Почему именно они чисто
интуитивно угадывают то, до чего не доходит логика?"
Она вспомнила вечер, проведенный Шмайзом, художником и ею года четыре
назад. Был спор, вызванный неудачной фразой Шмайза. Он хотел сказать, что
не настоящая, не цветущая _с_е_й_ч_а_с_ жизнь имеет определяющее значение
для археолога, но фраза не получилась. Вышло так, будто ему, Шмайзу,
древняя стена дороже живого города.
Этуш фыркнул презрительно:
- Курт, если помнишь, портрет Моны Лизы, жены Франческо дель
Джокондо, остался незавершенным. И все же, по словам Вазари, "это
произведение написано так, что повергает в смятение и страх любого
самонадеянного художника, кто бы он ни был!" Так что же важнее, по-твоему?
Портрет Джоконды или его оригинал?
- Ты не понял меня, - рассердился археолог. - Искусство всегда
вторично!
Этуш ухмыльнулся.
- Тогда почему люди вот уже четыреста лет восхищаются портретом Моны
Лизы и ничуть не тоскуют по утраченному оригиналу?
Шмайз растерялся.
- Если уж мы заговорили о Джоконде, - махнул короткой рукой Этуш, - у
меня найдется еще одно замечание... Моне Лизе, когда Леонардо взялся ее
писать, было около двадцати лет. Так утверждает ученик Леонардо Франческо
Мельци. Мона Лиза позировала художнику в костюме Весны, в левой руке
держала цветок коломбины... Почему же, Курт, на знаменитом холсте мы видим
не цветущую женщину, а... вдову?
- Вдову? - неприятно удивился Шмайз. - Ты просто много выпил!
- Именно вдову! - шумно рассмеялся Этуш. - Да, я пьян. Но Леонардо
написал именно вдову! Или он большой шутник, или я... большой невежа!
- К правде ближе второе, - проворчал Шмайз.
Но Этуш не слушал археолога. Расплескав вино, он налил себе полную
чашу и пьяно уставился на Анхелу:
- Леонардо написал вдову! Не просто вдову, а символ вдовы. Символ
нашего горького мира! И не знай я тебя, Анхела, я бы сказал - Леонардо
написал тебя!
- Не льсти, Этуш. Мне далеко до Джоконды!
- Не ищи в моих словах буквализма. Да, у вас все иное - руки, волосы,
уши. Но вы идентичны в своей загадке.
- В какой загадке, Этуш? - насторожилась Анхела.
- Ладно, - отмахнулся художник. - Я попробую написать вдову. Это не
будет портретом новой Джоконды. Нет! Но это будет все тот же символ, ибо
символы в нашем мире следует подновлять...
Этуш не написал портрета Анхелы. Он не выдержал шумного успеха,
выпавшего на долю первых его картин, не выдержал непонимания, пришедшего
вслед за успехом. Он стал много пить, ему резко изменил вкус.
После выхода в свет роскошного издания эпоса о Гильгамеше,
иллюстрированного стилизованными печатями, Этуш поссорился с археологом и
перестал бывать у Анхелы. Он быстро опускался. Вечно пьяный, хватался то
за одно, то за другое, но нигде не мог обрести себя. Вместо обещанной
символической вдовы он написал в приступе пьяного безумия портрет
ассирийца, наградив его глазами Анхелы. А затем наркотики и, наконец,
тюрьма...
"И все же именно Этуш, - подумала Анхела, - сумел, пусть и
подсознательно, угадать мое тайное тайных..."

- Я никогда не писал ее! - вопил Этуш.
- Тебе не надо умирать! - убеждал Досет. - Тебе нужно работать,
спать, пить скотч, пользоваться плодами успеха... Подойди! Разве ты не
писал ее? - майор резким движением, испугавшим художника, сорвал тряпку с
принесенного из лаборатории портрета.
Лоб, борода, щеки ассирийца были заклеены пластырем. Тем яснее были
глаза, глянувшие на Этуша.
- Вдова! - потрясенно отступил художник.
Странно закатив глаза, он вздрогнул, пошатнулся, по его коротким
рукам пробежала дрожь, - и вдруг, сразу, Этуш упал, ударившись головой о
бетонный выступ.
- Унесите его! - брезгливо приказал Досет.
Ни на кого не глядя, чувствуя, что еще один вариант отработан
впустую, майор бросил недокуренную сигару в пепельницу. Металлический
браслет попался ему под руку, звякнул. И как ни был легок этот звук,
Анхела его уловила.
Майор вздрогнул.
