Кроме того, многие активисты напали на руководство партии с требованием отречься от недавнего заявления. Это вынудило приятелей Пайзла в руководстве воздействовать на остальных лидеров партии, что им, как ей стало известно, удалось на вчерашнем заседании. Еще сегодня вечером в газетах будет опровергнуто предыдущее заявление партии, а Пайзл реабилитирован. Друзья ему советовали не уступать правительству; они все сделают, чтобы вызволить его. Кроме того, она узнала от следователя, у которого получала разрешение на свидание, что сегодня вечером соберется судебная коллегия, которая непременно примет решение об освобождении Пайзла.
На лбу у Пайзла собрались морщины, казалось, каждое слово Елены запечатлевалось на нем. Теперь, когда он принял условия правительства, партия выступает с новым заявлением, чтобы его спасти от необходимости их принимать. Где прежде были его друзья? Стало быть, активисты вынуждены были призвать их к порядку! И его жена! Опять Елена! Они все сделают, как она пожелает. Да, так всегда, и через него, и через других она влияла на решения партии. Играет в политику, кокетничает и здесь любит играть первую роль. Но что ее заставляет так заботиться о нем, когда она бросает его, рвет семейные узы? Это тоже кажется Пайзлу довольно загадочным, приносит страдания и порождает определенные надежды.
— Тебя это как будто не очень обрадовало? — спросила она, перестав смеяться.
— Оставим сейчас дела,— мрачно проговорил он, думая одновременно о том, что, разрушив мосты, связывающие его с Рашулой, он отрезал себе путь к отступлению.— Господа приятели могли бы подумать обо мне, когда в этом была самая большая необходимость.
— Это более всего необходимо сейчас! — перебивает она.— Посмотри, что я придумала: прежнее заявление принято без моего ведома, мешало еще единственно то, что мои хлопоты в Вене и здесь могли иметь успех. Твои приятели и понятия не имели об этих хлопотах. Я им, естественно, вчера вечером намекнула. Да, а теперь новое заявление сделает невозможным любой дальнейший нажим на правительство. Не ты должен уступить ему, а оно тебе. Но серьезно! Какие условия оно тебе поставило?
— Правительство? Я тебе как-то говорил. Все остальное — только досужие разговоры моих приятелей. С тех пор как я в тюрьме, никаких условий не поставлено. А если и так...
— Ты бы их отклонил? Но это понятно. Ты знаешь мое мнение об этом бандитском правительстве. Но видишь, загадочно для меня только то, как правительство уступило и, не дождавшись нового заявления
партии...— она вопросительно, с улыбкой сомнения смотрит ему в лицо.
— Возможно, мои приятели известили его об этом заранее.
— Может быть. Но ни вчера они мне не сказали, ни сегодня, что пойдут на подобный шаг.
— Наверняка они это сделали. Совесть в них наконец заговорила. Опоздали и теперь спешат.— Пайзл нетерпелив, говорит суетливо.— Но знаешь ли, что и для меня загадочно?
— Ну? — Она все еще думает о правительстве и об освобождении Пайзла. Не дают ей покоя предположения и сомнения в том, что Пайзл уступил-таки правительству. Почему так поспешно собирается сегодня судебная коллегия?
— Вот что мне непонятно,— голос Пайзла дрожит, в каждом слове тревога и тоска.— Из-за меня ты едешь в Вену, ведешь разговоры с моими приятелями, говоришь, что и без приглашения пришла бы сюда сообщить мне об этом, и вообще, все еще хочешь, чтобы я подчинялся твоей воле. На основании этого я заключаю, что между нами еще не все кончено, как ты вчера заметила. Это было бы непоследовательно.
— Непоследовательно — последовательно,— она громко, взахлеб рассмеялась, так что дама напротив встала посмотреть, что случилось. Непоследовательна и загадочна! Этого она и добивается и останется такой, даже если бы не хотела этого. Но в чем тут загадочность? Ей уже надоело, что раб ей досаждает. Да и староват уже этот раб, лицо в морщинах. В чем она виновата перед ним, если молодым принадлежит женская любовь и, наверное, любовь вообще? По ублажать его на прощанье и расстаться с миром, сделав вид, что расстаются они друзьями, и это все! В конце концов ее годы идут, надо торопиться взять от жизни как можно больше. Кто знает, быть может, так, как она сейчас поступает с Пайзлом, поступит однажды и с доцентом? К чему тогда такая ревность? Ведь это не что иное, как ревность, неудовлетворенная гордыня.— И как вижу,— говорит она озабочено,— я зря надеялась, что ты передумаешь. Но, в общем-то, я на это и не рассчитывала. Скажу тебе и другую причину: я пришла проститься.
