Я буду вас ждать.
Я спустился по лестнице, пересек двор. В цехах полно рабочих — сидят прямо на земле, негромко переговариваются. Изредка кто-то засмеется и тут же, спохватившись, умолкнет, смекнув, что сейчас не до смеха. Повсюду: у дверей, вокруг зданий, кое-где внутри самих цехов — группки молодежи несут вахту. Огни погашены, станки неподвижны: наверно, они вырубили ток. Приглушенные голоса, слабый свет, льющийся с улицы через окна, фигуры-призраки в белых одеяниях... Не цех, а монастырь какой-то!
Я неторопливо прошел по цехам. Всюду одно и то же. В последнем цехе группки рабочих, расстелив на полу газеты, обедали... Сайда нигде не было видно. Интересно, где он сейчас?
Наверно, в штабе — ведь должен же у них быть штаб! Вон какой кругом порядок. Я не стал никого расспрашивать о Сайде и вообще старался вести себя как можно нейтральнее, но кое с кем все-таки поговорил, спросил о причинах забастовки, и с удивлением обнаружил, что они отвечают мне спокойно и приветливо, без тени неприязни. Мне показалось, что все их мысли заняты одним —любой пеной сохранять спокойствие и порядок и избегать всяких провокаций. Да, судя по всему, "комитетчики" поработали неплохо!
В кабинет шефа я вернулся уже в самом конце рабочего дня. В комнате, кроме него, было еще трое: начальник отдела кадров, заведующий отделом безопасности и незнакомый мне человек в темных очках.
— Знакомьтесь, — кивнул мне шеф, — подполковник Адиль Машхур. А это — Халиль Мансур... Садитесь и расскажите нам во всех деталях, что вы там видели.
Черные Очки слушал, молчал, сверлил меня взглядом и вдруг изрек:
— Голову надо рубить, голову! Раз — и дело с концом, не так ли, господин Халиль?
Почему он обратился именно ко мне? Случайно?
— Я не совсем вас понимаю.
— Я хочу сказать, надо бить в первую очередь по зачинщикам. Без них забастовка захлебнется.
Я промолчал. Шеф встал и знаком подозвал меня к окну, выходившему на улицу. Я выглянул, и сердце у меня замерло: бесконечные ряды полицейских в шлемах с дубинками и щитами, как саранча, запрудили всю улицу до самого горизонта. Два синих полицейских автомобиля с длинными антеннами на крышах... А позади, там, за рядами "саранчи", зловеще разинули жерла орудий два серых броневика...
В половине четвертого я выскользнул из боковой двери, которую оставили для входа и выхода "руководящего состава" компании и работников отдела безопасности. Рабочие заперты в цехах... Я торопился домой — в последнее время Амина совсем выбилась из сил: скоро рожать, она и так еле ползает, а тут еще эта неимоверная жара. Предчувствия меня не обманули: лежит, бедная, стонет... Лицо побелело, на лбу выступили капельки пота. Потом начала кричать. Я выскочил на улицу, схватил первое попавшееся такси... Той же ночью Амина родила мне сына. Мы решили назвать его Исам.
Целую неделю я не появлялся на работе, послал шефу заказное письмо: так, мол, и так, родился сын, жена все еще в больнице, прошу предоставить мне недельный отпуск за свой счет. Но этим дело не обошлось. Родильная горячка продержала Амину в больнице целых пятнадцать дней. Все это время я не отходил от нее ни на шаг, боялся оставить ее одну. Даже но-
I чевал там же, на раскладушке. Не знаю, может, где-то в глубине души я даже радовался, что волей обстоятельств я оказался в стороне от забастовки. Странное дело, газеты не обмолвились о ней ни одним словом, будто воды в рот набрали. Что же там у них происходит в Хелуане? Раз-другой пытался дозвониться, но безуспешно. Послал еще одно письмо, просил продлить отпуск до десяти дней. Опоздаю немного, не беда. Вернусь — все улажу. Все равно там сейчас неразбериха. Думал даже вырваться и съездить как-нибудь в Хелуан, но как на грех именно в этот день у Амины опять подскочила температура и ее так колотил озноб, что я перепугался не на шутку. Какие уж там поездки...
Примерно на четвертый день, как мы вернулись домой, утром в дверь позвонил почтальон.
— На ваше имя заказное письмо, бек! — Я ощутил противный холодок в груди, знакомый мне с той самой ночи, когда за мной пришли... Я надорвал конверт.
"Заведующему отделом исследований господину Халилю Мансуру.
