Сталин специально тщательно и планомерно готовил эту победу в расчете на 1942 г.
1945 г. Тут уж и говорить нечего. Все и так ясно, как на ладони: Во-первых, двойной триумф, второе политическое совершенство, вторая жизнь для страны и народа, после кровопролитной, тяжелой войны. Ведь цифры – не врут: 1879 + 66 = 1945 и 1912 + 33 = 1945.
1949 г. 70-летие Сталина. Дата солидная, значимая, политически важная. Да и год – весьма политически важный. Во-первых, большой удар со стороны противника: создание НАТО, и во вторых ответ на него: создание Коминформа. Конечно, неадекватно: ответ на пушки словами но в идеологическом плане жесткий: Вы не сдержали Ваших нападок на СССР, на коммунизм, хотя мы и распустили Коминтерн. Что ж – мы его теперь возродим, но его органы будут в большей степени, чем прежде, направляться и контролироваться нами, из одного центра.
«Кто с мечом к нам пришел, от меча и погибнет». Но мы не дрогнем, и будем продолжать войну с империализмом: идеологическую, классовую, и, придет время, быть может и реальную.
1952 г. Год долгожданного XIX Съезда партии. Год первого подведения итогов послевоенного развития СССР. Год важный для партии и государства, но трудный для Сталина тем, что он обнаружил, как уходят его силы. Тем не менее год, рассчитанный заранее, как удобный и счастливый для проведения съезда: 1912 + 40 = 1952 и 1917 + 35 = 1952 г.
После окончания войны все ожидали, что осенью 1945 г. будет созван XIX съезд, ибо последний XVIII съезд – состоялся в 1939 г. Но в 1945 г. Сталин не предпринял никаких мер, чтобы съезд был созван, ибо год и без того был слишком насыщен событиями.
В 1947-1949 гг. новые международные осложнения и заботы, также не позволили провести съезд, хотя партия ждала его. В 1950 г. и 1951 г. несмотря на все попытки секретарей крупнейших крайкомов и обкомов страны добиться проведения съезда путем хотя бы постоянного осторожного зондажа позиции ЦК в этом вопросе, Сталин неизменно отвечал, что «еще не время». Теперь нам легко понять, почему он так говорил. У него был свой график и он точно знал, к какой дате приурочить созыв съезда. Но в партии, даже в ее верхушке, об этом не имели никакого представления. Видели только, что время идет, что проблемы требующие решения съезда – накапливаются, и что Сталин – стареет, и потому казалось совершенно непонятным – куда же еще откладывать созыв съезда – до каких же пор? И вдруг Сталин определил его созыв на 1952 г. Он то знал, почему. Другие даты просто не располагали, они могли оказаться «несчастливыми», а он опасался, что съезд тогда не удастся.
И хотя XIX съезд прошел мирно, торжественно, внешне сплоченно, и на нем была сделана попытка как бы обновить партию, создав огромный новый орган – Президиум ЦК, он на деле не решил той задачи, которую исторически должен был бы решить: передачу эстафеты новому поколению партийных руководителей, передачу великого ленинского наследства в новые руки для гарантированного продолжения ленинской политики. Открыто, так как этого требовали принципы большевизма, вопрос о наследии не был поднят на съезде. А созданные новые органы партийного руководства и призванные туда так называемые «новые люди» – были не лучшими, а чуть ли не худшими силами в партии. Достаточно сказать, что именно в 1952 г. в Президиум ЦК и в Центральный Комитет были избраны такие мелкие люди, как Брежнев, Подгорный, Шелест, Полянский, прежде не игравшие никакой роли ни в организационном и тактическом строительстве партии, ни тем более в укреплении ее идеологии. Известно, например, что Брежнев никаких книг, даже художественной литературы, никогда не читал, о чем вполне документально сообщает А.А.Громыко в своих мемуарах А.А.Громыко. Памятное. Книга вторая. Изд. 2-ое дополненное. М., Политиздат. 1990 г. С.524-525 (Громыко рекомендовал Брежневу прочесть книгу о жизни Леонардо да Винчи, затем прямо всучил эту книгу Леониду Ильичу. Тот взял, но через две недели вернул, сказав: – Книгу я не прочел. Да и вообще – отвык читать .
