Так и мы кружили уныло около гробницы Абеляра и Элоизы. Обыкновенное паломничество артистов, философов и влюбленных. Призраки среди призраков. – Ну, в общем, Симонини, надо вам познакомиться с полковником Димитрием. Он нам известен только под этим именем. Он русский, работает на Третье отделение Собственной его императорского величества канцелярии. Конечно, если вы приедете в Петербург и станете спрашивать направо и налево про это Третье отделение, все сделают вид, будто впервые услышали. Его официально не существует. Это агенты, уполномоченные надзирать за образованием революционных кружков. Причем у них там это посерьезнее, чем тут у нас. В России мутят воду и наследники декабристов, и анархисты, а сейчас еще и освободившиеся крестьяне. Царь Александр Второй несколько лет назад у них ликвидировал крепостное право. И теперь двадцать миллионов освободившихся крестьян должны платить своим бывшим хозяевам за землепользование. А прокормиться от земли они не в состоянии. И в поиске работы наполняют собой города…
– А зачем я понадобился полковнику Димитрию?
– Он подбирает досье… ну, скажем… компрометирующие факты… Ну, по еврейскому вопросу. Евреев в России больше, чем тут у нас. В сельской местности они – угроза для русских крестьян, потому что евреи умеют читать, писать и в особенности считать. Не говоря уж о городах, где многие из них принадлежат к революционным движениям. У моих российских коллег двойная проблема. Первая их цель обезвреживать евреев. Евреи для России риск. Вторая их цель – настрополять на евреев агрессию крестьянства и плебса. Но пусть Димитрий вам подробнее объяснит. Нас не касается это. Наше правительство поддерживает добрые отношения с еврейскими финансовыми кругами во Франции и не имеет планов вызывать недовольство у них. Мы желаем только оказать любезность русским коллегам. В нашей деятельности, так сказать, рука руку моет: мы учтиво одалживаем полковнику Димитрию вас, Симонини, не имеющего с нами формально никакой связи. Да, вот еще. Пока Димитрий едет, разузнайте что можете об организации «Альянс Израэлит Юниверсель», «Всемирный еврейский союз», которая была основана тут у нас в Париже лет шесть назад. Это врачи, журналисты, юристы, предприниматели – сливки еврейского Парижа. Либеральных воззрений. Ближе, конечно, к республике, чем к бонапартизму. На словах-то это всемирное еврейское единение создано для помощи тем лицам, независимо от их религии и национальной принадлежности, которые испытывают политические притеснения. Общество защиты гражданских прав. Первое впечатление: безупречный союз безупречных граждан. Запустить туда наших информаторов трудно, потому что евреи друг друга знают, а если не знают, то быстро распознают, кто есть кто, обнюхиваясь, как собаки. Но я бы мог связать вас с одним из наших, втершихся все-таки в «Союз». Это Якоб Брафман, выкрест, преподаватель еврейского языка в Минской духовной семинарии. Он проездом в Париже как раз по поручению полковника Димитрия, то есть Третьего отделения. Он без труда сблизился с представителями «Всемирного еврейского союза», будучи, как и они, евреем. Он и расскажет вам об организации. – Прошу извинить меня, месье Лагранж. Но если этот Брафман – осведомитель полковника Димитрия, значит, все, что я от него услышу, Димитрию уже известно. Зачем же я стану рассказывать Димитрию наново то же самое? – Не прикидывайтесь, Симонини! Зачем? Затем! Если вы повторите Димитрию все то, что он уже слышал от Брафмана, тем самым вы в глазах Димитрия окажетесь носителем самоправдивейшей информации. И укрепите в нем чувство, что его правильно информируют.
