Васька уже знал ее: встречался в завкоме, где брал прикрепительный талон в первичную комсомольскую организацию котельно-ремонтного цеха.
Подойдя вплотную к штабелю рельсов, девушка подняла лицо и, придерживая бледно-голубую косынку, сползавшую на затылок, спросила Ваську:
— Твоя фамилия Неулыба? — И, не ожидая ответа, продолжала: — Когда на учет встанешь?
— Хоть сейчас.— Васька потянулся рукой к нагрудному карману комбинезона.— Комсомольский билет и карточка со мной.
— Сделаешь это в конце смены,— торопливо проговорила она и предупреждающе наставила бледный в фиолетовых чернилах палец на Ваську.— Взносы будешь платить мне.
Видимо, Аллочка сама почувствовала излишнюю официальность своего обращения и под ироничными взглядами ребят и вовсе смутилась, пятачок ее курносья порозовел. Мягким, просительным тоном она добавила:
— Зайди после работы ко мне в контору, потолкуем,— и, улыбчиво подмигнув Ваське, она пошагала к цеху.
— «Потолкуем»,— передразнил ее Антрацит.— Деловая какая.
— И что бы она еще делала, если бы взносы не собирала? — подхватил Мамлюк.— Ну хотя бы один раз в нашем цехе праздник организовала! В красном уголке! Как в других цехах.
— И слава богу, что не организовала,— позевывая, пробурчал Мотыль.— Кто бы пришел в наш цех? Это же тебе не механический и не доменный, где девчат полно.
Он заерзал на рельсах, выискивая место, где бы прилечь. Наконец примостился, снял фуражку, для удобства положил ес под голову. Красное, полное лицо его залоснилось под солнцем.
Васька тоже прилег, упираясь рукой и железо, Теплое небо покачивалось перед глазами старой, когда то синей, а теперь, к концу лета, застиранной до белизны спецовкой. Жара висела над заводом душным облаком. Вялый ветер осыпал с вагонов коксовую мелочь, порошил ею, и Васька то и дело с досадой приспускал веки. Ресницы отяжелели. Казалось, с них свисает, колюче поблескивая, пыльная бахрома.
— Не унывай, Вась-Вась,— подвинулся ближе Но-вохатский и положил ему руку на колено.— Покантуйся с месяц, а там я тебе разряд у Ибрагима из горла вырву...
Васька взглянул на его руку, аккуратную, с длинными пальцами, в темных метках ссадин, и будто волна живой воды окатила душу: сразу стало легче и веселей. Ничего, он и подручным поработает, не согнется.
Васька благодарно шмыгнул носом. Старательный и спокойный, Васька в бригаде прижился. Бригада небольшая: Анатолий Новохатский— Толяна, Валерка Лукьянченко — Антрацит, Лешка Зо-лочевский — Мотыль, Володька Мазур — Мамлюк и Костик Воронцов — Мыщка. Поначалу Васька не мог понять, почему тот или иной парень в бригаде получил именно это, присохшее к нему прозвище. А потом разобрался. Валерка до котельно-ремонтного работал па шахте, «уголь копал», отсюда — Антрацит. Лешка по-
лучил Мотыля за свою летучесть — не мог долго продержаться ни в одной бригаде. «Я как тот цыган,— объяснял он,— который говорил: разве не загрустишь, глядя каждый день на одно и то. же дерево под. окном». В цехе, наверное, не было бригады', где не побывал бы Лешка Мотыль, и лишь наконец в бригаде Толяны Но-вохатского он, похоже, осел.
Володька получил прозвище Мамлюка—воина личной охраны египетских султанов — еще в шкое за то, что отец с детства и до недавнего времени стриг его наголо, под «нулевку». В конце концов Володьке надоели насмешки ребят, да и пора пришла па девчат заглядываться, и он наотрез, раз и навсегда, отказался от отцовских услуг. Теперь у него самая буйная шевелюра, но все равно он — Мамлюк.
Костику Воронцову не было еще и шестнадцати. Маленького, тщедушного, с плутоватыми серыми глазами, вечно суетящегося,— его иначе и не назовешь как Мышкой. Толяна смеется: «Мышка, только без хвостика».
Антрацит неофициально считался помощником бригадира. Здоровенный, он носил пудовые болванки, как дети носят кукол. В силе с ним. мог соперничать только Мотыль, который был года на два. моложе Антрацита и славился в бригаде удивительной способностью много есть. Поговаривали, что он мог умять все, что закупалось на бригаду, и еще скажет: мало. Дружил, он с Мамлюком, своим одногодком, семнадцатилетним приземистым крепышом, считавшимся среди ребят красавцем. У Мамлюка были будто чеканные ярко-красныа губы и. большие серые глаза. Вот лишь подбородок, выдвинут вперед несколько больше, чем положено, что придавало его лицу, особенно когда он злился, бульдожье выражение.
