Она обняла его руками, на каждой
из которых было по два больших пальца. Он едва не сбежал от нее
из своего сна, но потом сдался и сорвал, как персик с ветки,
одну из ее грудей. После этого он снимал с нее, как с дерева,
каждый свой день, а она дарила ему каждый раз новые плоды, все
слаще и слаще, и так он спал с ней дни напролет в разных снах,
как делают это другие люди со своими наложницами в нанятых на
ночь домах. Но в ее объятиях он никогда не мог определить,
какую из ее рук с двумя большими пальцами он чувствует на своем
теле, потому что разницы между ними не было. Эта любовь в
сновидениях, однако, заметно истощала его наяву, причем так
сильно, что он просыпался почти полностью выжатым из своих снов
в собственную постель. Тогда она пришла к нему и сказала:
- Кто с горечью в душе проклинает, тот будет услышан.
Может быть, мы еще встретимся в какой-нибудь другой жизни.
Бранкович никогда не узнал, говорила ли она это ему, киру
Авраму Бранковичу, или же его двойнику из сна с седым усом,
куросу, в которого Бранкович превращался, пока спал. Потому что
во сне он давно уже не чувствовал себя Аврамом Бранковичем. Он
чувствовал себя совсем другим, тем самым, у которого стеклянные
ногти. В своих снах он уже много лет не хромал, как наяву. По
вечерам казалось ему, что его будит чья-то усталость, так же
как с утра он ощущал сонливость от того, что кто-то где-то
чувствует себя выспавшимся, вполне пробудившимся и бодрым. Веки
его тяжелели всегда, когда где-то раскрывались веки кого-то
другого. Его и незнакомца соединяют друг с другом сообщающиеся
сосуды силы и крови, и эта сила переливается из одного в
другого так же, как переливают вино, чтобы оно не скисло. Чем
больше один из них ночью во время сна отдохнул и набрался сил,
тем больше те же самые силы покидали другого, оставляя место
усталости и сну. Самое страшное было - неожиданно заснуть
посреди улицы или в другом неподходящем месте, будто этот сон
не сон, а отклик на чье-то пробуждение в тот же момент...
Мне кажется, что и курос... и все остальное... имеет
непосредственное отношение к тому делу, которым господарь
Бранкович и мы, его слуги, занимаемся уж несколько лет. Речь
идет об одном глоссарии или же азбуке, которую я бы назвал
"Хазарским словарем". Над этим словарем он работает без устали
и преследует особые цели. В Царьград прибыли для Бранковича из
Зарандской жупании и из Вены восемь верблюдов, нагруженных
книгами, и все время прибывают новые и новые, так что он
отгородился от мира стеной словарей и старых рукописей. Я знаю
толк в красках, чернилах и буквах, влажными ночами я нюхом
распознаю каждую букву и, лежа в своем углу, читаю по запахам
целые страницы неразмотанных запечатанных свитков, которые
сложены где-нибудь на чердаке под самой крышей. Кир Аврам же
больше всего любит читать на холоде, в одной рубахе, дрожа всем
телом, и только то из прочитанного, что, несмотря на озноб,
овладевает его вниманием, он считает достойным запоминания, и
эти места в книге он отмечает. Каталог, который Бранкович
собрал при своей библиотеке, охватывает тысячи листов на
различные темы: от перечня вздохов и восклицаний в
старославянских молитвах до перечня солей и чаев и огромного
собрания волос, бород и усов самых различных цветов и фасонов
живых и мертвых людей всех рас, господарь наклеивает их на
стеклянные бутыли и держит у себя как своего рода музей
старинных причесок. Его собственные волосы в этой коллекции не
представлены, однако он приказал вышить ими на нагрудниках,
которые он всегда носит, свой герб с одноглазым орлом и
девизом: "Каждый господарь свою смерть любит".
Со своими книгами, коллекциями и картотекой Бранкович
работает каждую ночь, но главное внимание его приковано к
составлению (что он держит в строгой тайне) азбуки, вернее,
словаря о крещении хазар**** - давно исчезнувшего племени с
берегов Черного моря, которое имело обычай хоронить своих
покойников в лодках. Это должен быть некий перечень биографий
или сборник житий всех, кто несколько сот лет назад участвовал
в обращении хазар в христианскую веру, а также тех, после кого
остались какие-либо более поздние записи об этих событиях.
