Тот же святой Антоний был сыном свинопаса. Иные же и вовсе были обращенными в новую веру грабителями с большой дороги. Нет, этот человек пишет истинную правду. Мне, как раввину, многое доводится слышать. Я получаю множество писем. В этом человеке нет ни капли притворства, но кучка недоброжелателей облила его грязью, и с тех пор его травят без устали, а средства массовой информации ни разу не дали ему возможности оправдаться».
«А чего ради он должен оправдываться? – спросил Мозес. – Если его подставили, как это часто бывает, почему он сразу ничего не предпринял и к чему теперь ворошить старое?»
Помрачневший раввин ответил: «Когда его дом целыми тучами осаждали репортеры, он был прикован к постели коронарным тромбозом. Все думали, что он вот-вот умрет, а пресса вконец озверела, и никому не пришло в голову усомниться в ее выдумках. Но довольно об этом, займемся лучше тобой. Сейчас пойду, поговорю с сыном».
Дни шли за днями. Миновало три, четыре, пять дней, и на пятый день в комнату отца вошел Хоги. Старик лежал, безвольно откинувшись на подушки, глаза его были полузакрыты, нижняя челюсть отвисла на грудь. Хоги бросился было к отцу, затем, спохватившись, подбежал к двери и позвал мать.
Похороны Мозеса МакОгуошера были скромными, тихими, неприметными. Спустя три недели Хоги вернулся в колледж, чтобы завершить образование и продолжить отцовский бизнес.
Глава 8
Вздрогнув, как от удара, Хоги МакОгуошер рывком вернулся к действительности и тотчас упрекнул себя – это сколько же времени пропало зря? Да что там время – слепящая боль накатила с новой силой, и схватившись за грудь, он подумал, не уготован ли ему тот же конец, что и отцу.
Дверь в кабинет тихонько приоткрылась. Хоги удивленно поднял глаза. Это еще что такое? Неужто какой-нибудь грабитель явился обчистить офис? Что это за уловки? Дверь приоткрылась чуть шире, и возникшее в просвете лицо уставилось на него одним глазом – секретарша! Поймав взгляд хозяина, она вошла в кабинет, румяная от смущения: «О, мистер Хоги, я так за вас беспокоилась. Я дважды заходила в кабинет, а вы ничего не заметили. Я уже собиралась звонить врачу. Надеюсь, вы не подумали, что я за вами шпионю?»
Хоги добродушно улыбнулся. «Нет, милочка, я знаю, что шпионить вы не станете, и мне немного неловко, что я вас так встревожил. – И он чисто по-еврейски вопросительно поднял брови. – Ну? Вы что-то хотите спросить?»
Секретарша помедлила в нерешительности: «Мистер Хоги, в последние дни не только я, но и другие сотрудники заметили, что вам докучают сильные боли. Почему бы вам не пройти тщательное обследование, сэр?»
«А я уже обследовался – у меня стенокардия, словом, грудная жаба, так что, по-видимому, мне придется уйти с поста президента компании – если я до этого доживу. А посему я намерен назначить преемника. Возможно, завтра после обеда надо будет созвать Совет директоров, так что попрошу вас известить всех членов Совета».
Секретарша кивком подтвердила полученное распоряжение: «О, мистер Хоги, я так надеюсь, что все еще будет хорошо. Может, позвонить миссис МакОгуошер и предупредить, что вы едете домой?»
«Нет, нет, – возразил Хоги. – Жена и без того тревожится за меня, так что вызовите лучше шофера и велите подогнать машину к подъезду. А я тем временем сойду вниз и подожду в вестибюле. Пусть зайдет за мной, как только подъедет».
Лениво пробежав глазами по нескольким лежащим на столе бумагам, Хоги резким движением схватил их в охапку и запихнул в открытый сейф. Бросив взгляд на часы, он окинул глазами кабинет и запер сейф, после чего просмотрел содержимое ящиков стола, запер все до единого и не спеша спустился по лестнице в вестибюль.
Хоги жил в одном из новых пригородов, милях в восемнадцати от офиса. Это был довольно обширный, недавно застроенный район. По дороге домой Хоги удивленно смотрел на новостройки – прежде он их просто не замечал. По пути с работы и на работу он обычно сидел, уткнувшись носом в деловые бумаги, а теперь впервые в жизни просто глядел в окно на кипящую ключом жизнь и думал: пожалуй, скоро и я умру, как умер отец, а жизнь будет идти своим чередом без меня.
