— Вас обвиняют в убийстве из корыстных побуждений.— Последние слова прозвучали так, как будто они были отлиты из металла.
Писатель онемел от испуга. В мгновение ока промелькнули перед ним десятилетия прожитой на земле жизни, но ничего подобного в них не нашлось. Правда, одно время он в своих сочинениях пропагандировал революцию. Возможно, кто-то из молодежи по глупости поддался агитации, сложил свою голову, пролил горячую кровь. Этот грех лежит на нем, тут не отопрешься. Но ведь в то время он как раз собирался застраховать свою жизнь, а жена готовилась родить. Все это, как известно, требует денег. Но если он, в интересах собственного благополучия, для счастья своей жены и ребенка при посредстве своих произведений косвенным образом лишил кого-то жизни, это нельзя
считать большим преступлением. К тому же тогдашние юноши были полны героических устремлений, готовы были жертвовать собой; они никогда не раскаются и не станут задним числом предъявлять ему счеты. Он вновь осмелел, хмыкнул и толкнул выходную дверь. И только очутился он на пороге, как услышал доносящиеся со двора крики: «Верни мне мою жизнь!»
В самом деле двор перед ним был заполнен людьми, иные не смогли втиснуться и оставались за воротами. Служители в униформе сдерживали толпу на ступенях, преграждая ей путь к дверям. Бородач похлопал Писателя по плечу:
— Теперь уж ничего не поделаешь, придется вам с ними объясняться.
Собравшиеся теснились к дверям, тянули к нему руки все с тем же криком: «Верни мне мою жизнь!» Но голоса их, хотя и многочисленные, были слабыми, тоненькими, доносились каждый сам по себе, им недоставало густоты и крепости, чтобы соединиться в громкий мужественный клич. Всматриваясь в толпу, писатель различал в ней мужчин и женщин, старых и малых, богатых и бедных. Все они выглядели безнадежно больными, понурыми: щуплые и легкие как перышко, они, кажется, не в состоянии были бросить на землю четко очерченную тень. Протянутые к Писателю руки дрожали, как дрожит голос человека, тщетно пытающегося сдержать печаль или гнев. Какую опасность могут представлять для него эти люди? Вот старухи с бинтованными ногами, вот трехлетние дети, вот порочные женщины, которым никого и никогда уже не соблазнить... Нет, эти явно не имели отношения к героям, что по его указке пошли в революцию и погибли за нее. Разве что... Разве что эти несчастные погибли от рук героев и теперь зовут его, автора, к ответу. Но стоит взглянуть вон на ту старуху, и станет ясно: она из тех матерей, что калечили жизнь детей своих. Против таких, как она, и была направлена революция в семье. Она и ей подобные получили то, что заслуживали. Нет, ему бояться нечего! Писатель с воинственным видом сделал шаг вперед, откашлялся, прочистил горло и сказал:
— Хватит шуметь! Вы принимаете меня за кого-то другого. Я не знаю никого среди вас, ни единой души!
— Зато мы знаем тебя!
— Это естественно. Когда ты не знаешь никого, а
тебя знают все, это и есть слава. Но что из того, что я известен вам? Вы-то мне неизвестны!
— То есть как это неизвестны! Брось прикидываться! Мы все — персонажи твоих романов и пьес, неужто запамятовал? — Толпа пододвинулась ближе, иные вытягивали шеи, поворачивали лица так, чтобы он мог лучше их разглядеть. Писатель слышал:
— Я — героиня твоего шедевра «Любовные мечты»!
— Я — деревенский парень из твоей знаменитой книги «Осколки изумруда»!
— Я — молодая хозяйка из твоего великого опуса «Сон в летнюю ночь»!
— Я — бабушка из твоего удивительного сочинения «Упавшие в воду»!
— Я — знатная барышня из твоей пьесы «Разбойник»!
— Я — созданный тобою интеллигент из романа «С раскрытыми объятиями», человек, запутавшийся в «размах»!
— Я — старший сын провинциального помещика из повести «Кошмары в красном тереме»!
— Так мы же все свои люди, вы пришли на встречу с родственником, не так ли?—осенило писателя.
— Мы требуем, чтобы ты дал нам настоящую жизнь. Ты изобразил нас в своих книжках такими скучными, мертвенными, без единой живой черты, заставил говорить и двигаться как марионетки, а не как реальные люди. Ты создал нас, но не вдохнул в нас подлинную жизнь. Так отдавай же взамен свою!
