Может быть, это гражданские беженцы, но мы слышали, что националистские войска обращались с беженцами их расы чрезвычайно жестоко. В результате этого большинство гражданских негров отдались благотворительным организациям, а те немногие, что не пошли на это, объединялись с белыми группами.
Люди, с которыми мы познакомились, вели себя дружественно, выглядели неплохо питающимися и, казалось, не были вооружены. Правда, они владели тремя большими ручными тележками, к которым нам не позволили приблизиться. Возможно в них находилось оружие.
Несколько минут мы поговорили, обмениваясь новостями, что было в обыкновении у беженцев, не имевших иной информационной сети. Чернокожие не выказывали ни признаков повышенной нервозности, ни какого-то намека на то, что нам следует их остерегаться.
Тем не менее какое-то возбуждение в их поведении ощущалось, но его причину мы определить не смогли. Нашей главной заботой во время встречи были собственные мешки, поэтому и об их поведении мы судили не так, как могли бы при других обстоятельствах. Но мне показалось, что за этим возбуждением крылось ликование или какое-то нетерпеливое ожидание.
Наконец наша группа двинулась дальше, оставив чернокожих возле леса. Мы пересекли поле и больше не были у них на виду. Лейтиф подозвал меня к себе.
– Это афримские партизаны, – сказал он. – Вы должны были заметить их опознавательные браслеты.
Мы с Салли несколько часов ждали, чтобы проверить, собирается ли Изобель вернуться. Я не чувствовал необходимости объяснять Салли почему она оставила нас; по поведению ребенка я даже решил, что Салли ожидала чего-то в этом роде. Думаю, она сожалела, что это произошло, но была в состоянии смириться с новой ситуацией.
Изобель взяла ровно половину остававшихся денег, чемодан со своей одеждой и немного продуктов. Все туристское снаряжение и спальные принадлежности она оставила нам.
К середине дня стало ясно, что Изобель не вернется. Я начал готовить еду, но Салли сказала, что этим займется она. Я уступил и стал упаковывать пожитки. Я чувствовал, что с места пора сниматься.
Когда мы поели, я объяснил Салли, как смог, что мы можем себе позволить.
В тот момент меня обуревало ощущение несуразности собственных решений. Это касалось и моей способности правильно определять наши перемещения, и жестоких сомнений по поводу истинных причин разрыва моего брака. Я чувствовал, что Салли грозит опасность из-за новых ошибок, которые я могу совершить. Советуясь с ней о нашей следующей перемене места, я понимал, что не только даю Салли возможность почувствовать себя участницей принятия решения, но и сам стараюсь обрести внутреннее равновесие.
Я объяснил Салли, что мы с ее матерью договорились разделиться, что Изобель отправилась в Бристоль, а мы возвращаемся в Лондон. В свой дом мы не пойдем, а подыщем себе другое жилье. Салли сказала, что все поняла.
Тогда я заговорил о наших трудностях: о том, что нам нельзя оказаться в гуще происходивших в стране событий, что у нас очень мало денег, что нет возможности вернуться в Лондон на машине, что нам, вероятно, придется прятаться большую часть пути.
– Не могли бы мы поехать на поезде, папа? – спросила Салли.
Дети настолько легкомысленно подходят к любой проблеме, что способны разглядеть возможные решения, которые даже не приходят в головы их родителям. За время нашей жизни в сельской местности я даже ни разу не вспомнил о существовании железных дорог. Мне было любопытно, упустила ли Изобель это из вида, как и я, или именно таким способом решила добраться до Бристоля.
– Это вопрос денег, – ответил я. – Скорее всего у нас их недостаточно. Но мы можем разузнать. Ты считаешь, что этим мы должны заняться в первую очередь?
– Да. Я больше не хочу жить в палатке.
Я уже научился не загадывать слишком далеко. Однако от возвращения к вопросу, что делать по возвращении в Лондон, если ситуация там не лучше, чем на момент нашего отъезда, не уйти. Если занятие домов воинственными афримами продолжается, а правоохранительные органы по-прежнему расколоты, то мы не будем единственными, кому нужна крыша над головой. Если обстановка так плоха, как я опасался, то нам снова придется убираться из Лондона. Если такое случится, то единственным местом, куда мы сможем податься, останется дом моего младшего брата в Карлайле. Если даже у нас появится возможность у него обосноваться, мы столкнемся с трудностями почти пятисоткилометрового путешествия. К несчастью, я не видел никакой альтернативы – после смерти родителей четыре года назад и гибели старшего брата Клайва в известной стычке под Брэдфордом у меня не осталось родственников, кроме младшего брата.
