Но в конце концов Братец Лис придумал-таки, как ему перехитрить Братца Кролика… – Тут она перешла на негритянский диалект и продолжала как по писаному: – »Вот вскоре после этого пошел Братец Лис гулять, набрал смолы и слепил из нее человечка – Смоляное Чучелко…»
И досказала все до конца без запинки, вплоть до победного Кроликова возгласа: «Терновый куст – мой дом родной, Братец Лис! Терновый куст – мой дом родной!» И каждое слово произнесла точно так же, как я, когда в последний раз читал эту сказку вслух.
– Здорово! – похвалил я. – Где ты научилась такому выговору?
– Просто повторяю так, как мне читали. Ты что, уже засыпаешь?
– Немножко.
– Может, тогда вздремнем, а ты устроишь зазор? Забросишь нас на эту темную дорогу, только чуть подальше «Сосен»?
– К сувенирной лавке?
– Питер…
– Что?
– Всякие плохие места, которые остались в прошлом… Если в них не возвращаться, как ты думаешь, они придут к тебе сами?
– Наверно. А что, с тобой такое бывало?
– Пока нет, но, боюсь, вот-вот случится.
– А место очень плохое?
– Очень. Потому-то я и хочу в ту сувенирную лавочку. Там было так хорошо, так уютно.
– Хочешь собраться с силами?
– Да, именно. Знаешь, хорошие места из детства – это как доброе волшебство. Там и вправду становишься сильнее… А что, для тебя эта сувенирная лавочка – опасное место? Или просто наводит грусть?
– Да, скорее уж так. Ничего опасного. Если там ты сможешь набраться сил – что ж, давай туда и отправимся.
Амариллис обняла меня:
– Ты настоящий друг, Питер! У меня никогда не было настоящего друга.
– Теперь есть, Амариллис, – заверил я и поцеловал ее. – Ну что, вперед?
– Погоди. Ручка и бумага есть?
Я дал ей бумагу и ручку.
– Меня зовут Амариллис Файф, – сказала она, записывая. – Я живу на Бофорт-стрит. Вот мой адрес. Вот телефон. На этот раз можно лечь вместе.
– Ты сама устроишь зазор? Или мне начать?
– Лучше ты, мне так спокойнее.
Пока мы укладывались, у меня и в мыслях не было ничего, кроме предстоящего зазора. Но, обретя ее адрес, телефон и фамилию, я неожиданно воодушевился, все сложилось один к одному, и любовь из зазора переметнулась в реальность, так что сон сморил нас не сразу.
38. Финнис-Омис
И снова мы очутились на темной дороге. Где-то позади остался мотель «Сосны», впереди ждала сувенирная лавка. Воздух трепетал, как живой, овевая лицо прохладой; я дышал глубоко, всей грудью вбирая сосновую свежесть. Полная луна плыла по небу, белая и безмятежная, как богиня, увенчанная жемчужным облаком.
– Вокруг нас – сфера ночи, – сказала Амариллис, – со всеми оттенками тьмы, а мы – внутри. И тот лесной дух, может быть, шагает с нами в ногу среди сосен.
Голос ее был темен, как ночь. Уханье совы, стрекотание сверчков – я чувствовал эти звуки почти что на вкус. И дорога под ногами отдавалась барабанной дробью.
Амариллис положила мою руку себе на талию и прижалась ко мне.
– Наш первый раз в реальной жизни… – проговорила она. – Не хуже было, чем в зазорах?
– Еще лучше, – заверил я и поцеловал ее. – О таком мне и в зазорах не мечталось.
– Я всегда в себе сомневаюсь, Питер. То, что у нас было… Это по-другому было, чем с другими женщинами?
– Да, совсем по-другому. Ты не похожа ни на кого из тех, кого я знал раньше, и я сам стал другим с тех пор, как встретил тебя.
– Другим – это как?
Я задумался, подбирая слово.
– Теперь я живу как будто поперек всего привычного.
– Ну, я тоже всегда поперек всего жила, но это еще не все. Бывало и другое. Надеюсь, теперь я тоже совсем другая.
