Человек, который упал с лошади, наверно, уже пришел в себя и, по-видимому, уехал. И очень хорошо. Но не забывай, друг Бенито, что все должно остаться между нами. Понимаешь?
— Понимаю, донья Исидора.
Бенито уезжает и скоро скрывается за гребнем холма.
Исидора одна на поляне.
Она соскакивает с седла, набрасывает на себя серапе, надевает сомбреро и снова превращается в юного идальго. Медленно садится она в седло; мысли ее, по-видимому, витают где-то далеко.
В эту секунду на поляне появляется Хосе. Она немедленно спрашивает его:
— Что ты сделал с письмом, плут?
— Я доставил его, сеньорита.
— Кому?
— Я оставил его в… в гостинице, — говорит он, запинаясь и бледнея. — Дона Морисио я не застал.
— Это ложь, мерзавец! Ты отдал его дону Мигуэлю Диасу. Не отрицай! Я видела это письмо в его руках.
— О сеньорита, простите, простите! Я не виноват, уверяю вас, я не виноват!
— Глупец, ты сам себя выдал. Сколько заплатил тебе дон Мигуэль за твою измену?
— Клянусь вам, госпожа, это не измена! Он… он… заставил меня… угрозами, побоями. Мне… мне ничего не заплатили.
— Тогда я тебе заплачу. Больше ты у меня не служишь. А в награду вот тебе — вот и вот!
Раз десять повторяет она эти слова, и каждый раз ее хлыст опускается на плечи слуги.
Он пробует бежать. Напрасно! Она нагоняет его, и он останавливается из страха попасть под копыта разгоряченной лошади.
Только когда на смуглой коже появляются синие рубцы, истязание кончается.
— А теперь убирайся! И не попадайся мне больше на глаза. Пошел прочь!
Как испуганная кошка, Хосе убегает с поляны; он рад, что может скрыть свой позор в колючих зарослях.
Исидора тоже недолго остается на поляне — ее гнев сменяется глубокой печалью. Ей не только не удалось осуществить свое намерение, но ее сердечная тайна попала в руки предателей.
Она снова едет домой.
Вокруг асиенды царит смятение.
Пеоны, вакеро и слуги асиенды мечутся между полем, коралем и двором и в ужасе кричат.
Мужчины вооружаются. Женщины на коленях взывают к Небесам о защите.
— Что случилось? — с недоумением спрашивает Исидора у попавшегося навстречу управляющего.
— Где-то в прерии убили человека, — отвечает он. — Убит американец, сын плантатора, недавно поселившегося в асиенде Каса-дель-Корво. Говорят, это дело pyк индейцев.
Индейцы!
Это слово объясняет смятение, охватившее слуг дон Сильвио.
Тот факт, что кого-то убили — весьма незначительное происшествие в этой стране необузданных страстей, — не вызвал бы такого волнения, особенно если убит чужой — «американо».
Но весть о том, что появились индейцы, — это уже совсем другое дело. Это — опасность.
На Исидору эти новости производят совсем другое впечатление. Она не боится дикарей. Но имя погибшего вызывает воспоминания о мучительных подозрениях. Она знает, что у него есть сестра, которую все считают замечательной красавицей. Она сама видела ее и должна была признать, что это правда.
Но мучит ее другое: говорят, что эту несравненную красавицу видели в обществе Мориса Джеральда. И, услышав о смерти ее брата, Исидора снова вспомнила свои ревнивые подозрения.
Но скоро это чувство уступает место тому равнодушию, с которым мы обычно относимся к судьбе незнакомых нам людей.
Проходит несколько часов, и равнодушие сменяется мучительным интересом — точнее, страшными предчувствиями. Распространяются новые слухи. Убийство совершено не команчами, а Морисом-мустангером! Индейцев же поблизости нет.
Эти новые сведения успокаивают слуг дона Сильвио, но оказывают совсем другое действие на его племянницу. Она не находит себе места. Полчаса спустя Исидора останавливает свою лошадь около дверей гостиницы Обердофера.
Уже несколько недель по неизвестным причинам, Исидора усердно изучала «язык американцев». Ее запас английских слов, хотя еще и очень скудный, оказывается достаточным для того, чтобы расспросить — не об убийстве, но о предполагаемом убийце.
Хозяин, зная, кто перед ним, отвечает на ее вопросы с заискивающей вежливостью. Она узнает, что Морис Джеральд уже выехал из гостиницы, а кроме того, выслушивает все известные подробности убийства.
С печалью в сердце возвращается мексиканка на асиенду своего дяди. Там опять царит смятение. Причина нового беспокойства может показаться смешной, но суеверные пеоны придерживаются другого мнения.
Их встревожил новый невероятный слух: где-то около реки Нуэсес видели человека без головы, который ехал по прерии верхом. Несмотря на кажущуюся нелепость этого слуха, сомневаться не приходится. Об этом знает весь поселок, а кроме того, пастухи дона Сильвио, искавшие заблудившийся скот, сами видели страшного всадника и, бросив поиски, помчались прочь от него, как будто это был дьявол. Все три пастуха готовы поклясться, что они говорят правду. Но их испуганный вид лучше любой клятвы. К вечеру вся асиенда полна страшными слухами.