Вперед выступила женщина со смутными чертами лица:
— Помнишь меня? Наверное, только по одежде еще можно догадаться, какую роль я выполняла в твоей книге. Ты хотел изобразить меня женщиной с прекрасным лицом и злым сердцем, которая совратила и погубила множество молодых людей, полных возвышенных устремлений. А что у тебя получилось? Для женщины во мне слишком мало человеческого, для человека во мне слишком недостает женственности. Нет у меня ни правдоподобного характера, ни отчетливой наружности. Ты вот обронил между прочим, что у меня «источающие влагу глаза»; в другом месте у меня «острый, пронзающий душу взгляд». Ха! Ловко придумано! Нечто острое, с чего каплет вода,— это что же, ты уподобил мои глаза сосулькам, свисающим с крыш в солнечные дни? Ты хотел изобразить меня светской львицей, высасывающей из мужчин, словно губка, умственную и телесную энергию, а на деле вышла протертая до дыр промокашка. И еще ты решил похвалить меня за манеру говорить решительно и твердо, а изобразил какую- то крикливую и бранчливую особу. Ты испортил мне всю жизнь, как мне теперь быть?
И тут же, торопясь и глотая воздух, заговорил стоявший рядом тщательно одетый старик:
— Я в твоей книге выгляжу стариком от рождения, но это еще полбеды. Только, если взялся изображать стариков, надо же иметь о них хоть какое-нибудь понятие. Ну, с чего бы я в моем возрасте и с моим здоровьем стал брать наложницу, искать себе лишние неприятности? Эх ты! Не только не сумел дать мне порядочную жизнь, но еще испортил мне репутацию! Я готов биться с тобой не на жизнь, а на смерть — но у меня, в сущности, нет жизни. Отдай мне свою, а потом поборемся! — Тут старик вконец разволновался и закашлялся.
Здоровенный темнолицый малый ударил его по плечу:
— Хватит, старый хрыч, наговорился, дай и мне сказать! Ну как, узнаешь? Я — изображенный тобой мужлан. Вроде бы все сходится: короткая куртка, закатанные рукава, на каждом шагу бью себя в грудь, открываю рот — «поминаю родителей», закрываю рот — «мать твою раз так». А вот еще: у меня «полон рот уличных выражений». Так ведь про родителей да про мать — это не уличные, а скорее семейные выражения. Коль скоро я мужлан, я должен бы сначала надавать тебе по роже, а потом уже сводить счеты. Но видит небо, я так слаб, что ты можешь дать мне пощечину, и я не смогу ответить. Кто же мне посочувствует!..
Тут персонажи придвинулись вплотную и заговорили хором. Растерявшийся писатель даже не успел поздравить себя с удачей: изобрази он в свое время этого «мужлана» полным жизни и энергии, ему сегодня не миновать бы взбучки. Еще несколько действующих в его книгах лиц обратились прямо к директору компании с требованием, чтобы тот поскорее определил степень вины и наказание для Писателя. Директор улыбнулся:
— Конечно, речь сейчас идет не о граммофонной пластинке, и все же мы должны выслушать обе стороны. Господин автор, что вы имеете сказать в ответ на претензии противной стороны?
И тут Писателя осенило — он нашел выход из положения и обратился к толпе:
— В ваших словах есть доля истины, но подумайте сами — ведь без меня вас не было бы вообще! Вы — мой продукт, я вас сотворил, значит, я ваш отец. А ведь сказано, что «в Поднебесной нет 'виноватых родителей». Так что перестаньте быть «не помнящими родства» и не придирайтесь более ко мне.
Директор холодно усмехался, теребя бороду. Сердитый мужской голос выкрикнул:
— Ты написал в книжке, что я устроил революцию в семье, мать довел до могилы, а теперь рассуждаешь о сыновней почтительности!
Другая героиня скривила рот в улыбке:
— Ты мой отец, а кто же мать?
Еще один какой-то бесполый персонаж расплакался:
— Знаю только, что существует «материнская любовь», великая и чистая материнская любовь, мне никогда не приходилось ощущать необходимости в «отцовской любви»!