Вдруг я услышал наши слова точно со стороны и занервничал: такое люди говорят за секунду до того, как их самолет врежется в гору. Я стиснул Амариллис в объятиях и снова поцеловал ее, а потом отстранился и прочел надпись на ее футболке:
«С тяжелым сердцем мы послали им вдогонку троекратное «ура» и вслепую, точно судьба, пустились в пустынную Атлантику».
Герман Мелвилл. «Моби Дик»
– Что там? – спросила Амариллис.
Я сказал ей.
– Это что – из ящика «Опасения и сомнения»? – Она глядела мне прямо в лицо.
– Ты на этой дороге не единственная, кто в себе сомневается.
– Ты боишься?
– Да.
– Чего?
– Потерять тебя.
– Каким это образом, интересно, ты можешь меня потерять?
– Не знаю. По-моему, я боюсь тебя потерять только потому, что не потерять тебя – для меня самое важное на свете.
– А по-моему, невелика была бы потеря.
– Ты сама не понимаешь, чт? ты для меня значишь, Амариллис!
– А чт? я для тебя значу?
Свет вспыхнул в отдалении – желто-розово-оранжевый, как японский фонарик. Я его сюда не звал; усилием воли я попытался убрать его, но он все приближался.
– Амариллис, – сказал я. – Я знаю, что ты о себе не слишком высокого мнения; я и сам не слишком высокого мнения о себе. Но если мы с тобой, при всех наших недостатках, будем друг другу верны…
Амариллис вдруг задохнулась, будто ее ударили в живот.
– Питер! – воскликнула она. – Ты знаешь, что я люблю тебя. Но раз уж наступил момент истины, я должна сказать, что единственное, чего мне не удавалось никогда, – это хранить верность.
– Мне тоже, но раз уж у нас с тобой все оказалось по-иному, чем с другими, может, и в этом отношении все выйдет иначе.
Амариллис вцепилась мне в руку.
– Помнишь, Питер, – прошептала она, – там, в отеле «Медный», ты сказал, что мы будем вместе отныне и докуда бы то ни было.
– Помню.
– А как ты думаешь, это будет докуда?
– Да выбрось ты из головы все эти «докуда», Амариллис! Мы с тобой будем вместе отныне и всегда, до бесконечности, – успел проговорить я, прежде чем Финнис-Омисский автобус навис у нас над головами, – но в сувенирную лавку мы сегодня, кажется, не попадем.
Амариллис уставилась на автобус, не веря своим глазам. Лицо ее исказилось от гнева; такой рассерженной я ее еще никогда не видел.
– Это же твой зазор, Питер! Ты должен был меня охранять! А теперь нам обоим крышка.
– Я не нарочно, – сказал я. – Да и вообще, это же не конец света! Последняя поездка на этом автобусе, если ты помнишь, закончилась приятным вечером в отеле «Медный».
– Ты не понимаешь. Это совсем другое дело… теперь все очень серьезно… На этот раз мы ведь не дожидались его на остановке. Он сам меня выследил, а тебе не достало силы его отогнать. – Амариллис покачала головой и вздохнула. – Ну да ладно, это не твоя вина… рано или поздно он бы все равно до меня добрался.
– Он за мной, – возразил я, – а не за тобой.
И попытался оттащить Амариллис от автобуса. Но мы уже были внутри, и она поднималась по лестнице. Я оглянулся на двери – дверей не было.
– Это всего лишь бумага, – заявил я и пнул изо всех сил.
Бумага прогнулась, как резина, но не прорвалась.
– Как же так? – изумился я. – Это ведь мой зазор, а я ничего не могу с ним поделать!
Амариллис обернулась и взглянула на меня сверху вниз.
– Это больше не твой зазор, – сказала она. – Это что-то такое, что таилось в нас обоих, дожидаясь удобного случая. Когда ты забросил нас на эту дорогу, оно вырвалось на волю и настигло нас. А все из-за того, что мне захотелось в эту треклятую сувенирную лавку!
Мы все карабкались и карабкались вверх по лестнице, и вдруг она кончилась. Ряды пустых сидений тянулись вдоль стенок автобуса. Окон не было – куда мы едем, не понять. Мы сели и тут же почувствовали, как смыкается вокруг нас западня зазора. Автобус рванул, набирая ход; пламя свечей в бамбуковой люстре всколыхнулось, тени заплясали на стенах.