Все, без исключения, не то побаивались бригадира Толяну, который был намного старше всех и был загадочен своим прошлым, не то уважали его за золотые руки: котельную работу он знал преотлично, умел ловчить с материалами, и не было такого случая, чтобы выданный мастером: наряд, бригада не выполнила.
По Ваеькиным представлениям Толяну в цехе и побаивались, и уважали. Лично он, Васька, бригадира ни капли не боялся, хотя Толяна к нему относился, как. и ко всем: жестко, порош сурово,— но в глубине души чувствовал Васька, что бригадир благоволит к нему, симпатизирует. Как и обещал Толяна, Васька, едва проработав месяц, получил третий разряд котельщика.
Ваське нравилось работать ремонтником, хотя бы потому, что не приходилось долго сидеть на одном месте. Их бригаду, как и остальные бригады котельно-ре-монтного цеха, гоняли по всему заводу: в одном цеху плановый ремонт, в другом — капитальный... Впрочем, котельщики везде нужны: то железом крышу покрыть, то новую лестничную площадку из стальных полос сварганить, то... В общем, народ необходимый и вечно на
подхвате. Сегодня бригаду Новохатекого послали на прокатный стан «280» в распоряжение мастера нагревательных печей. Как обычно, собирались недолго. Толяна велел Ваське и Мышке захватим, в инструментальной три молотка, клещи, разводной гаечный ключ — этот минимум необходимого брали всегда,— и не спеша бригада двинулась в путь.
В ожидании работы ребята расселись на бунтах проволоки возле клети прокатного стана. Толяна ушел искать цеховое начальство. Мамлюк распечатал пачку сигарет, по кругу протянул каждому. 'Васька отказался. Зато Мышка, по-взрослому хмурясь, прикурил, затянулся и, слегка запрокинув рыжее личико, выпустил дым через нос.
— Артист! — захохотал Антрацит.
С тягучим грохотом изгибались на гладком металлическом плитняке раскаленные ослепительно-багровые балки. Будто большие огненные змеи бились в неистовой пляске. Вальцовщики с забралами, прикрывавшими их лица, хватали этих змеев, покрытых тонкой лиловой кожицей, длинными цепкими клещами и бросали в прокатную клеть. Над нею носились, жужжа, мохнатые пурпурные шмели окалины.
Подошел Толяна с мастером цеха. Мышка, с опаской поглядывая на бригадира, бросил окурок на пол, быстренько растоптал его и как ни в чем не бывало заводил по сторонам невинными глазами.
— Работа, парни, такова,— тихо, нараспев начал мастер.— Надо поставить новую заслонку на нагревательной печи.
— Надо —значит, поставим,— с достоинством произ нес Мотыль и встал, оглаживая себя.
Мастер извиняющимся тоном, покашливая п кулак, счел нужным дать разъяснения.
— Видите ли, ситуация здесь экстремальная.— Он замялся, наверно, подыскивая те необходимые слова, которыми можно было бы доходчивее донести до котельщиков смысл происходящего.— Есть некоторые обстоятельства, которые не зависят от меня.
— Короче,— хмуро попросил Толяна.
— Печь мы не останавливаем,— решился наконец мастер и острым кончиком языка медленно провел по пересохшим губам.— Печь будет работать.
— Как же мы поменяем заслонку? В огонь полезем? Там тысячи градусов! — возмутился Антрацит и, ища поддержки, взглянул на Толяну.
Толяна как-то равнодушно выслушал мастера и, будто не видя устремленного на себя полного справедливого негодования взгляда Антрацита, молча поставил ногу на станину клети, нагнулся и принялся сосредоточенно зашнуровывать ботинок.
— Я знаю, парни, трудно,— в голосе мастера зазвучали просящие нотки.— Но печь я не имею права загасить. Из-за одной заслонки нельзя останавливать работу всего прокатного стана.
Антрацит был неумолим.
— К черту! — не сдавался он и прожигал мастера круглыми черными глазами.— Дотяните до планового ремонта!
Ребята помалкивали и косились на бригадира: что он скажет? Конечно, лезть к раскаленной печи никому не хотелось, и поэтому они с одобрением воспринимали слова Антрацита. А тот все больше входил в раж, хорохорился, гордо-независимо поводя мощными плечами.
Толяна наконец опустил ногу, выпрямился и сухо остановил Антрацитовы излияния:
— Ну, хватит! — и повернул небольшую птичью голову к мастеру.— Показывайте работу!