«О, Хоги, я вызову врача, – воскликнула миссис МакОгуошер. – Сейчас же позвоню ему. Лучше всего доктору Роббинсу. Он тебя знает, как никто». Она бросилась к телефону и вскоре связалась с секретаршей доктора. Поначалу в свойственной секретарям манере эта особа держалась весьма высокомерно: «О, доктор Роббинс очень занят, пусть ваш муж сам приедет на прием». Но миссис МакОгуошер отлично знала, как разговаривать с людьми такого сорта, и тотчас заявила: «Вот что, милочка, если до вас не доходят мои слова, то я немедленно позвоню жене доктора. Мы с ней близкие подруги».
Хоги тем временем сел перекусить и нехотя ковырял вилкой в тарелке. Есть совершенно не хотелось. Он неважно себя чувствовал и побаивался перегружать сердце сытным обедом. «Пожалуй, пойду, прилягу, – сказал он, вставая из-за стола. – Думаю, доктор Роббинс приедет часа через два-три. Странный народ, эти нынешние медики. Сострадания к больному у них ни на грош – один гольф на уме, и чтобы вовремя поступали чеки». С этими словами он медленно с натугой стал подниматься по ступенькам. В спальне он порылся в карманах, выложил на тумбочку у кровати всю мелочь, затем аккуратно сложил снятую одежду и, надев свежую пижаму, – ведь придет врач! – улегся в постель. Какое-то время он просто лежал, размышляя о том, как почти в точности испытывает то, что довелось испытать его покойному отцу.
«Пресвятая Дева, Матерь Божия, – начал молитву Хоги, – пребудь с нами ныне и в час нашей смерти». В этот момент где-то в отдалении послышался звонок и вслед за ним торопливые шаги. Затем скрип открывшейся двери, приглушенный говор, и вверх по лестнице взбежала горничная. «Доктор приехал, сэр. Провести его наверх?»
«Что? Ах, да, проводите тотчас же».
Вошедший доктор лаконично поздоровался и, достав из кармана стетоскоп, тщательно прослушал всю грудную клетку больного. «Да, мистер МакОгуошер, – вымолвил он наконец, – приступ у вас нешуточный. Ну, да ничего, мы вас вытащим, нам не привыкать. Так что беспокоиться не о чем». И присев на край кровати, он повторил старую песню о том, что первейшим симптомом стенокардии является страх близкой смерти. «Что ж, рано или поздно все мы покидаем этот мир, даже врачи. Не родился еще врач, способный исцелить сам себя, так что все мы смертны, а смертей на своем веку я повидал достаточно. Но ваше время еще не пришло. В этом я уверен. – Он немного помолчал, поджав губы. – Вам, пожалуй, понадобится дневная и ночная сиделка. И вам будет спокойнее, и вашей жене, которая и без того крайне встревожена – кстати, совершенно напрасно – вашим состоянием. Если вы не против, сиделок я организую сам».
«Ах, доктор, – ответил Хоги, – лучше вас этого никто не сделает. Может быть, есть смысл устроить все так же, как было при отце, – две сиделки днем и одна ночью. Разумеется, я буду вам весьма признателен».
Некоторое время спустя в спальню Хоги поднялась сиделка. Раздраженно окинув взглядом эту угловатую мымру, он подосадовал, что ему не прислали хорошенькую медсестру с пышными формами. Впрочем, сиделка оказалась весьма деловитой и тотчас принялась наводить порядок в комнате, перевернув все вверх дном так, что бедняга Хоги уже не знал, на каком он свете. С этими женщинами всегда так, думал он, вечно умудряются так прибрать в доме, что после уборки ничего не найдешь. Делать нечего – когда ты болен, волей-неволей приходится с этим мириться.
Ночь не принесла желанного покоя. Приступы боли чередовались с приемом все новых лекарств, и, казалось, прошла целая вечность, прежде чем сквозь щели венецианских жалюзи просочились первые проблески зари. Более скверной ночи у него в жизни не было, подумал Хоги, и едва в спальню вошла жена, поспешил сказать: «Думаю, мне сегодня же надо повидать священника и исповедаться». Спустившись вниз, жена набрала телефон католического священника. После бурных словесных излияний, послышались наконец долгожданные слова миссис МакОгуошер: «Я так рада, отец мой, так рада. Муж тоже будет очень рад, если вы сможете его навестить».
