Здесь выложена электронная книга Житейское дело автора по имени Платонов Андрей Платонович. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Платонов Андрей Платонович - Житейское дело.
Размер архива с книгой Житейское дело равняется 12.56 KB
Житейское дело - Платонов Андрей Платонович => скачать бесплатную электронную книгу
Андрей Платонов
Житейское дело
(Следом за сердцем)
Шла ночь в деревенской избе. Темно и тихо было за окном, лишь голая ветвь вербы изредка еле слышно постукивала в окно, склоняясь от слабого ветра. Верба зябла в прохладной сырости весенней ночи и словно просилась к людям, в теплую избу. А изба была нетопленная, в избе на печи лежала без сна хозяйка Евдокия Гавриловна Захарова; она прихварывала уже который день, она грустила по мужу, убитому на войне, и ей сейчас не спалось. Она лежала и не могла согреться под овчинным полушубком, а рядом с ней под отцовской овчиной спали ее дети; их было у нее трое, и все девочки: Марья, Ксения и Груша; старшей, Марье, было девять лет от роду, а Ксения и Груша были двоешки, по восьми лет каждой; мать время от времени укрывала их, потому что девочки спали беспокойно, они ногами сбрасывали с себя одежду и скрипели зубами. «Должно, глисты у них, – подумала мать, – надо им тыквенного семени дать».
Евдокия Гавриловна приподнялась и снова укрыла своих детей. Они дышали чистым теплом, знакомый запах молока и плоти исходил от них, и сердце матери тронулось тревожной любовью. Дети рождаются, растут, уходят затем из родительского дома в свою большую жизнь, но неподвижно сердце матери: оно одинаково любит свое дитя, одинаково оно прекрасно для нее во все времена его жизни, и мать всегда встревожена за него.
«Что с ними сбудется, что с ними станется? – думала Евдокия Гавриловна. – Вот будут они жить и расти, а отца своего никогда не узнают. А без отца, как и без матери, душа ребенка живет полуголодная. Что ж я одна им?»
Ночь продолжалась. Мать стала думать об озимых полях, о том, сколько снегу было в зиму, сколько его сошло талой водой, сколько пропиталось в почву, о весенней погоде, о семенах в колхозе, о том, не потревожит ли какой новый враг нашу страну, – люди разное говорят, и газеты пишут, – обо всем мире думала Евдокия Гавриловна, потому что посреди мира жили ее малые, беззащитные дети и для них нужно, чтобы светило солнце, чтобы на земле рождался хлеб, а все человечество жило в спокойствии.
Она вспомнила о муже: что с ним сталось теперь, где его могила? – хоть бы кости его поглядеть, ведь и кости его дороги ей, как был дорог он весь!
Верба снова заскреблась в окно, и кто-то другой, одновременно с вербой, постучал в окно так же негромко и застенчиво, как верба.
Евдокия Гавриловна отворила избу и впустила человека.
– Кто будешь-то? Чего ходишь так поздно, иль беда какая?
Человек снял шапку-ушанку, оправил усы и ответил:
– Беда, хозяйка... дело у меня неотложное, я и во тьме иду.
Евдокия Гавриловна засветила лампу и подняла ее, чтобы поглядеть на гостя. Перед нею был нестарый еще, моложавый мужик, лет, может быть, тридцати или немногим старше; большие серые глаза его смотрели на хозяйку неподвижно и словно бы равнодушно, а вернее того, своя боль томила этого человека, и ему все равно было – что он видит перед собой. Одет он был в старую солдатскую шинель, но уже без погон, а за спиной его висел вещевой мешок; должно, из армии демобилизовался человек. Хотела было Евдокия Гавриловна спросить у прохожего, какая случилась беда у него, однако нехорошо праздно касаться чужой души, и она не спросила.
– Небось кушать хочешь! – сказала она. – Садись, я тебе поужинать дам.
– Спасибо, хозяйка. Время позднее, начнешь ты хлопотать, в печке греметь, детишек разбудишь!