Нагревательная печь гудела. Из полуприкрытых заслонками сквозных отверстий с гулом вырывались желто-сине-зеленые языки пламени. Казалось, неутомимо облизывалось чудовище.
За нагревательной печью расположились гидравлические толкатели, которые, упершись ногами в земляной пол, жаростойкими руками выталкивали из печи разогретые до солнечной белизны блюмы — прокатные заготовки.
Здесь-то на одном из отверстий и надо было заменить заслонку.
Прикрываясь согнутой в локте рукой от пышущего жаром отверстия, Толяна осмотрел ее. Заслонка двигалась на шарнирах. Они где-то заедали, и когда надо было загружать печь блюмами, прокатчики, поднимая заслонку, беспорядочно суетились, теряли время, а потом долго не могли опустить ее на место. Сутолока у печи сбивала ритм работы стана.
— При чем тут заслонка? — не оборачиваясь к мастеру, произнес Толяна.— Новую цепь впору ставить. Эта ведь перегорела.
— Цепь так цепь,— заторопился мастер и будто успокоил Толяну: — У нас на складе цепей избыток. А что здесь ремонтировать — вам виднее. Сделайте только!— И, прижав руки к груди, пообещал: — Мы вам через свой цех премию оформим.
— Ага, держи карман шире,— проворчал Антрацит.— Сейчас вы все добренькие.
— Премию уж соответственно,— Толяна слегка склонил голову набок, рассматривая тускло поблескивающую пламенем печь, и, казалось, не обращал внимания ни на въедливость замечания Антрацита, ни на его расстроенно-унылую физиономию.
— За нами не заржавеет,— повеселел мастер. Считая разговор оконченным, мастер стана исчез за нагревательной печью. Озабоченный Толяна приступил к делу.
— Так.— Строгими глазами он посмотрел на Ваську.— Разыщи-ка Фарфудинова, пусть пришлет автогенщика старую цепь разрезать... Мотыль! Ты тоже топай с ним! Заодно принесете баллон кислорода, чтоб потом не таскаться.
Мотыль поглубже натянул потрепанную, замусоленную кепку, что означало его всегдашнюю готовность к исполнению самых сложных и ответственных приказаний бригадира, и категорическим жестом велел Ваське следовать за ним.
Васька пытался идти скоро, вырывался вперед и, оборачиваясь, неприязненно морщился, видя, что Мотыль еле-еле переставляет ноги. Это что же им скажет Толяна, если они вернутся поздно?
— Куда ты летишь? — охлаждал его пыл Мотыль.— Еще успеем поджариться.
Из-за масляного пресса навстречу им выбежал невзрачный, обиженного вида прыщеватый парень. Заметив Мотыля, остановился, приветственно улыбаясь.
— Здорово!
— Здоров, Шмотка! — пренебрежительно ответил Мотыль.— Чего шляешься здесь? Ты же в литейном работаешь...
— В буфет иду,— еще шире заулыбался парень.
— Вот видишь,— наставительно сказал Ваське Мотыль,— куда люди торопятся...— И тут же с сомнением покосился на Шмотку.— Рановато бы...
— Ничего,— все так же улыбясь, Шмотка принялся шарить у себя по карманам.— У тебя нет закурить?
— Пора бы свои иметь,— хладнокровно бросил Мотыль и величественно пошатал дальше по цеху, поглядывая по сторонам: не видно ли где Фарфудинова?
В багрово-синей роздьтми за невысокой, с метр всего, цельнометаллической загородкой плясали огненные змеи. Над прокатным станом седыми мутными прядками плавал угар, его с шорохом отсасывали вентиляционные трубы. То ли от этого угара, то ли от остроты ощущения — впервые он увидел воочию танцующих огненных змеев,— у Васьки слегка закружилась голова.
— Слушай, Вась-Вась,— широкая ладонь Мотыля дружески коснулась его спины.— Ты случайно не баптист?
— Я? Баптист?— Васьжа опешил,— С чего ты нзял? Довольный произведенным эффектом, Мотыль засмеялся.
— Не куришь? Раз! — Он отжал из кулака плотный, тяжелый палец.— Не пьешь? Два! — Подозрительно-лукаво прищурил глаза.— А девок ты хоть любишь? Признавайся как на духу!
— Да пошел ты! — поняв, что Мотыль хочет его разыграть, улыбчиво оттолкнул его от себя Васька,— «Как на духу»,— передразнил он.— Тоже мне поп нашелся.