Как бы там ни было, успокоить Салли мне удалось. Мы собрали остатки наших пожитков и упаковали их. Я понес чемодан и рюкзак, Салли досталось нести мешок с одеждой. Мы двинулись на восток. Нам не было известно, где находится ближайшая железнодорожная станция, но мы чувствовали, что направление выбрали верно. Прошагав километра два, мы вышли на мощеную щебнем дорогу. Мы двинулись по ней на север и она привела нас к телефону-автомату. Естественно, я поднял трубку, чтобы проверить, работает ли телефон. Мы уже неоднократно натыкались на телефоны-автоматы с исправными на вид аппаратами, но линии не работали.
На этот раз я услыхал серию гудков, а затем женский голос.
– Центральная. Какой вам нужен номер?
Я медлил. Не ожидая услышать ответ, я растерялся.
– Я бы хотел позвонить… в Карлайл, соедините, пожалуйста.
– Простите, абонент. Все главные линии заняты.
Голос прозвучал окончательным отказом, словно она собиралась положить трубку.
– Э-э… в таком случае, соедините меня, пожалуйста, с номером в Лондоне.
– Простите, абонент. Все линии с Лондоном заняты.
– Не могли бы вы позвонить мне сюда, когда появится свободная?
– Наша центральная обеспечивает только местную связь. – Тон снова звучал желанием прекратить разговор.
Я заговорил быстро:
– Послушайте, я надеюсь, вы могли бы помочь мне. Мы пытаемся добраться до железнодорожной станции. Не подскажете, в каком направлении нам идти?
– Откуда вы говорите?
Я назвал ей координаты телефона-автомата, которые были на табличке передо мной.
– Не кладите трубку. – Я ждал. Минуты через три телефонистка заговорила снова, – Ближайшая к вам станция – Уорнхэм, до нее около пяти километров. Всего хорошего, абонент.
Связь оборвалась.
Салли ждала возле телефонной будки. Я пересказал ей содержание разговора. В это время послышался грохот тяжелых дизельных грузовиков и через несколько минут мимо нас промчалось семь армейских машин с солдатами. В кузове последнего стоял офицер; он что-то нам крикнул. Мы не расслышали. Припоминаю появившееся у меня в тот момент ощущение возрождавшейся уверенности, хотя быть свидетелем перемещения войск мне довелось впервые.
Когда грузовики проехали, я понял причину моего прежнего беспокойного состояния. Мы не видели вокруг себя людей.
Пока мы жили в палатках, контакты с людьми ограничивались встречами в продуктовых магазинах. Там мы, конечно, наблюдали увядание торговли и отчуждение людей, какого не бывало до начала всех этих неприятностей. Но сейчас мы с Салли были совершенно одни.
Чем ближе мы подходили к Уорнхэму, тем больше встречалось признаков активности военных, но совсем не попадались люди в штатском. Это нас насторожило.
В полутора километрах от телефонной будки мы вошли в поселок. На улицах никого не было, только в окнах последнего дома мы заметили фигуру мужчины. Я махнул рукой и окликнул его, но тот, то ли не услышав, то ли решив не отзываться, исчез из вида.
За деревней мы наткнулись на позицию тяжелой артиллерии, где было несколько сотен солдат. Все сделано на скорую руку, но батарея охранялась, от дороги ее отделяла колючая проволока. Едва мы сошли с дороги, чтобы приблизиться к ней, нам приказали проходить мимо. Я попытался заговорить с часовым, но он только вызвал сержанта. Тот повторил приказ, добавив, что если мы до наступления ночи не уберемся подальше, то поставим под угрозу свои жизни. Я спросил, не националистические ли это войска, но ответа не получил.
Салли сказала:
– Папа, мне не нравятся пушки.
Пока мы добирались до Уорнхэма, над нашими головами несколько раз пролетали реактивные самолеты, иногда звеньями, иногда поодиночке. Мне попалась какая-то старая измятая газета, которую я стал читать на ходу, надеясь понять происходившее вокруг.