Доступ к "Хазарскому словарю" имеем только мы - два его писаря:
я и Теоктист Никольски. Такая предосторожность связана, видимо,
с тем, что Бранкович здесь, в частности, рассматривает и
различные ереси, не только христианские, но и еврейские и
магометанские... Бранкович располагает всеми доступными
сведениями о Кирилле* и Мефодии*, христианских святых и
миссионерах, которые участвовали в крещении хазар с греческой
стороны. Особую трудность для него, однако, составляет то, что
он не может внести в эту азбуку еврейского и арабского
участников обращения хазар, а они тоже причастны к этому
событию и к полемике, которая тогда велась при дворе хазарского
кагана ****. Об этом еврее и арабе он не только не смог узнать
ничего, кроме того, что они существовали, но их имена не
встречаются ни в одном из доступных ему греческих источников,
где говорится о хазарах. В поисках еврейских и арабских
свидетельств о крещении хазар его люди побивали в монастырях
Валахии и в подвалах Царьграда, и сам он прибыл сюда, в
Царьград, для того, чтобы здесь, откуда некогда в хазарскую
столицу для крещения хазар были посланы миссионеры Кирилл и
Мефодий, найти рукописи и людей, которые этим занимаются. Но
грязной водой колодца не промоешь, и он не находит ничего!
Бранкович не может поверить, что лишь он один интересуется
хазарами и что в прошлом этим не занимался никто вне круга тех
христианских миссионеров, которые оставили сообщения о хазарах
со времен святого Кирилла. Я уверен, утверждает он, что кто-то
из дервишей или еврейских раввинов, конечно же, знает
подробности о жизни еврейского или арабского участника
полемики, однако ему никак не удается найти такого человека в
Царьграде, а может, они не хотят говорить о том, что им
известно. Он предполагает, что наряду с христианскими
источниками существуют не менее полные арабские и еврейские
источники об этом народе и его обращении, но что-то мешает
людям, знающим это, встретиться и связать в одно целое свои
знания, которые только вместе могли бы дать ясную и полную
картину всего, что относится к этому вопросу.
- Не понимаю, - часто говорит он, - может быть, я все
время слишком рано останавливаю свои мысли и поэтому они
созревают во мне лишь до половины и высовываются только до
пояса...
Причину такого безмерного интереса кира Аврама к столь
малозначительному делу, по-моему, объяснить нетрудно. Господарь
Бранкович занимается хазарами из самых эгоистических
побуждений. Он надеется таким образом избавиться от сновидений,
в которые заточен. Курос из его сновидений тоже интересуется
хазарским вопросом, и кир Аврам знает это лучше нас. Для кира
Аврама единственный способ освободиться из рабства собственных
снов - это найти незнакомца, а найти его он может только через
хазарские документы, потому что это единственный след, который
ведет его к цели. Мне кажется, что так же думает и тот, другой.
Их встреча, таким образом, неизбежна, как встреча тюремщика и
заключенного. Поэтому и неудивительно, что кир Аврам в
последнее время так усердно упражняется со своим учителем на
саблях..."
Этими словами завершается донесение Никона Севаста об
Авраме Бранковиче. О последних днях своего господина Севаст,
однако, не мог донести никому, потому что и господарь, и слуга
были убиты однажды в среду, облаченную в туманы и заплутавшуюся
гдето в Валахии. Запись об этом событии оставил другой слуга
Бранковича - уже упоминавшийся искусный мастер сабельного боя
Аверкие Скила. Эта запись выглядит так, как будто Скила писал
ее концом своей сабли, обмакивая ее в чернильницу, стоящую на
земле, а бумагу придерживал сапогом. "В последний царьградский
вечер, перед отъездом, - записал Аверкие Скила,- папас Аврам
собрал нас в своем большом зале с видом на три моря. Дул ветер:
зеленый с Черного моря, голубой, прозрачный-с Эгейского и сухой
и горький - с Ионического. Когда мы вошли, наш господарь стоял
рядом с верблюжьим седлом и читал. Собирался дождь,
анатолийские мухи, как всегда перед дождем, кусались, и он
отгонял их, защищаясь хлыстом и безошибочно попадая самым
кончиком в место укуса на своей спине...