– А в прошлый раз тоже окон не было?
– Нет. Но какая разница? Мы ведь с тобой оба знаем, куда идет этот автобус. А, Питер?
– В Финнис-Омис.
– Пора назвать вещи своими именами. Не Финнис-Омис, нет, – Бичи-Хэд, где Ленор прыгнула с обрыва. Я не знала, что до меня с ней был ты, пока не увидела ту картину.
– А я не знал, что после меня была ты, пока ты не рассказала мне сказку про Смоляное Чучелко.
– Почему ты сказал, что этот автобус приехал за тобой, Питер?
– Потому что я убил Ленор.
– Нет, не ты!
– Нет, я. Когда она пришла ко мне в последний раз, мы уже стояли на краю пропасти, но мне не хватило ума понять. Я столкнул ее – так же верно, как если бы поехал с ней на Бичи-Хэд и сделал это своими руками. И вот теперь автобус идет к той самой пропасти, а ты тут ни при чем.
– Еще как при чем. Это не ты, Питер… это я убила Ленор! Я попыталась порвать с ней, но она никак не отставала. Названивала по телефону, приходила, закатывала ужасные сцены. И вот однажды ночью я оказалась вместе с ней в зазоре на Бичи-Хэд… Я не собиралась ее втягивать – просто так получилось. Над морем сияла полная луна, дул холодный ветер. Ленор стояла на краю обрыва и дрожала. «Не получилось у меня быть счастливой, – сказала она, – и несчастной стать тоже не вышло». И вдруг на том месте, где она стояла, не стало ничего. А на следующее утро, в незазоре, ее тело нашли внизу, под скалой.
– Амариллис, – вздохнул я, – откуда тебе знать, что ты сама это сделала? Может, это был просто вещий зазор.
– Нет. И вообще, мне не впервой было убивать в зазоре. Через несколько месяцев после того, как я ушла из дому, я затащила в зазор своего отчима и заколола его кухонным ножом, а наутро обнаружилось, что ночью он умер от сердечного приступа. И еще двое умерли до Ленор. А Рон Гастингс и Синди Аккерман до сих пор живы только потому, что они не пытались меня удержать. Видишь, Питер, я и впрямь смертоносна, как белладонна.
– Ну и что ж теперь делать? Значит, я влюблен в смертоносную белладонну. Пойми, наконец, Амариллис, мне не важно, чем ты занималась прежде. И ехать в Финнис-Омис мне что-то не хочется, так что приготовься: я сейчас скажу это слово на букву «с». ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ СОН!
И – ничего. Огоньки свечей трепетали, бумажные стены колыхались на ветру, автобус все так же уверенно мчался вперед, к конечной станции. Амариллис коснулась моего лица:
– Я же тебе говорила, этот зазор теперь живет сам по себе. У нас мало времени. От меня одни неприятности, Питер… Мне все время нужно было влюбляться, и каждый раз я разочаровывалась раньше, чем те, другие. Пока я не встретила тебя, я меняла партнеров как перчатки, мужчин и женщин, без разбора, кто попадется под руку. Ты только представь себе, что будет, если я и тебя разлюблю! Сознательно я никогда не причиню тебе вреда, но кто знает, что может случиться в зазоре?!
Я задумался было об этом, но тут услышал собственный голос:
– Если ты меня разлюбишь, мне все равно, что случится потом.
И это была чистая правда, как ни странно.
– Я не верю в постоянство, Питер, – сказала она тихо, но как-то неубедительно.
Отвернувшись, она прикрыла глаза рукой и погрузилась в задумчивость.
Огоньки свечей трепетали, бумажные стены колыхались на ветру, автобус мчался вперед в облаке тишины. Что за нелепость, думал я, – умереть в зазоре! Автобус домчит нас до Бичи-Хэд и рухнет с обрыва, а в понедельник утром миссис Квин найдет нас мертвыми, и никто никогда не узнает, что случилось на самом деле.
Думай, велел я себе. Если этот зазор вырвался на волю из нас обоих, значит, где-то в глубине души мы знаем, чт? в нем возможно, а чт? – нет. Амариллис думает, что ей делать. А что делать мне? Автобус завихлял, не замедляя хода.