Брафман выглядел не так, как я думал. По рассказам деда, еврею полагалось иметь хищный профиль, мясистые губы, из которых нижняя отвислая, как у негра, глубоко посаженные водянистые, заболоченные глаза. Веки сощуренные (это примета их расы), волосы курчавые, уши врастопырку… У Брафмана был скорее монашеский вид. Пышная белая борода и кустистые брови, оканчивающиеся какими-то мефистофельскими кисточками, что встречается у русских и у поляков. Делаю вывод, что обращение в христианство облагораживает и черты лица, отражая облагорожение души. Еще одно нечастое свойство. Он, несомненно, интересовался хорошей кухней, хоть и не чужд был провинциальной
прожорливости. Провинциалы вечно пробуют все и не умеют составить меню. Мы обедали в «Роше де Канкаль» на улице Монторгёй, где некогда водились лучшие устрицы в Париже. Десятка за два лет до того его было закрывали; после закрытия ресторан возродили уже новые хозяева. Ресторан, надо полагать, сделался совершенно другим. Но устрицы имелись и вполне могли сойти для русского еврея. Брафман ограничился дегустацией дюжины-другой «белон», после чего заказал себе раковый суп.
– Чтобы просуществовать сорок веков и сохранить свою внутреннюю мощь, столь живучий народ должен был образовывать подпольное правительство в каждой стране, в которой оказывался. Такое государство в государстве, поддерживаемое всегда и где бы то ни было, даже в периоды тысячелетних странствований. Так вот, я нашел документы, подтверждающие существование этого тайного государства со своим законом, законом кагала.
– Что за закон кагала?
– Этот закон восходит ко временам Моисея. После рассеяния он никогда не действовал открыто. Всегда в тени синагог. У меня в распоряжении документы минского кагала с 1794 по 1830 год. Все записано. Каждая мелочь запротоколирована. Разворачивал передо мной свитки, испещренные знаками, которые я не мог понять.
– Всякая еврейская община управляется кагалом и подчиняется талмудическому судилищу, бет-дин. У меня бумаги одного кагала, но совершенно ясно, что они аналогичны бумагам любого другого кагала. В них содержится указание, что члены общины должны подчиняться только своему внутреннему суду, а не суду государства, предоставившего им проживание. Указывается, как следует справлять праздники и как умерщвлять животных для их традиционного потребления в пищу. Причем нечистое и испорченное мясо рекомендуется сбывать христианам. Указывается, что всякий еврей может приобрести у кагала в свою эксплуатацию нееврея и порабощать его посредством дачи тому денег в долг, покуда не овладеет всем имуществом того. И ни один другой еврей не может простирать свои права на того самого христианина. Отсутствие сочувствия к общественным низам, эксплуатация бедных богатыми – все это с точки зрения кагала не преступления, а, напротив, достоинства Израиля. Часто подчеркивается, что в России евреи нищи. Это правда. Большинство их нище, будучи жертвами тайного меньшинства – правительства, основанного богатыми евреями. Я не против евреев, я сам еврейского происхождения. Я против еврейской идеи, пытающейся подменить собой христианство. Я люблю евреев, Иисус свидетель. Иисус, которого они умертвили.
Брафман отдышался и заказал заливное из куропаточьих филейчиков. И почти сразу снова отвлекся на свои листы, шурша, блистая глазами: – Все здесь подлинное, видите? Какие могут быть сомнения! Бумага ветхая, почерк нотариуса неизменный, подписи неотличимы, хотя и проставлены в разные даты!
Теперь Брафман, который уже успел перевести документы на французский и немецкий языки, узнав от Лагранжа, что я имею способности создавать подлинные документы, попросил меня произвести французскую версию, так, чтобы выглядело, будто она написана в тот же самый отрезок времени, что и оригиналы-прототипы. Полезно было располагать рукописями этих бумаг на разных языках, чтобы убедить российские секретные службы, что кагал серьезное явление в различных европейских странах и, в частности, немало влияет на организацию «Еврейский союз» в Париже.
Я засомневался: возможно ли, имея только эти документы, созданные бог знает в каком далеком углу Восточной Европы, доказать на их основании могущество Всемирного кагала? Брафман ответил, что мне не следует совершенно волноваться, что это требуется только так, для порядка, чтобы подтвердить, что цитируемые им факты взяты не с потолка, а вообще в его книге более чем убедительно обличен истинный кагал, эта цепкая гидра, оплетающая щупальцами весь цивилизованный мир.