Мы уселись - все четверо, кого он позвал: я, два его
писаря и слуга Масуди, который уже сложил все необходимые для
путешествия вещи в зеленый мешок. Взяли по ложечке черешневого
варенья с острым перцем и выпили по стакану воды из колодца,
который находился здесь же, в комнате, и хоронил эхо наших
голосов в подвале башни. После этого папас Аврам заплатил нам
причитающееся за службу и сказал, что, кто хочет, может
остаться в Царьграде. Остальные вместе с ним отправляются
воевать на Дунай...
Неожиданно между Масуди и Никоном Севастом сверкнула
молния страшной ненависти, которую до сих пор обе стороны не
замечали или тщательно скрывали. Это произошло после того, как
Масуди сказал киру Авраму:
- Господин мой, я хочу отблагодарить тебя за твои подарки,
прежде чем мы расстанемся. Я скажу тебе нечто такое, что
обрадует тебя, потому что ты давно жаждешь это узнать. Того,
кто тебе снится, зовут Самуэль Коэн***.
- Ложь! - вскрикнул вдруг Севаст, схватил зеленый мешок
Масуди и швырнул его в очаг, который горел в комнате. Масуди с
неожиданным спокойствием повернулся к папасу Авраму и сказал,
показывая на Никона Севаста:
- Посмотри на него, господин, у него только одна ноздря в
носу, и мочится он хвостом, как положено Сатане.
Папас Аврам подхватил попугая, державшего в когтях фонарь,
и опустил его на пол. Стало светлее, и мы увидели, что нос
Никона Севаста и правда был с одной ноздрей, черной и
неразделенной посередине перегородкой, как это и бывает у
нечистых. Тогда папас Аврам сказал ему; - Ты, значит, из тех,
кто не меняет обувь? - Да, господин, но я не из тех, кто
страдает медвежьей болезнью. Я не отрицаю того, что я Сатана, -
признал он без колебания, - я только напоминаю, что я
принадлежу к преисподней христианского мира и неба, к злым
духам греческой территории, к аду православной церкви. Потому
что точно так же, как небо над нами поделено между Иеговой,
Аллахом и Богом-отцом, преисподняя поделена между Асмодеем,
Иблисом и Сатаной. По случайности я попался на земле нынешней
турецкой империи, но это не дает права Масуди и другим
представителям исламского мира судить меня. На это уполномочены
только представители христианской церкви, лишь их юрисдикция
может быть признана правомочной. В противном случае может
оказаться, что христианские или еврейские судьи начнут судить
представителей исламского ада, если те окажутся в их руках.
Пусть наш Масуди подумает об этом предупреждении... На это
папас Аврам ответил:
- Мой отец, Иоаникий Бранкович, имел дело с такими, как
ты. В каждом нашем доме в Валахии всегда были собственные
домашние ведьмы, чертенята, оборотни, с которыми мы ужинали,
насылали на них добрых духов-защитников, заставляли считать
дырки в решете и находили возле дома их отвалившиеся хвосты,
собирали с ними ежевику, привязывали их у порога или к волу и
секли в наказание и загоняли в колодцы. Как-то вечером в Джуле
отец застал в нужнике сидящим над дырой огромного снеговика.
Ударил его фонарем, убил и пошел ужинать. На ужин были щи с
кабанятиной. Сидит он над щами, как вдруг - шлеп! - голова его
падает в тарелку. Поцеловался он с собственным лицом, которое
оттуда выглядывало, и захлебнулся в тарелке щей. Прямо у нас на
глазах, прежде чем мы поняли, что происходит. Я и по сей день
помню, что, захлебываясь в щах, он вел себя так, словно был в
объятиях любимой, обнимал миску обеими руками, будто перед ним
не щи с кабаном, а чья-то голова. Одним словом, хоронили мы его
так, будто вырывали из чьих-то крепких объятий... А сапог отца
бросили в Муреш, чтобы он не превратился в вампира. Если ты
Сатана, а это так, то скажи мне, что означала смерть моего отца
Иоаникия Бранковича?
- Это вы узнаете сами и без моей помощи, - ответил
Севаст.- Но я вам скажу кое-что другое. Я знаю слова, которые
звучали в ушах вашего отца, когда он умирал: "Немного вина,
вымыть руки!" Это прозвенело у него в ушах в момент смерти. И
теперь еще одно, чтобы вы не сказали потом, что я все из пальца
высосал.
