Она представляла собой вершину моды – такое я видела только в телепередачах.
Хотя для удобства посетителей предназначались два кресла, она жестом указала мне на пуфик без спинки рядом с кроватью, и долго пристально смотрела на меня, не произнося ни слова. У нее был капризный рот, а руки почти все время двигались, перебирая вещи, лежавшие, на кровати перед ней, хотя она при этом не смотрела, что брала, и почти сразу же это бросала.
– Ты Килда с'Рин. – Она не столько спрашивала, сколько утверждала; таким тоном можно было назвать какой-нибудь предмет – как будто, если бы я не была Килдой, мне пришлось бы ей стать. Интересно, было ли это сказано для того, чтобы я начала волноваться? – тоном, каким она всегда говорила с потенциальными претендентами.
– Это так, джентльфем. – Я восприняла ее утверждение как вопрос и ответила на него.
– По крайней мере, ты молода. – Она продолжала пристально меня разглядывать. – По твоим данным, ты хорошо подготовлена в области образования. Ты из детского дома. – Теперь в голосе звучала нотка любопытства, будто мои биографические данные вызывали у нее некоторый интерес. – Ты ведь понимаешь, что это только временная работа? Нам придется поехать в этот ужасный приграничный мир на год, может, на два, потому что мой муж здесь служит. Ты хорошо переносишь полеты?
Как я могла ответить на вопрос, если никогда не была ни на одном корабле? Но не думаю, чтобы она действительно интересовалась ответом, потому что она понеслась дальше.
– А я нет, ну просто ужасно. Я немедленно впадаю в перелетный сон, сразу же, как взлетаем. Но Бартаре и Оомарк не могут спать в течение всего перелета – они еще слишком маленькие. Так что во время бодрствования тебе придется позаботиться о них. Не знаю… ты молода… – То, что сперва ее, по-видимому, порадовало, теперь, казалось, вызывало сомнения. – С Бартаре довольно сложно, даже очень сложно. Ею нужно управлять.
Сейчас у нее восьмилетний уровень обучения, и он еще будет расти, как нам сказали. Ты должна будешь обеспечить мотивацию, которая обеспечит этот интеллектуальный рост. Но, впрочем, ты ведь получала подготовку в детском доме, так что должна все об этом знать. А у меня нет времени и сил, чтобы проводить еще собеседования с неинтересными женщинами – или с неподходящими. Тебе придется заняться этим.
Было ясно: ее выбор окончательно сделан. И хотя по ее словоизлияниям угадывалось, что меня ждет полное требовательности и изводящее будущее, я знала, что Лазк Вольк прав. Это была практически единственная дверь, открытая для меня, и только так у меня могло появиться иное будущее.
Она едва ли выслушала мое согласие. Вместо этого сразу приступила к инструктажу насчет того, где я должна с ними встретиться. И тут выяснилось, что у меня всего два дня до отъезда. Это мне не понравилось, но я не успела издать еще и звука протеста, как она изрекла последний приказ.
– Слуга проводит тебя в детскую. Ты должна познакомиться с ними, а они должны увидеть тебя. Туда… И помни – в 11 часов на седьмой день… вечер.
Мне не удалось завершить церемонию прощания – слуга вывел меня из комнаты в коридор. Там он остановился перед другой дверью и отправил предупредительный звонок, хотя и не стал ждать разрешения войти. Казалось, джентльфем обращалась со своими детьми так же, как и со своими подчиненными, без особых церемоний. Меня прислали сюда, чтобы я рассматривала и чтобы рассматривали меня – вот и все.
Действительно, я учила детей в детском доме. Но там всегда царила атмосфера сдержанности и дисциплины. Детей туда отбирали самым тщательным образом. Те, у кого были проблемы с характером, получали профессиональное образование где-нибудь в другом месте. Дети, которых я учила, были хорошими и прилежными учениками, уже введенными в рамки практического обучения. Я воспитывала детей, которые явно имели желание использовать свои мозги. Так что комментарии моей шефини о том, чтобы подстегивать ее дочь к дальнейшим достижениям, имели смысл и не были мне незнакомы. Но интуиция подсказывала мне, когда я еще только входила в комнату, что это вряд ли будет напоминать обычное преподавание в детском доме.