Проститься? Да, сегодня вечером она едет с доцентом в Опатию. Она приглашена туда на несколько
концертов. Кроме того, он поедет с ней и в турне по Германии, получил для этой поездки отпуск. Таким образом, они теперь долго не увидятся, а ей еще нужно с ним переговорить о некоторых формальностях развода.
— Я этого не понимаю, не понимаю! — корчится в судорогах Пайзл.— На кого ты оставляешь детей? Неужели тебе их не жаль?
— Да ведь ты сегодня выйдешь, они получат тебя. Ведь и так они останутся с тобой, ты сам этого хочешь.
— Да, но ты их бросаешь, ты же мать.
— Я не их думаю бросать, а тебя. Они могут приходить ко мне, когда им захочется.
— Л меня тебе не жаль? На кого ты меня оставляешь?
— Да и ты можешь,— усмехнулась она,— прийти к нам, вольному воля. Доцент не такой ревнивый, как ты.
Пайзл умолк. Если бы здесь не было этих дам и Юришича, он бы закричал, устроил скандал, как это бывало с ним дома. Но он должен скрывать свои чувства и даже терпеть то нежелательное обстоятельство, что Елену слышат люди, сидящие напротив. Ему уже кажется благом, если бы сейчас сюда пришел Марко.
— Ты теряешь мужа и брата одновременно,— говорит он и сообщает, как брат сегодня утром одну даму принял за свою Рендели (Ты помнишь разведенную XI Похоже, сегодня ночью она была в гостях у инженера У; во всяком случае, она вместе с ним появилась в окне, а он здесь рядом живет); сегодня вечером его отправят в сумасшедший дом.
О последнем Елена знает, слышала от следователя. Первое — просто смешно и даже печально. Но что тут можно изменить? Пайзл сказал, что Марко хотел бы с ней поговорить. Но о чем можно говорить с безумным? Вот слышно, как он смеется во дворе. Если она там его застанет, то подойдет к нему и посмотрит на это чудовищное окно, в котором Марко увидел призрак болтуньи Регины. И она действительно встала, пора, условилась с доцентом, он будет ждать ее у тюрьмы. Проглотив и эту пилюлю, Пайзл пробует ее удержать. Компания напротив тоже поднялась и собралась уходить. Теперь он мог бы говорить с Еленой наедине и более свободно.
— Ну еще минуту,— согласилась она только потому, что хотела получше рассмотреть направившихся к выходу дам.
Со двора опять доносится смех Петковича, и компания Юришича, увлеченная разговорами о состоявшемся на прошлой неделе обручении старшей сестры, притихла и снова остановилась.
— Не Наполеон ли это смеется? — спрашивает старшая сестра и тоже смеется, вспомнив, как этот клоун хотел поцеловать ей руку.
— Нет конечно! — мрачно отозвался Юришич. Женский смех заглушал его голос, говорил он в основном шепотом.— Это тот, о котором я вам рассказывал.
— Что ты имеешь в виду? — спрашивает одна из сестер.
Выходили они молча и мимоходом посмотрели на Пайзла и Елену; две дамы, сестры Юришича, даже поздоровались с Пайзлом, но как-то смущенно.
— Кто такие? — спросила Елена, оставшись наедине с Пайзлом.
Он не ответил, Елена снова встала и собралась уходить.
— Не знаю! — сказал он потом, хотя узнал сестер Юришича, приходивших в его канцелярию хлопотать за брата.
— Но тот молодой человек, он здесь, наверное, ты его знаешь!
— Уж не хочешь ли ты и его пригласить к себе в гости? — с дрожью в голосе спросил Пайзл и попытался снова усадить Елену на скамью.— Слушай, Елена, я тебе не разрешаю, не разрешаю.
— Что? — она вырвалась и рассмеялась с явной издевкой.— Да ведь все уже свершилось. Я ухожу, одного мужа теряю, давно он мне не муж, а получаю другого, именно это я хочу тебе сказать на прощание, так что поторопись с оформлением документов на развод.
— Сама оформишь, если тебе так приспичило. Я не буду.
— Но ты же юрист.
— Да, но на себя дело заводить не буду,— уныло прошептал Пайзл. Если бы можно было отложить этот развод! Может быть, во время поездки Елена пресытится этим доцентом?