Уважаемый господин Халилъ Мансур! Настоящим довожу до Вашего сведения, что ввиду Вашего отсутствия на работе больше двух недель без предварительной договоренности с руководством компании "Фивы" решением административного совета компании от 11 октября 1977 г. Вы освобождены от занимаемой должности.
По получении настоящего письма просьба немедленно явиться ё Управление для выполнения необходимых формальностей и сдачи дел.
С уважением
начальник отдела кадров компании М. Хусейн "
IX
Улица... Толпа... Полыхающее кольцо рекламных огней... Шепоток по-английски над ухом: "Доллары не нужны?" В правом кармане у меня письмо с уведомлением об увольнении, в левом — деньги, три фунта. Целую неделю болтаюсь как неприкаянный, не решаясь пойти в Управление компании "Фивы". Наконец собрался с духом и вот — иду.
Странное чувство — будто вернулся из другого мира... Полицейские цепи, что окружали завод, исчезли, но по кварталу без конца снуют патрули, а у перекрестка несут охрану машины с длинными антеннами раций. У ворот незнакомый агент службы безопасности требует предъявить ему пропуск, а затем идет за мной по пятам до самых дверей Управления. Во дворе возле цехов кучка людей в штатском. Поднимаюсь в приемную к шефу. Секретарша, глядя в одну точку, задумчиво жует шоколадку.
— Доброе утро! У вас, я вижу, снова тишь и гладь! Она испуганно озирается по сторонам.
— Да, слава богу, все позади!
— Рад слышать. И чем же, если не секрет, кончилось?
Она снова испуганно озирается по сторонам. Однако здорово же тебя напугали, куколка!
— Фирма "Ла Рошель" отказалась от контракта.
— Ха-ха-ха! — Ну не смешно ли? Ведь это ж надо! Раз, два — и никаких проблем! Ха-ха-ха!
Мой неожиданный смех окончательно повергает ее в ужас. Глаза у нее становятся совсем круглыми, как плошки — того и гляди выскочат из орбит, — и это вызывает у меня новый приступ смеха. Наконец с трудом выдавливаю из себя:
— Мне бы... шефа... по... повидать!
Она тут же принимается озабоченно рыться на столе.
— Шеф приказал никого к нему не пускать. Вам необходимо зайти в отдел кадров, к господину Мухтару. Он давно вас ждет...
Ясно. Дальнейшие расспросы неуместны. Да и не все ли мне равно?.. Иду в отдел кадров, к Мухтару. Вхожу и, демонстративно не здороваясь, плюхаюсь на стул. Какой-то чиновник обсуждает с ним принесенные на подпись бумаги. Копается, копается, вникает в каждую мелочь. Дотошный, гад!.. Терпеливо жду, хотя понимаю, что он тянет нарочно. Я невзлюбил его с самого первого дня. Ненавижу этот тип людей, продукт учреждений, полагающих, что с человеком можно вьщелывать все — и, уж конечно, позволительно совать нос в его личную жизнь. Видать, за усердие на этом поприще и сделали его начальником отдела кадров. Ведь что такое управлять по мнению властей предержащих? Управлять — значит командовать людьми, заставлять их ходить по струнке, делать из них бессловесные автоматы, которые удобно использовать в собственных целях. Мы с этим самым Мухтаром несовместимы, и он понимает это не хуже меня, испытывая ко мне точно такую же неприязнь, как и я к нему.
Наконец чиновник удаляется. Любопытная походка у этих людей. В ней все: и молчаливая готовность в любое мгновение вернуться, и уверенность, и льстивая покорность — любые варианты на все случаи жизни. Уйти? А вдруг начальству угодно, чтобы он не ушел, а, как раз наоборот, остался? А если останешься, кто его знает, вдруг окажется, что надо было уйти? Тут ведь главное — вовремя угадать. Начальство любит догадливых. И угодливых. А начальственная милость что божья благодать. Аллах на небе, начальство на земле. И власть его безгранична: оно и жалует, и запрещает, и карает, и воздает... А строптивых прямиком записывает в смутьяны, что идут против веры, подрывают устои общества и посягают на мораль. Так-то вот... Он тянет руку к телефону. Значит, собирается и дальше притворяться, что меня не замечает. Э, нет, дорогой, так я у тебя до вечера просижу. Вынимаю из кармана письмо и небрежно швыряю его ему на стол.
— Что это? — Он брезгливо берет письмо двумя пальцами и медленно его читает, будто видит впервые. Потом отодвигает от себя.
— Я полагаю, здесь все ясно.
— Нет, не все. Я не собираюсь спорить с вами о содержании, я прекрасно понимаю, что вы лишь выполнили то, что было вам поручено. Но с точки зрения формальной это нарушение закона.