Комната была такой же роскошной, как и та, которую занимала их мать, но это была только гостиная. Всякая всячина, вроде той, что изобиловала на постели их матери, была беспорядочно рассыпана на столе под лампой. Но один предмет, похоже, оказался столь интересным, что ни один ребенок не поднял глаз.
Бартаре была миниатюрной, худой и изящно выглядящей, как и ее мать. Но без вялости. Напротив, в ее маленьком худеньком теле чувствовалась такая концентрация напряжения, как и та, что временами проявлял и Лазк Вольк. Ее волосы были откинуты назад, открывая лицо, заостренное книзу маленьким подбородком, и схвачены серебряными шнурами, блестевшими тем сильнее, что обрамляли иссиня-черные волосы. У нее были очень четко очерченные брови, смыкающиеся над носом и выглядящие на лице сплошной линией: Ресницы очень густые и почти такие же черные, как и волосы; кожа – контрастно бледная, на щеках нет и тени румянца, а губы едва розоватые.
Платье было темно-зеленого цвета – странный цвет для ребенка, – и именно он потом всегда ассоциировался у меня с Бартаре. Полоской материала такого же цвета она как раз пеленала одну из маленьких резных фигурок, какие сельские жители ставят у себя в кухне как оберег от темных сил; только эта, на первый взгляд такая же простая, была чуть более утонченной. К примеру, вокруг головы обкручен металлический провод – в качестве короны.
Оомарк наблюдал, как его сестра облачает фигурку. Хотя он был младше, но, пожалуй, на палец выше, ширококостный и крепкий на вид. Лицо его было еще по-детски круглым, и сейчас на нем застыло странное выражение, примерно такое, будто он одновременно заворожен и обеспокоен тем, что делает его сестра – необычный взгляд, если учесть, что он смотрел, как пеленали куклу.
Он взглянул на меня. Потом наклонился и взял сестру за руку, почти застенчиво; по жесту видно было, что он благоговел перед ней и все же понимал, что надо как-то привлечь ее внимание.
– Посмотри, Бартаре, – он показал на меня пальцем.
Бартаре подняла голову. Ее взгляд был проницательным, оценивающим и как-то очень меня встревожил. Я была потрясена, как если бы под внешностью маленькой девочки-ребенка я встретилась с чем-то старым, авторитарным и слегка злобным. Но это длилось всего мгновение. Бартаре положила куклу, с такой заботой, с которой откладывают важную ручную работу, отошла от стола и исполнила один из тех реверансов, какие дети ее сословия используют как вежливое приветствие.
– Я Бартаре, а это Оомарк. – У нее был чистый и приятный голос. Только когда она стрельнула в меня взглядом из-под полоски бровей, я немного поостыла.
– Я Килда с'Рин, – ответила я. – Ваша мама попросила меня…
– Посмотреть на нас и дать нам посмотреть на тебя. – Она кивнула. – Это значит, что именно ты собираешься поехать с нами на Дилан. Я думаю… – Она остановилась на секунду, и потом выразилась довольно странно. – Думаю, мы, может, и сойдемся. – Но было ли слово «может» под ударением или безударным, был ли это намек на запасные варианты, служило ли это предупреждением?
Многое из того, о чем мы говорили при первой встрече, я сейчас не могу вспомнить. Оомарк вообще так и не заговорил после того, как заметил, что я в комнате. Однако его сестра продемонстрировала не только безупречные манеры, но и тот факт, что она была ребенком исключительного ума и самообладания. Она… да, ничего плохого я о ней сказать не могу. И, тем не менее, все время, что мы были вместе, меня не покидало какое-то беспокойство, как будто мы обе только играли роли.
Как– то среди файлов Лазка Волька я видела ленту, показывающую театральную постановку из другого мира. Актеры и актрисы носили изысканные обрядовые маски, удерживаемые за палку. У каждого их было несколько, прикрепленных изящными цепочками к поясам. Когда наставало время говорить, они выбирали ту или иную маску и держали ее перед собой, декламируя стихи, но не прямо у лица. Именно это пришло мне в голову: мне показалось, что и Бартаре, и я держали маски, и то, что скрывалось за масками, очень отличалось от нашего напыщенного вежливого разговора.