Лицо его закаменело, приобрело именно тот хищный характер, который и выдавал еврея, каким он и был и оставался, невзирая ни на что. – Основа талмудического духа – неукротимое стремление к мировому господству, стремление захватить все имущество неевреев, злоба на христиан и на Иисуса Христа. Покуда израилиты не войдут в веру Христову, так и будет длиться: христианские страны, предоставляющие им пристанище, всегда будут восприниматься как территория, подобная некоему свободному озеру, в котором каждый еврей свободно может удить. Это слова Талмуда, так говорится в Талмуде.
Начисто выдохшись в своем бичующем раже, Брафман попросил принести ему эскалопы из пулярдки в бархатном соусе, но, попробовав, остался недоволен и велел заменить на куриные отбивные, шпигованные трюфелями. Потом он достал из жилетного кармана серебряную луковицу и покачал головой: – О, поздно. Французская кухня превосходна, однако обслуживают они медленно. У меня есть срочное дело, я должен идти. Вы поставите меня в известность, Симонини, удалось ли достать нужного сорта бумагу и правильные чернила.
Брафман едва попробовал, перед тем как откланяться, ванильное суфле. Я думал, признаюсь, что по-еврейски он меня принудит оплатить счет. Однако широким жестом Брафман взял на себя расходы за эту, как он выразился, безделицу. Надо полагать, что российские секретные службы держат агентов на царском довольствии.
Домой я плелся озадаченный. Пятидесятилетней давности, написанная в Минске бумага с подробными инструкциями, кого можно и кого нельзя приглашать на праздник, ни в коей степени не являлась доказательством, что теми же правилами руководствуются и крупные банкиры в Париже или в Берлине. И кроме того, это противоречило моему принципу! Ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не связываться с подлинными документами, даже с полуподлинными! Если они действительно существуют где-то, всегда есть риск, что кто-нибудь до них доберется и выявит, что мы их процитировали неаккуратно… Настоящей убедительностью обладают только те документы, которые построены самостоятельно с нуля. Оригиналы, естественно, не предъявляются, а описываются понаслышке, подчеркивая, что к источникам невозможно взойти. Возьмите волхвоцарей; они упомянуты только у Матфея в двух полуфразах. Не сказано ни как звали их, ни сколько их было, ни были ли они царями. А люди верят в них, как в Иосифа и Марию. Где-то лежат их мощи и пользуются поклонением. Разоблачения должны всегда быть исключительными, дерзкими, романтичными. Только тогда они вызывают доверие и негодование. Какая разница виноградарям в Шампани, так или сяк евреи справляют бракосочетания своих дочерей? Это разве значит, что евреи зарятся на деньги виноградарей?
И вдруг я сообразил: есть, есть ведь именно то, что нужно. Есть несравненная штука, посильнее, чем «Фауст» Гуно, по которому вот уже несколько лет сходят с ума зрители-парижане. Неопровержимой убедительности! Остается только заполнить ее подходящим содержанием. Я, естественно, имел в виду сборище масонов на Громовой горе – план Джузеппе Бальзамо и слет иезуитов ночью на кладбище в Праге.
Что будет первичной целью замысла евреев, нацеленного на мировое господство? Правильно, первым делом – захват мирового золота, как подсказывал недавно Туссенель. Мировое господство – страшилка для монархов и правительств, овладение золотом – это чтоб огорошить социалистов, анархистов и революционеров, а подрыв нравственных основ христианства – это чтоб шугануть папу, епископов и священство. Подбавлю щепотку бонапартистского цинизма, который так удачно сформулировал Жоли. И иезуитского лицемерия, которое и Жоли и я позаимствовали у Эжена Сю.