— Ладно'! — Мотыль с ленцой поплелся дальше по цеху, но, увидев 'идущего навстречу Фарфудинова, враз подтянулся, деловито заторопился к нему.— На ловца и зверь бежит. Мы к Ибрагиму, Ибрагим — к нам.
— И хорошо! А то за такую работу нам Толяна быстро накостыляет.
— Ну так вот,— подвел итог сказанному Мотыль.— Если девок любишь, приходи сегодня на танцы.— И с королевской щедростью пообещал:—Все девки твоими будут!.
Вечером, отдохнув после смены, Васька с братом Ленькой пошел на. клубную танцплощадку. Поначалу, как всегда летом, народу на ней было мало, и, немного повертевшись около нее, парни заторопились на площадь Сталеваров, где в это время было оживленнее.
На площади, вдоль высоких пирамидальных тополей, взявшись под руки, прохаживались, невесты. Женихи со скучающе-безразличным видом в. основном кучились С двух сторон, по обочинам пути их следования. Ленька долго и нудно водил Ваську по этой волнующе-заманчивой ярмарке невест. Он искал девчонку, с которой познакомился здесь вчера и второпях не успел догово-риться о встрече.
- Не одна была, - многозначительно говорил Ленька. Подружка но! п он поднимал большой пашен руки
Вот это «во!» вал-то наэлектризовывало Ваську, и он послушно следовал за Ленькой, как стальное, колечко за магнитом. Однако поиски оказались безрезультатными, и братья, чуть-чуть, огорченные, но не потерявшие мру в удачу, вернулись к танцплощадке:
Танцплощадка жужжала, будто потревоженный улей. Братья протиснулись почти к самой сцене, сколоченной из гладко обструганных сосновых досок. На подмостках громыхал ударник, повизгивала электрогитара,
Васька осмотрелся. Мимо него порхала разрумяненные денчонки. Некоторые кокетливо и заинтересованно поглядывали на него. Это льстило, самолюбию»
Невдалеке, картинно расправив широкие плечи, стоял Антрацит. Взгляд, исподлобья, хмельной, косая, челка будто приклеена к бледному лбу. «Будешь на танцах, держись ближе к Антрациту— никто не тронет!»—вспомнил Васька слова Мотыля. Конечно, можно держаться и Антрацита! Только какая, в этом, сейчас надобность? Подойдешь - начнутся бессмысленные по пьянке вопросы. Васька, осторожно отвернулся от Антрацита.
Музыканты приготовились. Ленька, высмотрев кого-то, юркнул в толпу, второпях, видимо, совсем забыв о брате. Поодаль Васька заметил двух подружек. Одна стоила спиной к нему и небрежно поправляла спадающие на смуглые, почти темно-коричневые от загара плечи смоляные вьющиеся! волосы.
«Цыганка, что ли?»—рассеянно подумал Васька.
Другая — светлая, вся какая-то золотистая, нежная — смотрела на него и улыбалась.
«Уж не мне ли?» — Васька даже растерялся и оглянулся вокруг. Похоже, что ему. Больше вроде некому.
Подружки стояли вместе с парнями, которые придирчиво и подчеркнуто-презрительно разглядывали проходивших мимо них ребят.
«Красуются перед девчонками, духорятся,— усмехнулся Васька,— цену себе набивают, герои».
Ну ему их бояться нечего: и сам не промах, и Антрацит рядом.
Васька прямо-таки впился взглядом в золотоволосую.
«Красивая! Здорово красивая!—наконец отметил он.— И кажется, именно мне улыбается... Надо бы пригласить на танец. Рискнуть, что ли?.. А чего? Риск — благородное дело».
Васька подошел к девчонке, легонько отстранив ее соседа—крепкого парня в красной рубахе с закатанными по локти рукавами.
— Разрешите?
По Ваське скользнули синие раздумчивые глаза. В какой-то миг Васька уловил в них не то смятение, не то укор. Это подхлестнуло его. Он протянул руку, взял ее за локоть.
— Нет! — золотоволосая решительным движением отвела локоть.
Васька готов был провалиться сквозь землю, сгореть со стыда. Кровь зашумела в висках, бросилась в лицо — даже душно стало. Он медленно развернулся и пошел обратно на свое место, поближе к подмосткам.
— Ха!.. Сморчков по осени считают,— съехидничали ему вслед.
Васька смолчал. Сердце сжала обида.
«И зачем она улыбалась мне? — грустно размышлял он.— Я бы и не подумал приглашать ее на танец. А так из-за нее весь вечер пропал».