— В каком смысле?
— Я просил руководство об отпуске в письменной форме... И письмо на этот счет отправил заказной почтой. И даже не одно, а два...
— Мы их получили.
— В таком случае почему меня уволили?
Он улыбается. Зубы у него редкие, и, памятуя об этом, он улыбается осторожно, едва раздвигая губы.
— Учитывая обстоятельства, в которых последнее время находилась компания, председатель административного совета возражал против вашего отпуска. Служащие, занимающие руководящие должности, обязаны в подобной ситуации находиться на месте.
Значит, все подстроено. Так я и думал.
— Да, но по закону вы обязаны были меня предупредить... И опять он улыбается, но на этот раз от души, во весь рот,
не скрывая удовольствия. Представляю, с каким злорадством он перечитывал это письмо, прежде чем отправить, — раз, другой, третий... И размашисто поставил под ним свою подпись.
— Мы тоже направили вам заказное письмо на восьмой день вашего отсутствия.
— Я не мог его получить. Я же был в больнице с женой.
— Это нас не касается. Мы не обязаны следить за вашими передвижениями.
— Да, но согласитесь, что со мной поступили, как не поступают даже с самым последним чернорабочим! За что?
— А это, уж простите, вы прекрасно знаете сами! Я слышал, что председатель лично возражал против того, чтобы вы продолжали у нас работать. Поговаривают, вы были связаны со стачечным комитетом, передавали его членам секретную информацию. — Тут он окончательно приходит в веселое расположение духа. — Не хотите ли чашечку кофе?
Спасибо, обойдусь. Я встаю и, забрав у него со стола письмо, не прощаясь, выхожу.
Иду к себе в отдел, в бывший свой кабинет: надо разобрать оставшиеся бумаги, вернуть секретарше ключи от стола. Там, в отделе, узнаю, что Сайд Абу Карам и еще несколько "зачинщиков" тоже уволены с работы.
Значит, шеф с самого начала был в курсе дела — и про тех, кто "мутит воду", знал, и про мои связи с ними, и про то, что я писал для них заключение о контракте. Конспираторы, черт бы их побрал! Сам виноват, нечего было связываться с таким ненадежным народом. Да, но забастовку-то они все-таки выиграли! Верно, выиграли, но это еще ни о чем не говорит. Просто сумели выбрать удачный момент, а в остальном — случайное везение, не больше. Зато противникам удалось самое главное — "отсечь" бунтарям голову. Когда-то еще вырастет новая... Так что держись-ка ты, братец, своего правила, не лезь в драку. Да было все это уже, было — не лез! И что хорошего?.. А что хорошего, когда полез? То-то и оно.
Гулким эхом отдаются шаги на мостовой. Ну почему, почему я не могу найти себе в этой жизни достойного места? За что бы ни взялся — всюду неудача... Сайду хорошо, такие люди не маются в одиночестве. У них всегда полно друзей, родных, знакомых, готовых поддержать их в трудную минуту. Инстинкт солидарности, рождаемый нищетой и постоянной борьбой за жизнь, природное свойство обитателей трущоб и заводских окраин. А мои друзья улетучатся — и оглянуться не успеешь. Зайдут поначалу разок-другой — и все, прощайте! Как все это знакомо! Семья, друзья, Тахани Рашид - все исчезли, едва был объявлен приговор. Но тогда была тюрьма. А теперь? А теперь - скромный беленький домик на окраине. Не бог весть что, но все-таки собственный, свой, кругом поля, тишина... Многие мне даже завидуют. Но что за радость сидеть там одному? Господи, почему я всюду чувствую себя временным жильцом, почему нигде не могу пустить корни? Что это — судьба или я сам навлек на себя проклятие одиночества?
Ворона, сидящая на дороге, насмешливо покосилась в мою сторону и, отвратительно каркая, запрыгала мне вслед...
Амина в спальне кормила малыша грудью. Два существа, слившихся воедино. А я — посторонний, для меня нет места в их молчаливой гармонии. Кому я нужен? Жалкая песчинка на вертящемся круге жизни, отброшенная центробежной силой куда-то вбок, подальше от оси. Я гляжу, как Амина пеленает малыша, бережно кладет его на кровать. Какое-то время он молчит и вдруг разражается пронзительным криком. Я поспешно исчезаю на кухню и терпеливо жду ее там. Что поделаешь, теперь все ее заботы о нем, а я могу и подождать.