Ближе к вечеру в дом пожаловал священник. Хоги выпроводил сиделку, и они остались наедине. «Могу заверить, мистер МакОгуошер, – сказал священник, – что вы всегда были безупречным католиком, и когда придет ваш последний час, вы вне всякого сомнения отправитесь на небеса, ведь вы так много добра сделали для Церкви. И я присоединяю свои молитвы к вашим». С этими словами он опустился на колени прямо посреди спальни и елейным голосом промолвил: «Помолимся вместе?»
Хоги согласно кивнул. Подобные вещи всегда приводили его в смущение. Ему вспомнился отец, старый добрый еврей, – которого он никогда не стыдился. Да и сам-то он кто такой, как не вероотступник, предавший религию своих предков? Он где-то читал, что нельзя отрекаться от своей веры без достаточно веских оснований, а разве можно считать веским основанием положение в обществе!
Этой ночью Хоги долго лежал без сна, погрузившись в раздумья. Боль куда-то отступила, но недомогание как было, так и осталось. Где-то в глубине сердца затаилась странная пустота, и временами ему казалось, что оно БЬЕТСЯ НАОБОРОТ. Так он и лежал в темноте, глядя в ночное небо поверх деревьев, приникших к окнам спальни. Он размышлял о жизни, размышлял о религии. Согласно преподанным ему догмам, Царство небесное оставалось бы для него за семью печатями, не стань он приверженцем учения Иисуса Христа. Он раздумывал над тем, что стало со всеми душами, обитавшими на Земле за многие тысячи лет до христианства, о многих миллионах тех, кто исповедует иные веры, – что стало с ними. Была ли хоть доля правды в том, что, не будучи католиком, нельзя попасть в Царство небесное? Так в этих размышлениях он и погрузился в глубокий спокойный сон.
Через несколько дней состояние Хоги заметно улучшилось. Врач не скрывал удовлетворения. «Ну, мистер МакОгуошер, – пообещал доктор Роббинс, – совсем скоро я разрешу вам вставать, и вы сможете отправиться на столь необходимый вам отдых. Вы уже решили, куда поедете?»
Хоги уже не раз задумывался над этим, но так и не мог прийти к окончательному решению. Куда же поехать? Собственно говоря, придавленный бесконечной усталостью, он и не хотел никуда ехать. Боль ослабела, но, сам не зная почему, он чувствовал себя не в своей тарелке – в глубине груди что-то по-прежнему надсадно ныло, не давая покоя. Правда, доктор сказал, что его дела пошли на поправку, да и сиделки твердят, что ему лучше. Даже преподобный отец, навестив его, сказал, что милостью Господней он выздоравливает.
Наконец наступил день, когда Хоги было разрешено встать с постели. Он надел уютный теплый халат и немного постоял у кровати, глядя в окно на проносящиеся мимо автомобили, на соседей, с любопытством глазевших из-за полуприкрытых занавесок. Однако что толку торчать в спальне, не лучше ли спуститься вниз.
Он медленно подошел к двери и не без труда открыл ее. Взявшись за ручку, он не сразу сообразил, что с ней делать – повернуть, толкнуть или потянуть на себя. Он немного постоял, пытаясь разобраться, как действует ручка, пока наконец случайно не повернул ее, и дверь открылась так стремительно, что он едва не упал навзничь.
Он вышел в выстланный пушистым ковром коридор, добрел до верхней площадки и ступил сначала на верхнюю ступеньку, затем ниже, еще ниже и еще. И вдруг болезненно вскрикнул. Боль, бешеная, слепящая, неумолимая! Он резко обернулся, ища за спиной убийцу, который всадил ему нож в спину, потерял равновесие и беспомощно рухнул на лестницу вниз головой.
К счастью, врач как раз входил в дом. К упавшему с лестницы Хоги со всех ног бросились и врач, и миссис МакОгуошер, и горничная, столкнувшись у нижней площадки над неподвижно лежащим хозяином. Первым опомнился доктор – он быстро опустился на колени, распахнул халат, выхватил стетоскоп и приложил его к груди больного.
Схватив саквояж, он молниеносно открыл его – наш доктор был весьма предусмотрителен – и достал лежавшую наготове ампулу.
Перед глазами Хоги, словно в тумане, промелькнул вонзившийся в руку шприц. Резкая боль от укола – и он провалился в беспамятство.
Странное гудение, покачивание, толчки. Где-то в немыслимой дали невнятный говор. Хоги не мог понять, что происходит. Но тут вдруг надсадно взвыла автомобильная сирена, и открыв глаза, Хоги понял, что лежит в машине скорой помощи, крепко привязанный к носилкам. На соседнем сиденье неловко примостилась его жена. До чего же она расстроена, подумал он, заодно удивляясь, почему никто до сих пор не придумал более удобных сидений для друзей или родных пациента.
