Ты бы тогда увидел, как к твоему островку направляются две фелюги под парусами. Это контрабандисты. Они торгуют оружием. Они с автоматами наперевес. И им совершенно не нужны посторонние, малопонятные ловцы всяческой дребедени. И ты при самом их приближении сразу же понимаешь, что к чему, быстро хватаешь все свои вещи, все барахло, бросаешь их в воду и сам лезешь туда же вместе со своими людьми, потому что прибыли ловцы куда более серьезных штуковин, из-за которых они ни во что не ставят постороннюю жизнь.
Ты пролежишь в воде часов пять, еле-еле шевеля ластами, выставив над поверхностью жалкий кусочек своей дыхательной трубки, молясь только о том, чтоб никому из гостей не пришло в голову сходить помочиться на ствол пальмы, потому что тогда он немедленно вас обнаружит. Вот уже кто-то пошёл. Вот сейчас – под ногами идущего заскрипел песок – нет, показалось.
А потом, когда они отвалят, наконец, с твоего островка, ты выползешь на него. Именно выползешь, потому что за пять часов вот такого лежания получится так, что у тебя отказывают ноги и совсем не осталось сил.
А вот и наш катер, черт бы его побрал! Он появился через какой-нибудь час после фелюг. А ты сразу его почувствуешь, заметишь издалека.
Он бежит быстро-быстро и скоро будет у самого берега, и снова у тебя появляются силы, едрит твою в кочерыжку! Ты вскакиваешь, начинаешь носиться по песку и орать, орать от молодости, конечно.
– Вовка! Вовка! – орешь ты и больше ничего, потому что переполняет тебя совершенно ото всякой несерьезной ерунды. А потом ты обнимаешь обалдевшего Вовку и кричишь ему, что ты его любишь.

Над Северным флотом
Иваныч помер.
Почил, так сказать, как всегда, некстати.
А до этого он руководил Военно-морским флотом с такого-то по такое-то, а потом еще где-то что-то делал в углу своего кабинета, что-то очень похожее на полезное.
Нужное что-то очень для нашей родной обороны и все прочее, потому что, когда он, следуя логике вещей, упал от старости на боевом посту с грохотом в парадной попоне, как боевой слон бивнями в пол, он успел-таки прошептать: «Прошу кремировать и пепел развеять над Северным флотом».
Ну, последняя воля командующего с такого-то по такое-то – это, конечно, не просто так заморить полторы тонны людей где-нибудь в Заокайске. Это ж надо выполнять. А потому сгребли все, что удалось, в урну и отправили все это на север.
Боевые лётчики, когда им сказали, что надо рассеять, сначала ничего не поняли: то есть, как это рассеять, на какой, позвольте, скорости и высоте вы все это видите рассеянным, затормозить, что ли, прикажете или открыть дверь? «Да вы все с ума посходили», – сказали они и отдали сей предмет вертолётчикам.
Те, пока носили его туда-сюда и спрашивали, над чем зависать и рассеивать конкретно, несколько раз открывали от любопытства, чтоб посмотреть, какие у нас бывают жареные командующие и опрокидывали при этом нечаянно урну пять раз подряд, и из нее все просыпалось, но хорошо, что у нас везде стоят веники и совки, чтобы все это засунуть обратно, с тем чтоб рассеять не где-нибудь где ни попадя, а конкретно.
А действительно, где тут конкретно помещается Северный флот и что за таковой считать: море? базу? корабли?
Пока решали, что за что считать, урну все время переставляли, а потом переставили так, что и совсем не нашли в тот момент, когда нужно было схватить, побежать и рассеять. И тогда, для рассеивания, отдали какой-то чуть ли не кубок за успешную стрельбу, набив его всяческим мусором, который и рассеяли со словами: «Покойся с прахом, прах тебя побери, совершенно задолбал!» – а потом уже обнаружились натуральные останки, которые все это время за дверью стояли, и тогда их пришлось пересыпать из урны в газетку, урну поставить на место кубка, а их аккуратненько, под руководством двух мичманов, спустить в унитаз, а то неудобно как-то, и речь уже сказали.

Гвардия
Командир подводной лодки «Красногвардеец» капитан первого ранга Маслобоев Алексей Геннадьич был полным и окончательным мудаком.
Проще говоря, хамом.
И об этом его свойстве, а лучше сказать качестве, знали все. Особенно начальство.
А если и начальство в курсе, то жди, дражайший Алексей Геннадьич, в скором времени должность командира дивизии – иначе у нас не бывает.
То есть «адмирал не за горами».