Дочь Ауса смотрела на браслет так, будто в "камере разговоров",
наполненной флюидами ненависти и страха, присутствовало с некоторых пор
еще одно, невидимое, но строгое существо - все понимающее, ни на что не
закрывающее глаза...

6. ПРОВЕРКА НА ЧЕЛОВЕКА
Кайо потерял сознание. Дуайт, наклонившись над "Лорой", равнодушно
поправил впившиеся в запястья журналиста наручники.
Голый бетон... Мертвая, сырая тишь...
С нервным, почти болезненным интересом Досет принял из рук лейтенанта
бумагу, исписанную мелким почерком Витольда. Что написал эксперт?
"...По преступной небрежности капитана Орбано в личном деле А2
отсутствуют отпечатки пальцев.
Лингвисты отдела полагают, что великолепное знание А2 всех танийских
наречий не является подтверждением ее действительно танийского
происхождения. Никто не знает, кем она была брошена семнадцать лет назад у
входа в монастырь Святой Анны.
Мы нигде не нашли фотографий А2, а наши попытки получить такие
фотографии в тюрьме результатов не дали.
В первые же часы пребывания А2 в спецкамере Внутреннюю тюрьму Ниданго
покинули крысы. Это может быть случайным совпадением, но я все же рискну
связать случившееся с радиошумами, отмеченными мной при появлении А2 в
"камере разговоров".
А2 - женщина волевая, крайне уравновешенная. Исходя из всего
вышесказанного, я бы рекомендовал, майор, совместить допрос А2 с проверкой
ее на человека".
Он многого хочет! - подумал майор.
Проверка на человека... Запугать, сломать допрашиваемого убийством,
совершаемым на его глазах, - такое делалось не часто...
Майор, не торопясь, вынул из нагрудного кармана письмо, перехваченное
сотрудниками Витольда, и положил его на стол так, чтобы Анхела со своего
места не смогла прочесть в нем ни строчки.
"Анхела! - писал доктор Шмайз. - Я нашел то, что вам хотелось найти!
Археология полна неразгаданных тайн. В 1844 году английский
естествоиспытатель Дэвид Брюстер нашел в Кингудском карьере стальной
гвоздь, внедренный в кусок твердого песчаника. В 1869 году в штате Невада
в полевом шпате, добытом со значительной глубины, обнаружен металлический
винт. Восемнадцатью годами раньше некто Хайрэм Уитт вынул аналогичную
находку из обломка золотоносного кварца. Странные находки, не правда ли?
Но они ничто перед тем, что нашел я!
Самые разные чувства владеют мною сегодня, но среди них нет, к
сожалению, удовлетворения. Может быть, это от усталости, а может, оттого,
что я перестал понимать смысл собственных находок.
Да, я знаю, за семьдесят лет работ в Ираке археологи вряд ли
раскопали более одного процента всех погребенных в его земле исторических
богатств; среди остающихся в неизвестности девяноста девяти процентов явно
найдется много удивительного. Но я - ученый. Я знаю, что даже самое
удивительное следует рассматривать с позиций логики. Как рассматриваем мы,
например, темные места "Уриа..." или "Ангальта кигальше..." ["Дни
сотворения...", "От великого верха к великому низу..." - фрагменты
древнейших шумерских мифов.]
Вскрыв пески над стенами найденного нами Ларака, я сразу наткнулся на
руины древнего эккура [эккур (шумерское) - храм]. Термический удар
невероятной силы размягчил, расплавил каменные стены семиэтажной башни, и
они застыли бесформенной массой, которую не брала никакая кирка.
Что за небесный огонь поразил обитель жрецов? Какая неведомая сила
обрушилась на несчастный город?
В недоумении взирал я на загадочные руины. Сырой кирпич можно
расплавить лишь в очень сильном огне в специальных печах. Что расплавило
сырой кирпич на открытом воздухе?
Я подумал о молниях. Здесь, в Ираке, воздух настолько насыщен
электричеством, что хвосты лошадей перед грозой торчат вверх, как щетки...
Но удар молнии не мог сжечь целый город!
Я обратился к вашей работе, посвященной мифическому оружию шумеров -
оружию Замамы, абубу, "потоку пламени". И сразу вспомнил из столь любимого
вами эпоса: "Небеса возопили, земля мычала. Света не стало, вышли мраки.
Вспыхнула молния, гром раздался. Смерть упала с дождем на камни".
Анхела! В тех же оплавленных руинах, под сводами эккура, я обнаружил
человеческий скелет, радиоактивность которого превышала обычную в
пятьдесят раз!
Скелет находился в грубом каменном саркофаге. И на левом запястье был
браслет, выполненный из неизвестного мне сплава - тяжелого и почти
прозрачного.