– Мы уже почти на краю, Питер, – сказала Амариллис. – Мы проходим сквозь самих себя.
Я словно онемел. Желудок скрутился в узел, и все ночи и дни, голоса и лица, имена и слова, все обещания и обманы былых любовей хлынули наружу неудержимой рвотой. Прошлое вздыбилось и обрушилось на меня муками стыда, корчами сожалений. Зачем, к чему было это все, что не удержать больше никакими силами? Что я отдал, что получил? Стало ли хоть кому-нибудь лучше от знакомства со мной?
С Амариллис творилось то же самое: извергая всю себя из беспомощно раскрытого рта в потоке всхлипов и слов, она уже не замечала, как автобус, раскачиваясь и подпрыгивая, неотвратимо несся к обрыву.
– Амариллис! – выдохнул я.
– Что?
– Если бы нам удалось…
– Что, Питер?
– Если бы нам удалось все это изменить…
– Нет, Питер. – Внезапно она успокоилась, лицо ее осветилось любовью. – Для меня уже слишком поздно. Но не для тебя…
Она вскочила и бросилась по лестнице вниз; я не отставал. Оказавшись на повороте рядом с люстрой, Амариллис выхватила свечу из подсвечника и швырнула в бумажную стенку. Я промчался ниже, и в тот же миг бумага вспыхнула пламенем, оранжевым, розовым, желтым, а Амариллис уперлась мне в спину ногой и пнула что было сил – сквозь огонь, наружу.
– Прощай, Питер! – воскликнула она, но я ухватил ее за лодыжку и потянул за собой, и оба мы рухнули на землю у самого обрыва, глядя, как проносится мимо нас, за край, полыхающий автобус. Пламя потускнело в лучах зари – над сумрачно поблескивающим морем поднималось солнце, – и мы проснулись на полу, среди скомканных простыней.
Амариллис – из тех женщин, что по утрам выглядят превосходно. А этим утром она была так прекрасна, что прямо дух захватывало: такой я ее еще никогда не видел.
– Скажи правду, – спросила она, – мы умерли?
– Не думаю. Что бы ты хотела на завтрак?
– Может, ерша? – предложила она застенчиво. Вот так женщина!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
И досказала все до конца без запинки, вплоть до победного Кроликова возгласа: «Терновый куст – мой дом родной, Братец Лис! Терновый куст – мой дом родной!» И каждое слово произнесла точно так же, как я, когда в последний раз читал эту сказку вслух.
– Здорово! – похвалил я. – Где ты научилась такому выговору?
– Просто повторяю так, как мне читали. Ты что, уже засыпаешь?
– Немножко.
– Может, тогда вздремнем, а ты устроишь зазор? Забросишь нас на эту темную дорогу, только чуть подальше «Сосен»?
– К сувенирной лавке?
– Питер…
– Что?
– Всякие плохие места, которые остались в прошлом… Если в них не возвращаться, как ты думаешь, они придут к тебе сами?
– Наверно. А что, с тобой такое бывало?
– Пока нет, но, боюсь, вот-вот случится.
– А место очень плохое?
– Очень. Потому-то я и хочу в ту сувенирную лавочку. Там было так хорошо, так уютно.
– Хочешь собраться с силами?
– Да, именно. Знаешь, хорошие места из детства – это как доброе волшебство. Там и вправду становишься сильнее… А что, для тебя эта сувенирная лавочка – опасное место? Или просто наводит грусть?
– Да, скорее уж так. Ничего опасного. Если там ты сможешь набраться сил – что ж, давай туда и отправимся.
Амариллис обняла меня:
– Ты настоящий друг, Питер! У меня никогда не было настоящего друга.
– Теперь есть, Амариллис, – заверил я и поцеловал ее. – Ну что, вперед?
– Погоди. Ручка и бумага есть?
Я дал ей бумагу и ручку.
– Меня зовут Амариллис Файф, – сказала она, записывая. – Я живу на Бофорт-стрит. Вот мой адрес. Вот телефон. На этот раз можно лечь вместе.
– Ты сама устроишь зазор? Или мне начать?
– Лучше ты, мне так спокойнее.