Вот только в автономку надо было сходить, для чего укрепили «гвардию» нормальными людьми: дали офицеров и матросов с мозгами, а также посадили на борт вторым командиром Тибора Янушевича Шварца (стройного, грамотного, деликатного), чтоб он «гвардии капитана первого ранга» Маслобоева Алексея Геннадьича чуть чего по рукам бил, не допуская безобразия.
«Гвардия» – она ведь, как картошка, со временем вырождается, и то, что командир у них – законченный мудак, – это такая закономерность, у которой случаются всякие там последствия.
Средиземка – Средиземное море – подводное положение. Во время отчаянно-лихого маневрирования под группой американских кораблей «гвардии (не совсем вменяемый) капитан первого ранга» Маслобоев Алексей Геннадьич в отсутствие в центральном Тибора Янушевича Шварца – отлучился по малой нужде – принимает дерзкое решение разбить лодочной рубкой опускаемую гидроакустическую станцию фрегата «выполнением маневра по глубине», для чего и отдает соответствующую команду боцману, сидящему на горизонтальных рулях.
А дальше – как учили: страшный удар, визг, писк, скрежет, тряхнуло, кто-то упал, кто-то вскочил, и из отсеков посыпались доклады о поступлении воды.
Маслобоев кричит боцману:
– Ныряй на восемьдесят! – и тот ныряет.
Шварц, ворвавшийся в центральный совершенно без штанов, отталкивая Маслобоева, кричит боцману:
– Всплывай на сорок! – и тот всплывает.
А особист, тут же соткавшийся из воздуха, суёт в пасть Маслобоеву индикаторную трубку на «наличие алкоголя в выдыхаемом воздухе», после чего все они: Маслобоев, Шварц, особист и боцман на какой-то период представляют из себя некий плотный клубок, катающийся по центральному.
А наверху – где к этому моменту собирался совершенно потонуть американский фрегат – разгорается международный скандал!
Некоторое время спустя, уже в базе, Командующий Северным флотом в отупелом одиночестве минут тридцать изумленно рассматривал бронзовый обломок винта фрегата, застрявший в «гвардейском» контейнере с ракетой, оснащенной ядерной головой.
Странно, но Маслобоева не назначили командиром дивизии.
Его отправили куда-то чего-то «укреплять» не очень жидкое.
А «гвардия» надолго сделалась полным говном.

Воздух
– Вовик, ответь немедленно: любишь ли ты воздух? Воздух! Этот дивный коктейль из азота и кислорода, сдобренный специями – углекислым газом и прочей отрицательной ерундой. Как я люблю воздух! Ах! Ты представляешь: им невозможно насытиться. Никак. Он врывается вовнутрь и проникает во все закоулки. И омывает. Да! Омывает там каждый мой завиточек родимый! Каждую пипочку, тяпочку, мавочку, таточку! Кстати, у тебя есть свои таточки? А? Не молчи, несчастный, но молви!
– Вот балаболка!
Серёга с Вовкой шли по улице. Они шли в отдел кадров флота получать назначение – два лейтенанта только что из училища.
– А что я люблю больше воздуха? Нууу?
– Ну?
– Больше воздуха я люблю женщин. Вот! Они кудрявые везде. К чему ни прикоснись. Ты прикасаешься – а они кудрявые. И сколько их, Господи! Сколько! Они всюду. Да! А знаешь ли ты, что только что пришло ко мне в голову: мы должны жениться. Сейчас же. Эта мысль пришла ко мне, но она меня не поразила. И это странно. Это неожиданно. Любая мысль приходящая не может не поражать хотя бы способом своего появления. И даже не способом, о котором я ни шиша не знаю, но…
– Короче.
– Да, так вот: мы должны жениться. Как тебе это?
– Сейчас?
– А когда, милый, когда?! Тебя засунут на корабль, как руку в жопу слона, и не скоро вынут. А как же продолжение рода? Ты, что, не хочешь, чтоб у тебя родился сын, продолжатель династии мореходов, пароходов и человеков, и чтоб его тоже засунули в жопу? Чтоб он испытал то же, что и ты, но только в большем размере? А когда ты еще сделаешь сына, как прямо не сейчас? О-о-о… я уже вижу, как ты делаешь сына, а заодно и я… о-о-о… вот она лежит на постели, а ты подходишь, свесив руки, и не только их, ты видишь ее колено. Оно светится, хотя вся она тоже ничем не прикрыта, но ты видишь только колено, хотя в глаза лезет все остальное, но это колено – оно такое нежное и податливое, и ты вступаешь на одеяло, наклоняешься и целуешь его, сначала робко, а потом все сильней и сильней – никакого удержу; ты покрываешь поцелуями все, все ее тело, и оно при каждом прикосновении наполняется негой и стоном, оно выгибается, изломав свои собственные линии вдоль, а потом и поперек, а ты уже там, у врат истомных, и ты вторгаешься в них на манер пехотинца Александра Македонского, и тебя опаляет жар – жадный, липкий, а ты торопишься, торопишься, торопишься, и вот уже реки взапруженные, степи иссохшие и ураганы – все смешалось, пытаясь лишить тебя сознания, но в это мгновение прорвались, лопнули клетки и вылетели птички. А вот, кстати, и первая девушка, не изведавшая трахомы.