Это оказался малоформатный выпуск, скорее нелегальный. в чем я почти не сомневался. Две недели назад мы слышали по радио, что издание газет временно приостановлено. Найденный листок показался мне отвратительным; плохая печать, безобразная писанина, тошнотворная склонность к откровенному расистскому неприятию иностранцев. В заметках шла речь о поножовщине и проказе, пальбе из пистолетов и венерических заболеваниях, изнасилованиях, людоедстве и чуме. Приводились подробные инструкции по изготовлению в домашних условиях оружия вроде бензиновых бомб-бутылок, залитых свинцом дубинок и удавок. Под рубрикой «новости» сообщалось о массовом изнасиловании афримскими вояками и налетах верных родине вооруженных сил на афримские опорные пункты. На обратной стороне в самом низу говорилось, что газета выпускается раз в неделю для гражданского населения Британской Националистской армией (Дивизион внутренних дел).
Я сжег свою находку.
Подходы к вокзалу Уорнхэма охранялись еще большим количеством солдат. Когда мы оказались у них на виду, Салли крепко схватила меня за руку.
Я сказал ей:
– Не о чем беспокоиться, девочка. Они здесь просто для того, чтобы никто не попытался помешать движению поездов.
Она не ответила, возможно поняв, что меня тоже насторожило их присутствие возле станции. По существу, это означало, что поезда продолжали ходить, но под контролем военных. Мы подошли к ограждению и я заговорил с лейтенантом. Он был вежлив и согласился помочь. Я заметил на его рукаве полоску ткани с вышитой надписью "Верые отступники". Интересоваться ее смыслом я не стал.
– Можно отсюда добраться поездом до Лондона? – спросил я.
– Это возможно, – ответил он, – но поезда ходят не часто. Вам придется навести справки в здании вокзала, сэр.
– Мы можем пройти?
– Конечно.
Он кивнул двум солдатам и те открыли для нас проход в заграждении. Я поблагодарил офицера и мы направились к кассе.
За стеклом сидел гражданский служащий в обыкновенной форме Британских железных дорог.
– Мы хотим попасть в Лондон, – сказал я. – Можете вы сказать, когда будет следующий поезд?
Он наклонился над стойкой, приблизил лицо к стеклу и посмотрел сквозь него на нас.
– Вам придется ждать до утра, – сказал он. – Здесь можно попасть на поезд, только если за сутки заказана его остановка.
– Вы хотите сказать, что поезд здесь не останавливается?
– Именно так. Если кто-то не пожелает его остановить. Вы должны позвонить на станцию отправления.
– Но нам надо уехать срочно.
– Вы должны позвонить на станцию отправления.
– Уже слишком поздно просить об остановке сегодня? – спросил я.
Он важно кивнул:
– Последний поезд проследовал час назад. Но если вы сейчас же приобретете билеты, я позвоню на станцию отправления вместо вас. Одну минуту.
Я повернулся к Салли:
– Послушай, любовь моя, нынче ночью нам снова придется спать в палатке. Не возражаешь? Ты слышала, что сказал этот джентльмен.
– Хорошо, папа. Но мы наверняка поедем завтра домой?
– Да, конечно.
Служащему я сказал:
– Сколько за билеты?
– По девяносто пенсов за каждый, пожалуйста.
Я вытащил из кармана остававшиеся у нас деньги и пересчитал их. У нас было меньше фунта.
– Могу я заплатить завтра? – спросил я.
Он отрицательно покачал головой:
– Необходимо заплатить вперед. Хотя если у вас с собой недостаточно денег, я могу взять задаток, а остальное вы заплатите завтра.
– Этого хватит?
– Так и быть. – Он бросил мелочь в ящик кассы, набрал полученную сумму на кассовом аппарате и протянул мне полоску бумаги с отпечатанным текстом. – Принесете мне ее завтра вместе с остальными деньгами. Поезд будет около одиннадцати до полудня.
Я взглянул на полоску бумаги. Это была просто расписка в получении денег, а не билет. Я поблагодарил и мы пошли к выходу из вокзала. Начинало моросить. Я слабо представлял себе, каким образом к утру добуду денег, но с мыслью о том, что их придется украсть, я уже почти смирился.
Возле заграждения тот же молодой лейтенант кивнул нам.