Затем его внимание переключилось. Странное дело, подумал он, на спусках ноги оказываются выше головы, а на подъемах – наоборот, совсем как на качелях. Все вокруг приобрело какой-то необычный вид. Стоило машине остановиться перед светофором, как прохожие с нездоровым любопытством начинали заглядывать в окна. К тому же некоторых людей окружало странное сияние невиданных прежде цветов и оттенков. Не давая себе труда задуматься над причиной этого явления, он позволил мыслям свободно блуждать, переходя с одного предмета на другой. Перед машиной что-то лязгнуло, и нырнув в мрачный туннель, она резко затормозила. Водитель и санитар мигом выскочили и открыли дверцу. Сначала они помогли выйти жене, затем со стуком и грохотом вытащили носилки, что-то там подкрутили, и носилки приподнялись фута на четыре, превратившись в удобную каталку. Санитар буркнул жене Хоги: «Ступайте в контору и сообщите все необходимые сведения: номер страховки, возраст, диагноз, фамилию врача, номер карточки социального страхования, словом, все. Как только справитесь, приходите в палату XYZ». Санитары дружно взялись за носилки и покатили их вверх по длинному пандусу, – нечто похожее было и у Хоги на фабрике. Несмотря на тусклое освещение, они явно хорошо знали дорогу, резво катя носилки и здороваясь по пути с медсестрами и врачами.
Хоги лежал, робко поглядывая по сторонам, раздумывая то над тем, то над этим. Тут носилки остановились, и краешком глаза он заметил, что санитар жмет на кнопку, должно быть, лифта – да, так и есть. Вскоре раскрылись настежь широкие створки, и двое санитаров ловко вкатили носилки в кабину. Створки со стуком закрылись, и лифт тронулся вверх. Прошло, казалось, довольно много времени, и наконец лифт остановился, легонько покачиваясь на тросах подвески.
Дверь открылась, и в кабину хлынул яркий свет. Хоги не без труда разглядел разместившийся рядом с лифтом сестринский пост.
«Приступ стенокардии по скорой. Куда его везти?» – спросил один из санитаров.
«Ах, этого? Минутку, сейчас посмотрим. Ага, вот оно. Блок интенсивной терапии», – ответила дежурная сестра. Санитары кивнули и покатили носилки по гладкому полу коридора. Послышался чей-то приглушенный говор, затем стук инструментов, звон металла по стеклу, и каталка, резко повернув, въехала в распахнутую дверь.
Остановка. Хоги растерянно огляделся по сторонам, оказавшись в новом для себя месте. Это была просторная палата с доброй дюжиной коек. К его изумлению, женщины и мужчины лежали вперемешку на соседних койках, и Хоги страшно смутился при мысли о том, что может оказаться в постели с какой-нибудь женщиной – ну, не то чтобы совсем, но в одной палате. Он что-то пробормотал, и к нему из-за спины наклонился санитар: «Что?»
Хоги повторил: «А я и не знал, что здесь мужчины и женщины лежат в одной палате».
Санитар расхохотался: «Да это же Блок интенсивной терапии, и тем, кто здесь лежит, не до ЭТОГО!» Тут опять все пришло в движение, послышались тихие голоса, невнятные разговоры, и его носилки покатили вперед. Затем санитар сказал: «Вас подвезли прямо к кровати. Сами перебраться сможете?»
Хоги отрицательно покачал головой, и санитар сказал: «Ладно, управимся сами – просто перетащим вас на кровать. Высота почти одинаковая. Ну, взяли!»
Хоги рывком подняли и перевалили на больничную койку. Убрав носилки, санитары вышли из блока. Подошедшая медсестра приподняла бортики кровати так, что Хоги оказался словно в клетке, разве что без крышки.
«Я ведь не дикий зверь и никому не опасен», – заметил он.
«Ну, из-за этого огорчаться не стоит, – ответила медсестра. – Мы всегда поднимаем бортики, чтобы пациент случайно не свалился на пол. Это помогает избежать судебных тяжб!» И, спохватившись, добавила: «Потерпите еще немного. Доктор придет, как только освободится».