Они подошли к летнему кафе. За столиками было пусто, но в глубине сидела девушка. Серёга направился прямо к ней. Она была стройна – и это главное. За три шага до нее Серёга рухнул на колени, простер к ней руки и завопил:
– Дивная! Будьте его женой! – при этом он указал на Вовку, у которого от всего этого глаза на лоб полезли. Наконец он кое-как овладел собой и вступил в разговор:
– Не обращайте на него внимания, – пытаясь оттащить Серёгу.
Девушка окаменела. Ее широко распахнутые глаза смотрели на Серёгу так, как если б ей явился колосс родосский.
Серёга между тем уже освободился от друга и теперь, успев подползти ближе, стоял перед ней, но обращался к Вовке:
– Не хочешь?
– Нет!
– Он не хочет из природного благородства. Тогда обращаюсь от своего имени и сердца. Вы и только вы за пять шагов до этого воцаришь в моем опаленном сердце. Посмотрите вокруг: видите ли вы здесь людей? Нет! Здесь нет людей. Мы одни на планете. Только вы и я. Вот почему нас тянет друг к другу. Нас влечет. Нас волочет. Будьте моей женой. Я молод, красив. Станьте моей – и вы изведаете муки моего сердца. Я вам его тут же открою. Да! Да! Да! Немедленно открою. Вот прямо возьму и… но нам надо на корабль. Нас ждут опасности, свершения и смерть подстерегает на каждом шагу. А что такое военный моряк, как не человек, приготовленный к смерти? Как не человек, сказавший ей: да! Да! Сотня чертей! Для него дорога каждая минута, для этого военного человека. И он желает жениться. Что в этом желании плохого? Что в нем постыдного или бесчестного? Нет! И еще раз – нет! Я вас никогда не обижу. Способен ли моряк обидеть ребенка? Никогда. А вы совсем еще ребенок. Я это вижу так же ясно, как все, что напротив. Но подспудно, скажите, подспудно вы ведь ожидали нечто подобное, согласитесь. Всем своим сердцем вы двигались навстречу ему – событию. И вот оно пришло. Оно настало. Наперло, заперло, заполонило. Сейчас или никогда. Оно, а не я, требует от вас ответа: да или нет? Да или нет?! Вам решать. Решайтесь. Ну?
Девушка сглотнула слюну. Глаза ее, в которых поначалу приютился страх, понемногу оттаяли и теперь уже смотрели на Серёгу с любопытством и озорством. Она мигом окинула взглядом весь его облик – Серёга был отнюдь не урод – и призадумалась; казалось, она в уме производит некое арифметическое действие: например, перемножает 20 на 18. Но вот она закончила его, поднялась и сказала:
– Идём!
Серёга немедленно встал.
Через двадцать минут они уже были в загсе, где Серёга извлёк на свет командировочное предписание и в три секунды развернул перед заведующей картины, достойные старины Айвазовского, – там были корабли на рейде, а также бури, валы и сломанные мачты.
Еще через десять минут они стали мужем и женой.
Не будем описывать их недолгие сборы, очумевших родителей новобрачной, отсутствие свадьбы, и то платьице, в котором молодая последовала за молодым. Не будем описывать быт и смрад, Доф, мотанья, и чемоданы, и первую брачную ночь на них, и медовый месяц не будем описывать, и то, как Серёгу, кстати, вместе с Вовкой, назначенным с ним на один и тот же корабль, услали в море на целый год, и то, как она родила и при каких обстоятельствах, и то, как он пришел и она его встретила у решётки с маленьким симпатичным кульком на руках, и то, как Серёга, идя ей навстречу, никак не мог понять, чего она там в руках держит, и то, как у него, такого говорливого, вдруг не хватило слов и голос начал ломаться, и то, как потом, уже на чужой квартире, куда их устроили друзья, ночью, он её вдруг спросил: «А ты меня любишь?» – и она ответила: «Наверное, да!»