Изо всех сил стараюсь и никак не могу поверить в то, что есть какая-то реальная связь между мной и этим крошечным куском мяса. Неужели это мой сын, моя плоть и кровь? Свидетельство о рождении утверждает, что это именно так, но рассудок отказывается принять эту истину. Амине легко, она — его мать, она носила его во чреве девять месяцев, потом рожала его в муках, теперь кормит его пять раз на день своей грудью, для нее он — реальность. Я же, когда беру его на руки или меняю ему пеленки, не могу избавиться от смущения, что я здесь ни при чем. Чужой я этому ребенку, и он мне чужой-До чего же непрочно все в этом мире. Все у меня было и ничего больше нет — утратил в один миг: и работу, и способность творить, и сына, и даже привязанность жены. Усталый мозг неуклюже, как жернов, перемалывает осколки каких-то образов и мыслей и никак не желает думать логично и стройно. Брыкается, как норовистый конь, бьет копытом, не дается... А я все бегаю вокруг и все пытаюсь накинуть на него уздечку. И этот образ истязал меня всю ночь напролет, пока за окном воровато не забрезжил рассвет, и только тогда я, отчаявшись, прекратил борьбу, мучительное видение исчезло, а я забылся тяжелым сном.
Как-то днем, когда Амина гуляла с малышом, раздался телефонный звонок. Я сразу узнал: она!
— Почему вы столько времени не даете о себе знать? Я даже волноваться стала.
У меня радостно забилось сердце. Нет, согласитесь, все-таки приятно услышать, что женщина, у которой есть буквально все, думает и — даже больше — тревожится о вас!
— Мне, право же, очень неловко! Но, понимаете, тут такие обстоятельства...
— Какие еще обстоятельства? Что с вами, я вас не узнаю! И голос какой-то странный. Вы чем-то расстроены, я угадала?
Ну, это вы уж слишком. Так я вам и поверил, что вы по голосу догадались о моем состоянии.
— Да нет, вам показалось. Ничего страшного, при встрече я вам все расскажу.
— Ага, значит, мы все-таки встретимся?
— А вы в этом сомневались?
— Ну, знаете, не звонить столько времени! Поневоле засомневаешься!
— Это вы зря. Я всегда рад вас видеть. И честное слово, говорю это не ради красного словца.
— Позвольте вам на этот раз не поверить. Ведь это не вы, а я вам первая позвонила!
— Ну, извините меня, бога ради. Я же говорил: у меня были веские причины.
— Значит, предчувствие меня не обмануло. Что-то мешает нам продолжать наши отношения. Почему вы не договариваете? Я во всем люблю ясность... Я понимаю, вы — мужчина, египтянин, у вас определенные обязательства. А я — американка, сегодня — здесь, завтра — там. И вам кажется, что наша с вами дружба не стоит того, чтобы ставить себя в сомнительное положение. Верно?
— Ничего похожего! Хотя, не скрою, подобная мысль, действительно, посетила меня после нашей последней встречи. И произошло это, когда я, выходя от вас, поймал на себе взгляд вашего швейцара.
— Швейцара? — Она звонко расхохоталась в трубку. — При чем здесь швейцар?
— А при том, что в нашей стране швейцары не только караулят, но нередко еще и "стучат".
Жду, что она мне на это скажет, но она молчит.
— Алло, вы слушаете?
— Да, да, конечно... — Голос спокойный, веселости как не бывало.
— Что с вами? Я сказал что-нибудь не так?
— Да нет, все так... Просто подобные вещи обычно сильно портят настроение.
— Извините, я не хотел. Но вы же сами просили, чтобы я ничего от вас не скрывал. Но так или иначе, Рут, а я хочу вас видеть. Это возможно?
Думает. А может, нарочно молчит, чтобы поддразнить.
— Разумеется. Иначе зачем бы я стала вам звонить?
— В таком случае когда?
— Да хоть сегодня. После семи я буду дома.
— А нельзя ли где-нибудь еще, не у вас?
— Почему?
— Да так, ради разнообразия.
— Тогда предлагайте вы.
— В казино "Аль-Джазаир", на Ниле.
— Пожалуйста! Вы меня повезете?
— Но у меня же нет машины, вы знаете. Давайте встретимся прямо там.
— Нет, я бы все-таки предпочла, чтобы вы за мной заехали. Терпеть не могу назначать свидания в общественных местах: вечно кто-нибудь опаздывает.
— Хорошо, тогда примерно в половине восьмого я буду у вас. -Жду.
Что это? В трубке какое-то жужжание, как далекий зуммер, потом трик-трак - и тишина. Я медленно опустил трубку на рычаг и потер лоб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17