Я опять двинулся в библиотеку. В Париже наискалось значительно больше, чем в Турине. Я нашел не одну, а много гравюр с изображением пражского кладбища. Со Средних веков оно росло, но не в стороны, а в высоту и глубину, и громоздило стелу на стелу, плиту над плитою, вместив едва ли не сто тысяч покойников, и криво лезли друг на друга в ближайшем соседстве под кронами бузины тысячи стоячих досок без портретов, то есть без мало-мальски очеловечивающих черт. Евреи ненавидят человеческие лица… Может быть, художники очаровывались странным зрелищем и несколько преувеличивали сумбурность этой каменной грибницы, этого безжизненного кустарника, накрененного всеми ветрами, леденящего душу пейзажа, напоминающего разинутый рот беззубой ведьмы. На других гравюрах, более романтичных, было кладбище под лунным светом. Я размышлял, как выгодно подать на фоне вспученных паркетных плашек, разметанных землетрясением, весь шабаш настороженных, сгорбленных, укутанных и нахлобученных, седо– и козлобородых раввинов, шушукающихся и сговаривающихся, тоже погнутых в разные стороны, как и гробовые доски, на которые они облокачиваются. Ночь, гробницы и раввины застыли как лес задубелых призраков. В середине гробница рабби Лева, создателя в семнадцатом столетии ужасающего Голема, призванного осуществить взлелеянную иудеями мечту о мщении.
Это похлеще Дюма. Это похлеще иезуитов.
Естественно, что документ должен быть издан в форме устного свидетельства очевидца, бывшего там в черную и жуткую ночь. Очевидца, чью личность необходимо скрывать под страхом смерти. Ночью он проникнет на это кладбище еще до начала объявленной церемонии, переодетый раввином, и прильнет к той груде камней, которая представляет собой усыпальницу рабби Лева. В самую в полночь – кощунственно употребляя удар церковного колокола как призыв на иудейское сходбище – войдут двенадцать человек, укутанных в темные плащи. Загробный голос обратится к ним как к Рошам двенадцати Бейт-Аботов, то есть предводителям двенадцати домов отцов Израилевых. И каждый из них ответит голосу: «Привет и тебе, о сын проклятия».
Вот она, сцена. Как тогда на Громовой горе, голос созвавшего спросит: «Прошло сто лет с последнего собрания. Кто вы и от кого предстательствуете?» В ответ послышится: реб Иуда из Амстердама, реб Вениамин из Толедо, реб Левий из Вормса, реб Менахем из Пешта, реб Гад из Кракова, реб Симеон из Рима, реб Зевулон из Лиссабона, реб Рувим из Парижа, реб Дан из Константинополя, реб Ашер из Лондона, реб Иссахар из Берлина, реб Нафтали из Праги. Тогда тот же голос, то есть тринадцатый созванный, потребует от каждого рассказать о богатствах его общины и присчитает богатства прочих иудеев-банкиров, верховенствующих в мире. Выйдет два миллиарда франков. Сумма, которая, разделенная на три миллиона пятьсот тысяч евреев, обитающих в Европе, даст результат в шестьсот франков на каждого! Этого недостаточно, сообщает тринадцатый голос, дабы уничтожить двести шестьдесят пять миллионов христиан. Но уже есть возможность начинать. Надо подумать как следует, что они там будут говорить. Но понятно, чем все кончится. Тринадцатый голос вызовет с того света рабби Лева. Из усыпальницы выйдет голубоватый свет, все более жгучий, все более слепящий. Двенадцать предводителей положат по камню на могильную плиту. Свет постепенно затухнет. Двенадцать разойдутся по разным направлением, и тьма, как принято выражаться, поглотит их. На кладбище снова рассеется химеричная, малокровная грусть. Так: Дюма, Сю, Жоли, Туссенель. Но явно недоставало хитроумия отца Баррюэля. Не хватало духовной направляющей во всей этой реконструкции. Ревностно-католической ноты. И именно как раз в это время Лагранж, в нетерпении – когда же наконец я завяжу отношения с «Еврейским союзом», – просветил меня насчет некоего Гужено де Муссо. Вообще-то я о нем уже слышал. Журналист, католик, легитимист. Охотник до мистических тем: магия, демонические обряды, тайные общества, масонство.
– Сколько мы знаем, – сообщил Лагранж, – Гужено заканчивает книгу о иудеях и иудеизации христианских народов. Думаю, вы поняли. Повидайтесь с ним – наберете достаточно материала, чтобы порадовать наших русских друзей. Заинтересованы в этом и мы. Нам желательно получить более четкое представление, что он там сочиняет, потому что не хотелось бы, чтобы добрые отношения между нашим правительством, церковью и еврейскими финансовыми кругами неожиданно омрачились. Обратитесь к нему, будто вы гебраист и почитатель его исследований. Вас может представить аббат Далла Пиккола, это наш помощник в деликатных делах.