— Отсрочим до конца моей поездки. Официально разведемся, когда я вернусь.
— Нельзя так, нельзя, Елена! Неужели ты не подумала, что этот шаг убьет в твоем брате остатки разума?
— Ты и это пустил в ход! Знаешь, этот твой номер не пройдет! Он меня тоже не хотел слушаться, когда я его просила не связываться с Региной Рендели. Что бы я ни делала, а разум возвратить ему не могу, ты это прекрасно знаешь.
Но Пайзл еще лучше знает, что она упряма и своенравна, что не откажется от своего намерения даже в том случае, если бы могла таким образом спасти брата, вот как раз это, придя в отчаяние от бессилия, хотел он ей сказать, когда в комнату вошел Юришич и, не взглянув на него, направился прямо к Елене.
Брань Рашулы и поведение Пайзла при разговоре с Еленой свидетельствовали, что между пайщиками страхового общества возник новый конфликт. Кроме того, по некоторым словам Елены Юришич понял: конфликт назрел также между Пайзлом и его женой. Забыв во время встречи с сестрами и их приятельницей о треволнениях сегодняшнего дня, он снова к ним вернулся, его особенно заинтересовало, знает ли Елена об интриге Пайзла против ее брата, и не по этой ли причине они поссорились? Но почему тогда Елена так спокойно реагирует на смех брата? Это его возмутило, потому он и вернулся с тайной надеждой до конца выяснить намерения самого Пайзла.
— Извините за беспокойство, сударыня,— сказал он с явным смущением,— вы только что слышали, наверное, смех во дворе. Это ваш брат.
— Знаю,— сказала Елена, глядя на него с улыбкой. Красивый мальчик, подумала она.
— Мне не известно,— продолжает Юришич, возмущенный ее спокойствием,— говорил ли вам муж, чего хочет ваш брат. Дело в том, что он очень стремился увидеться с вами.
— И это я знаю,— спокойно продолжает она смотреть на него и на Пайзла вдруг взглянула, без цели, просто так, случайно, но Пайзл, обеспокоенный присутствием Юришича, понял этот взгляд как знак, что вместо Елены отвечать надо ему.
— Сударь,— он встал, и в один момент мрачная тень на его лице сменилась выражением сердечности,— мне понятна ваша забота о брате моей супруги, но
я сам о нем не забываю. Мы как раз говорили о нем и намеревались позвать его сюда. Вы знаете, как трудно с такими людьми.
— Как бы тяжело не было! — заметил Юришич, крайне недовольный, что говорит Пайзл, а не Елена.— Сударыня, верно, не знает, что ее брат через час-два, а может быть, и раньше, будет отправлен в сумасшедший дом?
— И это я знаю,— не скрывая нетерпения, встала Елена, прежде веселая, а сейчас сердитая.— Я вообще не понимаю, Пайзл, с какой стати я должна оправдываться перед человеком, который даже не представился?
— Это господин Юришич, проходит по делу о покушении,— поспешил разъяснить Пайзл. В сущности, сейчас он в равной мере боится гнева Юришича и своей жены.
— Все равно.— Елена снова садится, она припомнила, что видела его на суде.— Значит, это вы! — улыбнулась она.— Передайте привет моему брату.
— Я передам,— нахмурился Юришич. Откровенность Елены ему приятнее, чем лицемерие Пайзла. Но не кажется ли, что эта откровенность более жестока, чем лицемерие Пайзла? — Жаль мне, однако, что этот привет вы не передадите ему сами.
— Разве вам не нравится быть моим уполномоченным? — кокетливо спросила его Елена.
— И все же вы могли бы это сделать сами. Сознательно или нет, но ваш супруг не имеет права отговаривать вас от встречи с братом. Я уверен, что ничего не случится, о чем бы вы могли пожалеть, если позовете брата. А ему вы доставили бы огромную радость.
— Хочешь, я его позову? — обратился Пайзл к Елене. Он делает это против воли, но ему все время боязно, как бы не ввязаться в ссору с Юришичем в присутствии Елены.
— Нет! — отрезает Елена, перестав улыбаться Юришичу. Она могла бы смягчить, приукрасить это свое «нет», оправдать его какой-нибудь причиной или ложью, но она отказалась упрямо и сжала губы.
Наступило непродолжительное молчание. И во дворе воцарилась необычная тишина, как будто все там, внизу, замерли или исчезли.
