Лишь глаза слюдой поблескивают.
Слезятся, что ли?
- Эй, Иолай! - донеслось со стены. - Ты как догадался, что я в Фивах?!
Телем-Никакой отбежал от ворот, задрал голову и обнаружил на стене Лихаса.
"Взлетел он туда, что ли?" - мелькнуло в голове у караульщика.
- Никак, - прогудел снаружи низкий, чуть хрипловатый голос колесничего. - Я тебе, обормоту, где велел сидеть? Ну?!
- Да ладно тебе, - тоном ниже отозвался Лихас. - Чего я в Тиринфе не видел? Скукотища... Лучше я с вами поеду. Ты вот думаешь, что я ничего не знаю, а я все знаю - и про то, что ты с Алкидом и Ификлом в Ойхаллию собрались, и про состязания у Эврита-лучника, и про Иолу-невесту... я под столом прятался, а вы и не заметили! Алкид еще ногой меня задел, а я взвизгнул - он и решил, что собака! Ты погоди, Иолайчик, я сейчас к тебе слезу...
Оторопевший Телем наблюдал, как парнишка некоторое время возится на краю стены - отчетливо сверкнула бронза тройного крюка, похожего на длинные когти - потом Лихас ухарски присвистнул и исчез за гребнем.
- Веревка у него, - оправдываясь, буркнул толстый караульщик, виновато косясь на Телема. - Я и встать не успел, а он уже крюк закинул. И лазит, подлец, что твой таракан...
Третий часовой и вовсе промолчал.
- Слышь, Телем, - все никак не мог угомониться толстяк, - это который Иолай-то? Ну, там, за стеной... Тот самый? Возничий Геракла? Что ж это выходит, Телем?!
- Выходит, не выходит, - зло пробурчал Никакой и вдруг кинулся к засовам.
Он еле-еле успел - когда ворота со скрипом отворились, колесница уже собиралась двинуться прочь.
Рядом с коренастым Иолаем - при ближайшем рассмотрении возница оказался гораздо моложе, лет двадцати - подпрыгивал возбужденный Лихас, поминутно пытаясь ухватиться за поводья. Через плечо парнишки было перекинуто веревочное кольцо с крюком.
- Я это, - забормотал Телем, подбегая к колеснице и снизу вверх заглядывая в строгое лицо возничего. - Я хотел... меня Телемом звать...
- Гундосый? - странно дрогнувшим голосом спросил Иолай.
- Нет, Гундосый - это мой дед. А я... я - Никакой.
Иолай некоторое время пристально смотрел в глаза караульщику.
- Никакой? - уже спокойно переспросил возничий. - Никакой - это плохо. Это очень плохо, понял?! Человек не должен быть никаким, если, конечно, он - человек...
- Понял, - вздрогнув от непонятного озноба, кивнул Телем.
- А если понял, значит, уже лучше, - Иолай снял с левой руки массивное запястье. - Держи, приятель! Принесешь деду в жертву... пусть ему в Аиде икнется!
...Колесница уже скрылась за поворотом, а Телем все смотрел ей вслед, словно это настоящая жизнь уносилась прочь, лишь на миг завернув в Фивы.
- Что ж это выходит? - подойдя к Никакому, в сотый раз повторил толстый караульщик. - Это выходит, что трепач Лихас и впрямь... на амазонок?
- Знаешь что, - пробормотал Телем, не оборачиваясь, - сломай-ка мне, пожалуйста, нос!
- Зачем? - испуганно попятился толстяк.
- Низачем. Буду Гундосым... как дед.
2
"Интересно, это хорошо или не очень - быть бездельником?" - Иолай усмехнулся, удобнее перехватывая вожжи, и направил колесницу в объезд Фив к побережью Аттики, намереваясь через сутки-двое достичь Оропской гавани.
Мысль эта допекала его уже месяца три - как раз с того момента, когда Иолай плюнул на ноги глашатаю Копрею Пелопиду [Копрей, сын Пелопса и дядя Эврисфея по матери, бежал после совершенного им убийства из Элиды в Микены, где был очищен от скверны], с кислой миной возвестившему об окончании службы Геракла микенскому ванакту Эврисфею. Лицемерный трус Копрей попятился, у сопровождавших его солдат сделалось благоразумно-отсутствующее выражение лиц (десятнику даже что-то сразу попало в оба глаза), а Алкид с Ификлом оглушительно расхохотались и пошли себе прочь, обняв Иолая с двух сторон за плечи.
Копрей, конечно, не простит... впрочем, плевать. Тем более, что зажравшиеся Микены и без того не понимали, чем обязаны близнецам; для них Геракл был не героем в львиной шкуре и даже в некотором роде не живым существом.