– Только завтра? – с состраданием в голосе произнес он. – То же самое случается здесь с массой людей. Вы беженцы?
Я подтвердил его догадку, хотя прежде избегал распространять это понятие на нас.
– В Лондоне у вас будет все в порядке, – продолжал он. – Наших там масса, они уже наводят порядок.
Он назвал мне адрес организации в Лондоне, которая пытается подыскать жилье для бездомных. Я записал и поблагодарил его. Лейтенант выразил озабоченность по поводу предстоявшей нам ночи ожидания.
– Я мог бы устроить вас на ночлег, – сказал он. – Прежде мы это делали. Но теперь кое-что изменилось. Нынче ночью мы уходим отсюда. Как вы устроитесь?
– У нас есть туристское снаряжение, – ответил я.
– О, тогда все в порядке. Но на вашем месте я ушел бы отсюда как можно дальше. Мы получили приказ отходить. Националисты всего в нескольких километрах отсюда.
Я еще раз поблагодарил его и мы пошли. Нам с Салли польстили его радушие и явное желание помочь. Но сказанное им возродило чувство тревоги и я решил учесть его предостережение. Мы удалились от станции километров на пять к югу и только тогда стали искать место для лагеря. Наконец выбрали склон невысокого холма, с трех сторон окруженного лесом.
Лежа в одной палатке, мы слышали звуки артиллерийской канонады, над нашими головами ревели реактивные самолеты. Всю ночь в северной стороне полыхали вспышки взрывов. В полукилометре от нас по дороге маршем прошли войска, в лесу позади разорвался шальной снаряд. Салли жалась ко мне, я пытался ее успокоить. Артиллерийская пальба была непрерывной, взрывы снарядов звучали либо очень близко от нас, либо совсем далеко. Время от времени мы слышали ружейную стрельбу и человеческие голоса.
Утром снова пошел мелкий дождь, вокруг стало тихо. Не желая шевелиться, словно боясь, что стоит нам тронуться с места и весь этот ужас возобновится, мы с Салли не вылезали из палатки до самого последнего мгновения. В десять часов, наскоро упаковав вещи, мы отправились на станцию. Добрались незадолго до одиннадцати. Солдат не было. Здания вокзала тоже, рельсы в нескольких местах искорежены. Мы смотрели на руины, оцепенев от ужаса. Расписку я потом выбросил.
Вечером нас схватил отряд афримских сил. Состоялся наш первый допрос.
Мы с Изобель лежали в темноте. На полу. В комнате этажом выше спали ее родители. Они не знали, что я в доме. Хотя я им нравился и они поощряли наши свидания с Изобель, известие о том, чем я пытаюсь заниматься в их гостиной, вряд ли могло доставить им удовольствие.
Шел четвертый час ночи, важнее всего было не наделать шума.
Я снял куртку и рубашку.
На Изобель уже не было платья, комбинации и бюстгальтера. К этому времени наши отношения достигли такого развития, что во время поцелуев она позволяла снимать с нее почти всю одежду и ласкать груди. Прикасаться к нижней части ее живота мне не позволялось никогда. Большинство девушек, с которыми мне приходилось иметь дело раньше, относились к сексу без предрассудков и явное отсутствие к нему интереса у Изобель ставило меня в тупик. Сначала ее сдержанность подхлестывала меня, но Изобель продолжала вести себя по-прежнему и теперь у меня начинало создаваться впечатление, что она действительно боится секса. Хотя мой первоначальный интерес к ней носил почти исключительно сексуальный характер, чем больше мы узнавали друг друга, тем больше она мне нравилась и мой натиск раз от раза становился все более нежным. Сочетание ее физической красоты и житейской неотесанности постоянно восхищало меня.
После многочисленных серий поцелуев и продолжительных ласк я лег на спину и стал направлять руку Изобель, ладонь которой легонько поглаживала меня по груди и животу. Она ласкала мое тело не без удовольствия и мне хотелось, чтобы рука скользнула под брюки и потрогала пенис.
Рука двигалась все ниже, пока не стала упираться в пояс брюк. Ее пальцы случайно попали под ткань и сразу же притронулись к кончику пениса. Очевидно не подозревая о подобном проявлении моего возбуждения, он мгновенно отдернула руку, отвернулась от меня, но продолжала лежать, дрожа всем телом.