— Много искренности, надо полагать, в этом привете, который вы шлете через меня! — едко и грустно
заметил Юришич. Что это у нее, страх или ненависть? Он ожесточился.— Ничего не надо бояться, сударыня. Господин Пайзл, о котором все в тюрьме знают, что он — с вашего ведома или без оного, мне это не известно — виновен перед вашим братом, господин Пайзл не имел пока никаких неприятностей, ни разу Петкович не обвинил и даже не упрекнул его.
— Не обвинил? — неожиданно вырвалось у Елены, и она почему-то встревожилась.— Но в чем он перед ним виноват? И вы, должно быть, думаете, я боюсь его позвать, потому что я тоже в чем-то виновата перед ним? Прелестно!
— Прекратите эти глупости, не время сейчас! — спохватился Пайзл. Он приметил, что в дверь заглянул охранник, и загорелся желанием поскорее отвязаться от Юришича.
— Вы, может быть, и не боитесь! — для виду уступил Юришич.— Подозрение в основном падает на вашего супруга. Подозрение, что он в сговоре с правительством упрятал вашего брата в тюрьму. Да, не взыщите, сударь! Похоже, интересы правительства и ваши личные совпадают, поэтому-то он оказался здесь, а вы выходите на свободу.
— Это низко, низко! — глаза у Пайзла сузились, он со страхом и надеждой смотрит на Елену. Ведь и ее Юришич оскорбил!
Елена молча наблюдает за обоими. И это сделал Пайзл? Подобное предположение уже долгое время не давало ей покоя, и она знает, что могло толкнуть Пайзла на этот шаг: так легче добиться опекунства. Но неужели для этого Пайзлу надо было вступать в сговор с правительством? Ведь она прекрасно знает, что такое сговор; сама пошла на него в Вене!
— Вы непочтительны, милый юноша,— ударила она перчатками Юришича по руке.— При других обстоятельствах я бы сказала вам: если у вас есть дело к господину доктору, то решайте его с ним без меня. В данном случае я полагаю, что вы заблуждаетесь.
— Конечно! — с облегчением подтверждает Пайзл.— Все эти гадости распространяет здесь обо мне одна банда.
— С которой вы ведете переговоры и целыми днями ссоритесь. И недавно в коридоре Рашула наверняка кричал на вас, а не на Розенкранца! Так же он кричал на вас и утром. Разве Рашула перестал уже брать на себя
ответственность за распространение слухов о вас, ведь сегодня утром он так славно этим занимался?
Пайзл испугался. Юришич представляется ему Мефистотелем, явившимся для того, чтобы сильнее разжечь распри между ним и Еленой.
— От типов, подобных Рашуле, мне ничего не надо! Это навет! Собственно, чего вы хотите? И что это за манера? Это же непристойно, вы, как дикарь, накинулись на человека в присутствии дамы, да и даму не пощадили! Да, вы и на нее обрушились. Стыдитесь! Ни слова больше! Хватит!
Он повернулся к Елене, а та, с недоумением рассматривая их обоих, тихо смеялась про себя. Ей было ясно, что Пайзл и этот юноша запутались в глубоких противоречиях, поводом для которых послужил ее брат и эта банда во главе с Рашулой. И вероятно, Юришич прав. Но тогда и она, по крайней мере, когда речь идет о ее брате, она тоже виновата: не сама ли она отдала его на милость и немилость Пайзлу, который, возможно, превысил свои полномочия! Вот почему определенная вина лежит на ней самой. Но неужели ей надо каяться! Это ее абсолютно не касается! И для Юришича было бы лучше не впутываться в эти дела. Глядя на него, она мысленно рисует пластическую картину, как этот юноша, этот стройный, мускулистый, неуемный человек, не морализует, а лежит у ее ног, а она стряхивает ему на голову пепел с сигареты; милая забава, которая ей представляется символом ее женского самодержавия! И эта картина заставляет ее смеяться в душе, и все ей кажется смешным, ей смешно даже то, что сейчас внизу, у тюремных ворот, ее, наверное, ждет доцент. Однако пора идти, надо собираться в дорогу.
— И я думаю, что хватит.— Она встала.— Все это бессмысленно, господа. Будь здоров, Пайзл, и не беспокойся обо мне! Господин Юришич меня не мог обидеть. Если и намеревались, то это вам не удалось,— обратилась она к нему.— Но спасибо вам за заботу о моем брате. Если вы полагаете, что это его может обрадовать, передайте ему привет от меня, хотя я, к сожалению, в это не верю. В противном случае, знайте, я со спокойной душой позвала бы его сюда.