– Проснутся, опять заснут. Из того тебе не голодать.
– Твоя воля, – сказал гость.
Он уселся на скамье и огляделся в избе. Перед ним ходила женщина и собирала на стол еду; в ее тихом лице, в худощавом теле, привыкшем к работе, было дальнее сходство с женой прохожего, умершей накануне войны. Может быть, жена была помоложе, однако и хозяйке едва ли минуло тридцать лет. А жена прохожего была столь хороша собою – и лицом с кротким, доверчивым выражением, и постоянным своим смущением, даже перед мужем, и напряженным вниманием больших, словно испуганных глаз, ожидающих увидеть чудо в каждом человеке, – что он, видя ее ежедневно, все же не мог привыкнуть к ней и часто любовался ею, будто не зная ее. К прелести человека, должно быть, нельзя привыкнуть. В хозяйке тоже было что-то напомнившее прохожему об его умершей жене, только здешняя женщина была все же погрубее и лицом и нравом.
Собрав ужин, Евдокия Гавриловна велела гостю кушать:
– Садись, что ль! Щи-то еще теплые...
– И ты со мной, – попросил гость. – Одному есть не годится.
– Да и я похлебаю маленько. Неможется мне чего-то.
– Ничего, кушай, пожалуйста. Во всякой пище лекарство есть. Говорят, есть такая еда, от нее даже грусть утихает.
– А у тебя после еды-то утихала грусть? Иль тебе, может, не по чем и грустить-то?
– Нету, грусть моя никогда не стихала, – сказал гость, – хоть поевши, хоть натощак.
– Бери ложкой полней, со дна доставай! – велела Евдокия Гавриловна. – Чего ты мелко черпаешь, неохотно так? А по ком твоя грусть?
– О сыне болею.
– О сыне?.. Умерший он, что ль, у тебя?
Гость положил на стол деревянную ложку и равнодушно поглядел на хозяйку; ему ничего сейчас не было дорого.
– Беда, что вести нету... Пропал мой сын; живой ли, мертвый, не знаю. Второй месяц хожу по всей округе, людей спрашиваю, а правды никто не говорит, кому его запомнить!.. Тебе-то не попадался он на взгляд; может, еще кусок ему давала иль ночевать привечала? Говорят, будто поблизости он ходит...
– А какой он из себя?
– Да мальчик такой заметный, лет теперь ему одиннадцать, двенадцатый пошел... Из себя он был нерослый, зато на лицо памятный: глаза у него добрые, сам смирный, на голове волосы русые и в кудри вьются...
Евдокия Гавриловна подумала.
– Не помню такого, не видала я его... А чего при тебе его нету?
Гость с удивлением поглядел на хозяйку: глупая она, что ли, есть такие, всякие есть, не одна пшеница в поле растет.
– Жена, тебе я говорю, давно скончалась, сын по мне один остался, а на войну я пошел, тетке его отдал, а тетка негодная, как нормально иногда бывает... А в село Шать, где сын мой с теткой жил, немцы пришли, тетка прочь, к немцам или в тыл – неизвестно, а сын один остался, и ушел он незнаемо куда – в Россию ушел. Он по свету бродит или в земле лежит, не знаю, а я за ним следом второй месяц хожу, да следа не видно... Тебе понятно?
– Мне понятно, – сказала Евдокия Гавриловна. – Мне понятно. А ты-то что же?
– Я-то что же! А я вернулся с фронта, от нашего села Шать половина осталась, половина дворов погорела. Люди тоже разбрелись, скончались, пропали без вести... Две старушки-домоседки видели моего Алешку, как пошел он босой в лес. «Алексей, ты куда? – спросила одна-то старуха. – Убьют тебя, еще немцы ходят в округе». А он им: «Ничего, говорит, я в русскую сторону уйду, отца там буду ждать, здесь люто, я боюсь». Старухи ему: «Возьми хоть хлеба от нас краюшку и народу там от нас поклонись...» И ушел мой Алексей. А куда ушел? – доля его горькая... А я за ним теперь иду: в одной деревне скажут, видели будто такого мальчика, в другой старик мне говорил, жил он у него на пчельнике, – да мой ли, нет ли, не знает, у него много сирот кормилось, а лесник говорил – у партизан был такой похожий мальчик. Может, и так, а веры нету. След и от большого человека пропадает скоро, а от ребенка и вовсе – что от него остается!..