Как я спасал Россию
Это был розовый туман. Он стоял столбом. Я вошел в него и в ту же секунду понял, что сплю.
Я немедленно очутился на первом этаже в помещении, больше напоминавшем химическую лабораторию, чем фабрику.
Но это была фабрика.
Да, это была она, и был конец рабочего дня. Все рабочие покидали свои трудовые места, но я должен был остаться. Все одевались, выходили и в предбаннике перед выходом обращали внимание на какие-то матерчатые мешки, в которых лежало нечто, напоминающее разрозненные части крокодила: зубы, морда, хвост.
«Зачем оно здесь? – замечал каждый выходящий. – Его надо вынести».
Но мешки оставались на месте. Я знал, что никуда они не денутся, и еще я знал, что мне придется с ними повозиться.
Наконец ушли все, и наступила тишина.
Я прошёл в самую дальнюю комнату и там, на полу, на подстилке из одеял, обнаружил свою собственную жену. К этому времени я уже был совершенно голый и жена была голой.
Мы занялись любовью. Мы занимались ею несколько минут. Потом я услышал звуки. Кто-то ходил.
Я понял: сейчас. Сейчас я должен это изгнать. Я стал гибкий, упругий, встал и пошел в соседнюю комнату.
Там была женщина в одежде работницы. «Кто вы?» – спросил я.
«Я здесь работаю», – ответила она.
«Как ваша фамилия?» – спросил еще раз я.
«Вжзу!» – ответила она, и я понял, что все неспроста.
Я повторил свой вопрос и опять в ответ получил что-то невразумительное. Для порядка я спросил еще и еще раз, и всякий раз она несла какую-то чушь, после чего я сделался как Стивен Сигал и сломал ей руку в пятнадцати местах.
Я мотал, я бил ею по стенам, но раны тут же заживали, и чувствовала она себя великолепно. Она появилась из тех мешков с разрозненными частями крокодилов. Я знал, что я это знаю, и продолжал крушить ею стены.
Кто-то бежал к нам. И этого кто-то было много. Я решил спасаться.
Я закинул ее подальше вглубь и бросился в коридор.
Это был длинный коридор, в конце которого имелось то место, где мы с женой занимались любовью, и я должен был попасть не в конец, а в начало.
Путь мне преградил маленький, но очень ловкий человечек.
Я схватил его поперек, а потом и вдоль.
Пока бежал, я молотил им по стенам, а со всех сторон к нему спешила подмога.
Но ей меня было не остановить. Я был силен, как слон. Я бил, я ломал, я крушил. Все, что я бил, падало и восстанавливалось вновь. Все, что я бил, бросалось на меня сызнова и получало отпор.
Я медленно продвигался вперед. На моих руках висели лохмотья, может быть, кожи и струилась кровь.
Меня оседлали сразу несколько этих тварей, я рычал и продвигался.
Я бросался на стены, я давил их, топтал. Они осаждали, они душили, они мешали.
Я тянулся. Я тянулся изо всех сил. Передо мной была последняя дверь в этом длинном коридоре, и я должен был до нее добраться.
От натуги лопнули все кости на руках. Вернее, лопнула сначала вся кожа, потом ее остатки, потом мышцы, затем кости.
С хрустом.
Но я дотянулся, открыл дверь, стряхнул с себя всех и скрылся за дверью.
За дверью была свобода. Я это понял сразу же и навсегда. Я стоял, я дышал, я наслаждался.
Но вдруг до меня дошло, что я здесь, а жена моя там!
И еще до меня дошло, что это была и не жена моя вовсе, а Россия.
– Россия! – вскричал я. – Россия!
Это её я спасал от всякой нечисти.
И от всякой нечисти я ее не спас.
Голова моя безжизненно повисла, силы меня оставили, я проснулся в холодном поту и в постели с женой, намотанной вокруг шеи.

Ожидаю чуда
Чтоб мне треснуть, оно должно произойти!
По-другому не может случиться.
Будет обязательно, ведь я же жду.
А как можно обмануть ожидание?
Невозможно даже подумать, чтоб обмануть.
Иначе никто бы не ожидал.
А так ожидают все.
И вот что я думаю: может быть, я не так вглядываюсь в происходящее?
Может быть, оно уже лежало передо мной, кудлатое, а я не заметил, опрометчиво перешагнул, и теперь придется дожидаться очередного шага или круга, потому что оно только так до нас и доходит: по кругу шагами?
Не оставляет ощущение, что я что-то найду. Неизвестно что, но что-то огромное. Может быть, оно свалится передо мной? С грохотом. Как вы считаете?
1 2 3 4