— Со спокойной душой? — многозначительно переспросил Юришич. Эта женщина, словно глухая, холодная бездна, воплощение всех пороков и абсолютно бес
порочное существо, потому что она не размышляет о своих поступках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
На лбу у Пайзла собрались морщины, казалось, каждое слово Елены запечатлевалось на нем. Теперь, когда он принял условия правительства, партия выступает с новым заявлением, чтобы его спасти от необходимости их принимать. Где прежде были его друзья? Стало быть, активисты вынуждены были призвать их к порядку! И его жена! Опять Елена! Они все сделают, как она пожелает. Да, так всегда, и через него, и через других она влияла на решения партии. Играет в политику, кокетничает и здесь любит играть первую роль. Но что ее заставляет так заботиться о нем, когда она бросает его, рвет семейные узы? Это тоже кажется Пайзлу довольно загадочным, приносит страдания и порождает определенные надежды.
— Тебя это как будто не очень обрадовало? — спросила она, перестав смеяться.
— Оставим сейчас дела,— мрачно проговорил он, думая одновременно о том, что, разрушив мосты, связывающие его с Рашулой, он отрезал себе путь к отступлению.— Господа приятели могли бы подумать обо мне, когда в этом была самая большая необходимость.
— Это более всего необходимо сейчас! — перебивает она.— Посмотри, что я придумала: прежнее заявление принято без моего ведома, мешало еще единственно то, что мои хлопоты в Вене и здесь могли иметь успех. Твои приятели и понятия не имели об этих хлопотах. Я им, естественно, вчера вечером намекнула. Да, а теперь новое заявление сделает невозможным любой дальнейший нажим на правительство. Не ты должен уступить ему, а оно тебе. Но серьезно! Какие условия оно тебе поставило?
— Правительство? Я тебе как-то говорил. Все остальное — только досужие разговоры моих приятелей. С тех пор как я в тюрьме, никаких условий не поставлено. А если и так...
— Ты бы их отклонил? Но это понятно. Ты знаешь мое мнение об этом бандитском правительстве. Но видишь, загадочно для меня только то, как правительство уступило и, не дождавшись нового заявления
партии...— она вопросительно, с улыбкой сомнения смотрит ему в лицо.
— Возможно, мои приятели известили его об этом заранее.
— Может быть. Но ни вчера они мне не сказали, ни сегодня, что пойдут на подобный шаг.
— Наверняка они это сделали. Совесть в них наконец заговорила. Опоздали и теперь спешат.— Пайзл нетерпелив, говорит суетливо.— Но знаешь ли, что и для меня загадочно?
— Ну? — Она все еще думает о правительстве и об освобождении Пайзла. Не дают ей покоя предположения и сомнения в том, что Пайзл уступил-таки правительству. Почему так поспешно собирается сегодня судебная коллегия?
— Вот что мне непонятно,— голос Пайзла дрожит, в каждом слове тревога и тоска.— Из-за меня ты едешь в Вену, ведешь разговоры с моими приятелями, говоришь, что и без приглашения пришла бы сюда сообщить мне об этом, и вообще, все еще хочешь, чтобы я подчинялся твоей воле. На основании этого я заключаю, что между нами еще не все кончено, как ты вчера заметила. Это было бы непоследовательно.
— Непоследовательно — последовательно,— она громко, взахлеб рассмеялась, так что дама напротив встала посмотреть, что случилось. Непоследовательна и загадочна! Этого она и добивается и останется такой, даже если бы не хотела этого. Но в чем тут загадочность? Ей уже надоело, что раб ей досаждает. Да и староват уже этот раб, лицо в морщинах. В чем она виновата перед ним, если молодым принадлежит женская любовь и, наверное, любовь вообще? По ублажать его на прощанье и расстаться с миром, сделав вид, что расстаются они друзьями, и это все! В конце концов ее годы идут, надо торопиться взять от жизни как можно больше. Кто знает, быть может, так, как она сейчас поступает с Пайзлом, поступит однажды и с доцентом? К чему тогда такая ревность? Ведь это не что иное, как ревность, неудовлетворенная гордыня.— И как вижу,— говорит она озабочено,— я зря надеялась, что ты передумаешь. Но, в общем-то, я на это и не рассчитывала. Скажу тебе и другую причину: я пришла проститься.
