Сегодня – по справедливости – эту роль взял на себя Валнер.
Он начал с вопроса, знаю ли я, что язык небожителей, переданный Джону Ди небесными созданиями, был использован неким Гримесом в качестве базового языка машины для переводов. Я ответил, что нет, не знаю, но он и не ждал от меня ответа.
– Машина переводит с английского на язык небожителей, а уже с него – на французский. Она состоит из зубчатых колесиков; система та же, что и в музыкальной шкатулке.
– Машина для перевода – это всегда музыкальная шкатулка, но то, что она создает, это не музыка, а какофония, – прервал я его с недовольным видом.
Но старый Валнер не обратил внимания на мои язвительные слова и продолжал говорить. Я повысил голос, предложил ему занять мое место и покинул зал.
В молчаливой солидарности за мной последовала немногочисленная группа так называемых анонимных скромников. Типов, привыкших к молчаливым репрессиям, но избегавших демонстрировать свое недовольство открыто.
Я почувствовал первые симптомы головной боли: заслезились глаза, меня раздражал свет. Я поднялся к себе в номер, чтобы принять две таблетки аспирина, которые моментально вызвали у меня изжогу. Когда-то я переводил книгу о мигрени «Голова Горгоны», автор которой, все тот же Каблиц, проанализировал сотни случаев и пришел к выводу, что универсального лечения не существует: мигрени не понимают общего языка. Каблицу было легко сделать это открытие, он трепетно относился к головной боли, в глубине души считая ее признаком здоровья, сигналом больному неврозами в мире крепнущего психоза.
Через щели в неплотно задернутых занавесках проникал свет, слабый, но все равно непереносимый. Я накрыл голову подушкой и позволил боли вступить в самостоятельную беседу со сновидениями.
VII
Я проснулся в поту, меня тошнило. Я встал, пошел в ванную и опустил запястья под струю холодной воды, остатки головной боли, стучавшие в висках, постепенно начали исчезать. Я решил вернуться в мир живых.
В холле на меня набросилась девица с почти выбритой головой. Она угрожающе размахивала шариковой ручкой и отрывным блокнотом.
– Я работаю в газете «День». Мне нужно сделать краткое сообщение о каждом заседании. Я записала все, что вы сказали, но кое-что пропустила.
Она показала мне страницу, исписанную отдельными, вырванными из контекста фразами и с перевранными собственными именами. Я представил, что это будет в итоге, и покрылся холодным потом.
– Я не знаю, как правильно пишутся эти фамилии. Можно их перепроверить?
Мы уселись за столик в баре. Через несколько минут мы закончили с именами; не без опасений, я попытался выяснить, что она поняла из моего выступления. В целом вес было не так уж и плохо. Я подправил две или три фразы и спросил, что она хотела бы выпить. Она заказала апельсиновый сок.
Я посмотрел в окно на пустынное побережье; по бульвару шла женщина с детской коляской.
– Спокойная тихая жизнь, – сказал я. Тишина и молчание всегда побуждали меня к подобным умозаключениям.
– Так думают все, кто приехал издалека. Они осматриваются, видят море, чаек, моржей. Но внутри, за стенами домов – кто знает? Мы держим рекорд по числу самоубийств и психозов. Говорят, что причина – синдром «пустых стен».
– То есть?
– Люди приезжают и уезжают. Ищут новые возможности в разных местах. Порт просыпается и засыпает каждые два-три года. Те, кто приезжает, ничего не вешают на стены, потому что всегда готовы уехать.
Я спросил, как ее зовут. Химена. У меня чуть не сорвалось, что девушек, которым немного за двадцать, всегда зовут Роксана, Янина, Химена. Имена с буквами «экие» и греческим «игреком» используют всю палитру алфавита.
Окна вдруг застучали под ветром. В окно было видно, как лиственницы – уже почти облетевшие, с искривленными стволами и сухой листвой, – клонятся к северо-востоку.
– Некоторые считают, что виноват ветер. Воет и воет, и кто-нибудь кончает с собой, услышав зов. Директор музея говорил, что порывы ветра передают ему послания на азбуке Морзе. Он их записывал, а потом закрывался в комнате над музеем, чтобы расшифровать эти послания. – Она допила свой сок одним глотком. – Как зовут того человека, который вас перебил? Мне надо с ним поговорить.
