— Да, уж и то верно,— вздохнула мать Нурлана.— Пусть уж лучше домой едет, что ей тут делать? Наши обычаи для нее не подходят, жизнь у нас другая.
Нурлан с горечью подумал: «Все это ложь. Чего только не наговоришь со скуки! Никуда она не уедет. А если собирается уезжать, то чего ради приезжала?»
Спать Нурлан лег рано и долго не мог уснуть. Беспорядочные, сумбурные мысли одолевали его Хотел было встать среди ночи да пойти на берег реки к своему тополю, но вспомнил, что тополя уже нет, не с кем ему поделиться своими думами. Потом он пожалел, что не пошел с ребятами в кино. Измученный вконец, заснул и увидел сон Будто все кругом белым-бело, пронизано ярким солнцем И в этом белом, прекрасном мире они скачут с Луизой на белоснежных конях, скачут бок о бок, состязаются. Се-ребристогривые лошади будто летят по воздуху плавно и бесшумно, как птицы. Нурлану сначала показалось, что они топчутся на месте и совсем не продвигаются вперед. Он видит краем глаза» как белая грива лошади слилась с золотыми волосами Луизы. Его бесконечно удивляет и восхищает вся эта картина — белая, как первый снег, девушка и белый конь...
Он удивляется и мастерству наездницы. Она прекрасно сидит на лошади, а ведь говорила, что совсем не умеет ездить.
И вдруг перед ними появились танки, неизвестно чьи они, какого государства, но вот выставили на них дула и стали иарыгать огонь. Они с Луизой упали, но почему-то не умерли. Только их белоснежные кони окрасились яркой кровью, застыли на скаку красными изваяниями. И Луиза, и он закричали в ужасе: «Мама! Мама-а!»
Нурлан с криком проснулся, весь в поту. В доме было темно. С улицы доносилось невнятное бормотанье бурливой реки, и больше никаких звуков.
6
Наступило лето. Природа переживала чудесное мгновение своего цветения. Как будто вернулись вместе с перелетными птицами из жарких стран все безмятежные и полные радости дни, как будто не было никогда зимы и не будет. Люди наслаждались мирным теплом лета и тишиной. Спокойная, размеренная жизнь захватила чин-гизтайцев. И мысли ни у кого не было, что вдруг могут загреметь выстрелы и пролиться море крови, как в эту войну. Про выстрелы было забыто. Хоть и тяжелой ценой досталась победа, но день этот пришел, и люди теперь уже верили в свое завтра...
В начале лета скот из низин перегнали в урочища близ гор. Степь освободилась наконец от пыли, поднимаемой стадами, и, казалось, вздохнула и широко перевела дыхание. Кроме того, на небе стало погромыхивать. А если грозы начинаются рано, то год обещает быть урожайным, Старики крепко верили в эти приметы.
Старухи захлопотали у своих очагов, загремели кочергами и стали поливать молоком огонь. Этот обычай остался еще со времен шаманства. Опять же ради добра ради спокойной жизни и доброго общения между людьми
Пошел накрапывать первый дождик. Трава, только что зазеленевшая, распускающиеся деревья, вся земля, нагретая солнцем, казалось, с любовью и умиротворением впитывали прохладную живительную влагу. Незаметно пролетел один летний месяц. Колхозники, наточив косы, отправились в луга, которые нынче уродились тучными и щедрыми.
Нурлан в это время весь был' поглощен государственными экзаменами. Он никогда не думал, что так трудно будет их сдавать. Неудачи начинались с казахского языка, сочинение он написал на тройку, да и то еле-еле. Учителя просто пожалели его, потому что всю зиму он проучился хорошо. О чем парень только и думает, удивлялись они В сочинении на заданную тему он вдруг посадил красавицу Камар на белого коня и заставил ее скакать на врага. Да и внешнее описание Камар никуда не годилось. Оказывается, у нее голубые глаза, белокурые волосы и носит она брюки!