Проститься? Да, сегодня вечером она едет с доцентом в Опатию. Она приглашена туда на несколько
концертов. Кроме того, он поедет с ней и в турне по Германии, получил для этой поездки отпуск. Таким образом, они теперь долго не увидятся, а ей еще нужно с ним переговорить о некоторых формальностях развода.
— Я этого не понимаю, не понимаю! — корчится в судорогах Пайзл.— На кого ты оставляешь детей? Неужели тебе их не жаль?
— Да ведь ты сегодня выйдешь, они получат тебя. Ведь и так они останутся с тобой, ты сам этого хочешь.
— Да, но ты их бросаешь, ты же мать.
— Я не их думаю бросать, а тебя. Они могут приходить ко мне, когда им захочется.
— Л меня тебе не жаль? На кого ты меня оставляешь?
— Да и ты можешь,— усмехнулась она,— прийти к нам, вольному воля. Доцент не такой ревнивый, как ты.
Пайзл умолк. Если бы здесь не было этих дам и Юришича, он бы закричал, устроил скандал, как это бывало с ним дома. Но он должен скрывать свои чувства и даже терпеть то нежелательное обстоятельство, что Елену слышат люди, сидящие напротив. Ему уже кажется благом, если бы сейчас сюда пришел Марко.
— Ты теряешь мужа и брата одновременно,— говорит он и сообщает, как брат сегодня утром одну даму принял за свою Рендели (Ты помнишь разведенную XI Похоже, сегодня ночью она была в гостях у инженера У; во всяком случае, она вместе с ним появилась в окне, а он здесь рядом живет); сегодня вечером его отправят в сумасшедший дом.
О последнем Елена знает, слышала от следователя. Первое — просто смешно и даже печально. Но что тут можно изменить? Пайзл сказал, что Марко хотел бы с ней поговорить. Но о чем можно говорить с безумным? Вот слышно, как он смеется во дворе. Если она там его застанет, то подойдет к нему и посмотрит на это чудовищное окно, в котором Марко увидел призрак болтуньи Регины. И она действительно встала, пора, условилась с доцентом, он будет ждать ее у тюрьмы. Проглотив и эту пилюлю, Пайзл пробует ее удержать. Компания напротив тоже поднялась и собралась уходить. Теперь он мог бы говорить с Еленой наедине и более свободно.
— Ну еще минуту,— согласилась она только потому, что хотела получше рассмотреть направившихся к выходу дам.
Со двора опять доносится смех Петковича, и компания Юришича, увлеченная разговорами о состоявшемся на прошлой неделе обручении старшей сестры, притихла и снова остановилась.
— Не Наполеон ли это смеется? — спрашивает старшая сестра и тоже смеется, вспомнив, как этот клоун хотел поцеловать ей руку.
— Нет конечно! — мрачно отозвался Юришич. Женский смех заглушал его голос, говорил он в основном шепотом.— Это тот, о котором я вам рассказывал.
— Что ты имеешь в виду? — спрашивает одна из сестер.
Выходили они молча и мимоходом посмотрели на Пайзла и Елену; две дамы, сестры Юришича, даже поздоровались с Пайзлом, но как-то смущенно.
— Кто такие? — спросила Елена, оставшись наедине с Пайзлом.
Он не ответил, Елена снова встала и собралась уходить.
— Не знаю! — сказал он потом, хотя узнал сестер Юришича, приходивших в его канцелярию хлопотать за брата.
— Но тот молодой человек, он здесь, наверное, ты его знаешь!
— Уж не хочешь ли ты и его пригласить к себе в гости? — с дрожью в голосе спросил Пайзл и попытался снова усадить Елену на скамью.— Слушай, Елена, я тебе не разрешаю, не разрешаю.
— Что? — она вырвалась и рассмеялась с явной издевкой.— Да ведь все уже свершилось. Я ухожу, одного мужа теряю, давно он мне не муж, а получаю другого, именно это я хочу тебе сказать на прощание, так что поторопись с оформлением документов на развод.
— Сама оформишь, если тебе так приспичило. Я не буду.
— Но ты же юрист.
— Да, но на себя дело заводить не буду,— уныло прошептал Пайзл. Если бы можно было отложить этот развод! Может быть, во время поездки Елена пресытится этим доцентом?
— Отсрочим до конца моей поездки. Официально разведемся, когда я вернусь.
— Нельзя так, нельзя, Елена! Неужели ты не подумала, что этот шаг убьет в твоем брате остатки разума?