Она отправилась на поиски Валнера. Я немного расстроился, когда она вышла из-за стола. День в поездке напоминает жизнь в миниатюре: встречи, расставания, прощания. В реальной жизни проходят годы, пока ты найдешь себе друга; в поездках и путешествиях бывает достаточно и нескольких минут разговора.
Когда я собирался встать из-за стола, появилась Анна. Она была одета в огромную зеленую куртку. Я подумал – не без ревности, – что она унаследовала этот блузон от какого-то мужчины.
– Ты не помнишь эту куртку? Надеюсь, что ты не потребуешь ее назад.
Она уселась и заказала кофе.
– Ты волнуешься, когда выступаешь перед публикой.
– Это было заметно?
– Ты крутил свое обручальное кольцо.
Я ждал, что она похвалит мое выступление, но этого не случилось. Не важно; она мне уже отомстила, сказав о кольце.
– Давай уйдем, – сказала Анна, – пока не появился Кун с каким-нибудь предложением по общественно-коллективному или спортивно-оздоровительному времяпровождению.
Я поднялся к себе за меховой курткой на овечьем меху, которая принадлежала еще моему отцу и насчитывала более тридцати лет. Мне давно уже следовало купить новую куртку, но я не решался. Я не люблю изменений; когда мне дарят новые рубашки, они месяцами лежат в шкафу с невытащенными булавками.
Мы пошли по берегу навстречу ветру. Анна избегала наступать на водоросли.
– Они никогда мне не нравились. Когда я входила в море, и они меня касались, я испытывала настоящее отвращение. Они напоминают мне паутину.
Я вспомнил, что однажды, когда мы плавали вместе, она потом отмывалась от волокон водорослей в проточной воде.
– Ты меня вылечил, натерев мне ногу каким-то растением. Как оно называлось?
– Тогда я выдумал то название. Ты попросила, чтобы я что-нибудь сделал, и я сделал первое, что мне пришло в голову, чтобы тебя успокоить.
– Ты меня обманул, а я узнала об этом спустя столько лет.
Я спросил, чем она занималась в последние годы. Она ответила мне так, словно составляла подробный курикулум: университеты, стипендии, публикации.
Я приобнял ее за плечи. Если бы моя куртка не была такой толстой, это был бы интимный жест.
– Ты, наверное, очень устала, – сказал я. – Столько переездов, новых домов, новых друзей…
– А что в этом плохого?
– Из-за этого мы расстались.
– Из-за этого?
– Что-то ушло, что-то осталось. Во всяком случае – море.
– Мне никогда не нравилось путешествовать. Я боюсь самoлeтoв. Ненавижу новые места. Но я всегда просыпаюсь с чувством, что что-то происходит, но совсем в другом месте, и я должна ехать туда, и так повторяется снова и снова. Я получил объяснение – с десятилетним опозданием. И не важно, что даже сказанное вовремя – в то время – оно все равно не принесло бы мне утешения.
Перед нами возникли две тени. Было слишком темно, чтобы рассмотреть лица. Маяк, казалось, пронизывал темноту только вокруг себя. Когда мы приблизились, я узнал француза и переводчицу, которая работала в одной из газет Буэнос-Айреса. Они стояли в двух метрах от мертвого тюленя. Это был не тот, которого я уже видел: более крупный и намного дальше от отеля. У них были испуганные лица, но они не покидали свой наблюдательный пункт.
– Мне говорили, что была эпидемия, – сказал француз, которого звали Шребер. О нем мне рассказывал Кун. Француз занимался программами технических переводов.
– Я видел другого, поближе, – сказал я.
Он был не похож на животное. Скорее – на каменную глыбу. Глыбу с надписями. Я посмотрел на серую шероховатую кожу, покрытую полосками и пятнами, которые, казалось, образовывали беспорядочные знаки.
Анна прижалась ко мне. Она всегда испытывала панический страх перед мертвыми телами в темноте, водорослями, больницами и самолетами. Поэтому она всего этого избегала, за исключением самолетов.
Несмотря на вид тюленя, разлагавшегося у моих ног, я вдруг понял, что проголодался, наверное, из-за морского воздуха, который всегда возбуждал у меня аппетит, благо, можно было обойтись без аперитива.
Я посмотрел на часы.
– Без пятнадцати девять. Скоро ужин.
– Холодно. Вернемся в отель, – попросила Анна.