Нурлан, и правда, ощущал в себе какие-то перемены Он стал другим, повзрослел и понял, что пришло время навсегда проститься с детством. Правда, он упустил медовую пору детства, была война. Но в послевоенные годы в какой-то мере наверстал упущенное. И вот пришла юность, беспечная, будто резвящийся жеребенок, не познавший узды. Юность, не знающая удержу, была ранена, затрепетала и закружилась, как мотылек, опаленный огнем
Во всем мире не было теперь для него радости, кроме Луизы. Только она одна могла успокоить его мятущуюся душу. Любовь сжигала его, но он не мог сказать о ней Луизе. Не то что сказать, даже взглянуть на нее не смел Его ослепляла улыбка, не сходившая с ее лица, а себя он чувствовал приниженным и безвольным. Он презирал себя за свою робость, считал лишним человеком на свете за то, что не родился несколькими годами раньше. Он возненавидел себя настолько, что хотелось умереть, и горько сожалел, что не участвовал в прошедшей войне. Может, он бы и не погиб, пусть бы его тяжело ранило. Потом, беспамятного, его подобрала бы Луиза, тайком перенесла домой и ухаживала бы за ним, меняла повязки, с жалостью бы гладила нежной рукой его волосы Ох как он желал этого! Да еще бы капнула слеза Луизы на его щеку и она бы поцеловала его...
Нурлан лег в траву и посмотрел на необъятное небо. Кузнечик сел ему на лоб, он почувствовал его цепкие, щекочущие лапки, но не пошевелился. Заливались птицы вокруг, но он как будто и не слышал их Он видел только небо, землю и слышал одну тишину.
Если ему повезет в жизни, сядут они с Луизой на белоснежных коней и объедут с ней все леса и нивы, степи и горы. Потом сфотографируются где-нибудь. Он вышел бы черным-пречерным, а она белой.
Мечты Нурлана оборвал конский топот. Сначала он подумал, что это ему кажется, но нет, открыл глаза, а перед ним... бывает же такое! Сама Луиза на Байшу-баре! Он вскочил как ужаленный. Если бы девушка ехала не на Байшубаре, а на каком-нибудь другом коне, помоложе и погорячее, тот бы наверняка скинул с себя неловкую всадницу.
— Я тебя испугала?— участливо спросила Луиза. Нурлан понял смысл ее слов, чему очень обрадовался, и закивал головой. Луиза легко соскочила с коня. Все-таки теперь она сносно сидела в седле, движения ее стали увереннее и ловчее Вдруг она увидела там, где лежал Нурлан, спелую полураздавленную джиду и закричала с восторгом:
— Ой, как много ягод! Вот прелесть!
Присев на камни, она стала собирать ягоды и есть, причмокивая от удовольствия и качая головой.
Нурлан тоже подобрал одну или две ягоды. И правда, они были очень сладкие. В детстве он часто собирал их, но как будто только сейчас понял, какие они сладкие и ароматные. Они привязали лошадей под деревом и пошли собирать джиду, кто больше наберет...
Красивая, сказочная природа Алтая, чистый воздух, родниковая студеная вода обворожили Луизу, и она не переставала восхищаться краем Даже иногда спрашивала у Анны, а не остаться ли ей навсегда в ауле? Старуха, которая прожила здесь пятьдесят лет, после долгого раздумья сказала: «Сама знаешь, дочка, как говорят, без плохого и хорошего не бывает. А вдруг да случится что с тобой Возьмешь да и обидишься на меня. Человек без друга — что без рода. Молодым кроме прелестей природы нужны и другие интересы. Если уж хочешь по-настоящему привязаться к земле, семья нужна, дети. А ты могла бы здесь свить себе гнездо?»
Луизе стало грустно после слов Анны. Сердце беспокойно забилось в груди, но она не хотела выдавать своего волнения, села на лошадь и ускакала в поле...
Каждый раз, когда Луиза наклонялась за ягодой, белые волосы ее спадали с плеч и закрывали лицо. Влюбленному Нурлану картина эта представлялась очень красивой, волновала его, пробуждала в нем неведомые доселе мысли и чувства. Девушка часто оглядывалась по сторонам и, кажется, больше топтала ягод, чем собирала. Нурлан очень боялся, что вдруг все исчезнет и Луиза, собирающая ягоды,— это продолжение его сна. То, что рядом с ним человек, который бесконечно дорог ему и в то же время бесконечно далек, как мечта, и может стать совсем чужим, угнетало его. Будь бы кто порешительнее, думал он, взял бы да и высказал девушке все, что волновало сердце, все нежные слова, какие только есть на свете. Был бы кто посамонадеяннее, схватил бы ее в объятия и поцеловал. Нурлан и сам испугался своих мыслей. Нет, ни одна живая душа не должна обнимать Луизу! Не родился еще такой парень!