Он был бесплатным наемным работником и символом благосостояния.
Недаром предусмотрительный доходяга Эврисфей даже запретил Гераклу появляться в пределах города - многие считали, что из трусости, но Иолай знал, что это не так - и общался со своим слугой через Копрея.
Ну а последний никогда не забывал подчеркнуть, кто есть кто.
В смысле - кто здесь глашатай великого ванакта, и кто здесь какой-то там Геракл!
Приходилось терпеть; и незаметно для микенских лизоблюдов превращать Тиринф - резиденцию Геракла - в неприступную крепость, способную выдержать любую осаду.
Первого пятилетия вынужденной службы и шести исполненных поручений Иолаю с лихвой хватило, чтобы понять: златообильные Микены - паскудный город, но это его родина; и главная ключевая позиция в чьих-то тайных замыслах.
Микены - влиятельнейший центр Эллады - незримо охватывало полукольцо древних Дромосов, отделявшее город и Арголидскую котловину от остального Пелопоннеса - Лаконии, суровой Аркадии, низменной Элиды, плодородного севера Мессении и побережья Ахайи. Полукольцо это неравномерно пульсировало, словно пытаясь сбросить Микены в море, и время от времени выпускало чудовищных гостей (население звало их вепрями, львами или птицами попросту за неимением других названий), от которых рано или поздно приходилось откупаться.
Откупаться людьми.
А поблизости от Дромоса обязательно вертелся кто-нибудь из Одержимых Тартаром - этакая невиннейшая с виду личность, вроде бедного немейского пастуха Молорха, услужливо собравшегося принести в жертву Гераклу собственного внука, или гостеприимного кентавра Фола из Фолои, который сначала пытался опоить Алкида, а потом натравил на близнецов целую толпу озверевших от запаха вина сородичей.
С подачи этого "кого-нибудь" у измученных аркадцев или элидян неизменно возникала удачная мысль: чудовище свирепствует, боги молчат, герои где-то шляются - так не лучше ли одного из ста согласно жребию добровольно... ну и так далее.
По общему мнению выходило, что лучше.
Иолай как-то даже набросал прямо на песке план, поскольку упрямый Гермий в силу особенностей божественного мышления никак не желал верить в избранность какого-то конкретного города.
Вот Микены. Вот на юге Элеунт и Лерна с ее замечательной Гидрой, на юго-западе Немея с ее неуязвимым львом, потом, северо-западнее - Псофида у подножия горы Эриманф, страдавшая от набегов гигантского кабана; еще севернее - болота Стимфала с их милыми птичками, закованными в металл почище орхоменских щитоносцев...
- А Авгий? - не сдавался Лукавый. - Элидский басилей Авгий с его дерьмовыми конюшнями? Он что, тоже чудовище?!
- Это ты у его подданных спроси, - Иолай раздраженно смел песок в кучу, и Гермий умолк.
Точно так же умолкла в свое время гневная Артемида, проглотив все упреки по поводу пленения неуловимой Керинейской лани - кто ж виноват, что до того богине-охотнице было недосуг взглянуть на существо, которое придурки-аркадяне посвятили ей! Зато теперь, увидав пойманную Гераклом злобно храпящую тварь с металлическими рогами и копытами, сестра Аполлона мигом сообразила, что в конце концов ей самой пришлось бы... а самой ей не очень-то хотелось.
Уж больно жуткая лань получилась; хорошо хоть, потомства дать не успела.
Так что после истребления Гераклом очередного чудовища вместе с местным Одержимым наступала очередь Иолая и Гермия. Юноша-бог уволакивал сопротивлявшуюся тень Одержимого в Аид, после чего наглухо забивал-заколачивал оставшийся беспризорным Дромос; ну а Иолай приучал население возлагать на жертвенник истошно блеющих овнов, а не водить в леса и болота собственных детей или отловленных путников.
Как правило, один из близнецов при этом стоял рядом и поигрывал дубиной, чем весьма усиливал убедительность Иолаевых речей.
Потом Лукавый исчезал, братья с Иолаем возвращались в Тиринф - и на их место приходили другие посланцы Микен во главе с вездесущим глашатаем Копреем.
Тоже в некотором роде героем.
Плати, Пелопоннес, за труды Геракла, раба микенского!
Смерть Немейского льва принесла Эврисфею долю в разработке тамошних медных рудников; Лернейская Гидра - еще один беспрепятственный выход в Арголидский залив; Керинейская лань - благодарность овцеводов Аркадии, Эриманфский вепрь и Авгиевы конюшни - десятину богатых урожаев Элиды и стад скряги Авгия...
Позднее аппетит Микен вырос, и Пелопоннес стал для них мал - Эврисфей замахнулся на богатый Крит.