Заметив, что золотоволосая красавица танцует с тем парнем в красной рубашке, которого Васька только что оттеснил в сторонку от нее, вконец раздосадованный и огорченный, Васька, даже не предупредив Леньку, ушел за ограду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Подойдя вплотную к штабелю рельсов, девушка подняла лицо и, придерживая бледно-голубую косынку, сползавшую на затылок, спросила Ваську:
— Твоя фамилия Неулыба? — И, не ожидая ответа, продолжала: — Когда на учет встанешь?
— Хоть сейчас.— Васька потянулся рукой к нагрудному карману комбинезона.— Комсомольский билет и карточка со мной.
— Сделаешь это в конце смены,— торопливо проговорила она и предупреждающе наставила бледный в фиолетовых чернилах палец на Ваську.— Взносы будешь платить мне.
Видимо, Аллочка сама почувствовала излишнюю официальность своего обращения и под ироничными взглядами ребят и вовсе смутилась, пятачок ее курносья порозовел. Мягким, просительным тоном она добавила:
— Зайди после работы ко мне в контору, потолкуем,— и, улыбчиво подмигнув Ваське, она пошагала к цеху.
— «Потолкуем»,— передразнил ее Антрацит.— Деловая какая.
— И что бы она еще делала, если бы взносы не собирала? — подхватил Мамлюк.— Ну хотя бы один раз в нашем цехе праздник организовала! В красном уголке! Как в других цехах.
— И слава богу, что не организовала,— позевывая, пробурчал Мотыль.— Кто бы пришел в наш цех? Это же тебе не механический и не доменный, где девчат полно.
Он заерзал на рельсах, выискивая место, где бы прилечь. Наконец примостился, снял фуражку, для удобства положил ес под голову. Красное, полное лицо его залоснилось под солнцем.
Васька тоже прилег, упираясь рукой и железо, Теплое небо покачивалось перед глазами старой, когда то синей, а теперь, к концу лета, застиранной до белизны спецовкой. Жара висела над заводом душным облаком. Вялый ветер осыпал с вагонов коксовую мелочь, порошил ею, и Васька то и дело с досадой приспускал веки. Ресницы отяжелели. Казалось, с них свисает, колюче поблескивая, пыльная бахрома.
— Не унывай, Вась-Вась,— подвинулся ближе Но-вохатский и положил ему руку на колено.— Покантуйся с месяц, а там я тебе разряд у Ибрагима из горла вырву...
Васька взглянул на его руку, аккуратную, с длинными пальцами, в темных метках ссадин, и будто волна живой воды окатила душу: сразу стало легче и веселей. Ничего, он и подручным поработает, не согнется.
Васька благодарно шмыгнул носом. Старательный и спокойный, Васька в бригаде прижился. Бригада небольшая: Анатолий Новохатский— Толяна, Валерка Лукьянченко — Антрацит, Лешка Зо-лочевский — Мотыль, Володька Мазур — Мамлюк и Костик Воронцов — Мыщка. Поначалу Васька не мог понять, почему тот или иной парень в бригаде получил именно это, присохшее к нему прозвище. А потом разобрался. Валерка до котельно-ремонтного работал па шахте, «уголь копал», отсюда — Антрацит. Лешка по-
лучил Мотыля за свою летучесть — не мог долго продержаться ни в одной бригаде. «Я как тот цыган,— объяснял он,— который говорил: разве не загрустишь, глядя каждый день на одно и то. же дерево под. окном». В цехе, наверное, не было бригады', где не побывал бы Лешка Мотыль, и лишь наконец в бригаде Толяны Но-вохатского он, похоже, осел.
Володька получил прозвище Мамлюка—воина личной охраны египетских султанов — еще в шкое за то, что отец с детства и до недавнего времени стриг его наголо, под «нулевку». В конце концов Володьке надоели насмешки ребят, да и пора пришла па девчат заглядываться, и он наотрез, раз и навсегда, отказался от отцовских услуг. Теперь у него самая буйная шевелюра, но все равно он — Мамлюк.
Костику Воронцову не было еще и шестнадцати. Маленького, тщедушного, с плутоватыми серыми глазами, вечно суетящегося,— его иначе и не назовешь как Мышкой. Толяна смеется: «Мышка, только без хвостика».
Антрацит неофициально считался помощником бригадира. Здоровенный, он носил пудовые болванки, как дети носят кукол. В силе с ним. мог соперничать только Мотыль, который был года на два. моложе Антрацита и славился в бригаде удивительной способностью много есть. Поговаривали, что он мог умять все, что закупалось на бригаду, и еще скажет: мало. Дружил, он с Мамлюком, своим одногодком, семнадцатилетним приземистым крепышом, считавшимся среди ребят красавцем. У Мамлюка были будто чеканные ярко-красныа губы и. большие серые глаза. Вот лишь подбородок, выдвинут вперед несколько больше, чем положено, что придавало его лицу, особенно когда он злился, бульдожье выражение.