Пока мы укладывались, у меня и в мыслях не было ничего, кроме предстоящего зазора. Но, обретя ее адрес, телефон и фамилию, я неожиданно воодушевился, все сложилось один к одному, и любовь из зазора переметнулась в реальность, так что сон сморил нас не сразу.
38. Финнис-Омис
И снова мы очутились на темной дороге. Где-то позади остался мотель «Сосны», впереди ждала сувенирная лавка. Воздух трепетал, как живой, овевая лицо прохладой; я дышал глубоко, всей грудью вбирая сосновую свежесть. Полная луна плыла по небу, белая и безмятежная, как богиня, увенчанная жемчужным облаком.
– Вокруг нас – сфера ночи, – сказала Амариллис, – со всеми оттенками тьмы, а мы – внутри. И тот лесной дух, может быть, шагает с нами в ногу среди сосен.
Голос ее был темен, как ночь. Уханье совы, стрекотание сверчков – я чувствовал эти звуки почти что на вкус. И дорога под ногами отдавалась барабанной дробью.
Амариллис положила мою руку себе на талию и прижалась ко мне.
– Наш первый раз в реальной жизни… – проговорила она. – Не хуже было, чем в зазорах?
– Еще лучше, – заверил я и поцеловал ее. – О таком мне и в зазорах не мечталось.
– Я всегда в себе сомневаюсь, Питер. То, что у нас было… Это по-другому было, чем с другими женщинами?
– Да, совсем по-другому. Ты не похожа ни на кого из тех, кого я знал раньше, и я сам стал другим с тех пор, как встретил тебя.
– Другим – это как?
Я задумался, подбирая слово.
– Теперь я живу как будто поперек всего привычного.
– Ну, я тоже всегда поперек всего жила, но это еще не все. Бывало и другое. Надеюсь, теперь я тоже совсем другая.
Вдруг я услышал наши слова точно со стороны и занервничал: такое люди говорят за секунду до того, как их самолет врежется в гору. Я стиснул Амариллис в объятиях и снова поцеловал ее, а потом отстранился и прочел надпись на ее футболке:
«С тяжелым сердцем мы послали им вдогонку троекратное «ура» и вслепую, точно судьба, пустились в пустынную Атлантику».
Герман Мелвилл. «Моби Дик»
– Что там? – спросила Амариллис.
Я сказал ей.
– Это что – из ящика «Опасения и сомнения»? – Она глядела мне прямо в лицо.
– Ты на этой дороге не единственная, кто в себе сомневается.
– Ты боишься?
– Да.
– Чего?
– Потерять тебя.
– Каким это образом, интересно, ты можешь меня потерять?
– Не знаю. По-моему, я боюсь тебя потерять только потому, что не потерять тебя – для меня самое важное на свете.
– А по-моему, невелика была бы потеря.
– Ты сама не понимаешь, чт? ты для меня значишь, Амариллис!
– А чт? я для тебя значу?
Свет вспыхнул в отдалении – желто-розово-оранжевый, как японский фонарик. Я его сюда не звал; усилием воли я попытался убрать его, но он все приближался.
– Амариллис, – сказал я. – Я знаю, что ты о себе не слишком высокого мнения; я и сам не слишком высокого мнения о себе. Но если мы с тобой, при всех наших недостатках, будем друг другу верны…
Амариллис вдруг задохнулась, будто ее ударили в живот.
– Питер! – воскликнула она. – Ты знаешь, что я люблю тебя. Но раз уж наступил момент истины, я должна сказать, что единственное, чего мне не удавалось никогда, – это хранить верность.
– Мне тоже, но раз уж у нас с тобой все оказалось по-иному, чем с другими, может, и в этом отношении все выйдет иначе.
Амариллис вцепилась мне в руку.
– Помнишь, Питер, – прошептала она, – там, в отеле «Медный», ты сказал, что мы будем вместе отныне и докуда бы то ни было.
– Помню.
– А как ты думаешь, это будет докуда?
– Да выбрось ты из головы все эти «докуда», Амариллис! Мы с тобой будем вместе отныне и всегда, до бесконечности, – успел проговорить я, прежде чем Финнис-Омисский автобус навис у нас над головами, – но в сувенирную лавку мы сегодня, кажется, не попадем.