Шребер швырнул в море камень. Но раньше моря его поглотила темнота. Мы с Анной повернули обратно, оставив француза и женщину стоять на берегу.
Маяк погас, дорога не освещалась, не было даже автомобилей. Освещенная гостиница казалась единственным обитаемым местом.
Прежде чем мы вошли в отель, я задержал Анну: взял ее за руку, привлек к себе и поцеловал. Она ответила на поцелуй, но потом сказала:
– Это ничего не значит. Это как письмо, которое один человек посылает другому, они далеко друг от друга, и так и останутся – далеко.
Я как будто вернулся в прошлое. Я подумал: десяти лет еще не прошло. Это такая машина времени, сделанная из песка, мертвых водорослей и порывов ветра. Еще должны будут пройти пять лет, прежде чем я познакомлюсь с Еленой в издательстве, среди книг, сложенных штабелями. Сейчас я был в десяти годах от сегодняшнего дня, и мне еще предстояло потерять Анну.
Она повела меня к отелю, потому что я ничего вокруг не видел. Машина времени начала свое медленное возвращение: скоро мы вернемся в сегодняшний день, где мы уже ничего друг о друге не знаем.
VIII
Мы шли в молчании. Не отдавая себе отчета, я ускорил шаги, так что Анна осталась сзади.
– Смотри, там какие-то люди, – сказала она.
Я поднял голову и посмотрел на затемненную половину отеля. На последнем этаже виднелся движущийся свет.
Мы вошли в холл. Признаки общего напряжения были настолько очевидны, что не оставили времени на вопросы: шофер микроавтобуса выбежал из отеля с такой поспешностью, что едва не сбил меня с ног, группа переводчиков окружила Химсну, предлагая ей сходить выпить, консьерж нервно кричал в телефонную трубку: «Клуб Сенда? Комиссар не у вас? Скажите ему, это срочно. Пусть приезжает в гостиницу "Маяк"».
Я столкнулся с Исласом, который бродил по холлу с отсутствующим видом, как если бы он пришел на собрание, где не было ни одного знакомого человека; я спросил у него, в чем дело.
– Всех всполошила эта девушка из газеты, – ответил он с такой застенчивостью, как будто ему надо было говорить о совершенно чуждом ему событии. – Что-то произошло наверху.
Я поднялся на лифте на пятый этаж. Это была нежилая зона; некоторые номера использовались под склады. Дверь, ведущая в другое крыло здания, была открыта. С той стороны находилась группа людей с фонарями. Все молчали, стоя на краю плавательного бассейна. Поскольку фонари были направлены вниз, лиц практически не было видно. Я узнал только Куна, на голову возвышавшегося над другими.
Бассейн, как и весь этаж, был без отделки – голый цемент. Он начал уже разрушаться от непогоды, потому что над ним не было ничего, кроме железного каркаса стеклянной крыши, но без стекол. Самая глубокая часть бассейна частично наполнилась водой – из-за дождей. Лучи фонарей задержались на несколько мгновений на дне, а потом медленно поползли вверх – к незастекленной крыше. В воде, лицом вниз, лежал труп, одетый в голубую куртку. Правая рука полностью ушла под воду, но на левой были хорошо видны перстни – луна, глаз, оса и сердце.
Вторая часть
Иностранный язык
Родной язык – его не существует. Мы рождаемся с неизвестным языком. Остальное – лишь медленный перевод.
Улисс Драго «Вавилонское столпотворение»
IX
На нижнем этаже располагались различные помещения, предназначенные для многочисленной прислуги, хотя отелю еще ни разу не удалось набрать полный штат. В одну из этих комнат, № 77, отнесли завернутое в покрывало тело Валнера и уложили его на непокрытый тюфяк. Пусть и мимолетно, но мне удалось рассмотреть убогую комнатушку, едва освещенную слабой лампочкой: голые стены, слишком крупный для узкого ложа труп, с упавшей на пол рукой, с которой стекала струйка воды.
Появился одетый в костюм и при галстуке администратор гостиницы по имени Рауач – его я до сих пор не встречал, – демонстрируя всем своим видом отчаяние и одновременно решимость навести порядок. Он прибежал в отель на ночь глядя, чтобы отдать необходимые распоряжения и утвердить свою невиновность.
– Гостиница не несет никакой ответственности. Все прибывшие были предупреждены об опасности в случае перехода в недостроенное здание.