– В чем дело? – шепнул я, спустя минуту или две, зная что не получу ответа и не сомневаясь, что последует дальше. – В чем дело?
Она молчала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Люди, с которыми мы познакомились, вели себя дружественно, выглядели неплохо питающимися и, казалось, не были вооружены. Правда, они владели тремя большими ручными тележками, к которым нам не позволили приблизиться. Возможно в них находилось оружие.
Несколько минут мы поговорили, обмениваясь новостями, что было в обыкновении у беженцев, не имевших иной информационной сети. Чернокожие не выказывали ни признаков повышенной нервозности, ни какого-то намека на то, что нам следует их остерегаться.
Тем не менее какое-то возбуждение в их поведении ощущалось, но его причину мы определить не смогли. Нашей главной заботой во время встречи были собственные мешки, поэтому и об их поведении мы судили не так, как могли бы при других обстоятельствах. Но мне показалось, что за этим возбуждением крылось ликование или какое-то нетерпеливое ожидание.
Наконец наша группа двинулась дальше, оставив чернокожих возле леса. Мы пересекли поле и больше не были у них на виду. Лейтиф подозвал меня к себе.
– Это афримские партизаны, – сказал он. – Вы должны были заметить их опознавательные браслеты.
Мы с Салли несколько часов ждали, чтобы проверить, собирается ли Изобель вернуться. Я не чувствовал необходимости объяснять Салли почему она оставила нас; по поведению ребенка я даже решил, что Салли ожидала чего-то в этом роде. Думаю, она сожалела, что это произошло, но была в состоянии смириться с новой ситуацией.
Изобель взяла ровно половину остававшихся денег, чемодан со своей одеждой и немного продуктов. Все туристское снаряжение и спальные принадлежности она оставила нам.
К середине дня стало ясно, что Изобель не вернется. Я начал готовить еду, но Салли сказала, что этим займется она. Я уступил и стал упаковывать пожитки. Я чувствовал, что с места пора сниматься.
Когда мы поели, я объяснил Салли, как смог, что мы можем себе позволить.
В тот момент меня обуревало ощущение несуразности собственных решений. Это касалось и моей способности правильно определять наши перемещения, и жестоких сомнений по поводу истинных причин разрыва моего брака. Я чувствовал, что Салли грозит опасность из-за новых ошибок, которые я могу совершить. Советуясь с ней о нашей следующей перемене места, я понимал, что не только даю Салли возможность почувствовать себя участницей принятия решения, но и сам стараюсь обрести внутреннее равновесие.
Я объяснил Салли, что мы с ее матерью договорились разделиться, что Изобель отправилась в Бристоль, а мы возвращаемся в Лондон. В свой дом мы не пойдем, а подыщем себе другое жилье. Салли сказала, что все поняла.
Тогда я заговорил о наших трудностях: о том, что нам нельзя оказаться в гуще происходивших в стране событий, что у нас очень мало денег, что нет возможности вернуться в Лондон на машине, что нам, вероятно, придется прятаться большую часть пути.
– Не могли бы мы поехать на поезде, папа? – спросила Салли.
Дети настолько легкомысленно подходят к любой проблеме, что способны разглядеть возможные решения, которые даже не приходят в головы их родителям. За время нашей жизни в сельской местности я даже ни разу не вспомнил о существовании железных дорог. Мне было любопытно, упустила ли Изобель это из вида, как и я, или именно таким способом решила добраться до Бристоля.
– Это вопрос денег, – ответил я. – Скорее всего у нас их недостаточно. Но мы можем разузнать. Ты считаешь, что этим мы должны заняться в первую очередь?
– Да. Я больше не хочу жить в палатке.
Я уже научился не загадывать слишком далеко. Однако от возвращения к вопросу, что делать по возвращении в Лондон, если ситуация там не лучше, чем на момент нашего отъезда, не уйти. Если занятие домов воинственными афримами продолжается, а правоохранительные органы по-прежнему расколоты, то мы не будем единственными, кому нужна крыша над головой. Если обстановка так плоха, как я опасался, то нам снова придется убираться из Лондона. Если такое случится, то единственным местом, куда мы сможем податься, останется дом моего младшего брата в Карлайле. Если даже у нас появится возможность у него обосноваться, мы столкнемся с трудностями почти пятисоткилометрового путешествия. К несчастью, я не видел никакой альтернативы – после смерти родителей четыре года назад и гибели старшего брата Клайва в известной стычке под Брэдфордом у меня не осталось родственников, кроме младшего брата.