Амариллис уставилась на автобус, не веря своим глазам. Лицо ее исказилось от гнева; такой рассерженной я ее еще никогда не видел.
– Это же твой зазор, Питер! Ты должен был меня охранять! А теперь нам обоим крышка.
– Я не нарочно, – сказал я. – Да и вообще, это же не конец света! Последняя поездка на этом автобусе, если ты помнишь, закончилась приятным вечером в отеле «Медный».
– Ты не понимаешь. Это совсем другое дело… теперь все очень серьезно… На этот раз мы ведь не дожидались его на остановке. Он сам меня выследил, а тебе не достало силы его отогнать. – Амариллис покачала головой и вздохнула. – Ну да ладно, это не твоя вина… рано или поздно он бы все равно до меня добрался.
– Он за мной, – возразил я, – а не за тобой.
И попытался оттащить Амариллис от автобуса. Но мы уже были внутри, и она поднималась по лестнице. Я оглянулся на двери – дверей не было.
– Это всего лишь бумага, – заявил я и пнул изо всех сил.
Бумага прогнулась, как резина, но не прорвалась.
– Как же так? – изумился я. – Это ведь мой зазор, а я ничего не могу с ним поделать!
Амариллис обернулась и взглянула на меня сверху вниз.
– Это больше не твой зазор, – сказала она. – Это что-то такое, что таилось в нас обоих, дожидаясь удобного случая. Когда ты забросил нас на эту дорогу, оно вырвалось на волю и настигло нас. А все из-за того, что мне захотелось в эту треклятую сувенирную лавку!
Мы все карабкались и карабкались вверх по лестнице, и вдруг она кончилась. Ряды пустых сидений тянулись вдоль стенок автобуса. Окон не было – куда мы едем, не понять. Мы сели и тут же почувствовали, как смыкается вокруг нас западня зазора. Автобус рванул, набирая ход; пламя свечей в бамбуковой люстре всколыхнулось, тени заплясали на стенах.
– А в прошлый раз тоже окон не было?
– Нет. Но какая разница? Мы ведь с тобой оба знаем, куда идет этот автобус. А, Питер?
– В Финнис-Омис.
– Пора назвать вещи своими именами. Не Финнис-Омис, нет, – Бичи-Хэд, где Ленор прыгнула с обрыва. Я не знала, что до меня с ней был ты, пока не увидела ту картину.
– А я не знал, что после меня была ты, пока ты не рассказала мне сказку про Смоляное Чучелко.
– Почему ты сказал, что этот автобус приехал за тобой, Питер?
– Потому что я убил Ленор.
– Нет, не ты!
– Нет, я. Когда она пришла ко мне в последний раз, мы уже стояли на краю пропасти, но мне не хватило ума понять. Я столкнул ее – так же верно, как если бы поехал с ней на Бичи-Хэд и сделал это своими руками. И вот теперь автобус идет к той самой пропасти, а ты тут ни при чем.
– Еще как при чем. Это не ты, Питер… это я убила Ленор! Я попыталась порвать с ней, но она никак не отставала. Названивала по телефону, приходила, закатывала ужасные сцены. И вот однажды ночью я оказалась вместе с ней в зазоре на Бичи-Хэд… Я не собиралась ее втягивать – просто так получилось. Над морем сияла полная луна, дул холодный ветер. Ленор стояла на краю обрыва и дрожала. «Не получилось у меня быть счастливой, – сказала она, – и несчастной стать тоже не вышло». И вдруг на том месте, где она стояла, не стало ничего. А на следующее утро, в незазоре, ее тело нашли внизу, под скалой.
– Амариллис, – вздохнул я, – откуда тебе знать, что ты сама это сделала? Может, это был просто вещий зазор.
– Нет. И вообще, мне не впервой было убивать в зазоре. Через несколько месяцев после того, как я ушла из дому, я затащила в зазор своего отчима и заколола его кухонным ножом, а наутро обнаружилось, что ночью он умер от сердечного приступа. И еще двое умерли до Ленор. А Рон Гастингс и Синди Аккерман до сих пор живы только потому, что они не пытались меня удержать. Видишь, Питер, я и впрямь смертоносна, как белладонна.