И все же я обеспокоилась не настолько, чтобы отказаться от работы. По сути дела, как только я подавила первоначальное чувство беспокойства, Бартаре заинтриговала меня, и я решила, что, возможно, предстоящий год окажется интересным для нас обеих. Кроме того, я пришла к выводу, что Оомарк находился в тени сестры и, возможно, только выиграет от особого внимания. В любом случае, я вернулась в детский дом вполне довольная сделкой, которую Лазк Вольк подбросил мне, готовая порвать со своей старой жизнью и подняться навстречу новому – прочь с этой планеты.
Глава 2
Прощания со всеми в детском доме не заняли много времени. Кроме Лазка Волька, тесные узы связывали меня в детском доме лишь с немногими. Под его влиянием я осталась на год дольше, чем другие моей возрастной группы, так что, как я уже говорила, приближалась к той опасной черте, когда мне бы пришлось уйти так или иначе. Мне выплатили выходную плату, наполовину одеждой, пригодной для будущего пребывания на Дилане, остальное небольшим количеством кредитов, которые я старалась сохранить всеми силами, понимая, что они моя ограда от бед.
Последние часы я провела с Лазком Вольком, принимая от него записывающее устройство, которое он уполномочен был передать мне как репортеру. Я не была представителем с идентификационной карточкой. Таких полномочий у него не было. Но какие бы данные я ни передала в хранилище Волька, его письменное подтверждение, что они были полезны, повысило бы мой рейтинг, и, возможно, привело бы дальнейшему трудоустройству.
И все же он предупредил меня, чтобы я тратила выделенные мне ресурсы только на самое важное. И я поняла, что мне придется по возможности экономить. Багаж космического путешественника был ограничен очень строго, и не приходилось ожидать поставки дополнительных лент, если я истрачу те, что взяла с собой – разве только в том случае, если я верну одну из них с достаточно ценным содержанием.
Он спросил, что я думаю о своих обязанностях, и я слегка замялась. Бартаре была многообещающей ученицей – в этом я практически не сомневалась. С Оомарком будет меньше хлопот. А вот к его сестре слово «хлопоты» хорошо подходило. Не сомневаюсь, что Лазк Вольк заметил мою сдержанность, хоть и оставил ее без комментариев.
К семье Зобак я присоединилась, только когда мы встретились
у входа на корабль. Джентльфем укуталась в толстые складки накидки для поездок, а Бартаре откинула капюшон верхней одежды и внимательно разглядывала звездолет, будто он ей чем-то мешал. Оомарк взволнованно вертел головой из стороны в сторону, целиком поглощенный появлением и шествием членов экипажа.
Когда я подошла, джентльфем Гаска повернулась ко мне, хотя я и не могла разглядеть ее лица под вуалью. Ее голос был еще раздражительнее, чем прошлым разом.
– Ты опоздала. Мы вот-вот сядем на корабль…
– Извините, – ответила я. Я сдержала себя, приняв к сведению еще во время нашей первой встречи, что не следует извиняться или давать объяснения. Она из тех, решила я, кто принимает только один ответ – свой собственный. И бороться с этим было все равно, что пытаться построить крепкую башню из сухого песка. Лучше вообще этого не пробовать.
– Я ожидаю расторопности, – начала она, когда в нескольких шагах от нас открылась грузовая камера, и стюард с корабля, стоявший внутри, жестом пригласил нас пройти.
– Ненавижу это вращение! – Она сжала мою руку так сильно, что я довела ее до кабины; дети шли впереди. Она не ослабляла жесткую хватку и когда мы поднимались, чтобы проскользнуть в люк. Должна признаться, что и мне поездка враскачку не доставила удовольствия.
Как только мы оказались внутри, наши имена проверили по входным записям, и Гаска ушла, на этот раз, правда, опираясь на стюардессу, чтобы впасть в глубокий сон. Детей и меня проводили в небольшую транспортную кабину временного сна.