Как бы там ни было, успокоить Салли мне удалось. Мы собрали остатки наших пожитков и упаковали их. Я понес чемодан и рюкзак, Салли досталось нести мешок с одеждой. Мы двинулись на восток. Нам не было известно, где находится ближайшая железнодорожная станция, но мы чувствовали, что направление выбрали верно. Прошагав километра два, мы вышли на мощеную щебнем дорогу. Мы двинулись по ней на север и она привела нас к телефону-автомату. Естественно, я поднял трубку, чтобы проверить, работает ли телефон. Мы уже неоднократно натыкались на телефоны-автоматы с исправными на вид аппаратами, но линии не работали.
На этот раз я услыхал серию гудков, а затем женский голос.
– Центральная. Какой вам нужен номер?
Я медлил. Не ожидая услышать ответ, я растерялся.
– Я бы хотел позвонить… в Карлайл, соедините, пожалуйста.
– Простите, абонент. Все главные линии заняты.
Голос прозвучал окончательным отказом, словно она собиралась положить трубку.
– Э-э… в таком случае, соедините меня, пожалуйста, с номером в Лондоне.
– Простите, абонент. Все линии с Лондоном заняты.
– Не могли бы вы позвонить мне сюда, когда появится свободная?
– Наша центральная обеспечивает только местную связь. – Тон снова звучал желанием прекратить разговор.
Я заговорил быстро:
– Послушайте, я надеюсь, вы могли бы помочь мне. Мы пытаемся добраться до железнодорожной станции. Не подскажете, в каком направлении нам идти?
– Откуда вы говорите?
Я назвал ей координаты телефона-автомата, которые были на табличке передо мной.
– Не кладите трубку. – Я ждал. Минуты через три телефонистка заговорила снова, – Ближайшая к вам станция – Уорнхэм, до нее около пяти километров. Всего хорошего, абонент.
Связь оборвалась.
Салли ждала возле телефонной будки. Я пересказал ей содержание разговора. В это время послышался грохот тяжелых дизельных грузовиков и через несколько минут мимо нас промчалось семь армейских машин с солдатами. В кузове последнего стоял офицер; он что-то нам крикнул. Мы не расслышали. Припоминаю появившееся у меня в тот момент ощущение возрождавшейся уверенности, хотя быть свидетелем перемещения войск мне довелось впервые.
Когда грузовики проехали, я понял причину моего прежнего беспокойного состояния. Мы не видели вокруг себя людей.
Пока мы жили в палатках, контакты с людьми ограничивались встречами в продуктовых магазинах. Там мы, конечно, наблюдали увядание торговли и отчуждение людей, какого не бывало до начала всех этих неприятностей. Но сейчас мы с Салли были совершенно одни.
Чем ближе мы подходили к Уорнхэму, тем больше встречалось признаков активности военных, но совсем не попадались люди в штатском. Это нас насторожило.
В полутора километрах от телефонной будки мы вошли в поселок. На улицах никого не было, только в окнах последнего дома мы заметили фигуру мужчины. Я махнул рукой и окликнул его, но тот, то ли не услышав, то ли решив не отзываться, исчез из вида.
За деревней мы наткнулись на позицию тяжелой артиллерии, где было несколько сотен солдат. Все сделано на скорую руку, но батарея охранялась, от дороги ее отделяла колючая проволока. Едва мы сошли с дороги, чтобы приблизиться к ней, нам приказали проходить мимо. Я попытался заговорить с часовым, но он только вызвал сержанта. Тот повторил приказ, добавив, что если мы до наступления ночи не уберемся подальше, то поставим под угрозу свои жизни. Я спросил, не националистические ли это войска, но ответа не получил.
Салли сказала:
– Папа, мне не нравятся пушки.
Пока мы добирались до Уорнхэма, над нашими головами несколько раз пролетали реактивные самолеты, иногда звеньями, иногда поодиночке. Мне попалась какая-то старая измятая газета, которую я стал читать на ходу, надеясь понять происходившее вокруг.