Вся соль этого сообщения в том, что Л.Б. вообще никогда и не привыкал к чтению! ).
.
И когда такой человек оказывался во главе партии, то одно уже это обстоятельство должно было вселять огромную тревогу за ее судьбу и за судьбы социализма вообще. Однако такие лица еще 20-30-х лет находились во главе партии и страны. Разумеется ни коммунизмом, ни социализмом в их политике ничего и не пахло. Их безграмотность прямо противоречила одному из коренных положений марксизма, который рассматривается как обобщение всех знаний, накопленных человечеством и требует от марксиста освоения всей мировой культуры. Тем самым, называя таких людей, как Брежнев коммунистами, мы клевещем на коммунизм, искажаем это понятие. Мы можем лишь говорить о том, что уже в середине 60-х годов началось глобальное перерождение руководства партии.
Чувствовал ли Сталин в 1952 г. тревогу за судьбы партии?
Возможно в какой-то степени – ощущал. Но в то же время он уже не представлял себе реального положения. Он не мог уже оценить объективно степень перерождения партии, ибо он, практически, не знал новых людей.
Брежнев был включен, например, в ЦК за статный рост, военную выправку и свои знаменитые брови, не заметить которых мог лишь только слепой. Заметил их и Сталин. Но он ни словом не обмолвился с этим новым «кадром», а тот, естественно, боялся и рта раскрыть в присутствии Сталина, ясно сознавая, что даже одним-единственным словом способен обнаружить свою беспросветную ограниченность.
Сталин, конечно, надеялся, что его ближайшие соратники – и в первую очередь Молотов, Каганович, Ворошилов, Берия и Хрущев, сохранят и после его смерти единство и традиции партии и эти надежды перерастали в твердую уверенность, так как он лучше, чем кто-либо иной знал, что у этих людей кроме, как опираться на культ Сталина, иного выхода не было. Ибо только это сохраняло бы стабильность государства.
Однако он не мог предположить, что все они окажутся в разных, причем непримиримо враждующих группировках, и что единственный, кто мог бы по праву претендовать на ведущую роль – Молотов, – будет отстранен от руководства и власти в первую же очередь.
Таким образом; XIX Съезд партии – хотя и был созван в «счастливую» и «правильную» дату, тем не менее, не сыграл своей исторической роли – быть инстанцией, которая передала бы эстафету ответственному и компетентному новому руководству партии.
В этой неудаче ярко проявилась вся искусственность сталинской схемы «пятилеток» и других числовых комбинаций, которая, казалось, действовала годами и десятилетиями столь безотказно, верно и надежно.
Дело в том, что прежде внутренняя уверенность в «фатальности» той или иной даты, той или иной меры, придавала Сталину, чисто субъективно, такие силы, что он всецело и глубоко мог контролировать все, происходящие в такие исторические моменты процессы. Всюду иметь свой глаз. Всюду проверять, перепроверять и не доверять никому, кроме себя. Вполне естественно, что такое тщательное проведение любого мероприятия обеспечивало ему успех. Ведь точно также и Ленин лично стремился контролировать и проводить все важнейшие политические и военные меры в годы революции и гражданской войны, беря на себя львиную часть работы, которую должен был выполнять партийный и советский аппарат. И все удавалось хорошо, благодаря этому личному, ежеминутному, перестраховывавшему и подстраховывавшему контролю и проверке всех звеньев государственной машины. И Ленин, совершая эту титаническую работу, в отличие от Сталина не нуждался в таком внутреннем стимуле, как вера в магику чисел. Однако результат у обоих получался отличный, ибо оба осуществляли неослабный контроль над проводимыми по их указанию мероприятиями и оба были достаточно компетентны в том, что они делали, причем более компетентными, чем все их другие сотрудники. Именно это и обеспечивало успех.
Но такой ход работы, такие, как называл их сам Сталин «большевистские темпы» были возможны лишь тогда, когда оба обладали хорошим здоровьем и, не щадя себя, «выкладывались» до изнеможения.
Ленин надорвался на этой работе, не допустив ни одного ее срыва, но умер преждевременно и крайне мучительно, от прогрессирующего паралича, завершившегося инсультом.