Вы занимаетесь хазарским словарем несколько десятилетий,
давайте и я что-нибудь к нему добавлю.
Слушайте теперь то, чего вы не знаете. Три реки античного
мира мертвых - Ахеронт, Пирифлегетон и Коцит - принадлежат
сейчас преисподням ислама, иудаизма и христианства; их русла
разделяют три ада - Геенну, Ад и ледяную преисподнюю магометан,
под территорией бывшей страны хазар. Здесь как раз и сходятся
границы трех загробных миров: огненное государство Сатаны с
девятью кругами христианского Ада, с троном Люцифера и
знаменами владыки ада; исламский ад с царством ледяных мук
Иблиса и область Гевары с левой стороны от Храма, где сидят
еврейские боги зла, вожделения и голода, Геенна во власти
Асмодея. Эти три ада и существуют отдельно, граница между ними
пропахана железным плугом, и никому не позволено ее переходить.
Правда, вы все эти три ада представляете себе неправильно,
потому что у вас нет опыта. В еврейском аду, в державе ангела
тьмы и греха Велиала, корчатся в огне вовсе не евреи, как вы
думаете. Там горят одни лишь арабы и христиане. Точно так же и
в христианском пекле нет христиан - в огонь там попадают
магометане или сыны и дочери Давида; в то время как в
магометанском аду страдают только христиане и евреи, ни одного
турка или араба там нет. Теперь представьте себе Масуди,
который трепещет при мысли о своем таком страшном, но хорошо
ему известном пекле и который вместо этого попадает в еврейский
Шеол или христианский Ад, где его буду встречать я! Вместо
Иблиса он увидит Люцифера. Представьте себе христианское небо
над адом, в котором мучается еврей!
Советую вам воспринять это как важнейшее, серьезнейшее
предупреждение, господин! Как глубочайшую мудрость. Здесь, на
белом свете, - никаких дел, ничего общего, в чем могут
пересечься три мира: ислам, христианство и иудаизм! Чтобы не
пришлось потом иметь дело с преисподнями трех этих миров.
Потому что с теми, кто друг друга ненавидит, на этом свете нет
никаких затруднений. Они всегда похожи. Враги одинаковы или же
со временем становятся одинаковыми, в противном случае они не
могли быть врагами. Самую большую опасность представляют те,
кто действительно отличаются друг от друга. Они стремятся
узнать друг друга, потому что им различия не мешают.
Вот эти-то хуже всего. С теми, кто спокойно относится к
тому, что мы отличаемся от них, с теми, кому эти различия не
мешают спать, мы будем сводить счеты и сами и, объединив силы с
собственными врагами, навалимся на них с трех сторон разом...
На это кир Аврам Бранкович сказал, что ему все-таки не все
здесь ясно, и спросил:
- Почему же вы до сих пор так не сделали, если не ты, у
которого хвост пока не отвалился, то другие, более старые и
опытные? Чего вы ждете, пока мы строим наш дом на фундаменте
"Отче наш"?
- Мы выжидаем время, господин. Кроме того, мы, дьяволы,
можем сделать свой шаг только после того, как его сделаете вы,
люди. Каждый наш шаг должен ступать в ваш след. Мы всегда на
шаг отстаем от вас, мы ужинаем только после вашего ужина, и
также, как и вы, не видим будущего. Итак, сначала вы, потом мы.