Я не знаю, Анхела, как следует оценивать мою находку, но догадываюсь,
что об этом _з_н_а_е_т_е_ вы. Рискну утверждать, что вас никогда не
интересовала история нашей цивилизации сама по себе; вас интересовал этот
потерянный в дымке тысячелетний браслет. Вы о нем _з_н_а_л_и_.
Кем был несчастный, пораженный радиоактивностью? Уж не самим ли
скитальцем Гильгамешем? Или его другом Энкиду, погибшем в борьбе с
небесным быком?.. Я растерян, Анхела.
Я знал о шумерах многое. Знал, что в темных своих веках они возводили
башни, выращивали ячмень, строили сложные ирригационные системы,
пользовались письменностью и гальваностегией. Но трудно поверить, что дети
Шумера могли видеть и такое апокалипсическое действо: "Из глубин небес
поднялась туча. Адад в ней ревел, Набу и Лугаль вперед выступали. Факелы
принесли Аннунаки, их огнем осветили землю. Грохот Адада наполнил небо,
все блестящее обратилось в сумрак!"
А ведь эти слова приводятся в древних шумерски мифах!
Кроме того, передо мной лежат оплавленные руины Ларака. И этот
скелет...
Все мы, Анхела, в той или иной мере злоупотребляем правом историка
судить о предыдущем на основании более известного нам последующего. Но
где, скажите, истина, если о ней можно делать столь взаимоисключающие
выводы?.. Атомный взрыв в Шумере! Боже правый! Я жалею, что не умер в
болотах Ирака год, два года назад, когда прошлое не казалось мне таким
поистине непостижимым!
И еще, Анхела... Я теперь знаю, что для вас человеческая история
практически не имеет тайн. Но мне хочется знать больше.
К_т_о _в_ы_?
Я задаю этот вопрос с горечью. Я не разглядел, не понял вас. Я только
пугался вас, когда находился рядом. А теперь, когда нашел мужество
спрашивать, боюсь - вы не дождетесь меня... И если я вас и вправду не
увижу, помните: мы, люди, как бы ни был еще жесток и темен наш мир, давно
способны отличать добро человеческое от добра божественного!.. ЕСЛИ ВЫ НЕ
ЧЕЛОВЕК, ТО КТО ВЫ?"

Что она, - хмыкнул про себя Досет, - и впрямь святая?
И перевел взгляд на Анхелу.
Браслет на ее руке и его двойник, найденный Шмайзом, - они, конечно,
не тайный знак, не пароль либертозо...
Что бы это ни было, - сказал себе майор, - я не дам Анхеле водить
себя за нос. Слишком много чудес! Я предпочитаю ясность и простые решения.
И займусь не браслетом, а главным. Это главное - самолет!
Но с этой минуты странная нерешительность, которой майор никогда
раньше не чувствовал, стала явственно вмешиваться во все его планы.
- Анхела! - сказал он, подавляя в себе эту нерешительность. - При
пытке током самое страшное - язык. Он влажный и воспринимает удар сразу.
Нет людей, способных вынести такую боль. Вот почему в вашем молчании нет
смысла. Туземец заговорит!.. А если он все же окажется исключением, я
брошу на "Лору"... вас! Вы слушаете меня?
- Да.
- Тогда ответьте, - Досет не спускал с нее глаз, - почему вы не
скрыли следов пребывания Кайо в вашей вилле? Даже кровь с подоконника не
смыли! Не спрятали испачканный бинт... Вы что, впрямь жаждали
познакомиться с "камерой разговоров"? Вас интересовал этот браслет? Ведь
он, кажется, двойник вашего?
Анхела улыбнулась.
Два дня назад браслет на ее руке засветился. Это значило - станция
перехода запущена, энергия, необходимая для переброски, собрана, время
пребывания Анхелы в Тании подошло к концу.
Удивленная вопросом Досета, Анхела сосредоточилась - и мысли майора
открылись ей: "Она не человек... Зачем она вмешивается в наши дела?..
Проверка на человека..."
Откуда, удивилась она, это странное желание отторгнуть меня от людей?
И ту же прочла в мыслях майора: "Ларак... Небесный бык... Радиоактивный
скелет... Оружие Замамы..."
Они перехватили не только спрайс, поняла Анхела. В их руки попало и
письмо Курта.
Бедный Курт!
Она снова почувствовала боль под сердцем, но на этот раз боль
принадлежала только ей. И боль усилилась, когда Анхела представила, как
страшно было Шмайзу бежать по лесной поляне, как страшно было ему видеть
прыгающую перед ним собственную черную тень, отброшенную пламенем горящего
самолета!..