На всю жизнь запомнит Иолай, как вместе с Алкидом и молодым Тезеем, специально для этого добровольно напросившимся в жертву к Минотавру, разносили они вдребезги Критский лабиринт. Человеческие кости хрустели под ногами, дым ел глаза, целый выводок Одержимых яростно отстаивал свою твердыню, умирая у похожих на бычью голову алтарей, и очень не хватало Ификла - его пришлось отправить на материк, отправить подчеркнуто шумно, чтобы всем запомнился отъезд Геракла накануне Критского погрома.
Позже микенский флот как бы невзначай объявился у берегов Крита, и тот же Копрей принялся за работу [во время Троянской войны критский царь Идоменей (внук Миноса и в некотором роде племянник Минотавра) выступает уже как вассал Микен], но Иолая это не интересовало, потому что Дромосы Лабиринта уже были закрыты Гермием.
И рассеченный бок почти зажил.
Двоих чудом улизнувших Одержимых достал через полгода Тезей, прямо в Аттике - и, к сожалению, нашумел при этом изрядно, так что в памяти ахейцев осталось лишнее: Геракл привез Критского быка, а Тезей потом, вернувшись от Минотавра, убил зверя в районе Марафона.
К счастью, никто пока не догадался связать эти два события воедино.
Дальше была Фракия, где интересы Геракла и Эврисфея почти совпали: первому были нужны Диомедовы кобылы-людоеды, второму - племенные жеребцы фракийских табунов; после - амазонки Фемискиры и их обычай приносить в жертву слабую половину человечества, то есть мужчин; дальние походы за коровами Гериона и яблоками Гесперид - вот тут-то близнецы наотрез отказались брать Иолая с собой, сославшись на его неумение быстро переходить из одного Дромоса в другой... потом - укрощение трехглавого Кербера, милейшей души пса, сторожащего выход из Аида, что при помощи Гермия, ласки и мешка мозговых костей оказалось делом несложным...
И вдруг все закончилось.
Совсем.
А Гермий намекнул, что Гераклу некоторое время неплохо бы отдохнуть.
Тихо-тихо отдохнуть, как и подобает свободному человеку после трудов праведных.
Сидя в Тиринфе, тихо-тихо отдыхая и дурея от скуки, Иолай вдруг с ужасом поймал себя на том, что равнодушно слушает высокопарную чушь, которую на всех перекрестках пели бродячие рапсоды.
Чушь о подвигах Геракла.
А близнецов это даже веселило.
Что-то вдруг лопнуло внутри, некая струна; все стало пресным и бессмысленным, как, например, приезд в Тиринф изгнанной из Фив Алкмены вместе с мужем Радамантом и скандальной невесткой Мегарой... Иолай встретил Алкмену со спокойным радушием, как почтительный внук и должен встречать дряхлую бабушку; и спокойствие это было не напускным, а подлинным, позволяющим говорить ни о чем и улыбаться одними губами, пережидая приступы неожиданной сонливости, одолевавшие Алкмену.
Почему-то он неожиданно для себя самого вспомнил, как приучил близнецов никогда не звать его отцом или Амфитрионом - только Иолаем.
И пожалел об этом.
...Позади заворочался Лихас.
Слушая его возню, Иолай припомнил, как они подобрали этого мальчишку - верней, эту ходячую неприятность - во Фракии. Лихасу тогда грозили зубы проклятых кобыл Диомеда, и изредка Иолай жалел, что Геракл не явился во Фракию попозже, дав кобылам закусить Лихасом.
Но Алкид не велел гнать назойливого бродяжку, и тот увязался следом, радостно ухмыляясь, когда Алкид звал его вестником.
"Это мой собственный маленький Гермес", - смеялся Алкид.
Ификлу неугомонный Лихас тоже пришелся по душе, так что Иолай смирился и промолчал.
Хотя частенько был готов утопить этого маленького Алкидова Гермеса в ближайшей луже.
- Ну, что там, в Фивах? - не оборачиваясь, спросил Иолай.
- Козлы, - раздалось из-за спины.
- Все козлы? - усмехнувшись, Иолай заставил лошадей прибавить ходу.
- Все. Только и слышишь, как они Гераклу сопли в детстве утирали. А правду расскажешь - смеются. Лик-волчина, басилей самозваный, на шею им взгромоздился - терпят... в смысле, терпели. Говорю ж, что козлы...
Последняя оговорка Лихаса очень не понравилась Иолаю.
- Терпели или терпят? - строго переспросил он.
- Ну, терпели... а что?
- Я слушаю, - коротко бросил Иолай.
Как бичом ожег.
С оттяжкой.