Но я скажу тебе и то, что ты, господин, пока еще не сделал ни
одного шага, который бы заставил нас преследовать тебя. Если ты
это когда-нибудь сделаешь, ты или кто-нибудь из твоих потомков,
мы вас настигнем в один из дней недели, имя которого не
упоминается. Но пока все в порядке. Потому что вы - ты и твой
красноглазый курос - никак не сможете встретиться, даже если он
и появится здесь, в Царьграде. Если он видит во сне вас так же,
как вы видите его, если он во сне создает вашу явь так же, как
и его явь создана вашим сном, то вы никогда не сможете
посмотреть друг другу в глаза, потому что вы не можете
одновременно бдеть.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Хазарский Словарь. Роман-Лексикон В 100000 Слов (Фрагменты)'
1 2 3
из которых было по два больших пальца. Он едва не сбежал от нее
из своего сна, но потом сдался и сорвал, как персик с ветки,
одну из ее грудей. После этого он снимал с нее, как с дерева,
каждый свой день, а она дарила ему каждый раз новые плоды, все
слаще и слаще, и так он спал с ней дни напролет в разных снах,
как делают это другие люди со своими наложницами в нанятых на
ночь домах. Но в ее объятиях он никогда не мог определить,
какую из ее рук с двумя большими пальцами он чувствует на своем
теле, потому что разницы между ними не было. Эта любовь в
сновидениях, однако, заметно истощала его наяву, причем так
сильно, что он просыпался почти полностью выжатым из своих снов
в собственную постель. Тогда она пришла к нему и сказала:
- Кто с горечью в душе проклинает, тот будет услышан.
Может быть, мы еще встретимся в какой-нибудь другой жизни.
Бранкович никогда не узнал, говорила ли она это ему, киру
Авраму Бранковичу, или же его двойнику из сна с седым усом,
куросу, в которого Бранкович превращался, пока спал. Потому что
во сне он давно уже не чувствовал себя Аврамом Бранковичем. Он
чувствовал себя совсем другим, тем самым, у которого стеклянные
ногти. В своих снах он уже много лет не хромал, как наяву. По
вечерам казалось ему, что его будит чья-то усталость, так же
как с утра он ощущал сонливость от того, что кто-то где-то
чувствует себя выспавшимся, вполне пробудившимся и бодрым. Веки
его тяжелели всегда, когда где-то раскрывались веки кого-то
другого. Его и незнакомца соединяют друг с другом сообщающиеся
сосуды силы и крови, и эта сила переливается из одного в
другого так же, как переливают вино, чтобы оно не скисло. Чем
больше один из них ночью во время сна отдохнул и набрался сил,
тем больше те же самые силы покидали другого, оставляя место
усталости и сну. Самое страшное было - неожиданно заснуть
посреди улицы или в другом неподходящем месте, будто этот сон
не сон, а отклик на чье-то пробуждение в тот же момент...
Мне кажется, что и курос... и все остальное... имеет
непосредственное отношение к тому делу, которым господарь
Бранкович и мы, его слуги, занимаемся уж несколько лет. Речь
идет об одном глоссарии или же азбуке, которую я бы назвал
"Хазарским словарем". Над этим словарем он работает без устали
и преследует особые цели. В Царьград прибыли для Бранковича из
Зарандской жупании и из Вены восемь верблюдов, нагруженных
книгами, и все время прибывают новые и новые, так что он
отгородился от мира стеной словарей и старых рукописей. Я знаю
толк в красках, чернилах и буквах, влажными ночами я нюхом
распознаю каждую букву и, лежа в своем углу, читаю по запахам
целые страницы неразмотанных запечатанных свитков, которые
сложены где-нибудь на чердаке под самой крышей. Кир Аврам же
больше всего любит читать на холоде, в одной рубахе, дрожа всем
телом, и только то из прочитанного, что, несмотря на озноб,
овладевает его вниманием, он считает достойным запоминания, и
эти места в книге он отмечает. Каталог, который Бранкович
собрал при своей библиотеке, охватывает тысячи листов на
различные темы: от перечня вздохов и восклицаний в
старославянских молитвах до перечня солей и чаев и огромного
собрания волос, бород и усов самых различных цветов и фасонов
живых и мертвых людей всех рас, господарь наклеивает их на
стеклянные бутыли и держит у себя как своего рода музей
старинных причесок. Его собственные волосы в этой коллекции не
представлены, однако он приказал вышить ими на нагрудниках,
которые он всегда носит, свой герб с одноглазым орлом и
девизом: "Каждый господарь свою смерть любит".
Со своими книгами, коллекциями и картотекой Бранкович
работает каждую ночь, но главное внимание его приковано к
составлению (что он держит в строгой тайне) азбуки, вернее,
словаря о крещении хазар**** - давно исчезнувшего племени с
берегов Черного моря, которое имело обычай хоронить своих
покойников в лодках. Это должен быть некий перечень биографий
или сборник житий всех, кто несколько сот лет назад участвовал
в обращении хазар в христианскую веру, а также тех, после кого
остались какие-либо более поздние записи об этих событиях.