Все, без исключения, не то побаивались бригадира Толяну, который был намного старше всех и был загадочен своим прошлым, не то уважали его за золотые руки: котельную работу он знал преотлично, умел ловчить с материалами, и не было такого случая, чтобы выданный мастером: наряд, бригада не выполнила.
По Ваеькиным представлениям Толяну в цехе и побаивались, и уважали. Лично он, Васька, бригадира ни капли не боялся, хотя Толяна к нему относился, как. и ко всем: жестко, порош сурово,— но в глубине души чувствовал Васька, что бригадир благоволит к нему, симпатизирует. Как и обещал Толяна, Васька, едва проработав месяц, получил третий разряд котельщика.
Ваське нравилось работать ремонтником, хотя бы потому, что не приходилось долго сидеть на одном месте. Их бригаду, как и остальные бригады котельно-ре-монтного цеха, гоняли по всему заводу: в одном цеху плановый ремонт, в другом — капитальный... Впрочем, котельщики везде нужны: то железом крышу покрыть, то новую лестничную площадку из стальных полос сварганить, то... В общем, народ необходимый и вечно на
подхвате. Сегодня бригаду Новохатекого послали на прокатный стан «280» в распоряжение мастера нагревательных печей. Как обычно, собирались недолго. Толяна велел Ваське и Мышке захватим, в инструментальной три молотка, клещи, разводной гаечный ключ — этот минимум необходимого брали всегда,— и не спеша бригада двинулась в путь.
В ожидании работы ребята расселись на бунтах проволоки возле клети прокатного стана. Толяна ушел искать цеховое начальство. Мамлюк распечатал пачку сигарет, по кругу протянул каждому. 'Васька отказался. Зато Мышка, по-взрослому хмурясь, прикурил, затянулся и, слегка запрокинув рыжее личико, выпустил дым через нос.
— Артист! — захохотал Антрацит.
С тягучим грохотом изгибались на гладком металлическом плитняке раскаленные ослепительно-багровые балки. Будто большие огненные змеи бились в неистовой пляске. Вальцовщики с забралами, прикрывавшими их лица, хватали этих змеев, покрытых тонкой лиловой кожицей, длинными цепкими клещами и бросали в прокатную клеть. Над нею носились, жужжа, мохнатые пурпурные шмели окалины.
Подошел Толяна с мастером цеха. Мышка, с опаской поглядывая на бригадира, бросил окурок на пол, быстренько растоптал его и как ни в чем не бывало заводил по сторонам невинными глазами.
— Работа, парни, такова,— тихо, нараспев начал мастер.— Надо поставить новую заслонку на нагревательной печи.
— Надо —значит, поставим,— с достоинством произ нес Мотыль и встал, оглаживая себя.
Мастер извиняющимся тоном, покашливая п кулак, счел нужным дать разъяснения.
— Видите ли, ситуация здесь экстремальная.— Он замялся, наверно, подыскивая те необходимые слова, которыми можно было бы доходчивее донести до котельщиков смысл происходящего.— Есть некоторые обстоятельства, которые не зависят от меня.
— Короче,— хмуро попросил Толяна.
— Печь мы не останавливаем,— решился наконец мастер и острым кончиком языка медленно провел по пересохшим губам.— Печь будет работать.
— Как же мы поменяем заслонку? В огонь полезем? Там тысячи градусов! — возмутился Антрацит и, ища поддержки, взглянул на Толяну.
Толяна как-то равнодушно выслушал мастера и, будто не видя устремленного на себя полного справедливого негодования взгляда Антрацита, молча поставил ногу на станину клети, нагнулся и принялся сосредоточенно зашнуровывать ботинок.
— Я знаю, парни, трудно,— в голосе мастера зазвучали просящие нотки.— Но печь я не имею права загасить. Из-за одной заслонки нельзя останавливать работу всего прокатного стана.
Антрацит был неумолим.
— К черту! — не сдавался он и прожигал мастера круглыми черными глазами.— Дотяните до планового ремонта!
Ребята помалкивали и косились на бригадира: что он скажет? Конечно, лезть к раскаленной печи никому не хотелось, и поэтому они с одобрением воспринимали слова Антрацита. А тот все больше входил в раж, хорохорился, гордо-независимо поводя мощными плечами.
Толяна наконец опустил ногу, выпрямился и сухо остановил Антрацитовы излияния:
— Ну, хватит! — и повернул небольшую птичью голову к мастеру.— Показывайте работу!