Мужчина средних лет перебил:
— Отец, содержащий детей, и тот часто не может добиться их сочувствия, а тут все наоборот — не ты нас, а мы тебя содержим. Ты изображал нас мертвяками, а потом продавал рукописи и жил припеваючи; если это не убийство с корыстными целями, то по меньшей мере присвоение чужого наследства. А коли ты наш наследник, значит, мы твои предки.
Тщательно одетый старик удовлетворенно кивнул:
— Вот это достойные слова!
Мужлан, размахивая руками, выпалил очередное «уличное выражение». Но тут какая-то светская дама кокетливо повела плечами:
— Нет, я не хочу быть ничьим «предком». И что тут такого, если молодые содержат пожилого человека? Известны же случаи, когда молоденькие девушки жертвовали собой ради отцов.
Нежданно-негаданно из гущи людской вырвался громкий крик, подавивший собой все прочие приглушенные голоса:
— Пусть кто-то создан твоим пером, только не я!
Писатель глянул — и весь засветился радостью: перед ним был умерший несколько дней назад самый закадычный его друг, капиталист и большой почитатель культуры. Сын нувориша, он имел в молодости возвышенные стремления. Стремления эти возникли не оттого, что он презирал деньги, которые нахапал его родитель, а оттого, что нажиты они были совсем недавно, их блеск всем лез в глаза, их запах раздражал чужое обоняние, им недоставало благородной патины и аромата старины. Его папаша тоже понимал это и всеми силами старался придать себе вид потомственного богача: так человек, надевший новую куртку из самой грубой материи, нарочно мнет ее, чтобы она не шуршала при ходьбе и чтобы ее деревенский вид не так бросался в глаза. Отец всю дорогу мечтал породниться с каким-нибудь обнищавшим помещиком или корыстолюбивым чиновником, а сын всячески пытался изобразить из себя поэта: он воспевал курение, вино, разврат, морфий и всяческие преступления. К сожалению, он не знал правил просодии в классическом стихосложении, а потому не мог пользоваться старыми поэтическими формами.
Шло время, он сменил нескольких подруг, перепробовал сигареты и вина стольких стран, что хватило бы на целую Лигу Наций, изведал и наркотики, вот только преступлений не совершал — если не считать преступлением его вымученные стихи свободного размера. Однажды он, сидя с возлюбленной ^в ресторане, заметил, что она вместе с кушаньями проглатывает помаду с губ, так что по окончании трапезы приходится краситься вновь. Прирожденный инстинкт дельца вдруг пробудился в нем, как больной от летаргического сна или змея от спячки. На следующий же день из поэта он превратился в крупного бизнесмена: взял часть нахапанных отцом денег и открыл собственную фабрику. Первой ее продукцией стала «витаминизированная губная помада».
Живописать эффект от этого великого изобретения мы можем, лишь обратившись к искусству заведующего отделом рекламы этой фабрики. «Красота и здоровье — сразу две выгоды!», «Отныне каждый поцелуй тонизирует ваш организм!» (рядом нарисован юноша в одеянии хаоса, обнимающий девушку, похожую на нестриженую буддийскую монахиню; по слухам, юноша должен был изображать вкушающего румяна), «Полноценная любовь!» (нарисован толстяк с блаженным выражением на лице, одной рукой обхвативший женщину с выпяченными губами, густо измазанными «витаминизированной помадой»). В химическом отношении новая помада ничем не отличалась от всех остальных, разница была лишь в названии. Но новоявленный предприниматель сумел потрафить психологии общества и во много раз умножил отцовский капитал. Следом он изобрел «стимулирующий интеллект бриолин», «леденцы с экстрактом тресковой печени», а также специальные консервы из жирной курятины, которые помогают красоткам сохранять осиную талию.
К сорока годам он накопил достаточно, чтобы иметь возможность вернуться к своим прежним, юношеским увлечениям, и стал меценатом. Учитывая, что театр — вид искусства, которым увлекаются и знатоки и профаны, он занялся, как бы продолжая свою предпринимательскую деятельность, пропагандой «здорового театра» и привлек к этому делу немало авторов. Рассуждал он следующим образом: комедии рассчитаны на то, чтобы люди смеялись, причем смех полезен для здоровья. Но, если смеяться слишком часто, лицо покроется морщинами, а в раскрытый при смехе рот могут влететь всевозможные микробы. Значит, от смеха может разболеться живот, отвалится подбородок или нагрянут прочие нежелательные последствия. Потому-то он стал пропагандировать лишь те комедии, которые способны вызвать у зрителя не более чем улыбку. Относительно трагедий он придерживался мнения, что они также могут быть полезными для здоровья. Дело в том, что через все отверстия человеческого тела должны регулярно поступать выделения. Но в наш механистический век люди эмоционально оскудели, слезы редко появляются на глазах. Вот тут-то и может помочь трагедия, в противном же случае глазам угрожают всяческие беды.