Доступ к "Хазарскому словарю" имеем только мы - два его писаря:
я и Теоктист Никольски. Такая предосторожность связана, видимо,
с тем, что Бранкович здесь, в частности, рассматривает и
различные ереси, не только христианские, но и еврейские и
магометанские... Бранкович располагает всеми доступными
сведениями о Кирилле* и Мефодии*, христианских святых и
миссионерах, которые участвовали в крещении хазар с греческой
стороны. Особую трудность для него, однако, составляет то, что
он не может внести в эту азбуку еврейского и арабского
участников обращения хазар, а они тоже причастны к этому
событию и к полемике, которая тогда велась при дворе хазарского
кагана ****. Об этом еврее и арабе он не только не смог узнать
ничего, кроме того, что они существовали, но их имена не
встречаются ни в одном из доступных ему греческих источников,
где говорится о хазарах. В поисках еврейских и арабских
свидетельств о крещении хазар его люди побивали в монастырях
Валахии и в подвалах Царьграда, и сам он прибыл сюда, в
Царьград, для того, чтобы здесь, откуда некогда в хазарскую
столицу для крещения хазар были посланы миссионеры Кирилл и
Мефодий, найти рукописи и людей, которые этим занимаются. Но
грязной водой колодца не промоешь, и он не находит ничего!
Бранкович не может поверить, что лишь он один интересуется
хазарами и что в прошлом этим не занимался никто вне круга тех
христианских миссионеров, которые оставили сообщения о хазарах
со времен святого Кирилла. Я уверен, утверждает он, что кто-то
из дервишей или еврейских раввинов, конечно же, знает
подробности о жизни еврейского или арабского участника
полемики, однако ему никак не удается найти такого человека в
Царьграде, а может, они не хотят говорить о том, что им
известно. Он предполагает, что наряду с христианскими
источниками существуют не менее полные арабские и еврейские
источники об этом народе и его обращении, но что-то мешает
людям, знающим это, встретиться и связать в одно целое свои
знания, которые только вместе могли бы дать ясную и полную
картину всего, что относится к этому вопросу.
- Не понимаю, - часто говорит он, - может быть, я все
время слишком рано останавливаю свои мысли и поэтому они
созревают во мне лишь до половины и высовываются только до
пояса...
Причину такого безмерного интереса кира Аврама к столь
малозначительному делу, по-моему, объяснить нетрудно. Господарь
Бранкович занимается хазарами из самых эгоистических
побуждений. Он надеется таким образом избавиться от сновидений,
в которые заточен. Курос из его сновидений тоже интересуется
хазарским вопросом, и кир Аврам знает это лучше нас. Для кира
Аврама единственный способ освободиться из рабства собственных
снов - это найти незнакомца, а найти его он может только через
хазарские документы, потому что это единственный след, который
ведет его к цели. Мне кажется, что так же думает и тот, другой.
Их встреча, таким образом, неизбежна, как встреча тюремщика и
заключенного. Поэтому и неудивительно, что кир Аврам в
последнее время так усердно упражняется со своим учителем на
саблях..."
Этими словами завершается донесение Никона Севаста об
Авраме Бранковиче. О последних днях своего господина Севаст,
однако, не мог донести никому, потому что и господарь, и слуга
были убиты однажды в среду, облаченную в туманы и заплутавшуюся
гдето в Валахии. Запись об этом событии оставил другой слуга
Бранковича - уже упоминавшийся искусный мастер сабельного боя
Аверкие Скила. Эта запись выглядит так, как будто Скила писал
ее концом своей сабли, обмакивая ее в чернильницу, стоящую на
земле, а бумагу придерживал сапогом. "В последний царьградский
вечер, перед отъездом, - записал Аверкие Скила,- папас Аврам
собрал нас в своем большом зале с видом на три моря. Дул ветер:
зеленый с Черного моря, голубой, прозрачный-с Эгейского и сухой
и горький - с Ионического. Когда мы вошли, наш господарь стоял
рядом с верблюжьим седлом и читал. Собирался дождь,
анатолийские мухи, как всегда перед дождем, кусались, и он
отгонял их, защищаясь хлыстом и безошибочно попадая самым
кончиком в место укуса на своей спине...