Нагревательная печь гудела. Из полуприкрытых заслонками сквозных отверстий с гулом вырывались желто-сине-зеленые языки пламени. Казалось, неутомимо облизывалось чудовище.
За нагревательной печью расположились гидравлические толкатели, которые, упершись ногами в земляной пол, жаростойкими руками выталкивали из печи разогретые до солнечной белизны блюмы — прокатные заготовки.
Здесь-то на одном из отверстий и надо было заменить заслонку.
Прикрываясь согнутой в локте рукой от пышущего жаром отверстия, Толяна осмотрел ее. Заслонка двигалась на шарнирах. Они где-то заедали, и когда надо было загружать печь блюмами, прокатчики, поднимая заслонку, беспорядочно суетились, теряли время, а потом долго не могли опустить ее на место. Сутолока у печи сбивала ритм работы стана.
— При чем тут заслонка? — не оборачиваясь к мастеру, произнес Толяна.— Новую цепь впору ставить. Эта ведь перегорела.
— Цепь так цепь,— заторопился мастер и будто успокоил Толяну: — У нас на складе цепей избыток. А что здесь ремонтировать — вам виднее. Сделайте только!— И, прижав руки к груди, пообещал: — Мы вам через свой цех премию оформим.
— Ага, держи карман шире,— проворчал Антрацит.— Сейчас вы все добренькие.
— Премию уж соответственно,— Толяна слегка склонил голову набок, рассматривая тускло поблескивающую пламенем печь, и, казалось, не обращал внимания ни на въедливость замечания Антрацита, ни на его расстроенно-унылую физиономию.
— За нами не заржавеет,— повеселел мастер. Считая разговор оконченным, мастер стана исчез за нагревательной печью. Озабоченный Толяна приступил к делу.
— Так.— Строгими глазами он посмотрел на Ваську.— Разыщи-ка Фарфудинова, пусть пришлет автогенщика старую цепь разрезать... Мотыль! Ты тоже топай с ним! Заодно принесете баллон кислорода, чтоб потом не таскаться.
Мотыль поглубже натянул потрепанную, замусоленную кепку, что означало его всегдашнюю готовность к исполнению самых сложных и ответственных приказаний бригадира, и категорическим жестом велел Ваське следовать за ним.
Васька пытался идти скоро, вырывался вперед и, оборачиваясь, неприязненно морщился, видя, что Мотыль еле-еле переставляет ноги. Это что же им скажет Толяна, если они вернутся поздно?
— Куда ты летишь? — охлаждал его пыл Мотыль.— Еще успеем поджариться.
Из-за масляного пресса навстречу им выбежал невзрачный, обиженного вида прыщеватый парень. Заметив Мотыля, остановился, приветственно улыбаясь.
— Здорово!
— Здоров, Шмотка! — пренебрежительно ответил Мотыль.— Чего шляешься здесь? Ты же в литейном работаешь...
— В буфет иду,— еще шире заулыбался парень.
— Вот видишь,— наставительно сказал Ваське Мотыль,— куда люди торопятся...— И тут же с сомнением покосился на Шмотку.— Рановато бы...
— Ничего,— все так же улыбясь, Шмотка принялся шарить у себя по карманам.— У тебя нет закурить?
— Пора бы свои иметь,— хладнокровно бросил Мотыль и величественно пошатал дальше по цеху, поглядывая по сторонам: не видно ли где Фарфудинова?
В багрово-синей роздьтми за невысокой, с метр всего, цельнометаллической загородкой плясали огненные змеи. Над прокатным станом седыми мутными прядками плавал угар, его с шорохом отсасывали вентиляционные трубы. То ли от этого угара, то ли от остроты ощущения — впервые он увидел воочию танцующих огненных змеев,— у Васьки слегка закружилась голова.
— Слушай, Вась-Вась,— широкая ладонь Мотыля дружески коснулась его спины.— Ты случайно не баптист?
— Я? Баптист?— Васьжа опешил,— С чего ты нзял? Довольный произведенным эффектом, Мотыль засмеялся.
— Не куришь? Раз! — Он отжал из кулака плотный, тяжелый палец.— Не пьешь? Два! — Подозрительно-лукаво прищурил глаза.— А девок ты хоть любишь? Признавайся как на духу!
— Да пошел ты! — поняв, что Мотыль хочет его разыграть, улыбчиво оттолкнул его от себя Васька,— «Как на духу»,— передразнил он.— Тоже мне поп нашелся.
— Ладно'! — Мотыль с ленцой поплелся дальше по цеху, но, увидев 'идущего навстречу Фарфудинова, враз подтянулся, деловито заторопился к нему.— На ловца и зверь бежит. Мы к Ибрагиму, Ибрагим — к нам.