Сталин также успешно осуществлял руководство в напряженнейшей обстановке, в том числе в более старом возрасте, чем Ленин, в годы Великой Отечественной войны. То, что было проделано Ставкой ВГК в смысле планирования, разработки и проведения стратегических операций, а их за четыре года войны было проведено полторы сотни, причем на пространстве фронта протяженностью в 6.000 км. – это сверх обычных человеческих сил, это – гениально, и это было проведено мастерски, в высшей степени военно-профессионально и компетентно. И это, разумеется, не могло не подточить даже стального здоровья и стальной воли Сталина. Физическая немощь, характерная для старения организма, стремительно захватывала Сталина в послевоенные годы, особенно после 1949 г. И этот объективный факт нельзя сбрасывать со счета. Более того, мы должны его всемерно учитывать и понять, что и Сталин был отнюдь не машина, а человек, причем с весьма скромными физическими возможностями. Но жил он за счет своей воли, и пока мог, держал себя в руках. Когда же силы стали уходить, воспрепятствовать этому физиологическому процессу было просто невозможно.
И именно в этих условиях его контроль за партией, за государством, и его информированность насчет их состояния, резко изменились: он стал утрачивать контроль и подобно Ленину, именно этот факт стал его крайне нервировать и беспокоить. И чем больше он нервничал, тем хуже становилось его физическое состояние. И в этом положении он стал острее не доверять окружающим. Просто не доверять никому и во всем, не имея прежней возможности, вместо негативного недоверия, взять под жесткий позитивный контроль всю информацию, поступающую наверх.
Этого он просто не мог уже сделать физически, и это, разумеется должно было вызвать внутренний взрыв. В приступе бессильного гнева у него произошло кровоизлияние в мозг – инсульт. Тот же конец, что и у Ленина. Профессиональное острое заболевание государственных деятелей мирового масштаба, привыкших тащить на себе всю государственную и партийную машину. Как только способность тащить воз прекращалась, эти деятели тотчас же ломались. Это означало, что они работали до полного износа, до конца, пока только хватало сил.
Так Сталин в самой своей смерти снова встал вровень с Лениным. Разница была лишь в том, что Ленин умер в кругу заботливых близких, Сталин же умер, в полном одиночестве, оставленный, изолированный, без родных и соратников. Так прошла эта жизнь, безжалостная, как зверь.
И смерть тоже оказалась и мучительной, и безжалостной.
Итак, подведем некоторые итоги.
Вышеприведенные данные, вероятно, ни у кого не оставят теперь сомнения, что у Сталина присутствовали в его деятельности элементы мистического восприятия действительности, и они усилились особенно к концу его жизни, после 70 летнего юбилея.
Почему важно обнаружить, отметить и обратить внимание на этот момент, на эту, в некотором роде «мелочь», свойственную лишь внутренней скрытой психологии Сталина и никогда им не проявляемую открыто и тем более не афишируемую?
Потому, что при помощи этой черты, т.е. при учете ее существования, мы можем лучше понять и логически объяснить некоторые известные, но не совсем понятные факты из сталинской биографии или кое-что из его действий.
Дело в том, что внимание к мистике чисел, вера в «счастливые» и «несчастливые» годы, существенно ослабляли у Сталина в последний период его жизни (с 1949 по 1953 гг.) способность к трезвой, критической оценке действительности, в то время как прежде такая способность ему никогда не изменяла.
Так, проведя успешно в «счастливый» 1939 г. сногсшибательную и сенсационную договоренность с Гитлером, заставив весь мир удивляться своему дипломатическому ''везению", Сталин, разумеется, не изменил своих взглядов на фашизм и на реальную угрозу войны со стороны Германии.
Наоборот, он твердо знал, что война непременно наступит, но его главной заботой стало то, чтобы она не пришлась на несчастливый 1941 г., а началась бы, по крайней мере, в «счастливом» для него 1942 г.