И Хоги остался лежать. Он не знал, сколько прошло времени. Случайно открыв глаза, он увидел рядом жену, потом она исчезла в смутной сероватой дымке, застилавшей глаза. Позже вокруг него столпилась куча народу. Кто-то расстегнул пижаму, затем холодное прикосновение стетоскопа, резкая боль в руке от укола – и, как в тумане, трубки, тянущиеся от руки к чему-то – ЧЕМУ-ТО, чего издалека не разглядеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
«А чего ради он должен оправдываться? – спросил Мозес. – Если его подставили, как это часто бывает, почему он сразу ничего не предпринял и к чему теперь ворошить старое?»
Помрачневший раввин ответил: «Когда его дом целыми тучами осаждали репортеры, он был прикован к постели коронарным тромбозом. Все думали, что он вот-вот умрет, а пресса вконец озверела, и никому не пришло в голову усомниться в ее выдумках. Но довольно об этом, займемся лучше тобой. Сейчас пойду, поговорю с сыном».
Дни шли за днями. Миновало три, четыре, пять дней, и на пятый день в комнату отца вошел Хоги. Старик лежал, безвольно откинувшись на подушки, глаза его были полузакрыты, нижняя челюсть отвисла на грудь. Хоги бросился было к отцу, затем, спохватившись, подбежал к двери и позвал мать.
Похороны Мозеса МакОгуошера были скромными, тихими, неприметными. Спустя три недели Хоги вернулся в колледж, чтобы завершить образование и продолжить отцовский бизнес.
Глава 8
Вздрогнув, как от удара, Хоги МакОгуошер рывком вернулся к действительности и тотчас упрекнул себя – это сколько же времени пропало зря? Да что там время – слепящая боль накатила с новой силой, и схватившись за грудь, он подумал, не уготован ли ему тот же конец, что и отцу.
Дверь в кабинет тихонько приоткрылась. Хоги удивленно поднял глаза. Это еще что такое? Неужто какой-нибудь грабитель явился обчистить офис? Что это за уловки? Дверь приоткрылась чуть шире, и возникшее в просвете лицо уставилось на него одним глазом – секретарша! Поймав взгляд хозяина, она вошла в кабинет, румяная от смущения: «О, мистер Хоги, я так за вас беспокоилась. Я дважды заходила в кабинет, а вы ничего не заметили. Я уже собиралась звонить врачу. Надеюсь, вы не подумали, что я за вами шпионю?»
Хоги добродушно улыбнулся. «Нет, милочка, я знаю, что шпионить вы не станете, и мне немного неловко, что я вас так встревожил. – И он чисто по-еврейски вопросительно поднял брови. – Ну? Вы что-то хотите спросить?»
Секретарша помедлила в нерешительности: «Мистер Хоги, в последние дни не только я, но и другие сотрудники заметили, что вам докучают сильные боли. Почему бы вам не пройти тщательное обследование, сэр?»
«А я уже обследовался – у меня стенокардия, словом, грудная жаба, так что, по-видимому, мне придется уйти с поста президента компании – если я до этого доживу. А посему я намерен назначить преемника. Возможно, завтра после обеда надо будет созвать Совет директоров, так что попрошу вас известить всех членов Совета».
Секретарша кивком подтвердила полученное распоряжение: «О, мистер Хоги, я так надеюсь, что все еще будет хорошо. Может, позвонить миссис МакОгуошер и предупредить, что вы едете домой?»
«Нет, нет, – возразил Хоги. – Жена и без того тревожится за меня, так что вызовите лучше шофера и велите подогнать машину к подъезду. А я тем временем сойду вниз и подожду в вестибюле. Пусть зайдет за мной, как только подъедет».
Лениво пробежав глазами по нескольким лежащим на столе бумагам, Хоги резким движением схватил их в охапку и запихнул в открытый сейф. Бросив взгляд на часы, он окинул глазами кабинет и запер сейф, после чего просмотрел содержимое ящиков стола, запер все до единого и не спеша спустился по лестнице в вестибюль.
Хоги жил в одном из новых пригородов, милях в восемнадцати от офиса. Это был довольно обширный, недавно застроенный район. По дороге домой Хоги удивленно смотрел на новостройки – прежде он их просто не замечал. По пути с работы и на работу он обычно сидел, уткнувшись носом в деловые бумаги, а теперь впервые в жизни просто глядел в окно на кипящую ключом жизнь и думал: пожалуй, скоро и я умру, как умер отец, а жизнь будет идти своим чередом без меня.