Погружаясь в прямые, как выстрелы, мысли Досета, Анхела слово за
словом восстановила письмо Шмайза. И, может быть, впервые за много лет,
проведенных ею в Тании, она испытала чувство нежного облегчения - Курт
ошибся!.. Он слишком близко стоял к тому, что могло ослепить и более
смелого человека!

- Если туземец не скажет, - повторил Досет, - скажете вы!
И приказал:
- Дуайт, напряжение!
Дуайт замкнул контакты. Судорога свела тело журналиста, но это была
не боль, это был лишь рефлекс, реакция на уже узнанное!
- Что у вас, Дуайт?
- Видимо, отошли контакты, - Дуайт наклонился к проводам.
- Живее!
- Ищите ниже, - подсказала Анхела. - У левой клеммы, под изоляцией,
обрыв.
- Точно! - удивился Дуайт. - Придется сменить провод.
- Не стоит, - произнесла Анхела, поднимая с пола руану. - Вы не
тронете больше Кайо. А что касается самолета, майор, эту тайну вам
придется оставить для либертозо. Она не принадлежит вам.
- Я потому и облечен властью перераспределять информацию, - хмыкнул
Досет, - что меня не устраивают чужие тайны... Не будете же вы утверждать,
что нам трудно сменить перетершийся провод?
- Я порву его снова!
- Порвете? - поразился Досет.
- Да, - повторила Анхела. - Порву. И, если понадобится, повторю это
много раз. Я не ленива.
- Но вы и не сумасшедшая! - взорвался майор.
- Это меня поддерживает.
- Тогда, может быть, начнем все сначала? - Досет едко ухмыльнулся. -
Где вы все-таки родились?
- Мемфис-центр...
- Я уже слышал об этом!
- Не до конца... МЕМФИС-ЦЕНТР ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОГО ВЕКА!
Она разыгрывает комедию или впрямь свихнулась? - окончательно
растерялся майор.

"Самое трудное, - сказала себе Анхела, - это убеждать. Там, дома, в
двадцать четвертом веке, достаточно было кивнуть, и этот кивок не мог не
быть правдой. Они же, - подумала она о Дуайте, Досете, Чолло, - давно
разочаровались в словах. Им не нужна правда, ибо чаще всего она
оборачивается против них. Им нужны фокусы, им нужны трюки. И чем эти трюки
эффективнее, тем легче они в них верят".
Она вспомнила гранитные скалы, нависшие над могучей северной рекой.
Лиственницы пожелтели, под каждой был очерчен круг опавших осенних игл. На
другом берегу высоко поднимались над скалами и деревьями длинные корпуса
Института Времени. Собирая редкие ягоды костяники, Анхела нетерпеливо
смотрела на реку. Она ожидала Риала.
Она ошиблась - Риал не воспользовался катером, он просто переплыл
реку. Он вылез на розовый гранит совершенной мокрый, с широких плеч
стекала вода, волосы прилипли ко лбу. И, прижавшись щекой к мокрому плечу
Риала, Анхела разблокировала сознание. Самые тайные мысли свободно текли в
мозг Риала и, отраженные, усиленные его чувством, так же свободно
возвращались к ней. Они _ч_у_в_с_т_в_о_в_а_л_и_ друг друга, они были одним
существом, и Анхела не сразу поняла, почему Риал смеется. А Риал, правда,
смеялся. Смеялся беззвучно, скрыто. Смеялся словами, считанными с древней
клинописной таблицы. И в бесконечно счастливом, добром и нежном смехе
Анхела, наконец, различила слова.
"Сохрани для себя свои молитвы, - смеялся Риал. - Сохрани для себя
питье и пищу, пищу твою, что достойна Бога. Ведь любовь твоя буре подобна,
двери, пропускающей дождь и ветер, дворцу, в котором гибнут герои!.. Где
любовник, - смеялся Риал, - где герой, приятный тебе и в грядущем?..
Птичку пеструю ты полюбила; ты избила ее, ты ей крылья сломала, и живет
она в чаще, и кричит: крылья! крылья!.. Полюбила коня, знаменитого в
битве, и дала ему бич, удила и шпоры... И отцовский садовник был тебе мил
- Ишуланну. На него подняла ты глаза и к нему потянулась: "Мой Ишуланну,
исполненный силы, упьемся любовью!" Но едва ты услышала его речи, ты его
превратила в крысу, ты велела ему пребывать в доме, не взойдет он на
крышу, не опустится в поле.
1 2 3 4 5 6 7