Вот почему все его усилия, все мероприятия в области внешней и внутренней политики в течение 1939, 1940 и первой половины 1941 гг. были направлены только на то, чтобы любым способом оттянуть войну и не дать ей вспыхнуть в 1941 г. Отсюда становится особенно ясно, почему Сталин буквально «не хотел замечать» подготовки войны со стороны Германии и пресекал всякие обсуждения этой темы в верхних этажах партийных, военных и государственных кругов. Он был уверен, что германский фашизм имеет и в советском госаппарате своих нераскрытых шпионов, и потому рассчитывал своим спокойствием и полным исключением обсуждения подготовки к войне, оттянуть начало войны до «благоприятного» 1942 г., и не дать немцам хоть малейшую зацепку для придирок и недовольства. Вот почему он не реагировал на предупреждения о подготовке немцев к войне, о намеченных уже для ее развязывания датах, ибо принимал все это за «провокацию», а не потому, что он был «слеп».
Однако он упустил при этом из виду, что дело зависело не только от его выдержки, но и от вероломства гитлеровского руководства. Этот фактор он полностью не учел, ибо считал, что Гитлер как истинный, педантичный немец, будет верен своему слову. И в этом была огромная сталинская ошибка, происшедшая из-за того, что он посчитал более надежным не классовое чутье, а убеждение в магическом сочетании благоприятных и несчастных дат.
Такую же ошибку он сделал и во время советско-финской войны. Хотя 1939 г. был в центом счастливым для подобного мероприятия, но переговоры с финнами, начатые еще весной, затянулись из-за финского упрямства до ноября 1939 г. Год был таким образом на исходе, следующий, 1940 г. обещал быть «несчастливым». Однако обе стороны зашли так далеко в своем противостоянии, что для СССР отступать было поздно, и война началась 1 декабря, за месяц до конца «счастливого» года. Но Сталин рискнул санкционировать начало войны, ибо верил в «счастливость» 1939 г. и считал, что Красная Армия сумеет справиться с Финляндией «за две недели» и он сможет уже к своему дню рождения, к 21 декабря, преподнести себе и стране «маленький» внешнеполитический подарок, в виде «победоносного окончания советско-финской войны». Однако ни Ворошилов, ни Тимошенко, сменивший его на посту наркома обороны, за две недели не уложились и война перешла на «несчастливый» 1940 г., сопровождаясь непредвиденным ходом, огромными потерями в живой силе и технике, и обескураживавшей советских военных невозможностью продвижения за «линию Маннергейма».
В результате потребовалось ввести в действие миллионную армию, потерять почти полмиллиона людей, и совершить ряд других дополнительных усилий, чтобы достичь, наконец, победы и долгожданного мира.
Еще большим отрывом от реальной оценки исторической обстановки явилось затягивание Сталиным открытия XIX съезда партии, в ожидании для этого «счастливой латы» – 1952 г. Нет сомнения, что если бы съезд был созван в 1945 или 1946 гг., т.е. на 6-7 лет раньше, то и роль Сталина на съезде и решения самого съезда были бы полезны для дальнейшего развития страны и сыграли бы, действительно, важную политическую роль, а не декоративно-политическую, как в 1952 г.
Ведь в 1945-46 гг. Сталин был еще сравнительно бодр, в хорошей физической форме, полностью владел знанием обстановки в стране, да и в числе его ближайшего окружения были относительно молодые, но талантливые и преданные революции люди, которым можно было оставлять в наследство Советский Союз. В 1952 г. наоборот, не было ни здоровья, ни владения реальным контролем за страной, ни надежных людей, поскольку они были (Кузнецов А.А., Вознесенский Н.А. и др.) уничтожены в 1949 г.
Так ожидание «счастливой» даты привело по сути дела к несчастливому результату для страны, партии и народа.
Именно в этой приверженности элементам мистики, пусть и не очень серьезно, но зато скрупулезно, в этом явном идейном отступлении от марксизма, проявляющемся в вере в некую предопределенность судьбы, и заключалась основная политическая ошибка Сталина в последний период его жизни.
Ошибка эта была тем более существенной, что она была, в принципе, недопустима для марксиста, притом руководителя коммунистической партии и социалистического государства. До тех пор, пока он не подчинял марксистский расчет и анализ реальной обстановки своему, только ему одному известному «графику», и не приноравливал этот график к своей мистике чисел, – иными словами, – пока он не насиловал ход исторического развития, – все его действия, вся его политика были в целом правильными, шли на пользу народу и государству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
1945 г. Тут уж и говорить нечего. Все и так ясно, как на ладони: Во-первых, двойной триумф, второе политическое совершенство, вторая жизнь для страны и народа, после кровопролитной, тяжелой войны. Ведь цифры – не врут: 1879 + 66 = 1945 и 1912 + 33 = 1945.