Я зарабатывала те средства, которые джентльфем Зобак отправляла на мой счет, и во время этого перелета я честно их отработала, потому что в периоды пробуждения только я несла ответственность за детей. Я старалась завязать с ними хорошие отношения, и думала, что с Оомарком мне это удалось. Он был далеко не таким способным, как его сестра, и намного более податливым. Бартаре не ослушивалась меня. По сути дела, она была настроена на вежливое сотрудничество – все, что можно было спрашивать с ребенка. Только вот теперь у меня точно укрепилось впечатление, что она двигалась за маской и играла роль, так что я беспрестанно ждала, что то, что скрывается за словами и действиями, наконец-то откроется. И это чувство меня беспокоило, так что мне приходилось подавлять внутреннее нетерпение и раздражение.
В последний временный сон перед приближением и посадкой на Дилан я погрузилась с неразрешенной проблемой – Бартаре все еще ставила меня в тупик, так же как и раньше. Но теперь я восприняла это как вызов, хотя и знала, что должна продвигаться очень медленно и не стараться подтолкнуть девочку к разоблачению.
Хотя благодаря библиотеке Лазка Волька мои знания о других мирах были довольно обширными, наверняка более глубокими, чем у большинства путешественников, Дилан был первым новым миром, который я посетила. И когда, после небольшой качки, мы сели на взлетную площадку, я была взволнована.
Хорошо знакомые небеса Чалокса были зеленоватого оттенка, и это казалось мне естественным цветом любого неба. Но здесь свод над нами был голубым, украшенным глыбами белых облаков. Вместе с детьми я сосредоточенно разглядывала информационные ленты, предоставленные библиотекой корабля.
Дилан был обнаружен примерно сто лет назад – довольно странно – по автоматическому сигналу бедствия, хотя корабль, который отправил его, затем так и не нашли. Это была планета типа Арт. А некоторые необъяснимые останки свидетельствовали о том, что, возможно, на этой планете были когда-то коренные жители или же она была колонией одной из предшествующих рас. Фактически, мужа Гаски Зобак отправили сюда именно с целью собрать информацию об одной из рас. Он был не археологом, а правительственным чиновником, уполномоченным объявить, что раскопки находятся под защитой государства, если эксперты сочтут это необходимым.
На Дилане было два города: Тамлин, порт, где мы приземлились, и Товард, расположенный по другую сторону планеты и имеющий альтернативную посадочную площадку. Ни один из них не был большим. Дилан был в основном сельскохозяйственным миром. На западном континенте преобладали открытые равнины. А так как местные животные были очень редки, эти равнины служили пастбищами для завезенных стад. Восточный континент, посреди которого располагался Тамлин, был густо засажен вурским виноградом и хазардийскими фруктами – и те, и другие на иных планетах являлись предметами роскоши.
Но насаждения занимали не все пространство, так как для этих растений требовалась особая почва и специальный полив, потому обработанная земля перемежалась с пустошью. Тем не менее, эти расстояния ничего не значили – ведь все плантации и поселения были связаны воздушным транспортом.
Здания Тамлина не напоминали дома давно населенных хорошо обжитых миров. Все они были очень похожи друг на друга: роботы-рабочие строили их блоками по стандартным планам, применявшимся и в других мирах. Единственное, чем они различались, это растениями у стен. Здесь радовали глаз не только местные плоды, но и экзотические инопланетные, завезенные сюда и сейчас цветущие.
Как только мы сошли с дебаркадера, к нам направилось несколько человек, поприветствовать вновь прибывших. Но мужчина, подошедший к джентльфем Гаска, уж никак не походил на три-ди изображения отца ее детей. Он был намного старше и одет в форму портового офицера.
– Где Конрой? – требовательно спросила Гаска. – Неужели служебный долг не позволяет ему быть здесь, чтобы встретить нас?
– Моя дорогая Гаска. – Офицер сжал ее руки. – Ты же знаешь, Конрой был бы здесь, если бы только мог. Просто…
– Он мертв! – Слова Бартаре прозвучали как военная тревога – таким холодом они обдали нас всех на секунду, которая, казалось, тянулась значительно дольше.
Она сделал шаг вперед и посмотрела в лицо офицеру.
– Это правда, – продолжала она. – Почему бы не сказать, что он умер?
Я видела, как на его лице один оттенок изумления сменялся другим, и поняла, что Бартаре говорила правду.
– Но как… – в его голосе слышались протест и смущение.
– Умер! – Гаска пронзительно вскрикнула; за ее криком эхом раздался тихий плач Оомарка.