Мы уселись - все четверо, кого он позвал: я, два его
писаря и слуга Масуди, который уже сложил все необходимые для
путешествия вещи в зеленый мешок. Взяли по ложечке черешневого
варенья с острым перцем и выпили по стакану воды из колодца,
который находился здесь же, в комнате, и хоронил эхо наших
голосов в подвале башни. После этого папас Аврам заплатил нам
причитающееся за службу и сказал, что, кто хочет, может
остаться в Царьграде. Остальные вместе с ним отправляются
воевать на Дунай...
Неожиданно между Масуди и Никоном Севастом сверкнула
молния страшной ненависти, которую до сих пор обе стороны не
замечали или тщательно скрывали. Это произошло после того, как
Масуди сказал киру Авраму:
- Господин мой, я хочу отблагодарить тебя за твои подарки,
прежде чем мы расстанемся. Я скажу тебе нечто такое, что
обрадует тебя, потому что ты давно жаждешь это узнать. Того,
кто тебе снится, зовут Самуэль Коэн***.
- Ложь! - вскрикнул вдруг Севаст, схватил зеленый мешок
Масуди и швырнул его в очаг, который горел в комнате. Масуди с
неожиданным спокойствием повернулся к папасу Авраму и сказал,
показывая на Никона Севаста:
- Посмотри на него, господин, у него только одна ноздря в
носу, и мочится он хвостом, как положено Сатане.
Папас Аврам подхватил попугая, державшего в когтях фонарь,
и опустил его на пол. Стало светлее, и мы увидели, что нос
Никона Севаста и правда был с одной ноздрей, черной и
неразделенной посередине перегородкой, как это и бывает у
нечистых. Тогда папас Аврам сказал ему; - Ты, значит, из тех,
кто не меняет обувь? - Да, господин, но я не из тех, кто
страдает медвежьей болезнью. Я не отрицаю того, что я Сатана, -
признал он без колебания, - я только напоминаю, что я
принадлежу к преисподней христианского мира и неба, к злым
духам греческой территории, к аду православной церкви. Потому
что точно так же, как небо над нами поделено между Иеговой,
Аллахом и Богом-отцом, преисподняя поделена между Асмодеем,
Иблисом и Сатаной. По случайности я попался на земле нынешней
турецкой империи, но это не дает права Масуди и другим
представителям исламского мира судить меня. На это уполномочены
только представители христианской церкви, лишь их юрисдикция
может быть признана правомочной. В противном случае может
оказаться, что христианские или еврейские судьи начнут судить
представителей исламского ада, если те окажутся в их руках.
Пусть наш Масуди подумает об этом предупреждении... На это
папас Аврам ответил:
- Мой отец, Иоаникий Бранкович, имел дело с такими, как
ты. В каждом нашем доме в Валахии всегда были собственные
домашние ведьмы, чертенята, оборотни, с которыми мы ужинали,
насылали на них добрых духов-защитников, заставляли считать
дырки в решете и находили возле дома их отвалившиеся хвосты,
собирали с ними ежевику, привязывали их у порога или к волу и
секли в наказание и загоняли в колодцы. Как-то вечером в Джуле
отец застал в нужнике сидящим над дырой огромного снеговика.
Ударил его фонарем, убил и пошел ужинать. На ужин были щи с
кабанятиной. Сидит он над щами, как вдруг - шлеп! - голова его
падает в тарелку. Поцеловался он с собственным лицом, которое
оттуда выглядывало, и захлебнулся в тарелке щей. Прямо у нас на
глазах, прежде чем мы поняли, что происходит. Я и по сей день
помню, что, захлебываясь в щах, он вел себя так, словно был в
объятиях любимой, обнимал миску обеими руками, будто перед ним
не щи с кабаном, а чья-то голова. Одним словом, хоронили мы его
так, будто вырывали из чьих-то крепких объятий... А сапог отца
бросили в Муреш, чтобы он не превратился в вампира. Если ты
Сатана, а это так, то скажи мне, что означала смерть моего отца
Иоаникия Бранковича?
- Это вы узнаете сами и без моей помощи, - ответил
Севаст.- Но я вам скажу кое-что другое. Я знаю слова, которые
звучали в ушах вашего отца, когда он умирал: "Немного вина,
вымыть руки!" Это прозвенело у него в ушах в момент смерти. И
теперь еще одно, чтобы вы не сказали потом, что я все из пальца
высосал.