- Да чего тут слушать?.. Ну, залез я к этому Лику в опочивальню (Иолай чуть поводья не выронил), дай, думаю, наведу шороху! Будет знать, как изгонять Геракловых родичей! Охрана с перепою дрыхнет, хоть на колеснице заезжай - гляжу, Лик спит. Морда синяя, опухшая, винищем несет впору закуску нести! Ну, я уголек из очага взял и написал на стеночке...
- Что?
- Ничего особенного. Собаке, мол, собачья смерть. После уходить собрался, а Лик как захрапит, как подскочит - и опять упал. Лежит. Он лежит, а я стою. Все, думаю, вляпался. А он лежит. Я стою, а он лежит. А я...
- А ты стоишь, - сквозь зубы процедил Иолай. - Дальше!
- А дальше мне стоять надоело. Я на него кинулся - так он уже и не дышит. Только пена на губах. Отравился, что ли? Ну, я руки об покрывало вытер и ушел.
- И все?
Лихас шумно высморкался и промолчал, разглядывая редкие дикие оливы на окрестных холмах.
- Все или нет, я тебя спрашиваю?!
- Вот ты всегда орешь на меня, Иолайчик, - с некоторой опаской забормотал Лихас, - а я и не виноватый вовсе! Ничего такого больше и не писал, разве что подписался внизу...
- Как?
- Никак. Геракл, дескать. А больше ничего.
Иолай только крякнул и губу закусил.
- Зато теперь Гераклу все спасибо скажут, - стал оправдываться Лихас. - Они ж в Фивах еще и не знают, что наша служба у Эврисфея закончилась! Кстати, как там в Тиринфе эта мегера Мегара? Во женщина - с такой только Гераклу! И грудь, и бедра, и характер! Хуже Гидры...
Иолая всегда поражало умение Лихаса переходить от одной темы к другой.
- Мегара тут ни при чем, - оборвал Иолай парня. - Мегару Геракл мне подарил.
- Насовсем? - поразился Лихас. - Эх, такое родному человеку...
- Если выживет - насовсем.
Лихас аж взвизгнул от восторга.
Кажется, он считал Иолая чем-то вроде прирученного чудовища.
- И ты с ней справился?! Ну расскажи, Иолайчик! Ведь сам Геракл...
- Тряпка он, твой Геракл, - оттаял Иолай. - Никогда с бабами не умел обращаться. И бьет не по делу, и любит не по телу. Не то что я: сперва эту стерву вожжами с утра до вечера, потом в постель - и с вечера до утра! На третий день домой являюсь: стол накрыт, ложе расстелено, вожжи на почетном месте чуть ли не в золото оправлены! Вот где подвиг! Да только кто оценит?
- Я оценю, - пообещал честный Лихас. - Так это мы на Эвбею едем Алкида заново женить? Или Ификлу приспичило?
- Что значит "едем"?! Ты, во всяком случае, никуда не едешь! Ты останешься в Оропе!
- Это просто, Иолайчик, ты еще не знаешь, что я с вами на Эвбею еду, - сонным голосом возразил Лихас. - И Алкид с Ификлом не знают... ничего, скоро узнают. Как же так - жениться, и без меня!
- Это уж точно, - обреченно вздохнул Иолай.
Иногда он всерьез подозревал, что Лихас - внебрачный сын кого-то из Олимпийцев, специально обученный отравлять жизнь ему и близнецам.
Уж больно вредный ребенок получился.
3
Оропская гавань жила обычной, изо дня в день неменяющейся жизнью: кипела многоголосая сутолока, сновали туда-сюда лоснящиеся от пота рабы-носильщики с тюками и корзинами, яростно ругались матросы и капитаны двух галер, только что чуть не переломавших друг другу длинные весла; купцы поторапливали нерадивых слуг и наемных грузчиков, шлюхи-порны вовсю торговали своими прелестями, а мелкие воришки шныряли по сторонам с профессионально-безобидным выражением лица.
- Сидонская лохань, - безошибочно определил Лихас, глядя на одну из двух скандальных галер. - Ишь, разорались, мореходы вонючие! Вот уж кого не люблю...
- Интересно, за что ты их не любишь? - усмехнулся Иолай, из-под козырька ладони оглядывая бухту.
- А за письменность! Ты вот, Иолайчик, меня ихней поганой грамоте учил - кричал да подзатыльники давал, Алкид учил - за каждый "алеф" по оплеухе, Ификл учил... нет, не люблю я сидонцев!
Пораженный таким выводом Иолай только головой покрутил, и они двинулись дальше вдоль набережной.
Чуть поодаль у пристани спешно грузился двадцативесельный торговый корабль. Близ него на берегу грудой были свалены разномастные тюки, мешки и связки остро пахнущих кореньев, а грузчики резво бегали по сходням, перетаскивая все это добро на борт.
1 2 3 4