1949 г. 70-летие Сталина. Дата солидная, значимая, политически важная. Да и год – весьма политически важный. Во-первых, большой удар со стороны противника: создание НАТО, и во вторых ответ на него: создание Коминформа. Конечно, неадекватно: ответ на пушки словами но в идеологическом плане жесткий: Вы не сдержали Ваших нападок на СССР, на коммунизм, хотя мы и распустили Коминтерн. Что ж – мы его теперь возродим, но его органы будут в большей степени, чем прежде, направляться и контролироваться нами, из одного центра.
«Кто с мечом к нам пришел, от меча и погибнет». Но мы не дрогнем, и будем продолжать войну с империализмом: идеологическую, классовую, и, придет время, быть может и реальную.
1952 г. Год долгожданного XIX Съезда партии. Год первого подведения итогов послевоенного развития СССР. Год важный для партии и государства, но трудный для Сталина тем, что он обнаружил, как уходят его силы. Тем не менее год, рассчитанный заранее, как удобный и счастливый для проведения съезда: 1912 + 40 = 1952 и 1917 + 35 = 1952 г.
После окончания войны все ожидали, что осенью 1945 г. будет созван XIX съезд, ибо последний XVIII съезд – состоялся в 1939 г. Но в 1945 г. Сталин не предпринял никаких мер, чтобы съезд был созван, ибо год и без того был слишком насыщен событиями.
В 1947-1949 гг. новые международные осложнения и заботы, также не позволили провести съезд, хотя партия ждала его. В 1950 г. и 1951 г. несмотря на все попытки секретарей крупнейших крайкомов и обкомов страны добиться проведения съезда путем хотя бы постоянного осторожного зондажа позиции ЦК в этом вопросе, Сталин неизменно отвечал, что «еще не время». Теперь нам легко понять, почему он так говорил. У него был свой график и он точно знал, к какой дате приурочить созыв съезда. Но в партии, даже в ее верхушке, об этом не имели никакого представления. Видели только, что время идет, что проблемы требующие решения съезда – накапливаются, и что Сталин – стареет, и потому казалось совершенно непонятным – куда же еще откладывать созыв съезда – до каких же пор? И вдруг Сталин определил его созыв на 1952 г. Он то знал, почему. Другие даты просто не располагали, они могли оказаться «несчастливыми», а он опасался, что съезд тогда не удастся.
И хотя XIX съезд прошел мирно, торжественно, внешне сплоченно, и на нем была сделана попытка как бы обновить партию, создав огромный новый орган – Президиум ЦК, он на деле не решил той задачи, которую исторически должен был бы решить: передачу эстафеты новому поколению партийных руководителей, передачу великого ленинского наследства в новые руки для гарантированного продолжения ленинской политики. Открыто, так как этого требовали принципы большевизма, вопрос о наследии не был поднят на съезде. А созданные новые органы партийного руководства и призванные туда так называемые «новые люди» – были не лучшими, а чуть ли не худшими силами в партии. Достаточно сказать, что именно в 1952 г. в Президиум ЦК и в Центральный Комитет были избраны такие мелкие люди, как Брежнев, Подгорный, Шелест, Полянский, прежде не игравшие никакой роли ни в организационном и тактическом строительстве партии, ни тем более в укреплении ее идеологии. Известно, например, что Брежнев никаких книг, даже художественной литературы, никогда не читал, о чем вполне документально сообщает А.А.Громыко в своих мемуарах А.А.Громыко. Памятное. Книга вторая. Изд. 2-ое дополненное. М., Политиздат. 1990 г. С.524-525 (Громыко рекомендовал Брежневу прочесть книгу о жизни Леонардо да Винчи, затем прямо всучил эту книгу Леониду Ильичу. Тот взял, но через две недели вернул, сказав: – Книгу я не прочел. Да и вообще – отвык читать .