Это оказался малоформатный выпуск, скорее нелегальный. в чем я почти не сомневался. Две недели назад мы слышали по радио, что издание газет временно приостановлено. Найденный листок показался мне отвратительным; плохая печать, безобразная писанина, тошнотворная склонность к откровенному расистскому неприятию иностранцев. В заметках шла речь о поножовщине и проказе, пальбе из пистолетов и венерических заболеваниях, изнасилованиях, людоедстве и чуме. Приводились подробные инструкции по изготовлению в домашних условиях оружия вроде бензиновых бомб-бутылок, залитых свинцом дубинок и удавок. Под рубрикой «новости» сообщалось о массовом изнасиловании афримскими вояками и налетах верных родине вооруженных сил на афримские опорные пункты. На обратной стороне в самом низу говорилось, что газета выпускается раз в неделю для гражданского населения Британской Националистской армией (Дивизион внутренних дел).
Я сжег свою находку.
Подходы к вокзалу Уорнхэма охранялись еще большим количеством солдат. Когда мы оказались у них на виду, Салли крепко схватила меня за руку.
Я сказал ей:
– Не о чем беспокоиться, девочка. Они здесь просто для того, чтобы никто не попытался помешать движению поездов.
Она не ответила, возможно поняв, что меня тоже насторожило их присутствие возле станции. По существу, это означало, что поезда продолжали ходить, но под контролем военных. Мы подошли к ограждению и я заговорил с лейтенантом. Он был вежлив и согласился помочь. Я заметил на его рукаве полоску ткани с вышитой надписью "Верые отступники". Интересоваться ее смыслом я не стал.
– Можно отсюда добраться поездом до Лондона? – спросил я.
– Это возможно, – ответил он, – но поезда ходят не часто. Вам придется навести справки в здании вокзала, сэр.
– Мы можем пройти?
– Конечно.
Он кивнул двум солдатам и те открыли для нас проход в заграждении. Я поблагодарил офицера и мы направились к кассе.
За стеклом сидел гражданский служащий в обыкновенной форме Британских железных дорог.
– Мы хотим попасть в Лондон, – сказал я. – Можете вы сказать, когда будет следующий поезд?
Он наклонился над стойкой, приблизил лицо к стеклу и посмотрел сквозь него на нас.
– Вам придется ждать до утра, – сказал он. – Здесь можно попасть на поезд, только если за сутки заказана его остановка.
– Вы хотите сказать, что поезд здесь не останавливается?
– Именно так. Если кто-то не пожелает его остановить. Вы должны позвонить на станцию отправления.
– Но нам надо уехать срочно.
– Вы должны позвонить на станцию отправления.
– Уже слишком поздно просить об остановке сегодня? – спросил я.
Он важно кивнул:
– Последний поезд проследовал час назад. Но если вы сейчас же приобретете билеты, я позвоню на станцию отправления вместо вас. Одну минуту.
Я повернулся к Салли:
– Послушай, любовь моя, нынче ночью нам снова придется спать в палатке. Не возражаешь? Ты слышала, что сказал этот джентльмен.
– Хорошо, папа. Но мы наверняка поедем завтра домой?
– Да, конечно.
Служащему я сказал:
– Сколько за билеты?
– По девяносто пенсов за каждый, пожалуйста.
Я вытащил из кармана остававшиеся у нас деньги и пересчитал их. У нас было меньше фунта.
– Могу я заплатить завтра? – спросил я.
Он отрицательно покачал головой:
– Необходимо заплатить вперед. Хотя если у вас с собой недостаточно денег, я могу взять задаток, а остальное вы заплатите завтра.
– Этого хватит?
– Так и быть. – Он бросил мелочь в ящик кассы, набрал полученную сумму на кассовом аппарате и протянул мне полоску бумаги с отпечатанным текстом. – Принесете мне ее завтра вместе с остальными деньгами. Поезд будет около одиннадцати до полудня.
Я взглянул на полоску бумаги. Это была просто расписка в получении денег, а не билет. Я поблагодарил и мы пошли к выходу из вокзала. Начинало моросить. Я слабо представлял себе, каким образом к утру добуду денег, но с мыслью о том, что их придется украсть, я уже почти смирился.
Возле заграждения тот же молодой лейтенант кивнул нам.
– Только завтра? – с состраданием в голосе произнес он. – То же самое случается здесь с массой людей. Вы беженцы?
Я подтвердил его догадку, хотя прежде избегал распространять это понятие на нас.