К этому времени Писатель уже пользовался славой гения нашей эпохи и переделывал свои романы в пьесы. Все его драмы соответствовали принципам «здорового театра», хотя и не совсем в том смысле, который вкладывал в это понятие предприниматель. Слава Писателя была настолько велика, что запугивала и терроризировала читателей, а теперь и зрителей: они не смели не похвалить пьесы наряду с другими его произведениями, опасаясь быть обвиненными в отсутствии вкуса и быть изгнанными из рядов ценителей изящного. На его трагедиях зрителям хотелось смеяться, но, напуганные его громкой славой, они не решались хохотать. Прячась от соседей, они прикрывали рот платочками, припасенными для осушения слез, и ограничивались коротким смешком — а именно этого требовали принципы «здорового театра».
На его комедиях люди маялись от скуки, но где тот смельчак, который позволил бы себе встать и уйти? Кто согласился бы выглядеть в чужих глазах серостью, не способной «оценить настоящий товар»? Поэтому люди оставались на своих местах и спали здоровым сном, который, по общему признанию, является важным компонентом здоровья. Вот так-то капиталист и Писатель — зачинатель и ярый последователь движения за «здоровый театр» — стали неразлучными друзьями. Ко дню пятидесятилетия предпринимателя наш Писатель составил даже целый сборник произведений юбилейного, мемуарного характера. И вот, завидев своего друга, он приободрился и замахал ему рукой:
— Как вовремя ты появился! Иди скорей, помоги мне разобраться с этим народом!
— Разбирайся сам! — От всего облика предпринимателя разило холодом.— Я тоже пришел свести с тобой счеты!
Писатель перестал что-либо понимать:
— С каких это пор мы с тобой не в ладах? Совсем недавно в честь твоего пятидесятилетия я организовал специальное юбилейное приложение к газете, сам написал поздравление, превозносил тебя до небес. Кто мог знать, что ты в тот день перепьешь и вечером уйдешь в мир иной! Я так жалел, что не смог даже с тобой попрощаться. И вот сегодня мы вдруг встречаемся здесь. Казалось бы, надо радоваться, вспоминать нашу дружбу, а ты смотришь на меня с такой враждебностью!
— Ха! Ты своими руками погубил меня и еще говоришь о дружбе! Твой юбилейный номер на самом деле оказался траурным, твое поздравление некрологом, ты и вправду вознес меня на небо, да только на Западное !. Ты сам не знаешь, как ты ужасен: твое перо пронзает, как копье, твои чернила — сущий яд, листок твоей бумаги — ордер владыки ада, возвещающий смерть. Мало того, что персонажи твоих романов и пьес безжизненны, как марионетки и глиняные фигуры. Стоит твоему перу коснуться настоящего, живого человека, как его дням приходит конец. Если бы ты не написал того поздравления, я преспокойно прожил бы еще бог знает сколько лет. Вспомни сам: разве твоя статья, полная беззастенчивой лести и неумеренных похвал, не была больше похожа на славословие усопшему отцу, написанное благочестивым сыном, или на могильную эпитафию, сочиненную щедро оплаченным литератором? Нить моего счастья не выдержала груза таких восхвалений и оборвалась. Вот и жду тебя здесь, чтобы потребовать обратно мою жизнь!
Пока Писатель внимал речам бывшего друга, у него вдруг зародилась одна неприятная мысль; она засела в его душе, как не переваренный кусок в пищеводе. Если приятель прав и каждый, кто попался на кончик его, писательского, пера, может прощаться с жизнью, то это означает, что истинной причиной его смерти было вовсе не расстройство из-за премии. Главное в другом — в той автобиографии, которую он недавно сочинил, с тем чтобы опубликовать ее сразу после получения награды. Ах, глупец, глупец! Но какой прок в запоздалых сожалениях. Лучше придумать что-нибудь и как-то отделаться от обступивших его обитателей загробного мира, а там видно будет.
1 2 3 4