«О, Хоги, я вызову врача, – воскликнула миссис МакОгуошер. – Сейчас же позвоню ему. Лучше всего доктору Роббинсу. Он тебя знает, как никто». Она бросилась к телефону и вскоре связалась с секретаршей доктора. Поначалу в свойственной секретарям манере эта особа держалась весьма высокомерно: «О, доктор Роббинс очень занят, пусть ваш муж сам приедет на прием». Но миссис МакОгуошер отлично знала, как разговаривать с людьми такого сорта, и тотчас заявила: «Вот что, милочка, если до вас не доходят мои слова, то я немедленно позвоню жене доктора. Мы с ней близкие подруги».
Хоги тем временем сел перекусить и нехотя ковырял вилкой в тарелке. Есть совершенно не хотелось. Он неважно себя чувствовал и побаивался перегружать сердце сытным обедом. «Пожалуй, пойду, прилягу, – сказал он, вставая из-за стола. – Думаю, доктор Роббинс приедет часа через два-три. Странный народ, эти нынешние медики. Сострадания к больному у них ни на грош – один гольф на уме, и чтобы вовремя поступали чеки». С этими словами он медленно с натугой стал подниматься по ступенькам. В спальне он порылся в карманах, выложил на тумбочку у кровати всю мелочь, затем аккуратно сложил снятую одежду и, надев свежую пижаму, – ведь придет врач! – улегся в постель. Какое-то время он просто лежал, размышляя о том, как почти в точности испытывает то, что довелось испытать его покойному отцу.
«Пресвятая Дева, Матерь Божия, – начал молитву Хоги, – пребудь с нами ныне и в час нашей смерти». В этот момент где-то в отдалении послышался звонок и вслед за ним торопливые шаги. Затем скрип открывшейся двери, приглушенный говор, и вверх по лестнице взбежала горничная. «Доктор приехал, сэр. Провести его наверх?»
«Что? Ах, да, проводите тотчас же».
Вошедший доктор лаконично поздоровался и, достав из кармана стетоскоп, тщательно прослушал всю грудную клетку больного. «Да, мистер МакОгуошер, – вымолвил он наконец, – приступ у вас нешуточный. Ну, да ничего, мы вас вытащим, нам не привыкать. Так что беспокоиться не о чем». И присев на край кровати, он повторил старую песню о том, что первейшим симптомом стенокардии является страх близкой смерти. «Что ж, рано или поздно все мы покидаем этот мир, даже врачи. Не родился еще врач, способный исцелить сам себя, так что все мы смертны, а смертей на своем веку я повидал достаточно. Но ваше время еще не пришло. В этом я уверен. – Он немного помолчал, поджав губы. – Вам, пожалуй, понадобится дневная и ночная сиделка. И вам будет спокойнее, и вашей жене, которая и без того крайне встревожена – кстати, совершенно напрасно – вашим состоянием. Если вы не против, сиделок я организую сам».
«Ах, доктор, – ответил Хоги, – лучше вас этого никто не сделает. Может быть, есть смысл устроить все так же, как было при отце, – две сиделки днем и одна ночью. Разумеется, я буду вам весьма признателен».
Некоторое время спустя в спальню Хоги поднялась сиделка. Раздраженно окинув взглядом эту угловатую мымру, он подосадовал, что ему не прислали хорошенькую медсестру с пышными формами. Впрочем, сиделка оказалась весьма деловитой и тотчас принялась наводить порядок в комнате, перевернув все вверх дном так, что бедняга Хоги уже не знал, на каком он свете. С этими женщинами всегда так, думал он, вечно умудряются так прибрать в доме, что после уборки ничего не найдешь. Делать нечего – когда ты болен, волей-неволей приходится с этим мириться.
Ночь не принесла желанного покоя. Приступы боли чередовались с приемом все новых лекарств, и, казалось, прошла целая вечность, прежде чем сквозь щели венецианских жалюзи просочились первые проблески зари. Более скверной ночи у него в жизни не было, подумал Хоги, и едва в спальню вошла жена, поспешил сказать: «Думаю, мне сегодня же надо повидать священника и исповедаться». Спустившись вниз, жена набрала телефон католического священника. После бурных словесных излияний, послышались наконец долгожданные слова миссис МакОгуошер: «Я так рада, отец мой, так рада. Муж тоже будет очень рад, если вы сможете его навестить».
Ближе к вечеру в дом пожаловал священник. Хоги выпроводил сиделку, и они остались наедине. «Могу заверить, мистер МакОгуошер, – сказал священник, – что вы всегда были безупречным католиком, и когда придет ваш последний час, вы вне всякого сомнения отправитесь на небеса, ведь вы так много добра сделали для Церкви. И я присоединяю свои молитвы к вашим». С этими словами он опустился на колени прямо посреди спальни и елейным голосом промолвил: «Помолимся вместе?»