Но ничто не может остановить капризную племянницу дона Сильвио, которая, несмотря на уговоры дяди и тетки, решила вернуться на Рио-Гранде. Ее не пугает, что в прерии, через которую лежит ее путь, убили человека. Еще меньше беспокоит ее призрак всадника без головы, которого видели там. То, что пугает большинство, Исидоре кажется только интересным.
Она собирается ехать одна. Дон Сильвио предлагает ей охрану из десяти вооруженных до зубов вакеро.
Исидора отказывается наотрез.
Не возьмет ли она с собой Бенито?
Нет, она предпочитает ехать одна. Она так решила.
На следующее утро Исидора отправляется в путь. Едва рассвело, она уже в седле. Не проходит и двух часов, как она приближается, но не к берегам Рио-Гранде, а к берегу Аламо.
Почему она сделала такой крюк? Не заблудилась ли она?
Нет, заблудившийся путник выглядит совсем иначе. Правда, ее лицо печально, но на нем не заметно растерянности. Да и лошадь бежит вперед уверенно, подчиняясь руке седока.
Нет, Исидора не заблудилась. Она знает дорогу.
Лучше было бы для нее, если бы она заблудилась…
Глaвa LVI ВЫСТРЕЛ В ДЬЯВОЛА
Всю ночь больной не сомкнул глаз. Он то затихал, то метался в безумном бреду.
Всю ночь старый охотник не отходил от него и слушал его бессвязные речи.
Услышанное только подтвердило его предположение о том, что Морис влюблен в Луизу и что ее брат убит!
Последнее в любом случае опечалило бы старого охотника, но в соединении со всеми известными ему фактами, еще и встревожило его.
Он думал о ссоре… шляпе… плаще… Мысли Зеба метались в лабиринте ужасных догадок. Никогда в жизни не был он так сбит с толку. Он застонал, чувствуя свое бессилие.
Он не следил за дверью, так как знал, что если «регулярники» и придут, то, во всяком случае, не ночью.
Только один раз он вышел: это было под утро, когда лунный свет уже смешивался с первыми лучами зари.
Он вышел потому, что его встревожил протяжный, заунывный вой Тары, бродившей среди зарослей; через секунду собака испуганно вбежала в хижину.
Погасив свечу, Зеб тихонько вышел и стал прислушиваться.
Ночные голоса леса молчали — не оттого ли, что завыла собака? Но почему она завыла?
Охотник сначала взглянул на лужайку перед домом, потом на опушку леса, затем стал всматриваться в темную стену деревьев. Ничего особенного он не заметил — все было, как всегда.
Мрачными контурами выделялся утес на фоне неба, по бокам его чернели вершины деревьев. Между силуэтами вершин виднелся просвет шагов в пятьдесят, — охотник знал, что это край верхней равнины.
Луна ярко освещала край обрыва, и на фоне неба даже змея, казалось, не могла бы проползти незамеченной.
Но и там никого не было видно.
Но зато кое-что можно было услышать. Со стороны равнины донесся тихий звук — как будто лошадь ударила подковой о камень.
Так решил Зеб, напряженно прислушивавшийся, не повторится ли звук.
Он не повторился; но старый охотник не ошибся в своем предположении — из-за вершин деревьев показалась лошадь, идущая вдоль обрыва.
На лошади сидел человек. И лошадь и всадник темными силуэтами вырисовывались на светлеющем небе. Лошадь была безупречна, как изваяние тончайшей работы. Очертания всадника были видны только от седла и до плеч; ноги терялись в тени животного; однако поблескивающие шпоры и стремена показывали, что ноги у всадника были. Но над плечами не было ничего.
Зеб Стумп протер глаза и посмотрел, снова протер и снова посмотрел, но видение оставалось все тем же. Если бы он повторил это восемьдесят раз, то все равно перед глазами его была бы все та же фигура — всадник без головы.
Сомневаться было невозможно. Он видел, как лошадь шла по краю обрыва медленным, но уверенным шагом; однако топота ее копыт не было слышно, словно она не шла, а скользила, как силуэт в театре теней.
Это видение не было мимолетным: Зеб довольно долго смотрел на него — во всяком случае, достаточно долго, чтобы разглядеть все до мелочей, достаточно долго, чтобы убедиться, что это не мираж, не обман зрения, не иллюзия.
Оно исчезало медленно и постепенно: сначала скрылась голова лошади, потом ее шея, передняя часть корпуса, потом всадник — призрачный, чудовищный образ, — и, наконец, круп лошади и ее длинный развевающийся хвост.
— Иосафат!
Это восклицание сорвалось сует Зеба Стумпа не потому что он был удивлен исчезновением всадника. В нем не было ничего странного. Призрак скрылся за кулисами — другими словами, за верхушками деревьев, поднимающимися над обрывом.
— Иосафат!
Дважды вырвался у охотника его любимый возглас, и оба раза с выражением безграничного изумления и ужаса.
О чувствах охотника легко было догадаться и по его виду: несмотря на всю его храбрость, он вздрогнул, и даже губы, коричневые от табачного сока, побелели.
Некоторое время Зеб стоял совершенно безмолвно, точно онемев.
Наконец он снова обрел дар речи.
— Черт побери! — пробормотал он очень тихо, все eще не отводя глаз от того места, где только что исчез лошадиный хвост. — Ирландец все-таки был прав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59