Вы занимаетесь хазарским словарем несколько десятилетий,
давайте и я что-нибудь к нему добавлю.
Слушайте теперь то, чего вы не знаете. Три реки античного
мира мертвых - Ахеронт, Пирифлегетон и Коцит - принадлежат
сейчас преисподням ислама, иудаизма и христианства; их русла
разделяют три ада - Геенну, Ад и ледяную преисподнюю магометан,
под территорией бывшей страны хазар. Здесь как раз и сходятся
границы трех загробных миров: огненное государство Сатаны с
девятью кругами христианского Ада, с троном Люцифера и
знаменами владыки ада; исламский ад с царством ледяных мук
Иблиса и область Гевары с левой стороны от Храма, где сидят
еврейские боги зла, вожделения и голода, Геенна во власти
Асмодея. Эти три ада и существуют отдельно, граница между ними
пропахана железным плугом, и никому не позволено ее переходить.
Правда, вы все эти три ада представляете себе неправильно,
потому что у вас нет опыта. В еврейском аду, в державе ангела
тьмы и греха Велиала, корчатся в огне вовсе не евреи, как вы
думаете. Там горят одни лишь арабы и христиане. Точно так же и
в христианском пекле нет христиан - в огонь там попадают
магометане или сыны и дочери Давида; в то время как в
магометанском аду страдают только христиане и евреи, ни одного
турка или араба там нет. Теперь представьте себе Масуди,
который трепещет при мысли о своем таком страшном, но хорошо
ему известном пекле и который вместо этого попадает в еврейский
Шеол или христианский Ад, где его буду встречать я! Вместо
Иблиса он увидит Люцифера. Представьте себе христианское небо
над адом, в котором мучается еврей!
Советую вам воспринять это как важнейшее, серьезнейшее
предупреждение, господин! Как глубочайшую мудрость. Здесь, на
белом свете, - никаких дел, ничего общего, в чем могут
пересечься три мира: ислам, христианство и иудаизм! Чтобы не
пришлось потом иметь дело с преисподнями трех этих миров.
Потому что с теми, кто друг друга ненавидит, на этом свете нет
никаких затруднений. Они всегда похожи. Враги одинаковы или же
со временем становятся одинаковыми, в противном случае они не
могли быть врагами. Самую большую опасность представляют те,
кто действительно отличаются друг от друга. Они стремятся
узнать друг друга, потому что им различия не мешают.
Вот эти-то хуже всего. С теми, кто спокойно относится к
тому, что мы отличаемся от них, с теми, кому эти различия не
мешают спать, мы будем сводить счеты и сами и, объединив силы с
собственными врагами, навалимся на них с трех сторон разом...
На это кир Аврам Бранкович сказал, что ему все-таки не все
здесь ясно, и спросил:
- Почему же вы до сих пор так не сделали, если не ты, у
которого хвост пока не отвалился, то другие, более старые и
опытные? Чего вы ждете, пока мы строим наш дом на фундаменте
"Отче наш"?
- Мы выжидаем время, господин. Кроме того, мы, дьяволы,
можем сделать свой шаг только после того, как его сделаете вы,
люди. Каждый наш шаг должен ступать в ваш след. Мы всегда на
шаг отстаем от вас, мы ужинаем только после вашего ужина, и
также, как и вы, не видим будущего. Итак, сначала вы, потом мы.
Но я скажу тебе и то, что ты, господин, пока еще не сделал ни
одного шага, который бы заставил нас преследовать тебя. Если ты
это когда-нибудь сделаешь, ты или кто-нибудь из твоих потомков,
мы вас настигнем в один из дней недели, имя которого не
упоминается. Но пока все в порядке. Потому что вы - ты и твой
красноглазый курос - никак не сможете встретиться, даже если он
и появится здесь, в Царьграде. Если он видит во сне вас так же,
как вы видите его, если он во сне создает вашу явь так же, как
и его явь создана вашим сном, то вы никогда не сможете
посмотреть друг другу в глаза, потому что вы не можете
одновременно бдеть.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Хазарский Словарь. Роман-Лексикон В 100000 Слов (Фрагменты)'
1 2 3