Луиза вдруг сказала, что наелась ягод и хочет вернуться домой. Они отвязали своих лошадей и поехали. Дорога лежала среди подсолнечного поля, которое уже начинало цвести. Луиза, как зачарованная, смотрела на это безбрежное желтое море и что-то напевала. Нурлан где-то слышал эту песню, мотив был знаком. Он хотел было запеть вместе с Луизой, но у него не хватило смелости, и он стал подпевать ей мысленно, в душе, радуясь, что едет рядом, и всему этому светлому миру вокруг них. Он благодарил этот мир за то, что тот родил такую чудесную девушку и его самого. И как бы хорошо было ехать с ней вот так далеко-далеко, через весь этот зеленый луг, а потом дальше, в Алма-Ату, в Москву, пусть даже в Берлин. Только ехать бы да ехать. Ему казалось, что и неказистые клячи под ними никогда не устанут, и это желто-зеленое поле подсолнухов не кончится никогда, так и будет тянуться до самого горизонта, окружая их своим терпким, пронзительным запахом.
Нет предела красоте жизни, думал он, она вечна. А кто принес и посадил эти удивительные цветы в Алтайском крае? Не она ли, маленькая, чудная Луиза, едущая сейчас рядом с ним по цветущему полю, которое она сама же и посадила? Именно она отстояла в районе это мероприятие, доказала его целесообразность и выгоду. Но зачем говорить о выгоде? Одно ясно ему, что эти милые, невинные, похожие на детей растения любили солнце. И любимое всеми солнце принесли они с собой в колхоз, который еще вчера лежал под толстым слоем пыли. Черная степь расцвела благодаря Луизе. В огородах у всех колхозников, которым удалось добыть горсточку семян, цвели подсолнухи, будто невесты на выданье, такие яркие и красивые. Может быть, поэтому и прозвали Луизу «подсолнушком». Как-то Анна сказала ей: «А ты знаешь, как тебя прозвали у нас в ауле? Подсолнушек». Как она рассмеялась тогда. Так и закатилась чистым, детским смехом.
И аул, только еще вчера дико и враждебно принявший ее, начал оттаивать. Она чувствовала это и едва не плакала от радости и благодарности. Наконец-то люди поняли ее. А что может быть лучше взаимопонимания?
И вот теперь она едет по безбрежному подсолнуховому полю с юным казахом, у которого такое грустное и задумчивое лицо. Неожиданно для себя она пожалела, что слишком уж поздно родился этот паренек. А может, так оно и должно быть? И она потихоньку вздохнула, украдкой взглянув на него...
Наконец-то Нурлан кое-как закончил школу и получил аттестат зрелости. Он, как и другие школьники, не стал ломать голову над тем, куда ехать учиться, и остался у себя в ауле. Ехать куда-то в город продолжать образование он не мог по многим причинам: не хватало средств, болел отец, состояние которого с каждым днем ухудшалось, да и сам он не знал толком, какую выбрать профессию, что его больше всего влечет.
Родители тоже не выражали особенного желания расставаться с единственным кормильцем и опорой семьи. Мать все причитала и плакала втихомолку, предчувствуя близкую смерть отца. Она знала, что рана в конце концов доконает его, раз уже даже врачи ничего не могли сделать.
И после окончания школы Нурлан остался на своем поле вместо отца. Подсолнух расцвел, набрал силу, и сторожить поле теперь приходилось днем и ночью. Причины на то были. Неугомонные аульные козлята так и норовили забраться в подсолнух, который вымахал выше человеческого роста. Не только козлят, но и коров сразу в нем не заметишь. И аульные ребятишки, те что появились на свет уже после войны, повадились играть в подсолнухах в прятки. Ладно бы только играли, так еще срывали головки с недозревшими семенами.
Нурлан весь измотался днем гоняясь за ребятишками, а ночью за коровами. Но что-то придавало ему сил и не позволяло остыть к этой бесконечной, нудной, полной забот работе. Этим «что-то» была Луиза. Она без устали носилась на своем Байшубаре, и ее видели то на одном конце аула, то на другом, то в поле. Дел у нее, как у агронома, хватало. Да еще надо было поспевать на совещания в район,
К своему Байшубару она привыкла и даже пробовала скакать галопом. Видно, этот смирный конь казался ей сказочным аргамаком, способным перелетать с горы на гору и хватать зубами птиц на лету. Во всяком случае, она полюбила коня и ухаживала за ним как умела. Раз в два дня непременно расчесывала ему гриву и челку, мыла в реке с мылом, в общем, надраивала до блеска. Мерин, всю свою жизнь бывший на черной работе и выглядевший прежде захудалой клячей, преобразился, бока его лоснились. Да и нрав у Байшубара переменился: стоило в кустах вспорхнуть перепелке, как он нервно шарахался в сторону. А раньше с ним такого никогда не бывало. Наверное, это были самые сладкие дни в жизни Байшубара.