1 2 3 4
Хотя для удобства посетителей предназначались два кресла, она жестом указала мне на пуфик без спинки рядом с кроватью, и долго пристально смотрела на меня, не произнося ни слова. У нее был капризный рот, а руки почти все время двигались, перебирая вещи, лежавшие, на кровати перед ней, хотя она при этом не смотрела, что брала, и почти сразу же это бросала.
– Ты Килда с'Рин. – Она не столько спрашивала, сколько утверждала; таким тоном можно было назвать какой-нибудь предмет – как будто, если бы я не была Килдой, мне пришлось бы ей стать. Интересно, было ли это сказано для того, чтобы я начала волноваться? – тоном, каким она всегда говорила с потенциальными претендентами.
– Это так, джентльфем. – Я восприняла ее утверждение как вопрос и ответила на него.
– По крайней мере, ты молода. – Она продолжала пристально меня разглядывать. – По твоим данным, ты хорошо подготовлена в области образования. Ты из детского дома. – Теперь в голосе звучала нотка любопытства, будто мои биографические данные вызывали у нее некоторый интерес. – Ты ведь понимаешь, что это только временная работа? Нам придется поехать в этот ужасный приграничный мир на год, может, на два, потому что мой муж здесь служит. Ты хорошо переносишь полеты?
Как я могла ответить на вопрос, если никогда не была ни на одном корабле? Но не думаю, чтобы она действительно интересовалась ответом, потому что она понеслась дальше.
– А я нет, ну просто ужасно. Я немедленно впадаю в перелетный сон, сразу же, как взлетаем. Но Бартаре и Оомарк не могут спать в течение всего перелета – они еще слишком маленькие. Так что во время бодрствования тебе придется позаботиться о них. Не знаю… ты молода… – То, что сперва ее, по-видимому, порадовало, теперь, казалось, вызывало сомнения. – С Бартаре довольно сложно, даже очень сложно. Ею нужно управлять.
Сейчас у нее восьмилетний уровень обучения, и он еще будет расти, как нам сказали. Ты должна будешь обеспечить мотивацию, которая обеспечит этот интеллектуальный рост. Но, впрочем, ты ведь получала подготовку в детском доме, так что должна все об этом знать. А у меня нет времени и сил, чтобы проводить еще собеседования с неинтересными женщинами – или с неподходящими. Тебе придется заняться этим.
Было ясно: ее выбор окончательно сделан. И хотя по ее словоизлияниям угадывалось, что меня ждет полное требовательности и изводящее будущее, я знала, что Лазк Вольк прав. Это была практически единственная дверь, открытая для меня, и только так у меня могло появиться иное будущее.
Она едва ли выслушала мое согласие. Вместо этого сразу приступила к инструктажу насчет того, где я должна с ними встретиться. И тут выяснилось, что у меня всего два дня до отъезда. Это мне не понравилось, но я не успела издать еще и звука протеста, как она изрекла последний приказ.
– Слуга проводит тебя в детскую. Ты должна познакомиться с ними, а они должны увидеть тебя. Туда… И помни – в 11 часов на седьмой день… вечер.
Мне не удалось завершить церемонию прощания – слуга вывел меня из комнаты в коридор. Там он остановился перед другой дверью и отправил предупредительный звонок, хотя и не стал ждать разрешения войти. Казалось, джентльфем обращалась со своими детьми так же, как и со своими подчиненными, без особых церемоний. Меня прислали сюда, чтобы я рассматривала и чтобы рассматривали меня – вот и все.
Действительно, я учила детей в детском доме. Но там всегда царила атмосфера сдержанности и дисциплины. Детей туда отбирали самым тщательным образом. Те, у кого были проблемы с характером, получали профессиональное образование где-нибудь в другом месте. Дети, которых я учила, были хорошими и прилежными учениками, уже введенными в рамки практического обучения. Я воспитывала детей, которые явно имели желание использовать свои мозги. Так что комментарии моей шефини о том, чтобы подстегивать ее дочь к дальнейшим достижениям, имели смысл и не были мне незнакомы. Но интуиция подсказывала мне, когда я еще только входила в комнату, что это вряд ли будет напоминать обычное преподавание в детском доме.