Вся соль этого сообщения в том, что Л.Б. вообще никогда и не привыкал к чтению! ).
.
И когда такой человек оказывался во главе партии, то одно уже это обстоятельство должно было вселять огромную тревогу за ее судьбу и за судьбы социализма вообще. Однако такие лица еще 20-30-х лет находились во главе партии и страны. Разумеется ни коммунизмом, ни социализмом в их политике ничего и не пахло. Их безграмотность прямо противоречила одному из коренных положений марксизма, который рассматривается как обобщение всех знаний, накопленных человечеством и требует от марксиста освоения всей мировой культуры. Тем самым, называя таких людей, как Брежнев коммунистами, мы клевещем на коммунизм, искажаем это понятие. Мы можем лишь говорить о том, что уже в середине 60-х годов началось глобальное перерождение руководства партии.
Чувствовал ли Сталин в 1952 г. тревогу за судьбы партии?
Возможно в какой-то степени – ощущал. Но в то же время он уже не представлял себе реального положения. Он не мог уже оценить объективно степень перерождения партии, ибо он, практически, не знал новых людей.
Брежнев был включен, например, в ЦК за статный рост, военную выправку и свои знаменитые брови, не заметить которых мог лишь только слепой. Заметил их и Сталин. Но он ни словом не обмолвился с этим новым «кадром», а тот, естественно, боялся и рта раскрыть в присутствии Сталина, ясно сознавая, что даже одним-единственным словом способен обнаружить свою беспросветную ограниченность.
Сталин, конечно, надеялся, что его ближайшие соратники – и в первую очередь Молотов, Каганович, Ворошилов, Берия и Хрущев, сохранят и после его смерти единство и традиции партии и эти надежды перерастали в твердую уверенность, так как он лучше, чем кто-либо иной знал, что у этих людей кроме, как опираться на культ Сталина, иного выхода не было. Ибо только это сохраняло бы стабильность государства.
Однако он не мог предположить, что все они окажутся в разных, причем непримиримо враждующих группировках, и что единственный, кто мог бы по праву претендовать на ведущую роль – Молотов, – будет отстранен от руководства и власти в первую же очередь.
Таким образом; XIX Съезд партии – хотя и был созван в «счастливую» и «правильную» дату, тем не менее, не сыграл своей исторической роли – быть инстанцией, которая передала бы эстафету ответственному и компетентному новому руководству партии.
В этой неудаче ярко проявилась вся искусственность сталинской схемы «пятилеток» и других числовых комбинаций, которая, казалось, действовала годами и десятилетиями столь безотказно, верно и надежно.
Дело в том, что прежде внутренняя уверенность в «фатальности» той или иной даты, той или иной меры, придавала Сталину, чисто субъективно, такие силы, что он всецело и глубоко мог контролировать все, происходящие в такие исторические моменты процессы. Всюду иметь свой глаз. Всюду проверять, перепроверять и не доверять никому, кроме себя. Вполне естественно, что такое тщательное проведение любого мероприятия обеспечивало ему успех. Ведь точно также и Ленин лично стремился контролировать и проводить все важнейшие политические и военные меры в годы революции и гражданской войны, беря на себя львиную часть работы, которую должен был выполнять партийный и советский аппарат. И все удавалось хорошо, благодаря этому личному, ежеминутному, перестраховывавшему и подстраховывавшему контролю и проверке всех звеньев государственной машины. И Ленин, совершая эту титаническую работу, в отличие от Сталина не нуждался в таком внутреннем стимуле, как вера в магику чисел. Однако результат у обоих получался отличный, ибо оба осуществляли неослабный контроль над проводимыми по их указанию мероприятиями и оба были достаточно компетентны в том, что они делали, причем более компетентными, чем все их другие сотрудники. Именно это и обеспечивало успех.
Но такой ход работы, такие, как называл их сам Сталин «большевистские темпы» были возможны лишь тогда, когда оба обладали хорошим здоровьем и, не щадя себя, «выкладывались» до изнеможения.
Ленин надорвался на этой работе, не допустив ни одного ее срыва, но умер преждевременно и крайне мучительно, от прогрессирующего паралича, завершившегося инсультом.