– Вон беда твоя какая! – произнесла Евдокия Гавриловна. – А может, найдется еще твой Алешка, народ детей бережет.
– А может быть, может быть, – грустно сказал ночной гость; с течением времени он чувствовал в своем сердце все более утихающий голос своего сына, словно тот все более удалялся от него и был уже недостижимо далеко, далее, чем звезда; гость вздрогнул и проговорил, чтобы одолеть свое горе: – Плохо жить без радости, нельзя жить. Я весь теперь неспособный стал, а прежде я был умелый, я ко всякой работе прилежный был, и в части мне цену знали...
Хозяйка пошла к своим детям, она укрыла, и оглядела их, и тихо порадовалась над ними.
– Твои-то ребятишки ишь целыми живут, – сказал гость.
– Мои-то целы! – ответила Евдокия Гавриловна. – А ты что, хочешь, чтоб и все дети пропали, раз твой пропал?
– Нету, того я не хочу!
– Нету – не хочешь!.. А ты сиди горюй, а сам ложкой из миски черпай! Чего постничаешь? Злой станешь! Добро-то из жизни приходит, а жизнь из пищи...
– Ишь ты какая! – озадачился гость и взял ложку. – У тебя свое разуменье есть!
– А то как же! И с горем надо жить уметь. Я-то неужели, думаешь, с одним счастьем прожила!
От чужой беды недомоганье Евдокии Гавриловны словно бы стало легче, и воспоминанье о муже на время отошло от нее.
Она постелила гостю постель на двух скамьях, составленных рядом, а сама легла на печи, рядом с детьми.
Наутро гость поднялся с рассветом и собрался уходить.
– Ты куда? – спросила его Евдокия Гавриловна.
– А я по своим делам, – может, сына еще сыщу?.. Спасибо тебе, хозяйка, за хлеб, за приют.
Евдокия Гавриловна опустила ноги с печи.
– Обожди! Я сама пойду проведаю о твоем сыне, об Алешке; у нас село большое, людей ты не знаешь. А ты посиди, ты почисти пока что картошек на завтрак. Видишь, они вон там, в ведерке, стоят. Сумеешь?
– Справлюсь... Да чего ты о картошке сомневаешься? Сумею, нет ли? – да ты знаешь, кто я? Я Гвоздарев Антон Александрович, я был знаменитый механик!
– Во как! – обрадовалась Евдокия Гавриловна; она обрадовалась тому, что гость ее рассерчал. – Я за тебя к людям иду, а ты за меня дома работай. А знаменитых теперь много, весь народ знаменитым стал.
Хозяйка ушла из избы. Гвоздарев взял было одну картофелину, очистил ее и бросил прочь, обратно в ведро.
«...А на что мне нужно, будь оно все неладно!»
Он начал ходить взад-вперед по избе. Ему всегда было легче, когда он много ходил; сила тогда понемногу убывала в его теле, сердце уставало, и тоска в нем смирялась. Если бы его связать и заставить быть неподвижным, он бы, наверно, стал безумным; он жил здоровым потому, что все время шел к сыну, у него была цель и надежда жизни.
Он шагал туда и сюда, от двери до стены, скучным, серым утром в прохладной избе. Время шло, ничто не менялось вокруг, и Гвоздарев не мог устать на малом пространстве и успокоиться.
Услышав шепот, Гвоздарев поднял голову.
– Все ходит... А чего ходит? Кто такое это? – сказал тихий голос.