— Ты и это пустил в ход! Знаешь, этот твой номер не пройдет! Он меня тоже не хотел слушаться, когда я его просила не связываться с Региной Рендели. Что бы я ни делала, а разум возвратить ему не могу, ты это прекрасно знаешь.
Но Пайзл еще лучше знает, что она упряма и своенравна, что не откажется от своего намерения даже в том случае, если бы могла таким образом спасти брата, вот как раз это, придя в отчаяние от бессилия, хотел он ей сказать, когда в комнату вошел Юришич и, не взглянув на него, направился прямо к Елене.
Брань Рашулы и поведение Пайзла при разговоре с Еленой свидетельствовали, что между пайщиками страхового общества возник новый конфликт. Кроме того, по некоторым словам Елены Юришич понял: конфликт назрел также между Пайзлом и его женой. Забыв во время встречи с сестрами и их приятельницей о треволнениях сегодняшнего дня, он снова к ним вернулся, его особенно заинтересовало, знает ли Елена об интриге Пайзла против ее брата, и не по этой ли причине они поссорились? Но почему тогда Елена так спокойно реагирует на смех брата? Это его возмутило, потому он и вернулся с тайной надеждой до конца выяснить намерения самого Пайзла.
— Извините за беспокойство, сударыня,— сказал он с явным смущением,— вы только что слышали, наверное, смех во дворе. Это ваш брат.
— Знаю,— сказала Елена, глядя на него с улыбкой. Красивый мальчик, подумала она.
— Мне не известно,— продолжает Юришич, возмущенный ее спокойствием,— говорил ли вам муж, чего хочет ваш брат. Дело в том, что он очень стремился увидеться с вами.
— И это я знаю,— спокойно продолжает она смотреть на него и на Пайзла вдруг взглянула, без цели, просто так, случайно, но Пайзл, обеспокоенный присутствием Юришича, понял этот взгляд как знак, что вместо Елены отвечать надо ему.
— Сударь,— он встал, и в один момент мрачная тень на его лице сменилась выражением сердечности,— мне понятна ваша забота о брате моей супруги, но
я сам о нем не забываю. Мы как раз говорили о нем и намеревались позвать его сюда. Вы знаете, как трудно с такими людьми.
— Как бы тяжело не было! — заметил Юришич, крайне недовольный, что говорит Пайзл, а не Елена.— Сударыня, верно, не знает, что ее брат через час-два, а может быть, и раньше, будет отправлен в сумасшедший дом?
— И это я знаю,— не скрывая нетерпения, встала Елена, прежде веселая, а сейчас сердитая.— Я вообще не понимаю, Пайзл, с какой стати я должна оправдываться перед человеком, который даже не представился?
— Это господин Юришич, проходит по делу о покушении,— поспешил разъяснить Пайзл. В сущности, сейчас он в равной мере боится гнева Юришича и своей жены.
— Все равно.— Елена снова садится, она припомнила, что видела его на суде.— Значит, это вы! — улыбнулась она.— Передайте привет моему брату.
— Я передам,— нахмурился Юришич. Откровенность Елены ему приятнее, чем лицемерие Пайзла. Но не кажется ли, что эта откровенность более жестока, чем лицемерие Пайзла? — Жаль мне, однако, что этот привет вы не передадите ему сами.
— Разве вам не нравится быть моим уполномоченным? — кокетливо спросила его Елена.
— И все же вы могли бы это сделать сами. Сознательно или нет, но ваш супруг не имеет права отговаривать вас от встречи с братом. Я уверен, что ничего не случится, о чем бы вы могли пожалеть, если позовете брата. А ему вы доставили бы огромную радость.
— Хочешь, я его позову? — обратился Пайзл к Елене. Он делает это против воли, но ему все время боязно, как бы не ввязаться в ссору с Юришичем в присутствии Елены.
— Нет! — отрезает Елена, перестав улыбаться Юришичу. Она могла бы смягчить, приукрасить это свое «нет», оправдать его какой-нибудь причиной или ложью, но она отказалась упрямо и сжала губы.
Наступило непродолжительное молчание. И во дворе воцарилась необычная тишина, как будто все там, внизу, замерли или исчезли.
— Много искренности, надо полагать, в этом привете, который вы шлете через меня! — едко и грустно
заметил Юришич. Что это у нее, страх или ненависть? Он ожесточился.— Ничего не надо бояться, сударыня. Господин Пайзл, о котором все в тюрьме знают, что он — с вашего ведома или без оного, мне это не известно — виновен перед вашим братом, господин Пайзл не имел пока никаких неприятностей, ни разу Петкович не обвинил и даже не упрекнул его.