Комната была такой же роскошной, как и та, которую занимала их мать, но это была только гостиная. Всякая всячина, вроде той, что изобиловала на постели их матери, была беспорядочно рассыпана на столе под лампой. Но один предмет, похоже, оказался столь интересным, что ни один ребенок не поднял глаз.
Бартаре была миниатюрной, худой и изящно выглядящей, как и ее мать. Но без вялости. Напротив, в ее маленьком худеньком теле чувствовалась такая концентрация напряжения, как и та, что временами проявлял и Лазк Вольк. Ее волосы были откинуты назад, открывая лицо, заостренное книзу маленьким подбородком, и схвачены серебряными шнурами, блестевшими тем сильнее, что обрамляли иссиня-черные волосы. У нее были очень четко очерченные брови, смыкающиеся над носом и выглядящие на лице сплошной линией: Ресницы очень густые и почти такие же черные, как и волосы; кожа – контрастно бледная, на щеках нет и тени румянца, а губы едва розоватые.
Платье было темно-зеленого цвета – странный цвет для ребенка, – и именно он потом всегда ассоциировался у меня с Бартаре. Полоской материала такого же цвета она как раз пеленала одну из маленьких резных фигурок, какие сельские жители ставят у себя в кухне как оберег от темных сил; только эта, на первый взгляд такая же простая, была чуть более утонченной. К примеру, вокруг головы обкручен металлический провод – в качестве короны.
Оомарк наблюдал, как его сестра облачает фигурку. Хотя он был младше, но, пожалуй, на палец выше, ширококостный и крепкий на вид. Лицо его было еще по-детски круглым, и сейчас на нем застыло странное выражение, примерно такое, будто он одновременно заворожен и обеспокоен тем, что делает его сестра – необычный взгляд, если учесть, что он смотрел, как пеленали куклу.
Он взглянул на меня. Потом наклонился и взял сестру за руку, почти застенчиво; по жесту видно было, что он благоговел перед ней и все же понимал, что надо как-то привлечь ее внимание.
– Посмотри, Бартаре, – он показал на меня пальцем.
Бартаре подняла голову. Ее взгляд был проницательным, оценивающим и как-то очень меня встревожил. Я была потрясена, как если бы под внешностью маленькой девочки-ребенка я встретилась с чем-то старым, авторитарным и слегка злобным. Но это длилось всего мгновение. Бартаре положила куклу, с такой заботой, с которой откладывают важную ручную работу, отошла от стола и исполнила один из тех реверансов, какие дети ее сословия используют как вежливое приветствие.
– Я Бартаре, а это Оомарк. – У нее был чистый и приятный голос. Только когда она стрельнула в меня взглядом из-под полоски бровей, я немного поостыла.
– Я Килда с'Рин, – ответила я. – Ваша мама попросила меня…
– Посмотреть на нас и дать нам посмотреть на тебя. – Она кивнула. – Это значит, что именно ты собираешься поехать с нами на Дилан. Я думаю… – Она остановилась на секунду, и потом выразилась довольно странно. – Думаю, мы, может, и сойдемся. – Но было ли слово «может» под ударением или безударным, был ли это намек на запасные варианты, служило ли это предупреждением?
Многое из того, о чем мы говорили при первой встрече, я сейчас не могу вспомнить. Оомарк вообще так и не заговорил после того, как заметил, что я в комнате. Однако его сестра продемонстрировала не только безупречные манеры, но и тот факт, что она была ребенком исключительного ума и самообладания. Она… да, ничего плохого я о ней сказать не могу. И, тем не менее, все время, что мы были вместе, меня не покидало какое-то беспокойство, как будто мы обе только играли роли.
Как– то среди файлов Лазка Волька я видела ленту, показывающую театральную постановку из другого мира. Актеры и актрисы носили изысканные обрядовые маски, удерживаемые за палку. У каждого их было несколько, прикрепленных изящными цепочками к поясам. Когда наставало время говорить, они выбирали ту или иную маску и держали ее перед собой, декламируя стихи, но не прямо у лица. Именно это пришло мне в голову: мне показалось, что и Бартаре, и я держали маски, и то, что скрывалось за масками, очень отличалось от нашего напыщенного вежливого разговора.