С русской печи на него глядели три детских лица; они тотчас же спрятались под овчину, как только чужой человек взглянул на них.
«Живые!» – подумал Гвоздарев и вздохнул.
Тайно и осторожно он начал поглядывать на печь, и дети оттуда чутко и робко следили за ним.
Гвоздарев в промежутки рассмотрел лица детей и запомнил их.
«Счастливые, – снова вздохнул он про себя. – Жизнь для них чудо, как оно и есть... Ишь ты, глазки как у них сияют, – а ведь серенькие глазки, простого цвета, а за ними еще что-то добавочно горит, душа и прелесть изнутри светит. Две-то головки совсем одинаковые, двоешки, что ль, а одна побольше, и уже глядит похитрее, тоже, значит, портится помаленьку. А что в детях хитрость, – ничего, одна маскировка прелести...»
Гвоздарев ходил, не переставая и словно не интересуясь детьми, а сам внимательно слушал их рассуждения о самом себе.
– Он старый, страшный! – прошептал маленький голос.
– А большой, как папа! – сказал голос старшей. – Я помню папу.
– Папа лучше был.
– А ты не помнишь!
– Папа в земельке лежит.
– А этот ходит, угомону на него нету.
– Не щипай меня, Грушка!
– А ты ногой меня ударила.
– Все ходит – лодырь! Мама картошку ему чистить наказала, а он ходит.
– У него медаль!
– У нашей мамы тоже медаль: за доблестный труд.
– Он плохо воевал, он трус, война долго шла, а у него одна только медаль.
«Вот дела-то! – подумал Гвоздарев. – Я орденов не ношу, чтобы пред людьми не гордиться, а дети за это в обиде на меня, что я трус!»
– Наша мама героем будет, председатель Никита Павлович говорил, ее трактор сильнее всех, он лучше всех землю пашет, глубоко, а не мелко.
– Аж пыль летит, я летом видала.
– И огонь из трубы!
– Мама говорила, когда огонь летит – это плохо. Она воду в машину, в нутрё ее пускает, за это ей медаль дали, и кофту на премию, и туфли, и хлеба сто пудов.
– А еще талон на что-то!
– И два платья малолетним детям!
– Это нам, а не тебе!
«Вон оно как! – слушал Гвоздарев. – Хозяйка, значит, тоже механик. Не угадаешь человека! Смотрим мы друг на друга, как во тьму, – отчего такое?»
Детские голоса опять зашептались на печи:
– Думает... А чего думает?
– А у него есть мама?
– Нету.
– А бабушка?
– Нету. Он один!
– А чего он живет один? Одни умирают.
– А он добрый! Видишь – ему скучно!
– А отчего ему скучно?
– Ему чужих жалко, добрые и по чужим скучают.
– И нас ему жалко, у нас папы нету...
Будто что-то вошло в грудь Гвоздарева из этих слов ребенка, чего ему недоставало и без чего он жил в горести; так питается каждый человек чужим духом, а здесь его питал своею душою ребенок.
Гвоздарев подошел к печи и встал на лавку, чтобы приблизиться к детям или совсем забраться к ним на печь и полежать рядом с ними, где мать лежала. Но дети укрылись от него с головой и умолкли.
– Вы чего? Иль напугались?
Дети помолчали, затем один младший голосок сказал:
– Мы к тебе не привыкшие...
Гвоздарев погладил их поверх овчины.
– Вы кто же такие будете? – должно быть, одна барышня и два мальчика или как?
Нежный смеющийся голосок ответил из-под овчины:
– Мальчиков нету, мы тут девицы!
– Ну, вставайте, девицы. Вам давно обряжаться пора, на дворе день стоит!
Старшая дочь, Марья, выпростала голову из-под овчины и близко поглядела на Гвоздарева серьезными и доверчивыми глазами, какие были у ее матери.
– Мама вернется, обижаться будет, – сказала она. – Она тебе велела картошку на завтрак готовить, а ты не управился!..