Сталин также успешно осуществлял руководство в напряженнейшей обстановке, в том числе в более старом возрасте, чем Ленин, в годы Великой Отечественной войны. То, что было проделано Ставкой ВГК в смысле планирования, разработки и проведения стратегических операций, а их за четыре года войны было проведено полторы сотни, причем на пространстве фронта протяженностью в 6.000 км. – это сверх обычных человеческих сил, это – гениально, и это было проведено мастерски, в высшей степени военно-профессионально и компетентно. И это, разумеется, не могло не подточить даже стального здоровья и стальной воли Сталина. Физическая немощь, характерная для старения организма, стремительно захватывала Сталина в послевоенные годы, особенно после 1949 г. И этот объективный факт нельзя сбрасывать со счета. Более того, мы должны его всемерно учитывать и понять, что и Сталин был отнюдь не машина, а человек, причем с весьма скромными физическими возможностями. Но жил он за счет своей воли, и пока мог, держал себя в руках. Когда же силы стали уходить, воспрепятствовать этому физиологическому процессу было просто невозможно.
И именно в этих условиях его контроль за партией, за государством, и его информированность насчет их состояния, резко изменились: он стал утрачивать контроль и подобно Ленину, именно этот факт стал его крайне нервировать и беспокоить. И чем больше он нервничал, тем хуже становилось его физическое состояние. И в этом положении он стал острее не доверять окружающим. Просто не доверять никому и во всем, не имея прежней возможности, вместо негативного недоверия, взять под жесткий позитивный контроль всю информацию, поступающую наверх.
Этого он просто не мог уже сделать физически, и это, разумеется должно было вызвать внутренний взрыв. В приступе бессильного гнева у него произошло кровоизлияние в мозг – инсульт. Тот же конец, что и у Ленина. Профессиональное острое заболевание государственных деятелей мирового масштаба, привыкших тащить на себе всю государственную и партийную машину. Как только способность тащить воз прекращалась, эти деятели тотчас же ломались. Это означало, что они работали до полного износа, до конца, пока только хватало сил.
Так Сталин в самой своей смерти снова встал вровень с Лениным. Разница была лишь в том, что Ленин умер в кругу заботливых близких, Сталин же умер, в полном одиночестве, оставленный, изолированный, без родных и соратников. Так прошла эта жизнь, безжалостная, как зверь.
И смерть тоже оказалась и мучительной, и безжалостной.
Итак, подведем некоторые итоги.
Вышеприведенные данные, вероятно, ни у кого не оставят теперь сомнения, что у Сталина присутствовали в его деятельности элементы мистического восприятия действительности, и они усилились особенно к концу его жизни, после 70 летнего юбилея.
Почему важно обнаружить, отметить и обратить внимание на этот момент, на эту, в некотором роде «мелочь», свойственную лишь внутренней скрытой психологии Сталина и никогда им не проявляемую открыто и тем более не афишируемую?
Потому, что при помощи этой черты, т.е. при учете ее существования, мы можем лучше понять и логически объяснить некоторые известные, но не совсем понятные факты из сталинской биографии или кое-что из его действий.
Дело в том, что внимание к мистике чисел, вера в «счастливые» и «несчастливые» годы, существенно ослабляли у Сталина в последний период его жизни (с 1949 по 1953 гг.) способность к трезвой, критической оценке действительности, в то время как прежде такая способность ему никогда не изменяла.
Так, проведя успешно в «счастливый» 1939 г. сногсшибательную и сенсационную договоренность с Гитлером, заставив весь мир удивляться своему дипломатическому ''везению", Сталин, разумеется, не изменил своих взглядов на фашизм и на реальную угрозу войны со стороны Германии.
Наоборот, он твердо знал, что война непременно наступит, но его главной заботой стало то, чтобы она не пришлась на несчастливый 1941 г., а началась бы, по крайней мере, в «счастливом» для него 1942 г.
Вот почему все его усилия, все мероприятия в области внешней и внутренней политики в течение 1939, 1940 и первой половины 1941 гг. были направлены только на то, чтобы любым способом оттянуть войну и не дать ей вспыхнуть в 1941 г. Отсюда становится особенно ясно, почему Сталин буквально «не хотел замечать» подготовки войны со стороны Германии и пресекал всякие обсуждения этой темы в верхних этажах партийных, военных и государственных кругов. Он был уверен, что германский фашизм имеет и в советском госаппарате своих нераскрытых шпионов, и потому рассчитывал своим спокойствием и полным исключением обсуждения подготовки к войне, оттянуть начало войны до «благоприятного» 1942 г., и не дать немцам хоть малейшую зацепку для придирок и недовольства. Вот почему он не реагировал на предупреждения о подготовке немцев к войне, о намеченных уже для ее развязывания датах, ибо принимал все это за «провокацию», а не потому, что он был «слеп».
Однако он упустил при этом из виду, что дело зависело не только от его выдержки, но и от вероломства гитлеровского руководства. Этот фактор он полностью не учел, ибо считал, что Гитлер как истинный, педантичный немец, будет верен своему слову. И в этом была огромная сталинская ошибка, происшедшая из-за того, что он посчитал более надежным не классовое чутье, а убеждение в магическом сочетании благоприятных и несчастных дат.
Такую же ошибку он сделал и во время советско-финской войны. Хотя 1939 г. был в центом счастливым для подобного мероприятия, но переговоры с финнами, начатые еще весной, затянулись из-за финского упрямства до ноября 1939 г. Год был таким образом на исходе, следующий, 1940 г. обещал быть «несчастливым». Однако обе стороны зашли так далеко в своем противостоянии, что для СССР отступать было поздно, и война началась 1 декабря, за месяц до конца «счастливого» года. Но Сталин рискнул санкционировать начало войны, ибо верил в «счастливость» 1939 г. и считал, что Красная Армия сумеет справиться с Финляндией «за две недели» и он сможет уже к своему дню рождения, к 21 декабря, преподнести себе и стране «маленький» внешнеполитический подарок, в виде «победоносного окончания советско-финской войны». Однако ни Ворошилов, ни Тимошенко, сменивший его на посту наркома обороны, за две недели не уложились и война перешла на «несчастливый» 1940 г., сопровождаясь непредвиденным ходом, огромными потерями в живой силе и технике, и обескураживавшей советских военных невозможностью продвижения за «линию Маннергейма».
В результате потребовалось ввести в действие миллионную армию, потерять почти полмиллиона людей, и совершить ряд других дополнительных усилий, чтобы достичь, наконец, победы и долгожданного мира.
Еще большим отрывом от реальной оценки исторической обстановки явилось затягивание Сталиным открытия XIX съезда партии, в ожидании для этого «счастливой латы» – 1952 г. Нет сомнения, что если бы съезд был созван в 1945 или 1946 гг., т.е. на 6-7 лет раньше, то и роль Сталина на съезде и решения самого съезда были бы полезны для дальнейшего развития страны и сыграли бы, действительно, важную политическую роль, а не декоративно-политическую, как в 1952 г.
Ведь в 1945-46 гг. Сталин был еще сравнительно бодр, в хорошей физической форме, полностью владел знанием обстановки в стране, да и в числе его ближайшего окружения были относительно молодые, но талантливые и преданные революции люди, которым можно было оставлять в наследство Советский Союз. В 1952 г. наоборот, не было ни здоровья, ни владения реальным контролем за страной, ни надежных людей, поскольку они были (Кузнецов А.А., Вознесенский Н.А. и др.) уничтожены в 1949 г.
Так ожидание «счастливой» даты привело по сути дела к несчастливому результату для страны, партии и народа.
Именно в этой приверженности элементам мистики, пусть и не очень серьезно, но зато скрупулезно, в этом явном идейном отступлении от марксизма, проявляющемся в вере в некую предопределенность судьбы, и заключалась основная политическая ошибка Сталина в последний период его жизни.
Ошибка эта была тем более существенной, что она была, в принципе, недопустима для марксиста, притом руководителя коммунистической партии и социалистического государства. До тех пор, пока он не подчинял марксистский расчет и анализ реальной обстановки своему, только ему одному известному «графику», и не приноравливал этот график к своей мистике чисел, – иными словами, – пока он не насиловал ход исторического развития, – все его действия, вся его политика были в целом правильными, шли на пользу народу и государству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17