И все же я обеспокоилась не настолько, чтобы отказаться от работы. По сути дела, как только я подавила первоначальное чувство беспокойства, Бартаре заинтриговала меня, и я решила, что, возможно, предстоящий год окажется интересным для нас обеих. Кроме того, я пришла к выводу, что Оомарк находился в тени сестры и, возможно, только выиграет от особого внимания. В любом случае, я вернулась в детский дом вполне довольная сделкой, которую Лазк Вольк подбросил мне, готовая порвать со своей старой жизнью и подняться навстречу новому – прочь с этой планеты.
Глава 2
Прощания со всеми в детском доме не заняли много времени. Кроме Лазка Волька, тесные узы связывали меня в детском доме лишь с немногими. Под его влиянием я осталась на год дольше, чем другие моей возрастной группы, так что, как я уже говорила, приближалась к той опасной черте, когда мне бы пришлось уйти так или иначе. Мне выплатили выходную плату, наполовину одеждой, пригодной для будущего пребывания на Дилане, остальное небольшим количеством кредитов, которые я старалась сохранить всеми силами, понимая, что они моя ограда от бед.
Последние часы я провела с Лазком Вольком, принимая от него записывающее устройство, которое он уполномочен был передать мне как репортеру. Я не была представителем с идентификационной карточкой. Таких полномочий у него не было. Но какие бы данные я ни передала в хранилище Волька, его письменное подтверждение, что они были полезны, повысило бы мой рейтинг, и, возможно, привело бы дальнейшему трудоустройству.
И все же он предупредил меня, чтобы я тратила выделенные мне ресурсы только на самое важное. И я поняла, что мне придется по возможности экономить. Багаж космического путешественника был ограничен очень строго, и не приходилось ожидать поставки дополнительных лент, если я истрачу те, что взяла с собой – разве только в том случае, если я верну одну из них с достаточно ценным содержанием.
Он спросил, что я думаю о своих обязанностях, и я слегка замялась. Бартаре была многообещающей ученицей – в этом я практически не сомневалась. С Оомарком будет меньше хлопот. А вот к его сестре слово «хлопоты» хорошо подходило. Не сомневаюсь, что Лазк Вольк заметил мою сдержанность, хоть и оставил ее без комментариев.
К семье Зобак я присоединилась, только когда мы встретились
у входа на корабль. Джентльфем укуталась в толстые складки накидки для поездок, а Бартаре откинула капюшон верхней одежды и внимательно разглядывала звездолет, будто он ей чем-то мешал. Оомарк взволнованно вертел головой из стороны в сторону, целиком поглощенный появлением и шествием членов экипажа.
Когда я подошла, джентльфем Гаска повернулась ко мне, хотя я и не могла разглядеть ее лица под вуалью. Ее голос был еще раздражительнее, чем прошлым разом.
– Ты опоздала. Мы вот-вот сядем на корабль…
– Извините, – ответила я. Я сдержала себя, приняв к сведению еще во время нашей первой встречи, что не следует извиняться или давать объяснения. Она из тех, решила я, кто принимает только один ответ – свой собственный. И бороться с этим было все равно, что пытаться построить крепкую башню из сухого песка. Лучше вообще этого не пробовать.
– Я ожидаю расторопности, – начала она, когда в нескольких шагах от нас открылась грузовая камера, и стюард с корабля, стоявший внутри, жестом пригласил нас пройти.
– Ненавижу это вращение! – Она сжала мою руку так сильно, что я довела ее до кабины; дети шли впереди. Она не ослабляла жесткую хватку и когда мы поднимались, чтобы проскользнуть в люк. Должна признаться, что и мне поездка враскачку не доставила удовольствия.
Как только мы оказались внутри, наши имена проверили по входным записям, и Гаска ушла, на этот раз, правда, опираясь на стюардессу, чтобы впасть в глубокий сон. Детей и меня проводили в небольшую транспортную кабину временного сна.