Жизнь в ауле Чингизтай шла своим чередом, особых изменений не было заметно. Бесконечная работа: сенокос, полив, прополка, забота о скоте. В общем, обычная аульная жизнь. Кто-то умирал, кто-то рождался, выходил замуж. Утихла буйная Бухтарма, вошла в свои берега, потом и вовсе обмелела. Так что ребятишки перебирались на остров, объедаясь там бояркой и черемухой, с восторгом наслаждались безмятежными днями мирной жизни. Кожак по-прежнему работал шофером, и нрав его мало переменился. Бригадир заготавливал сено, дел у него было невпроворот, и, как всегда, он любил приврать. Стоило собраться вокруг него людям, он тут же начинал свои побасенки, вроде этой: «Ох, и гнали мы немцев, почем зря гнали, тем и оглянуться некогда. У меня в руках снайперская винтовка, лежу в окопе, наблюдаю Появится немец, а я его на мушку, раз — и готов. Валятся как снопы.
Как-то один немецкий солдат из окопа напротив кричит мне: «Эй! Иса! Ну-ка, давай посмотрим, какой ты есть стрелок. Попади в клинок, я сейчас саблю вытащу». А я ему говорю: «Давай поспорим». Он пообещал мне, ребята, если проиграет, губную гармошку, торбу махорки да колбасы. И вот, товарищи, этот вражеский солдат выставил, значит, саблю и направил ее острием в меня. Вы, может, мне не поверите, ваше дело, но расстояние между нами было что-то около двух или трех километров. Взял я винтовку, призвал на помощь дух своего деда Ербалана, прицелился и нажал курок. Только зазвякало что-то. И вдруг истошный вопль моего немца. Что ж вы думаете? Пуля отбила от лезвия кусочек, и этот кусочек попал прямо в левый глаз немцу. Ну уж не буду напраслину возводить на человека, мужик оказался что надо. Проспоренное отдал, выполнил свое обещание. Колбаса-то, правда, была свиная, так я отдал ее русским солдатам. Ну что это вы расселись?! За дело приниматься надо!»
Так обычно ловко заканчивал свои истории бригадир и тут же вскакивал с места, словно боялся, что кто-нибудь задаст коварный вопрос и посрамит его...
Как-то Нурлан возвращался с поля и недалеко от аула увидел полуторку Кожака, самого что-то не было видно. Нурлан объехал нагревшуюся на солнце машину, от которой сильно разило бензином и еще чем-то затхлым. Запах бензина Нурлан не выносил с детства, его всегда от него тошнило, и он отъехал подальше. Огляделся вокруг и увидел Кожака. Тот сидел на земле неподалеку, обняв руками телеграфный столб, сидел скорчившись и плакал. Сначала Нурлан не поверил своим собственным глазам. Такой жигит, высокий, как телеграфный столб, гордый и чванливый немного, сидит и рыдает, будто женщина. Все это не вязалось с характером Кожака. Пришпорив коня, Нурлан подъехал к нему и спросил:
— Кожак-ага, почему плачешь?
Тот, однако, не поднял даже головы. Тогда Нурлан слез с лошади, подошел к нему и тронул за плечо. Кожак стрельнул в него диковатым взглядом и рявкнул:
— Убирайся отсюда! И не трогай меня! Я с отцом разговариваю.
Кожак был пьян, язык у него заплетался. Нурлан чуть отступил назад. Кожак через какое-то время как будто взял себя в руки и встал. Вдруг он поднял огромный камень, бросил его в телеграфный столб и заорал во всю глотку:
— Алло! Алло! — Он опять бросил камнем в столб так, что провода жалобно загудели.— Вы слышите меня? Где мой отец? Он танкистом был. Что вы говорите? Ничего не слышно, говорите громче, черт бы вас побрал! Погиб, защищая родину? Ну а где же мои дяди? Двое их
было, братья отца? А где брат моей матери? Найдите мне их, к черту, всех!
Тоже погибли? Но почему именно они погибли, а трепач Иса вернулся? Почему, спрашиваю я вас? Алло! Скоро я приеду к вам на своей полуторке, заберу прах отца...— Он еще разок-другой стукнул камнем по столбу и отшвырнул его с яростью. Провода качались, стонали, будто продолжали говорить с кем-то, сообщая невеселую весть, потому что звон был грустный и протяжный.
Кожак, который сидел, понуро опустив голову, кое-как встал и, пошатываясь на неверных ногах, заковылял к своей разбитой вконец, неухоженной машине. Как будто оборвалась у него призрачная надежда, которой он жил до сих пор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17