– Но я не знаю еврейского языка.
– А что, Гужено знает? Не думаю. Чтобы ненавидеть кого-то, не обязательно разговаривать с ним. Ого! Я смог припомнить свое первое знакомство с аббатом Далла Пиккола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– А зачем я понадобился полковнику Димитрию?
– Он подбирает досье… ну, скажем… компрометирующие факты… Ну, по еврейскому вопросу. Евреев в России больше, чем тут у нас. В сельской местности они – угроза для русских крестьян, потому что евреи умеют читать, писать и в особенности считать. Не говоря уж о городах, где многие из них принадлежат к революционным движениям. У моих российских коллег двойная проблема. Первая их цель обезвреживать евреев. Евреи для России риск. Вторая их цель – настрополять на евреев агрессию крестьянства и плебса. Но пусть Димитрий вам подробнее объяснит. Нас не касается это. Наше правительство поддерживает добрые отношения с еврейскими финансовыми кругами во Франции и не имеет планов вызывать недовольство у них. Мы желаем только оказать любезность русским коллегам. В нашей деятельности, так сказать, рука руку моет: мы учтиво одалживаем полковнику Димитрию вас, Симонини, не имеющего с нами формально никакой связи. Да, вот еще. Пока Димитрий едет, разузнайте что можете об организации «Альянс Израэлит Юниверсель», «Всемирный еврейский союз», которая была основана тут у нас в Париже лет шесть назад. Это врачи, журналисты, юристы, предприниматели – сливки еврейского Парижа. Либеральных воззрений. Ближе, конечно, к республике, чем к бонапартизму. На словах-то это всемирное еврейское единение создано для помощи тем лицам, независимо от их религии и национальной принадлежности, которые испытывают политические притеснения. Общество защиты гражданских прав. Первое впечатление: безупречный союз безупречных граждан. Запустить туда наших информаторов трудно, потому что евреи друг друга знают, а если не знают, то быстро распознают, кто есть кто, обнюхиваясь, как собаки. Но я бы мог связать вас с одним из наших, втершихся все-таки в «Союз». Это Якоб Брафман, выкрест, преподаватель еврейского языка в Минской духовной семинарии. Он проездом в Париже как раз по поручению полковника Димитрия, то есть Третьего отделения. Он без труда сблизился с представителями «Всемирного еврейского союза», будучи, как и они, евреем. Он и расскажет вам об организации. – Прошу извинить меня, месье Лагранж. Но если этот Брафман – осведомитель полковника Димитрия, значит, все, что я от него услышу, Димитрию уже известно. Зачем же я стану рассказывать Димитрию наново то же самое? – Не прикидывайтесь, Симонини! Зачем? Затем! Если вы повторите Димитрию все то, что он уже слышал от Брафмана, тем самым вы в глазах Димитрия окажетесь носителем самоправдивейшей информации. И укрепите в нем чувство, что его правильно информируют.
Брафман выглядел не так, как я думал. По рассказам деда, еврею полагалось иметь хищный профиль, мясистые губы, из которых нижняя отвислая, как у негра, глубоко посаженные водянистые, заболоченные глаза. Веки сощуренные (это примета их расы), волосы курчавые, уши врастопырку… У Брафмана был скорее монашеский вид. Пышная белая борода и кустистые брови, оканчивающиеся какими-то мефистофельскими кисточками, что встречается у русских и у поляков. Делаю вывод, что обращение в христианство облагораживает и черты лица, отражая облагорожение души. Еще одно нечастое свойство. Он, несомненно, интересовался хорошей кухней, хоть и не чужд был провинциальной
прожорливости. Провинциалы вечно пробуют все и не умеют составить меню. Мы обедали в «Роше де Канкаль» на улице Монторгёй, где некогда водились лучшие устрицы в Париже. Десятка за два лет до того его было закрывали; после закрытия ресторан возродили уже новые хозяева. Ресторан, надо полагать, сделался совершенно другим. Но устрицы имелись и вполне могли сойти для русского еврея. Брафман ограничился дегустацией дюжины-другой «белон», после чего заказал себе раковый суп.
– Чтобы просуществовать сорок веков и сохранить свою внутреннюю мощь, столь живучий народ должен был образовывать подпольное правительство в каждой стране, в которой оказывался. Такое государство в государстве, поддерживаемое всегда и где бы то ни было, даже в периоды тысячелетних странствований. Так вот, я нашел документы, подтверждающие существование этого тайного государства со своим законом, законом кагала.
– Что за закон кагала?
– Этот закон восходит ко временам Моисея. После рассеяния он никогда не действовал открыто. Всегда в тени синагог. У меня в распоряжении документы минского кагала с 1794 по 1830 год. Все записано. Каждая мелочь запротоколирована. Разворачивал передо мной свитки, испещренные знаками, которые я не мог понять.
– Всякая еврейская община управляется кагалом и подчиняется талмудическому судилищу, бет-дин. У меня бумаги одного кагала, но совершенно ясно, что они аналогичны бумагам любого другого кагала. В них содержится указание, что члены общины должны подчиняться только своему внутреннему суду, а не суду государства, предоставившего им проживание. Указывается, как следует справлять праздники и как умерщвлять животных для их традиционного потребления в пищу. Причем нечистое и испорченное мясо рекомендуется сбывать христианам. Указывается, что всякий еврей может приобрести у кагала в свою эксплуатацию нееврея и порабощать его посредством дачи тому денег в долг, покуда не овладеет всем имуществом того. И ни один другой еврей не может простирать свои права на того самого христианина. Отсутствие сочувствия к общественным низам, эксплуатация бедных богатыми – все это с точки зрения кагала не преступления, а, напротив, достоинства Израиля. Часто подчеркивается, что в России евреи нищи. Это правда. Большинство их нище, будучи жертвами тайного меньшинства – правительства, основанного богатыми евреями. Я не против евреев, я сам еврейского происхождения. Я против еврейской идеи, пытающейся подменить собой христианство. Я люблю евреев, Иисус свидетель. Иисус, которого они умертвили.
Брафман отдышался и заказал заливное из куропаточьих филейчиков. И почти сразу снова отвлекся на свои листы, шурша, блистая глазами: – Все здесь подлинное, видите? Какие могут быть сомнения! Бумага ветхая, почерк нотариуса неизменный, подписи неотличимы, хотя и проставлены в разные даты!
Теперь Брафман, который уже успел перевести документы на французский и немецкий языки, узнав от Лагранжа, что я имею способности создавать подлинные документы, попросил меня произвести французскую версию, так, чтобы выглядело, будто она написана в тот же самый отрезок времени, что и оригиналы-прототипы. Полезно было располагать рукописями этих бумаг на разных языках, чтобы убедить российские секретные службы, что кагал серьезное явление в различных европейских странах и, в частности, немало влияет на организацию «Еврейский союз» в Париже.
Я засомневался: возможно ли, имея только эти документы, созданные бог знает в каком далеком углу Восточной Европы, доказать на их основании могущество Всемирного кагала? Брафман ответил, что мне не следует совершенно волноваться, что это требуется только так, для порядка, чтобы подтвердить, что цитируемые им факты взяты не с потолка, а вообще в его книге более чем убедительно обличен истинный кагал, эта цепкая гидра, оплетающая щупальцами весь цивилизованный мир.
Лицо его закаменело, приобрело именно тот хищный характер, который и выдавал еврея, каким он и был и оставался, невзирая ни на что. – Основа талмудического духа – неукротимое стремление к мировому господству, стремление захватить все имущество неевреев, злоба на христиан и на Иисуса Христа. Покуда израилиты не войдут в веру Христову, так и будет длиться: христианские страны, предоставляющие им пристанище, всегда будут восприниматься как территория, подобная некоему свободному озеру, в котором каждый еврей свободно может удить. Это слова Талмуда, так говорится в Талмуде.
Начисто выдохшись в своем бичующем раже, Брафман попросил принести ему эскалопы из пулярдки в бархатном соусе, но, попробовав, остался недоволен и велел заменить на куриные отбивные, шпигованные трюфелями. Потом он достал из жилетного кармана серебряную луковицу и покачал головой: – О, поздно. Французская кухня превосходна, однако обслуживают они медленно. У меня есть срочное дело, я должен идти. Вы поставите меня в известность, Симонини, удалось ли достать нужного сорта бумагу и правильные чернила.
Брафман едва попробовал, перед тем как откланяться, ванильное суфле. Я думал, признаюсь, что по-еврейски он меня принудит оплатить счет. Однако широким жестом Брафман взял на себя расходы за эту, как он выразился, безделицу. Надо полагать, что российские секретные службы держат агентов на царском довольствии.
Домой я плелся озадаченный. Пятидесятилетней давности, написанная в Минске бумага с подробными инструкциями, кого можно и кого нельзя приглашать на праздник, ни в коей степени не являлась доказательством, что теми же правилами руководствуются и крупные банкиры в Париже или в Берлине. И кроме того, это противоречило моему принципу! Ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не связываться с подлинными документами, даже с полуподлинными! Если они действительно существуют где-то, всегда есть риск, что кто-нибудь до них доберется и выявит, что мы их процитировали неаккуратно… Настоящей убедительностью обладают только те документы, которые построены самостоятельно с нуля. Оригиналы, естественно, не предъявляются, а описываются понаслышке, подчеркивая, что к источникам невозможно взойти. Возьмите волхвоцарей; они упомянуты только у Матфея в двух полуфразах. Не сказано ни как звали их, ни сколько их было, ни были ли они царями. А люди верят в них, как в Иосифа и Марию. Где-то лежат их мощи и пользуются поклонением. Разоблачения должны всегда быть исключительными, дерзкими, романтичными. Только тогда они вызывают доверие и негодование. Какая разница виноградарям в Шампани, так или сяк евреи справляют бракосочетания своих дочерей? Это разве значит, что евреи зарятся на деньги виноградарей?
И вдруг я сообразил: есть, есть ведь именно то, что нужно. Есть несравненная штука, посильнее, чем «Фауст» Гуно, по которому вот уже несколько лет сходят с ума зрители-парижане. Неопровержимой убедительности! Остается только заполнить ее подходящим содержанием. Я, естественно, имел в виду сборище масонов на Громовой горе – план Джузеппе Бальзамо и слет иезуитов ночью на кладбище в Праге.
Что будет первичной целью замысла евреев, нацеленного на мировое господство? Правильно, первым делом – захват мирового золота, как подсказывал недавно Туссенель. Мировое господство – страшилка для монархов и правительств, овладение золотом – это чтоб огорошить социалистов, анархистов и революционеров, а подрыв нравственных основ христианства – это чтоб шугануть папу, епископов и священство. Подбавлю щепотку бонапартистского цинизма, который так удачно сформулировал Жоли. И иезуитского лицемерия, которое и Жоли и я позаимствовали у Эжена Сю.
Я опять двинулся в библиотеку. В Париже наискалось значительно больше, чем в Турине. Я нашел не одну, а много гравюр с изображением пражского кладбища. Со Средних веков оно росло, но не в стороны, а в высоту и глубину, и громоздило стелу на стелу, плиту над плитою, вместив едва ли не сто тысяч покойников, и криво лезли друг на друга в ближайшем соседстве под кронами бузины тысячи стоячих досок без портретов, то есть без мало-мальски очеловечивающих черт. Евреи ненавидят человеческие лица… Может быть, художники очаровывались странным зрелищем и несколько преувеличивали сумбурность этой каменной грибницы, этого безжизненного кустарника, накрененного всеми ветрами, леденящего душу пейзажа, напоминающего разинутый рот беззубой ведьмы. На других гравюрах, более романтичных, было кладбище под лунным светом. Я размышлял, как выгодно подать на фоне вспученных паркетных плашек, разметанных землетрясением, весь шабаш настороженных, сгорбленных, укутанных и нахлобученных, седо– и козлобородых раввинов, шушукающихся и сговаривающихся, тоже погнутых в разные стороны, как и гробовые доски, на которые они облокачиваются. Ночь, гробницы и раввины застыли как лес задубелых призраков. В середине гробница рабби Лева, создателя в семнадцатом столетии ужасающего Голема, призванного осуществить взлелеянную иудеями мечту о мщении.
Это похлеще Дюма. Это похлеще иезуитов.
Естественно, что документ должен быть издан в форме устного свидетельства очевидца, бывшего там в черную и жуткую ночь. Очевидца, чью личность необходимо скрывать под страхом смерти. Ночью он проникнет на это кладбище еще до начала объявленной церемонии, переодетый раввином, и прильнет к той груде камней, которая представляет собой усыпальницу рабби Лева. В самую в полночь – кощунственно употребляя удар церковного колокола как призыв на иудейское сходбище – войдут двенадцать человек, укутанных в темные плащи. Загробный голос обратится к ним как к Рошам двенадцати Бейт-Аботов, то есть предводителям двенадцати домов отцов Израилевых. И каждый из них ответит голосу: «Привет и тебе, о сын проклятия».
Вот она, сцена. Как тогда на Громовой горе, голос созвавшего спросит: «Прошло сто лет с последнего собрания. Кто вы и от кого предстательствуете?» В ответ послышится: реб Иуда из Амстердама, реб Вениамин из Толедо, реб Левий из Вормса, реб Менахем из Пешта, реб Гад из Кракова, реб Симеон из Рима, реб Зевулон из Лиссабона, реб Рувим из Парижа, реб Дан из Константинополя, реб Ашер из Лондона, реб Иссахар из Берлина, реб Нафтали из Праги. Тогда тот же голос, то есть тринадцатый созванный, потребует от каждого рассказать о богатствах его общины и присчитает богатства прочих иудеев-банкиров, верховенствующих в мире. Выйдет два миллиарда франков. Сумма, которая, разделенная на три миллиона пятьсот тысяч евреев, обитающих в Европе, даст результат в шестьсот франков на каждого! Этого недостаточно, сообщает тринадцатый голос, дабы уничтожить двести шестьдесят пять миллионов христиан. Но уже есть возможность начинать. Надо подумать как следует, что они там будут говорить. Но понятно, чем все кончится. Тринадцатый голос вызовет с того света рабби Лева. Из усыпальницы выйдет голубоватый свет, все более жгучий, все более слепящий. Двенадцать предводителей положат по камню на могильную плиту. Свет постепенно затухнет. Двенадцать разойдутся по разным направлением, и тьма, как принято выражаться, поглотит их. На кладбище снова рассеется химеричная, малокровная грусть. Так: Дюма, Сю, Жоли, Туссенель. Но явно недоставало хитроумия отца Баррюэля. Не хватало духовной направляющей во всей этой реконструкции. Ревностно-католической ноты. И именно как раз в это время Лагранж, в нетерпении – когда же наконец я завяжу отношения с «Еврейским союзом», – просветил меня насчет некоего Гужено де Муссо. Вообще-то я о нем уже слышал. Журналист, католик, легитимист. Охотник до мистических тем: магия, демонические обряды, тайные общества, масонство.
– Сколько мы знаем, – сообщил Лагранж, – Гужено заканчивает книгу о иудеях и иудеизации христианских народов. Думаю, вы поняли. Повидайтесь с ним – наберете достаточно материала, чтобы порадовать наших русских друзей. Заинтересованы в этом и мы. Нам желательно получить более четкое представление, что он там сочиняет, потому что не хотелось бы, чтобы добрые отношения между нашим правительством, церковью и еврейскими финансовыми кругами неожиданно омрачились. Обратитесь к нему, будто вы гебраист и почитатель его исследований. Вас может представить аббат Далла Пиккола, это наш помощник в деликатных делах.
– Но я не знаю еврейского языка.
– А что, Гужено знает? Не думаю. Чтобы ненавидеть кого-то, не обязательно разговаривать с ним. Ого! Я смог припомнить свое первое знакомство с аббатом Далла Пиккола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47