Я зарабатывала те средства, которые джентльфем Зобак отправляла на мой счет, и во время этого перелета я честно их отработала, потому что в периоды пробуждения только я несла ответственность за детей. Я старалась завязать с ними хорошие отношения, и думала, что с Оомарком мне это удалось. Он был далеко не таким способным, как его сестра, и намного более податливым. Бартаре не ослушивалась меня. По сути дела, она была настроена на вежливое сотрудничество – все, что можно было спрашивать с ребенка. Только вот теперь у меня точно укрепилось впечатление, что она двигалась за маской и играла роль, так что я беспрестанно ждала, что то, что скрывается за словами и действиями, наконец-то откроется. И это чувство меня беспокоило, так что мне приходилось подавлять внутреннее нетерпение и раздражение.
В последний временный сон перед приближением и посадкой на Дилан я погрузилась с неразрешенной проблемой – Бартаре все еще ставила меня в тупик, так же как и раньше. Но теперь я восприняла это как вызов, хотя и знала, что должна продвигаться очень медленно и не стараться подтолкнуть девочку к разоблачению.
Хотя благодаря библиотеке Лазка Волька мои знания о других мирах были довольно обширными, наверняка более глубокими, чем у большинства путешественников, Дилан был первым новым миром, который я посетила. И когда, после небольшой качки, мы сели на взлетную площадку, я была взволнована.
Хорошо знакомые небеса Чалокса были зеленоватого оттенка, и это казалось мне естественным цветом любого неба. Но здесь свод над нами был голубым, украшенным глыбами белых облаков. Вместе с детьми я сосредоточенно разглядывала информационные ленты, предоставленные библиотекой корабля.
Дилан был обнаружен примерно сто лет назад – довольно странно – по автоматическому сигналу бедствия, хотя корабль, который отправил его, затем так и не нашли. Это была планета типа Арт. А некоторые необъяснимые останки свидетельствовали о том, что, возможно, на этой планете были когда-то коренные жители или же она была колонией одной из предшествующих рас. Фактически, мужа Гаски Зобак отправили сюда именно с целью собрать информацию об одной из рас. Он был не археологом, а правительственным чиновником, уполномоченным объявить, что раскопки находятся под защитой государства, если эксперты сочтут это необходимым.
На Дилане было два города: Тамлин, порт, где мы приземлились, и Товард, расположенный по другую сторону планеты и имеющий альтернативную посадочную площадку. Ни один из них не был большим. Дилан был в основном сельскохозяйственным миром. На западном континенте преобладали открытые равнины. А так как местные животные были очень редки, эти равнины служили пастбищами для завезенных стад. Восточный континент, посреди которого располагался Тамлин, был густо засажен вурским виноградом и хазардийскими фруктами – и те, и другие на иных планетах являлись предметами роскоши.
Но насаждения занимали не все пространство, так как для этих растений требовалась особая почва и специальный полив, потому обработанная земля перемежалась с пустошью. Тем не менее, эти расстояния ничего не значили – ведь все плантации и поселения были связаны воздушным транспортом.
Здания Тамлина не напоминали дома давно населенных хорошо обжитых миров. Все они были очень похожи друг на друга: роботы-рабочие строили их блоками по стандартным планам, применявшимся и в других мирах. Единственное, чем они различались, это растениями у стен. Здесь радовали глаз не только местные плоды, но и экзотические инопланетные, завезенные сюда и сейчас цветущие.
Как только мы сошли с дебаркадера, к нам направилось несколько человек, поприветствовать вновь прибывших. Но мужчина, подошедший к джентльфем Гаска, уж никак не походил на три-ди изображения отца ее детей. Он был намного старше и одет в форму портового офицера.
– Где Конрой? – требовательно спросила Гаска. – Неужели служебный долг не позволяет ему быть здесь, чтобы встретить нас?
– Моя дорогая Гаска. – Офицер сжал ее руки. – Ты же знаешь, Конрой был бы здесь, если бы только мог. Просто…
– Он мертв! – Слова Бартаре прозвучали как военная тревога – таким холодом они обдали нас всех на секунду, которая, казалось, тянулась значительно дольше.
Она сделал шаг вперед и посмотрела в лицо офицеру.
– Это правда, – продолжала она. – Почему бы не сказать, что он умер?
Я видела, как на его лице один оттенок изумления сменялся другим, и поняла, что Бартаре говорила правду.
– Но как… – в его голосе слышались протест и смущение.
– Умер! – Гаска пронзительно вскрикнула; за ее криком эхом раздался тихий плач Оомарка.
1 2 3 4