Хоги согласно кивнул. Подобные вещи всегда приводили его в смущение. Ему вспомнился отец, старый добрый еврей, – которого он никогда не стыдился. Да и сам-то он кто такой, как не вероотступник, предавший религию своих предков? Он где-то читал, что нельзя отрекаться от своей веры без достаточно веских оснований, а разве можно считать веским основанием положение в обществе!
Этой ночью Хоги долго лежал без сна, погрузившись в раздумья. Боль куда-то отступила, но недомогание как было, так и осталось. Где-то в глубине сердца затаилась странная пустота, и временами ему казалось, что оно БЬЕТСЯ НАОБОРОТ. Так он и лежал в темноте, глядя в ночное небо поверх деревьев, приникших к окнам спальни. Он размышлял о жизни, размышлял о религии. Согласно преподанным ему догмам, Царство небесное оставалось бы для него за семью печатями, не стань он приверженцем учения Иисуса Христа. Он раздумывал над тем, что стало со всеми душами, обитавшими на Земле за многие тысячи лет до христианства, о многих миллионах тех, кто исповедует иные веры, – что стало с ними. Была ли хоть доля правды в том, что, не будучи католиком, нельзя попасть в Царство небесное? Так в этих размышлениях он и погрузился в глубокий спокойный сон.
Через несколько дней состояние Хоги заметно улучшилось. Врач не скрывал удовлетворения. «Ну, мистер МакОгуошер, – пообещал доктор Роббинс, – совсем скоро я разрешу вам вставать, и вы сможете отправиться на столь необходимый вам отдых. Вы уже решили, куда поедете?»
Хоги уже не раз задумывался над этим, но так и не мог прийти к окончательному решению. Куда же поехать? Собственно говоря, придавленный бесконечной усталостью, он и не хотел никуда ехать. Боль ослабела, но, сам не зная почему, он чувствовал себя не в своей тарелке – в глубине груди что-то по-прежнему надсадно ныло, не давая покоя. Правда, доктор сказал, что его дела пошли на поправку, да и сиделки твердят, что ему лучше. Даже преподобный отец, навестив его, сказал, что милостью Господней он выздоравливает.
Наконец наступил день, когда Хоги было разрешено встать с постели. Он надел уютный теплый халат и немного постоял у кровати, глядя в окно на проносящиеся мимо автомобили, на соседей, с любопытством глазевших из-за полуприкрытых занавесок. Однако что толку торчать в спальне, не лучше ли спуститься вниз.
Он медленно подошел к двери и не без труда открыл ее. Взявшись за ручку, он не сразу сообразил, что с ней делать – повернуть, толкнуть или потянуть на себя. Он немного постоял, пытаясь разобраться, как действует ручка, пока наконец случайно не повернул ее, и дверь открылась так стремительно, что он едва не упал навзничь.
Он вышел в выстланный пушистым ковром коридор, добрел до верхней площадки и ступил сначала на верхнюю ступеньку, затем ниже, еще ниже и еще. И вдруг болезненно вскрикнул. Боль, бешеная, слепящая, неумолимая! Он резко обернулся, ища за спиной убийцу, который всадил ему нож в спину, потерял равновесие и беспомощно рухнул на лестницу вниз головой.
К счастью, врач как раз входил в дом. К упавшему с лестницы Хоги со всех ног бросились и врач, и миссис МакОгуошер, и горничная, столкнувшись у нижней площадки над неподвижно лежащим хозяином. Первым опомнился доктор – он быстро опустился на колени, распахнул халат, выхватил стетоскоп и приложил его к груди больного.
Схватив саквояж, он молниеносно открыл его – наш доктор был весьма предусмотрителен – и достал лежавшую наготове ампулу.
Перед глазами Хоги, словно в тумане, промелькнул вонзившийся в руку шприц. Резкая боль от укола – и он провалился в беспамятство.
Странное гудение, покачивание, толчки. Где-то в немыслимой дали невнятный говор. Хоги не мог понять, что происходит. Но тут вдруг надсадно взвыла автомобильная сирена, и открыв глаза, Хоги понял, что лежит в машине скорой помощи, крепко привязанный к носилкам. На соседнем сиденье неловко примостилась его жена. До чего же она расстроена, подумал он, заодно удивляясь, почему никто до сих пор не придумал более удобных сидений для друзей или родных пациента.