— И хорошо! А то за такую работу нам Толяна быстро накостыляет.
— Ну так вот,— подвел итог сказанному Мотыль.— Если девок любишь, приходи сегодня на танцы.— И с королевской щедростью пообещал:—Все девки твоими будут!.
Вечером, отдохнув после смены, Васька с братом Ленькой пошел на. клубную танцплощадку. Поначалу, как всегда летом, народу на ней было мало, и, немного повертевшись около нее, парни заторопились на площадь Сталеваров, где в это время было оживленнее.
На площади, вдоль высоких пирамидальных тополей, взявшись под руки, прохаживались, невесты. Женихи со скучающе-безразличным видом в. основном кучились С двух сторон, по обочинам пути их следования. Ленька долго и нудно водил Ваську по этой волнующе-заманчивой ярмарке невест. Он искал девчонку, с которой познакомился здесь вчера и второпях не успел догово-риться о встрече.
- Не одна была, - многозначительно говорил Ленька. Подружка но! п он поднимал большой пашен руки
Вот это «во!» вал-то наэлектризовывало Ваську, и он послушно следовал за Ленькой, как стальное, колечко за магнитом. Однако поиски оказались безрезультатными, и братья, чуть-чуть, огорченные, но не потерявшие мру в удачу, вернулись к танцплощадке:
Танцплощадка жужжала, будто потревоженный улей. Братья протиснулись почти к самой сцене, сколоченной из гладко обструганных сосновых досок. На подмостках громыхал ударник, повизгивала электрогитара,
Васька осмотрелся. Мимо него порхала разрумяненные денчонки. Некоторые кокетливо и заинтересованно поглядывали на него. Это льстило, самолюбию»
Невдалеке, картинно расправив широкие плечи, стоял Антрацит. Взгляд, исподлобья, хмельной, косая, челка будто приклеена к бледному лбу. «Будешь на танцах, держись ближе к Антрациту— никто не тронет!»—вспомнил Васька слова Мотыля. Конечно, можно держаться и Антрацита! Только какая, в этом, сейчас надобность? Подойдешь - начнутся бессмысленные по пьянке вопросы. Васька, осторожно отвернулся от Антрацита.
Музыканты приготовились. Ленька, высмотрев кого-то, юркнул в толпу, второпях, видимо, совсем забыв о брате. Поодаль Васька заметил двух подружек. Одна стоила спиной к нему и небрежно поправляла спадающие на смуглые, почти темно-коричневые от загара плечи смоляные вьющиеся! волосы.
«Цыганка, что ли?»—рассеянно подумал Васька.
Другая — светлая, вся какая-то золотистая, нежная — смотрела на него и улыбалась.
«Уж не мне ли?» — Васька даже растерялся и оглянулся вокруг. Похоже, что ему. Больше вроде некому.
Подружки стояли вместе с парнями, которые придирчиво и подчеркнуто-презрительно разглядывали проходивших мимо них ребят.
«Красуются перед девчонками, духорятся,— усмехнулся Васька,— цену себе набивают, герои».
Ну ему их бояться нечего: и сам не промах, и Антрацит рядом.
Васька прямо-таки впился взглядом в золотоволосую.
«Красивая! Здорово красивая!—наконец отметил он.— И кажется, именно мне улыбается... Надо бы пригласить на танец. Рискнуть, что ли?.. А чего? Риск — благородное дело».
Васька подошел к девчонке, легонько отстранив ее соседа—крепкого парня в красной рубахе с закатанными по локти рукавами.
— Разрешите?
По Ваське скользнули синие раздумчивые глаза. В какой-то миг Васька уловил в них не то смятение, не то укор. Это подхлестнуло его. Он протянул руку, взял ее за локоть.
— Нет! — золотоволосая решительным движением отвела локоть.
Васька готов был провалиться сквозь землю, сгореть со стыда. Кровь зашумела в висках, бросилась в лицо — даже душно стало. Он медленно развернулся и пошел обратно на свое место, поближе к подмосткам.
— Ха!.. Сморчков по осени считают,— съехидничали ему вслед.
Васька смолчал. Сердце сжала обида.
«И зачем она улыбалась мне? — грустно размышлял он.— Я бы и не подумал приглашать ее на танец. А так из-за нее весь вечер пропал».
Заметив, что золотоволосая красавица танцует с тем парнем в красной рубашке, которого Васька только что оттеснил в сторонку от нее, вконец раздосадованный и огорченный, Васька, даже не предупредив Леньку, ушел за ограду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20