– В Лондоне у вас будет все в порядке, – продолжал он. – Наших там масса, они уже наводят порядок.
Он назвал мне адрес организации в Лондоне, которая пытается подыскать жилье для бездомных. Я записал и поблагодарил его. Лейтенант выразил озабоченность по поводу предстоявшей нам ночи ожидания.
– Я мог бы устроить вас на ночлег, – сказал он. – Прежде мы это делали. Но теперь кое-что изменилось. Нынче ночью мы уходим отсюда. Как вы устроитесь?
– У нас есть туристское снаряжение, – ответил я.
– О, тогда все в порядке. Но на вашем месте я ушел бы отсюда как можно дальше. Мы получили приказ отходить. Националисты всего в нескольких километрах отсюда.
Я еще раз поблагодарил его и мы пошли. Нам с Салли польстили его радушие и явное желание помочь. Но сказанное им возродило чувство тревоги и я решил учесть его предостережение. Мы удалились от станции километров на пять к югу и только тогда стали искать место для лагеря. Наконец выбрали склон невысокого холма, с трех сторон окруженного лесом.
Лежа в одной палатке, мы слышали звуки артиллерийской канонады, над нашими головами ревели реактивные самолеты. Всю ночь в северной стороне полыхали вспышки взрывов. В полукилометре от нас по дороге маршем прошли войска, в лесу позади разорвался шальной снаряд. Салли жалась ко мне, я пытался ее успокоить. Артиллерийская пальба была непрерывной, взрывы снарядов звучали либо очень близко от нас, либо совсем далеко. Время от времени мы слышали ружейную стрельбу и человеческие голоса.
Утром снова пошел мелкий дождь, вокруг стало тихо. Не желая шевелиться, словно боясь, что стоит нам тронуться с места и весь этот ужас возобновится, мы с Салли не вылезали из палатки до самого последнего мгновения. В десять часов, наскоро упаковав вещи, мы отправились на станцию. Добрались незадолго до одиннадцати. Солдат не было. Здания вокзала тоже, рельсы в нескольких местах искорежены. Мы смотрели на руины, оцепенев от ужаса. Расписку я потом выбросил.
Вечером нас схватил отряд афримских сил. Состоялся наш первый допрос.
Мы с Изобель лежали в темноте. На полу. В комнате этажом выше спали ее родители. Они не знали, что я в доме. Хотя я им нравился и они поощряли наши свидания с Изобель, известие о том, чем я пытаюсь заниматься в их гостиной, вряд ли могло доставить им удовольствие.
Шел четвертый час ночи, важнее всего было не наделать шума.
Я снял куртку и рубашку.
На Изобель уже не было платья, комбинации и бюстгальтера. К этому времени наши отношения достигли такого развития, что во время поцелуев она позволяла снимать с нее почти всю одежду и ласкать груди. Прикасаться к нижней части ее живота мне не позволялось никогда. Большинство девушек, с которыми мне приходилось иметь дело раньше, относились к сексу без предрассудков и явное отсутствие к нему интереса у Изобель ставило меня в тупик. Сначала ее сдержанность подхлестывала меня, но Изобель продолжала вести себя по-прежнему и теперь у меня начинало создаваться впечатление, что она действительно боится секса. Хотя мой первоначальный интерес к ней носил почти исключительно сексуальный характер, чем больше мы узнавали друг друга, тем больше она мне нравилась и мой натиск раз от раза становился все более нежным. Сочетание ее физической красоты и житейской неотесанности постоянно восхищало меня.
После многочисленных серий поцелуев и продолжительных ласк я лег на спину и стал направлять руку Изобель, ладонь которой легонько поглаживала меня по груди и животу. Она ласкала мое тело не без удовольствия и мне хотелось, чтобы рука скользнула под брюки и потрогала пенис.
Рука двигалась все ниже, пока не стала упираться в пояс брюк. Ее пальцы случайно попали под ткань и сразу же притронулись к кончику пениса. Очевидно не подозревая о подобном проявлении моего возбуждения, он мгновенно отдернула руку, отвернулась от меня, но продолжала лежать, дрожа всем телом.
– В чем дело? – шепнул я, спустя минуту или две, зная что не получу ответа и не сомневаясь, что последует дальше. – В чем дело?
Она молчала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17