Двое полицейских прибыли на джипе: комиссар Порто-Сфинкса, Гимар, и медлительный толстый сержант. Сержанту поручили сделать фотографии до начала осмотра мокрого тела. Я наблюдал за ним; сразу было понятно, что он не привык обращаться с трупами. Он несколько раз сфотографировал тело, стараясь держаться от него как можно дальше.
– Подойди ближе, парень, – приказал Гимар тихим голосом. – Мне нужен труп, а не пейзаж.
Мы все, приглашенные на конгресс и ставшие зрителями этой драмы, собрались в баре, тогда как все остальные – комиссар, Рауач, врач, которого разбудили среди ночи, чтобы выписать свидетельство о смерти, – были ее действующими лицами. Осознавая свою роль, они разговаривали слишком громко, но при этом старались сохранить конфиденциальность, прибегая к специфическим выражениям и недомолвкам. Мы следили за каждым их шагом, стараясь разобраться в этих обрывках бессвязной информации.
– Мне нужен список фамилий и номеров, занятых приезжими, – сказал комиссар консьержу. – Кто нашел труп?
Химена уснула в одном из кресел в холле. Чтобы привести ее в чувство, ее отпаивали коньяком, но явно переборщили с дозой.
Анна разбудила ее, встряхнув сперва осторожно, а потом достаточно энергично. Хи хна взглянула на комиссара и фамильярно с ним поздоровалась. Он спросил о ее дяде, о матери и о каких-то других родственниках и, покончив с семьей, о мертвеце.
– Я искала Валнера повсюду.
– Зачем ты его искала?
– Мне поручили подготовить репортаж о конгрессе. Консьерж мне сказал, что он видел, как Валнер поднялся по лестнице. Я постучалась к нему в номер, но там никого не было. Я услышала шаги по лестнице, выглянула в дверной проем и увидела мужчину, который поднимался вверх. Мне показалось, что это был Валнер в своей голубой куртке. Он поднялся на пятый этаж.
– Там никто не живет. Номера для постояльцев – только до третьего этажа, – вмешался Рауач.
Комиссар с неудовольствием посмотрел на него.
– Я поднялась на верхний этаж. Поискала в коридоре, но его нигде не было. Меня отвлек шум, стук открытого окна. Потом я услышала его голос и подумала, что он меня увидел и зовет. Голос доносился сверху.
– На каком языке?
– Это не были ни английский, ни французский, ни какой-то другой знакомый мне язык.
– А не было слышно никакого другого голоса?
– Нет. Я пошла на его голос и увидела открытую дверь, ведущую в разрушенную часть гостиницы.
– Она не разрушена, – вмешался Рауач. – Она недостроена.
– Я поднялась на террасу. Но еще до того, как я вошла, я услышала звук удара. Я побежала по террасе, выглянула через решетку потолка и увидела внизу Валнера.
– Ты не слышала его крик, когда он падал?
– Я не слышала ничего.
– Еще кто-нибудь был на террасе?
Взволнованная девушка отрицательно покачала головой. Кун приблизился к группе.
– Комиссар, я хочу, чтобы вы знали, что с Валнером никто не враждовал. Мне бы очень не хотелось, чтобы подозрение пало на кого-нибудь из моих гостей.
– До понедельника судьи не будет. И пока он не даст соответствующего разрешения, никто не может покинуть Порто-Сфинкс.
– Даже иностранцы?
– Иностранцы – в первую очередь. – Комиссар приблизился к Куну. – Валнер разговаривал на языке, который девушке не знаком. С кем он мог разговаривать? Есть здесь немцы или русские?
– Нет. Одна итальянка, двое французов, один американец… Но они все говорят на испанском. Возможно, что Валнер разговаривал сам с собой.
– На чужом языке?
Кун рассказал ему об одержимости Валнера идеей о языках небожителей. Он начал было объяснять подробнее, но комиссар прервал его:
– В своем выступлении он произнес хотя бы одно слово на этом языке?
– Заклинание, как стать невидимкой, и еще одно – как вернуться в прежнее состояние.
– И он вернулся? – спросил комиссар. – Или стал невидимкой?
– Я могу дать вам стенограмму конференции, – сказал Кун с недовольным видом.