– Да это я сейчас! Какое тут дело – всего ничего!
– Теперь уж не надо, – сказала старшая дочь. – Теперь я сама, видишь, подымаюсь. А ты ступай на колодезь и две бадейки воды принеси, а то мне тяжко.
«Войди вот в такую семью, враз охомутают, – подумал Антон Гвоздарев, – одно надо, другое, прочее, – детей же целых трое, а к ним забота нужна. У меня вон один малый был, а сколько я в него силы положил, и теперь его забыть не могу! Эх ты, мой Алешка, Алешка, – повстречайся ты мне, не оставляй отца сиротой! Повстречайся нынче же, чтобы мне далее не ходить. Я на войне сколько исходил и тут вот теперь хожу, сердце меня гонит!»
Гвоздарев сходил за водой и наколол дров на растопку, а Марья тем временем готовила картофель на завтрак; младшим же сестрам она дала пока что по кусочку солонины, чтоб они не просили есть, покуда все не сварится, и Гвоздареву Марья тоже дала ломоть солонины, а себе не взяла.
Немного погодя вернулась в избу и сама хозяйка, Евдокия Гавриловна. Она с робостью, словно виноватая, поглядела на гостя.
Гвоздарев понял ее.
– Видать, ничего ты про сына не проведала? – спросил он хозяйку. – Ходила ты без толку, зря.
– Покамест не проведала. А тебе сразу нужно, чтоб я его за руку привела!
– Да нет, я и потерплю...
– Ну, потерпи маленько... Слух есть – у нас тут памятливая, честная старушка одна живет, ее дочка библиотекарша, книжки читать ребятам дает... А у библиотекарши муж тоже на войне пропал...
– Ну, говори, говори! – рассерчал Гвоздарев. – Говори теперь, кто ее сын, а кто тетка, и замужем ее тетка либо старая дева, и кто ее муж, чем занимается, говори все подробно, чтоб смысла не было.
– Да ты обожди с попреком-то... Это я тебе для твоей же веры подробно говорю. Мне добрая старуха та сказала, а она врать не будет, что такой же малый, как твой, шел по осени за стадом через наше село. Скотину обратно в Белоруссию гнали, и малый твой будто шел следом с пастухами и с уполномоченным. Пригожий такой мальчуган шел по деревне...
– Он у меня и правда пригожий! – согласился Гвоздарев. – Мать у него была собою хороша...
– Он еще у этой старушки, что я-то говорю, соли попросил... Старуха дала ему соли и спросила: ты чей же будешь? А он ей, как большой: бог весть, говорит, сам не знаю чей, отца ищу, пойду к нему в Германию, – и пошел... Стало быть, ты его ищешь, а он тебя, и ходите вы оба как непутевые...
– А что ж, по-твоему, делать нам? Сердце-то у нас болит: у него по отцу, а у меня по сыну. Тебе хорошо тут в своей избе, со своими детишками...
– Остановиться тебе надо, вот что!
– А где мне пристанище?
– Ишь ты, солдат, а без разума!.. Да тебе везде пристанище – хоть у нас в колхозе, хоть в другой ступай. Ты же механик, говоришь!
– А как же!.. Да ведь оно и ты, оказывается, женщина с мастерством!
– И я работаю; я землю трактором пашу. Без пашни не проживешь.
– Вот и главное-то!
Житейское дело - Платонов Андрей Платонович => читать онлайн электронную книгу дальше
Было бы хорошо, чтобы книга Житейское дело автора Платонов Андрей Платонович дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Житейское дело у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Житейское дело своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Платонов Андрей Платонович - Житейское дело.
Если после завершения чтения книги Житейское дело вы захотите почитать и другие книги Платонов Андрей Платонович, тогда зайдите на страницу писателя Платонов Андрей Платонович - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Житейское дело, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Платонов Андрей Платонович, написавшего книгу Житейское дело, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Житейское дело; Платонов Андрей Платонович, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн