Ему хотелось жечь и уничтожать колхозы, взрывать и ломать машины, мучить и убивать людей. А он толково руководил строительством, добивался новых, лучших машин и получал их, заботился, чтобы и горожане, и колхозники жили привольнее, зажиточнее, веселее. И скрыто живший в Егорове человек ничего не мог поделать, петому что постоянно пребывал в страхе стоит ему только показаться хоть на миг, как все увидят и закричат: "Вот он, хватайте его!"
Страх этот приобрел вполне реальные очертания в начале 1940 года. Выступая однажды на собрании, он увидел невдалеке знакомое лицо. Знакомое не по нынешним, а по прошлым временам. Лицо это мелькнуло в толпе и скрылось. Потом снова появилось. Зыбин кое-как закончил доклад и в изнеможении опустился на стул в президиуме. Он сидел на виду у всех, а ему хотелось Забиться в темный угол, уйти От людей. Наконец пытка кончилась. Дома он тщательно запер дверь, нашел початую бутылку водки, налил полный стакан... Кто же был тот, знакомый? Где встречались? И вспомнил: следственная тюрьма, сосед по нарам, ожидавший суда за поджог. Как его звали? Рыбья какая-то фамилия... Окунев, Уклейкин, Осетров?.. Да, Снетков!.. Что же теперь делать? Бежать? Куда? Да и не успеет... Этот, наверное, уже сидит в райотделе НКВД... Выслуживается, замаливает старые грехи...
Выдвинул ящик стола. Положил на зеленое сукно старый наган, тот самый, егоровский. Воронение местами стерлось, тускло мерцала сталь. В барабане едва виднелись кончики пуль, утопленных в гильзы.
- Шесть им, седьмую - себе... А может, обойдется? Может, я ошибся - у страха глаза велики - бывает же такое. Нет, надо подождать и посмотреть, что будет. Это, - он погладил прохладный металл ствола, - всегда успеется. Раньше, позже - туда дорога есть, а обратно нету...
Он взял нетронутый стакан, вылил водку в ведро под рукомойником, сунул наган под подушку и лег. Страхи отступали, постепенно подобрался и сморил сон.
Старого знакомца он встретил нескоро, почти через год, на улице. Тот стоял у забегаловки-чайной, имевшей в народе насмешливое прозвище "Голубой Дунай". У Зыбина что-то напряглось и похолодело внутри, но он продолжал идти ровным упругим шагом и глядел прямо в глаза Снеткову. Нехороши были эти глаза. Зыбин прошел мимо и не выдержал, оглянулся. Снетковская улыбка была еще хуже глаз - наглая, жалкая и трусливо-жестокая. Зыбин сжал в кармане рукоять нагана - теперь он не расставался с оружием. "Вот сейчас всадит пулю в кривой, желтозубый рот - все..." Но не выстрелил - шагнул к Снеткову. Тот попятился, забормотал невнятно: "Вот и свиделись, Гришенька... а я все сомневался - ты ли это... в начальство вышел, поможешь старому другу, помнишь ведь, как бедовали вместе, баланду тюремную из одной миски..."
- Ошибся, приятель. Я никакой не Гришенька, а Егоров Алексей Иванович, запомни!
Зыбин говорил тихо, ровным, лишенным оттенков голосом. Но страшен был этот голос, и Снетков сразу сник, улыбка сползла с его лица, он растерянно заморгал и отступил еще на шаг.
- Я ни с кем еще тюремную баланду не хлебал - тоже запомни. И для тебя же лучше будет, если ты никогда больше не обознаешься, понял? А чтобы соблазна не было - катись отсюда подальше! Чем дальше, тем лучше...
- Так не на что... Я бы и рад, да обнищал до последнего края...
- На, и чтоб я тебя больше не видел!..
Зыбин выхватил из бокового кармана пачку денег. Снетков боязливо протянул руку, и деньги мгновенно исчезли.
- Я письмишко, если позволите, пришлю... Адресок свой...
- Не надейся! Пошел, ну?..
Снетков, оглядываясь, сутулясь, заковылял к вокзалу.
В начале июня 1941 года пришло письмо. От Снеткова. Он был недалеко, в соседнем районе. Писал вежливо, без упоминаний о прошлом. Сообщал, что нездоров и нуждается в помощи. Что было делать? Послать деньги - значило окончательно попасть в лапы Снеткова. Не ответить - придет другое, третье письмо, и рано или поздно тайное станет явным. Зыбин начал готовиться к отъезду. Следовало добыть надежные документы на другое имя. Егоров должен был исчезнуть, как десять лет назад исчез Зыбин.
Но он медлил. Медлил, хотя и понимал, что опасность растет с каждым днем. А после 22 июня, когда с фронтов стали поступать грозные сообщения, когда фашисты заняли Минск и двинулись к Смоленску, отпала (так считал Зыбин) необходимость бегства. Он стал вынашивать иные планы...
4
...Красное кирпичное двухэтажное здание в переулке близ Большой Пироговской улицы. Местонахождение клиники Егоров определил без труда по дороге - он был коренным москвичом, да и жил недалеко, в Денежном переулке [ныне - улица Веснина, позади высотного здания МИД СССР].
...Длинный коридор. Слева - двери в палаты, ванную, туалет. Справа окна, выходившие в сад. Окна без решеток, но стекле в них очень толстые, слегка выпуклые. Из окон видны оголенные кусты и деревья, жухлая, порыжевшая трава, посыпанные песком дорожки. Песок впитывает воду, а во впадинах между дорожками лужи, и из них торчат где коричневые, где еще зеленые стебли травы. Вдалеке видна кирпичная стена - высокая, метра в три или больше. Все это Егоров увидел, когда шел в сопровождении двух здоровенных санитаров в "наблюдаловку" - палату для наблюдения, куда его поместили. Ему было неловко идти в одном белье. Ни пижамы, ни халата не дали.
В наблюдаловку - предпоследнюю по коридору палату - Алексея ввели через большую двустворчатую дверь. Дверь (он узнал это позже) была распахнута всегда. Напротив нее в стене светилось широкое - в размах рук - но невысокое застекленное окно. Оно было здесь специально прорезано, чтобы дежурный врач или медицинская сестра могли видеть, что происходит в "наблюдаловке", находясь в своем кабинете. А у дверей постоянно сидели два санитара. Таким образом, за больными неотступно - днем и ночью - следили три или четыре пары глаз.
Шли дни. Егоров освоился и многое узнал, потому что санитары охотно вступали в беседы, не прекращая, однако, наблюдения за больными. Егоров узнал, что в "наблюдаловке" были обитатели постоянные и временные. Постоянные - безнадежно больные. Временными были люди, подававшие надежду либо на полное излечение, либо на значительное улучшение состояния. Их спустя некоторое время переводили в другие палаты, а затем выписывали. Егоров был "временным". Ему сказал это огромный, могучий и каменно спокойный санитар Слава. Слава учился в медицинском институте, а в клинике служил ради практики и заработка. Он, видимо, сказал врачу что-то хорошее о Егорове, потому что Алексею выдали халат и разрешили выходить без сопровождения на прогулки в сад.
Сад окружала высокая кирпичная стена, преодолеть которую было, конечно, невозможно. Это Егоров понимал. Но все же решил использовать прогулки для своего освобождения. Егоров написал письмо в партком железнодорожных мастерских и, прикрепив ниткой камушек, перебросил его через стену. Он знал, что отправляемые обычным путем письма просматриваются врачами, и его послание наверняка не дойдет по адресу. Алексей ждал ответа, считая, что кто-нибудь поднимет брошенное письмо и пошлет в мастерские. Но ответа не было. Он тем же способом переправил второе письмо, потом третье. Никто не явился в клинику. Егоров не знал, что санитары, внимательно наблюдавшие за больными и в саду, видели его проделки, и письма были подшиты в историю болезни. Они служили для врачей подтверждением устойчивости недуга Егорова. И все могло кончиться плохо, если бы не произошли два события. Первым была вечерняя беседа с санитаром Славой, а вторым - приход нового заведующего отделением психиатрической клиники...
- Мне здесь очень плохо, Слава. Все эти психи заняты только собой и даже не замечают, что сидят в сумасшедшем доме. А я здоров. И все отлично-хорошо вижу и понимаю. Но врачи не верят, что я здоров. И ты не веришь...
- Я верю... Скажу больше: верю, что с тобой приключилось все, о чем ты рассказываешь.
- Но почему...
- Погоди, не перебивай. Никакой "влаги жизни", конечно, не было. Это тебе показалось. Просто произошло случайное совпадение - необыкновенно быстрое исцеление связалось в твоем сознании с какой-то необычной по цвету водой. Исцеления, похожие на чудеса, мне приходилось видеть самому. Дело в том, что медицина пока еще не знает, какие скрытые силы, способные победить болезнь, есть в человеческом организме. И не знает условий, при которых эти силы начинают действовать. Точнее - мало знает. Вот и у тебя, видимо, произошло такое высвобождение этих тайных сил. А ты придумал сказку о чудесной воде и стал с этого момента душевнобольным для всех окружающих тебя людей. Ведь один из важнейших признаков психического заболевании - если не самый важный - это неправильное поведение. В этом все дело.
- Разве я себя неправильно веду?
- Сейчас лучше. А прежде - совсем неправильно. Пытался убедить врачей в существовании волшебной воды, а когда тебе на верили - буйствовал. Так был поставлен диагноз: навязчивая идея, Мой тебе совет - постарайся забыть об этой "влаге жизни". Убеди себя в том, что ее не было. И тогда все станет на свои места, Ведь ты - я это точно знаю - во всех отношениях здоровый человек, рассуждаешь логично. За исключением сказки, в которую ты свято поверил. Сделай над собой усилие, вычеркни эту сказку из памяти, и тогда тебя выпишут из клиники. Ты вернешься в свои мастерские, вернешься в большой мир...
Слава убедил Егорова в том, что необходимо "правильное поведение", и Егоров решил больше никому ни слова не говорите о "влаге жизни" и после выхода из клиники. Но - искать. Найти и доставить в лабораторию, к ученым. И только после проверки и установления необычайных свойств воды сообщить, где находится источник.
Стояли сильные морозы, и прогулки прекратились. Егоров из-за вынужденного безделья пристрастился к чтению. Прежде для книг почтя не находилось времени. Теперь Алексей-читал все подряд, находя в этом неизведанное прежде наслаждение. Многое из прочитанного было непонятно, и тогда Егоров обращался к Славе за разъяснениями.
- Выпишешься - иди учиться. У тебя появилась большая потребность узнавать непознанное, и ее надо удовлетворить, - сказал однажды Егорову студент-санитар.
- Куда мне! Четыре класса церковно-приходского - весь мой университет. Да потом и жить как-то надо, на хлеб зарабатывать.
- Ничего, пойдешь на рабфак. Подтянешь поясок - подумаешь, дело большое! Или в вечернюю школу, без отрыва от станка. Тоже неплохо. Я вот учусь и сестренке помогаю, а ты чем хуже? Да и помогать тебе, по твоим же словам, некому...
Алексей и этот разговор крепко запомнил. Он и необходимость учебы примеривал к своей основной цели: конечно, чтобы найти голубую воду, а тем более понять причину ее чудесных свойств, следовало многое знать. Может быть, удастся разобраться самому, если окончить рабфак и какие-нибудь курсы.
Егоров продолжал читать с нарастающей жадностью.
Новый заведующий отделением Евгений Алексеевич Дьяконов, несмотря на молодость, пользовался глубоким уважением коллег. Внешность заведующего могла и неробкого привести в трепет: огромный рост, могучие волосатые ручищи (рукава халата были всегда засучены), коротко остриженная черноволосая голова на толстенной, как у борца, шее, необъятные плечи. Но маленькие глубоко посаженные медвежьи глазки светились умом и добротой. Дьяконов был не только врачом, но и ученым, и педагогом - доцентом кафедры психиатрии в Первом медицинском институте.
Первая беседа с Дьяконовым и первый осмотр проходили, как обычно. Те же вопросы, те же распоряжения; высунь язык, закрой глаза, руки - вперед. Но дней через десять, в кабинете заведующего отделением состоялся такой разговор:
- Вы, дорогой мой, находитесь здесь по ошибке. Вы же совершенно здоровы, да?
- Здоров...
- Так идите и работайте... или, еще лучше, учитесь. Тут мой коллега утверждает, что у вас отличные способности и редкое трудолюбие...
("Это, конечно, Слава", - подумал Егоров).
...а я успел заметить, что вы обладаете превосходной памятью. Так что данные у вас есть для того, чтобы стать если не светилом науки, то образованным и полезным - очень полезным - государству человеком. Верно? Стране нужны хорошие специалисты.
("Ну и дела, - усмехнулся про себя Алексей, - из психов прямым ходом в профессора...").
- Как вы считаете, к кому можно и нужно обратиться в ваших мастерских, чтобы вам помогли устроиться на первых порах?
Егоров назвал несколько фамилий. Дьяконов записал их в блокнот.
- Если у вас нет вопросов и пожеланий, то на этом закончим. Думаю, что на следующей неделе вы покинете клинику и уверен - навсегда...
Выписавшись из клиники, Егоров вновь занял свою комнату в Денежном переулке и свое место в железнодорожных мастерских. Но с восстановлением в партии вышла осечка. На собрании постановили: объявить Егорову выговор за утерю партбилета и ослабление бдительности, ходатайствовать о выдаче нового партийного билета. Но в райкоме это постановление не утвердили, напрямик заявив Алексею, что документы его пропали при весьма странных и сомнительных обстоятельствах.
Алексей решил: с партийным билетом или без него он все равно останется коммунистом. А пройдет время, поймают бандита, живущего по чужим документам (в этом Егоров не сомневался), и тогда все разъяснится. Следовательно, и вопрос о восстановлении решится сам собой - надо лишь набраться терпения и выждать...
А как быть с голубой водой? Надо поехать туда, в Прикамье, побывать в памятном овраге, набрать "влаги жизни" и передать ее ученым. Сейчас для такой поездки было лишь одно препятствие: Алексей не мог получить на работе отпуск.
Почти все свободное время Егорова уходило теперь на чтение. Поначалу он читал так же бессистемно, как и в больнице. Но потом, поднакопив некоторые знания, стал требовать в библиотеке книги, которые, по его мнению, могли содержать сведения о главном. Главным же для Алексея оставалась тайна голубой воды. Но ни в одной из книг он не нашел даже намека на существование "влаги жизни". Зато в этих поисках определился дальнейший жизненный путь Егорова. Это сделала "Занимательная геология" Ферсмана. Алексей не прочитал, а проглотил книгу. Потом перечитал уже внимательно, делая заметки в толстой тетради (такую привычку он приобрел недавно) и решил: стану геологом. Ведь именно в различных свойствах бесчисленного множества минералов и кроется разгадка голубой воды. Там, в недрах земли, вода получает свои волшебные качества. Значит, если знать минералы, то можно постигнуть природу "влаги жизни". А если эта тайна будет открыта раньше, чем он, Егоров, станет геологом, то на его долю хватит и других загадок, может быть, не менее увлекательных и столь же важных для людей. Разгадку голубой воды Алексей отдавал другим потому, что решил через три-четыре месяца привезти в Москву эту воду и послать ее в лабораторию. И вовсе не думал о славе первооткрывателя...
...Сердце его сильно билось, когда он сошел с поезда на памятной станции. Здесь ничего не изменилось. И дорога к дому лесника была прежней, только еще меньше хоженой - заросла травой, а у обочин поспевала земляника. Егоров шел, прислушиваясь к каждому шороху: ему было боязно отчего-то... Окна в избе лесника оказались заколоченными, на двери висел ржавый замок. Здесь никто не жил и, видимо, уже давно. Алексей, не останавливаясь, продолжал идти, выбрался на поле, оглянулся - никого. А ему все казалось, что из-за деревьев за ним кто-то следит - внимательный и враждебный взгляд Алексей чувствовал всю дорогу. "Чепуха, наважденье, никому я не нужен... Да и уезжал из Москвы тайком"... Так думал Егоров, а в памяти всплывало лицо двойника со шрамом на виске. Алексей на всякий случай шагнул в кусты, росшие по краю оврага, присел, затаился. Все было спокойно: ни движения, ни звука. Из оврага тянуло сыростью, а с поля легкий ветерок доносил сильный пряный запах подсыхающей травы. Егоров выпрямился, усмехнулся: "Так, чего доброго трусом станешь, от собственной тени шарахнешься..." Издали он приметил три березки. "Стоят еще сестренки, - подумал Алексей, - а камень мой уцелел ли?" И камень оказался на месте, и папоротник-великан так же закрывал от солнца узкий алый язык на пологом склоне, и в двух шагах догнивали сучья - большая охапка. У Егорова захватило дыхание от волнения. Он осторожно раздвинул шершавые листья: вот она, созданная природой чаша, наполненная голубой водой! Алексей опустился на колени, вгляделся. Здесь, в зарослях, было сумрачно и он уловил слабое мерцание в глубине чащи. Словно золотой дымок клубился в прозрачной синеве, сплетался струйками. Эти струйки-ленты таяли, исчезали, а на их месте появлялись новые. Причудливый узор менял очертания, и вода казалась странно живой, и впечатление это усиливалось теплом, поднимавшимся от чаши. Егоров долго любовался игрой золотых струй, потом склонился еще ниже и напился вдоволь, снова удивившись тому, что волшебная вода словно бы сразу растворилась в теле, наполнив его силой и бодростью.
1 2 3 4 5 6 7 8