— Не обвинил? — неожиданно вырвалось у Елены, и она почему-то встревожилась.— Но в чем он перед ним виноват? И вы, должно быть, думаете, я боюсь его позвать, потому что я тоже в чем-то виновата перед ним? Прелестно!
— Прекратите эти глупости, не время сейчас! — спохватился Пайзл. Он приметил, что в дверь заглянул охранник, и загорелся желанием поскорее отвязаться от Юришича.
— Вы, может быть, и не боитесь! — для виду уступил Юришич.— Подозрение в основном падает на вашего супруга. Подозрение, что он в сговоре с правительством упрятал вашего брата в тюрьму. Да, не взыщите, сударь! Похоже, интересы правительства и ваши личные совпадают, поэтому-то он оказался здесь, а вы выходите на свободу.
— Это низко, низко! — глаза у Пайзла сузились, он со страхом и надеждой смотрит на Елену. Ведь и ее Юришич оскорбил!
Елена молча наблюдает за обоими. И это сделал Пайзл? Подобное предположение уже долгое время не давало ей покоя, и она знает, что могло толкнуть Пайзла на этот шаг: так легче добиться опекунства. Но неужели для этого Пайзлу надо было вступать в сговор с правительством? Ведь она прекрасно знает, что такое сговор; сама пошла на него в Вене!
— Вы непочтительны, милый юноша,— ударила она перчатками Юришича по руке.— При других обстоятельствах я бы сказала вам: если у вас есть дело к господину доктору, то решайте его с ним без меня. В данном случае я полагаю, что вы заблуждаетесь.
— Конечно! — с облегчением подтверждает Пайзл.— Все эти гадости распространяет здесь обо мне одна банда.
— С которой вы ведете переговоры и целыми днями ссоритесь. И недавно в коридоре Рашула наверняка кричал на вас, а не на Розенкранца! Так же он кричал на вас и утром. Разве Рашула перестал уже брать на себя
ответственность за распространение слухов о вас, ведь сегодня утром он так славно этим занимался?
Пайзл испугался. Юришич представляется ему Мефистотелем, явившимся для того, чтобы сильнее разжечь распри между ним и Еленой.
— От типов, подобных Рашуле, мне ничего не надо! Это навет! Собственно, чего вы хотите? И что это за манера? Это же непристойно, вы, как дикарь, накинулись на человека в присутствии дамы, да и даму не пощадили! Да, вы и на нее обрушились. Стыдитесь! Ни слова больше! Хватит!
Он повернулся к Елене, а та, с недоумением рассматривая их обоих, тихо смеялась про себя. Ей было ясно, что Пайзл и этот юноша запутались в глубоких противоречиях, поводом для которых послужил ее брат и эта банда во главе с Рашулой. И вероятно, Юришич прав. Но тогда и она, по крайней мере, когда речь идет о ее брате, она тоже виновата: не сама ли она отдала его на милость и немилость Пайзлу, который, возможно, превысил свои полномочия! Вот почему определенная вина лежит на ней самой. Но неужели ей надо каяться! Это ее абсолютно не касается! И для Юришича было бы лучше не впутываться в эти дела. Глядя на него, она мысленно рисует пластическую картину, как этот юноша, этот стройный, мускулистый, неуемный человек, не морализует, а лежит у ее ног, а она стряхивает ему на голову пепел с сигареты; милая забава, которая ей представляется символом ее женского самодержавия! И эта картина заставляет ее смеяться в душе, и все ей кажется смешным, ей смешно даже то, что сейчас внизу, у тюремных ворот, ее, наверное, ждет доцент. Однако пора идти, надо собираться в дорогу.
— И я думаю, что хватит.— Она встала.— Все это бессмысленно, господа. Будь здоров, Пайзл, и не беспокойся обо мне! Господин Юришич меня не мог обидеть. Если и намеревались, то это вам не удалось,— обратилась она к нему.— Но спасибо вам за заботу о моем брате. Если вы полагаете, что это его может обрадовать, передайте ему привет от меня, хотя я, к сожалению, в это не верю. В противном случае, знайте, я со спокойной душой позвала бы его сюда.
— Со спокойной душой? — многозначительно переспросил Юришич. Эта женщина, словно глухая, холодная бездна, воплощение всех пороков и абсолютно бес
порочное существо, потому что она не размышляет о своих поступках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44