Затем его внимание переключилось. Странное дело, подумал он, на спусках ноги оказываются выше головы, а на подъемах – наоборот, совсем как на качелях. Все вокруг приобрело какой-то необычный вид. Стоило машине остановиться перед светофором, как прохожие с нездоровым любопытством начинали заглядывать в окна. К тому же некоторых людей окружало странное сияние невиданных прежде цветов и оттенков. Не давая себе труда задуматься над причиной этого явления, он позволил мыслям свободно блуждать, переходя с одного предмета на другой. Перед машиной что-то лязгнуло, и нырнув в мрачный туннель, она резко затормозила. Водитель и санитар мигом выскочили и открыли дверцу. Сначала они помогли выйти жене, затем со стуком и грохотом вытащили носилки, что-то там подкрутили, и носилки приподнялись фута на четыре, превратившись в удобную каталку. Санитар буркнул жене Хоги: «Ступайте в контору и сообщите все необходимые сведения: номер страховки, возраст, диагноз, фамилию врача, номер карточки социального страхования, словом, все. Как только справитесь, приходите в палату XYZ». Санитары дружно взялись за носилки и покатили их вверх по длинному пандусу, – нечто похожее было и у Хоги на фабрике. Несмотря на тусклое освещение, они явно хорошо знали дорогу, резво катя носилки и здороваясь по пути с медсестрами и врачами.
Хоги лежал, робко поглядывая по сторонам, раздумывая то над тем, то над этим. Тут носилки остановились, и краешком глаза он заметил, что санитар жмет на кнопку, должно быть, лифта – да, так и есть. Вскоре раскрылись настежь широкие створки, и двое санитаров ловко вкатили носилки в кабину. Створки со стуком закрылись, и лифт тронулся вверх. Прошло, казалось, довольно много времени, и наконец лифт остановился, легонько покачиваясь на тросах подвески.
Дверь открылась, и в кабину хлынул яркий свет. Хоги не без труда разглядел разместившийся рядом с лифтом сестринский пост.
«Приступ стенокардии по скорой. Куда его везти?» – спросил один из санитаров.
«Ах, этого? Минутку, сейчас посмотрим. Ага, вот оно. Блок интенсивной терапии», – ответила дежурная сестра. Санитары кивнули и покатили носилки по гладкому полу коридора. Послышался чей-то приглушенный говор, затем стук инструментов, звон металла по стеклу, и каталка, резко повернув, въехала в распахнутую дверь.
Остановка. Хоги растерянно огляделся по сторонам, оказавшись в новом для себя месте. Это была просторная палата с доброй дюжиной коек. К его изумлению, женщины и мужчины лежали вперемешку на соседних койках, и Хоги страшно смутился при мысли о том, что может оказаться в постели с какой-нибудь женщиной – ну, не то чтобы совсем, но в одной палате. Он что-то пробормотал, и к нему из-за спины наклонился санитар: «Что?»
Хоги повторил: «А я и не знал, что здесь мужчины и женщины лежат в одной палате».
Санитар расхохотался: «Да это же Блок интенсивной терапии, и тем, кто здесь лежит, не до ЭТОГО!» Тут опять все пришло в движение, послышались тихие голоса, невнятные разговоры, и его носилки покатили вперед. Затем санитар сказал: «Вас подвезли прямо к кровати. Сами перебраться сможете?»
Хоги отрицательно покачал головой, и санитар сказал: «Ладно, управимся сами – просто перетащим вас на кровать. Высота почти одинаковая. Ну, взяли!»
Хоги рывком подняли и перевалили на больничную койку. Убрав носилки, санитары вышли из блока. Подошедшая медсестра приподняла бортики кровати так, что Хоги оказался словно в клетке, разве что без крышки.
«Я ведь не дикий зверь и никому не опасен», – заметил он.
«Ну, из-за этого огорчаться не стоит, – ответила медсестра. – Мы всегда поднимаем бортики, чтобы пациент случайно не свалился на пол. Это помогает избежать судебных тяжб!» И, спохватившись, добавила: «Потерпите еще немного. Доктор придет, как только освободится».
И Хоги остался лежать. Он не знал, сколько прошло времени. Случайно открыв глаза, он увидел рядом жену, потом она исчезла в смутной сероватой дымке, застилавшей глаза. Позже вокруг него столпилась куча народу. Кто-то расстегнул пижаму, затем холодное прикосновение стетоскопа, резкая боль в руке от укола – и, как в тумане, трубки, тянущиеся от руки к чему-то – ЧЕМУ-ТО, чего издалека не разглядеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20