– Ну и что ж теперь делать? Значит, я влюблен в смертоносную белладонну. Пойми, наконец, Амариллис, мне не важно, чем ты занималась прежде. И ехать в Финнис-Омис мне что-то не хочется, так что приготовься: я сейчас скажу это слово на букву «с». ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ СОН!
И – ничего. Огоньки свечей трепетали, бумажные стены колыхались на ветру, автобус все так же уверенно мчался вперед, к конечной станции. Амариллис коснулась моего лица:
– Я же тебе говорила, этот зазор теперь живет сам по себе. У нас мало времени. От меня одни неприятности, Питер… Мне все время нужно было влюбляться, и каждый раз я разочаровывалась раньше, чем те, другие. Пока я не встретила тебя, я меняла партнеров как перчатки, мужчин и женщин, без разбора, кто попадется под руку. Ты только представь себе, что будет, если я и тебя разлюблю! Сознательно я никогда не причиню тебе вреда, но кто знает, что может случиться в зазоре?!
Я задумался было об этом, но тут услышал собственный голос:
– Если ты меня разлюбишь, мне все равно, что случится потом.
И это была чистая правда, как ни странно.
– Я не верю в постоянство, Питер, – сказала она тихо, но как-то неубедительно.
Отвернувшись, она прикрыла глаза рукой и погрузилась в задумчивость.
Огоньки свечей трепетали, бумажные стены колыхались на ветру, автобус мчался вперед в облаке тишины. Что за нелепость, думал я, – умереть в зазоре! Автобус домчит нас до Бичи-Хэд и рухнет с обрыва, а в понедельник утром миссис Квин найдет нас мертвыми, и никто никогда не узнает, что случилось на самом деле.
Думай, велел я себе. Если этот зазор вырвался на волю из нас обоих, значит, где-то в глубине души мы знаем, чт? в нем возможно, а чт? – нет. Амариллис думает, что ей делать. А что делать мне? Автобус завихлял, не замедляя хода.
– Мы уже почти на краю, Питер, – сказала Амариллис. – Мы проходим сквозь самих себя.
Я словно онемел. Желудок скрутился в узел, и все ночи и дни, голоса и лица, имена и слова, все обещания и обманы былых любовей хлынули наружу неудержимой рвотой. Прошлое вздыбилось и обрушилось на меня муками стыда, корчами сожалений. Зачем, к чему было это все, что не удержать больше никакими силами? Что я отдал, что получил? Стало ли хоть кому-нибудь лучше от знакомства со мной?
С Амариллис творилось то же самое: извергая всю себя из беспомощно раскрытого рта в потоке всхлипов и слов, она уже не замечала, как автобус, раскачиваясь и подпрыгивая, неотвратимо несся к обрыву.
– Амариллис! – выдохнул я.
– Что?
– Если бы нам удалось…
– Что, Питер?
– Если бы нам удалось все это изменить…
– Нет, Питер. – Внезапно она успокоилась, лицо ее осветилось любовью. – Для меня уже слишком поздно. Но не для тебя…
Она вскочила и бросилась по лестнице вниз; я не отставал. Оказавшись на повороте рядом с люстрой, Амариллис выхватила свечу из подсвечника и швырнула в бумажную стенку. Я промчался ниже, и в тот же миг бумага вспыхнула пламенем, оранжевым, розовым, желтым, а Амариллис уперлась мне в спину ногой и пнула что было сил – сквозь огонь, наружу.
– Прощай, Питер! – воскликнула она, но я ухватил ее за лодыжку и потянул за собой, и оба мы рухнули на землю у самого обрыва, глядя, как проносится мимо нас, за край, полыхающий автобус. Пламя потускнело в лучах зари – над сумрачно поблескивающим морем поднималось солнце, – и мы проснулись на полу, среди скомканных простыней.
Амариллис – из тех женщин, что по утрам выглядят превосходно. А этим утром она была так прекрасна, что прямо дух захватывало: такой я ее еще никогда не видел.
– Скажи правду, – спросила она, – мы умерли?
– Не думаю. Что бы ты хотела на завтрак?
– Может, ерша? – предложила она застенчиво. Вот так женщина!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15