– Ее заберет судья, чтобы с ней ознакомиться, Жалко, что девушка так и не определила, что это был за язык, на котором говорил Валнер, прежде чем прыгнул… или лучше: прежде чем ангелы ему сказали, чтобы он прыгнул в пустоту. В прошлом году, в начале зимы, хозяин одного маленького отеля – рядом с портом – убил свою жену молотком, который купил в тот же день. Он утверждал, что ему приказали ее убить – голос из печки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Он начал с вопроса, знаю ли я, что язык небожителей, переданный Джону Ди небесными созданиями, был использован неким Гримесом в качестве базового языка машины для переводов. Я ответил, что нет, не знаю, но он и не ждал от меня ответа.
– Машина переводит с английского на язык небожителей, а уже с него – на французский. Она состоит из зубчатых колесиков; система та же, что и в музыкальной шкатулке.
– Машина для перевода – это всегда музыкальная шкатулка, но то, что она создает, это не музыка, а какофония, – прервал я его с недовольным видом.
Но старый Валнер не обратил внимания на мои язвительные слова и продолжал говорить. Я повысил голос, предложил ему занять мое место и покинул зал.
В молчаливой солидарности за мной последовала немногочисленная группа так называемых анонимных скромников. Типов, привыкших к молчаливым репрессиям, но избегавших демонстрировать свое недовольство открыто.
Я почувствовал первые симптомы головной боли: заслезились глаза, меня раздражал свет. Я поднялся к себе в номер, чтобы принять две таблетки аспирина, которые моментально вызвали у меня изжогу. Когда-то я переводил книгу о мигрени «Голова Горгоны», автор которой, все тот же Каблиц, проанализировал сотни случаев и пришел к выводу, что универсального лечения не существует: мигрени не понимают общего языка. Каблицу было легко сделать это открытие, он трепетно относился к головной боли, в глубине души считая ее признаком здоровья, сигналом больному неврозами в мире крепнущего психоза.
Через щели в неплотно задернутых занавесках проникал свет, слабый, но все равно непереносимый. Я накрыл голову подушкой и позволил боли вступить в самостоятельную беседу со сновидениями.
VII
Я проснулся в поту, меня тошнило. Я встал, пошел в ванную и опустил запястья под струю холодной воды, остатки головной боли, стучавшие в висках, постепенно начали исчезать. Я решил вернуться в мир живых.
В холле на меня набросилась девица с почти выбритой головой. Она угрожающе размахивала шариковой ручкой и отрывным блокнотом.
– Я работаю в газете «День». Мне нужно сделать краткое сообщение о каждом заседании. Я записала все, что вы сказали, но кое-что пропустила.
Она показала мне страницу, исписанную отдельными, вырванными из контекста фразами и с перевранными собственными именами. Я представил, что это будет в итоге, и покрылся холодным потом.
– Я не знаю, как правильно пишутся эти фамилии. Можно их перепроверить?
Мы уселись за столик в баре. Через несколько минут мы закончили с именами; не без опасений, я попытался выяснить, что она поняла из моего выступления. В целом вес было не так уж и плохо. Я подправил две или три фразы и спросил, что она хотела бы выпить. Она заказала апельсиновый сок.
Я посмотрел в окно на пустынное побережье; по бульвару шла женщина с детской коляской.
– Спокойная тихая жизнь, – сказал я. Тишина и молчание всегда побуждали меня к подобным умозаключениям.
– Так думают все, кто приехал издалека. Они осматриваются, видят море, чаек, моржей. Но внутри, за стенами домов – кто знает? Мы держим рекорд по числу самоубийств и психозов. Говорят, что причина – синдром «пустых стен».
– То есть?
– Люди приезжают и уезжают. Ищут новые возможности в разных местах. Порт просыпается и засыпает каждые два-три года. Те, кто приезжает, ничего не вешают на стены, потому что всегда готовы уехать.
Я спросил, как ее зовут. Химена. У меня чуть не сорвалось, что девушек, которым немного за двадцать, всегда зовут Роксана, Янина, Химена. Имена с буквами «экие» и греческим «игреком» используют всю палитру алфавита.
Окна вдруг застучали под ветром. В окно было видно, как лиственницы – уже почти облетевшие, с искривленными стволами и сухой листвой, – клонятся к северо-востоку.
– Некоторые считают, что виноват ветер. Воет и воет, и кто-нибудь кончает с собой, услышав зов. Директор музея говорил, что порывы ветра передают ему послания на азбуке Морзе. Он их записывал, а потом закрывался в комнате над музеем, чтобы расшифровать эти послания. – Она допила свой сок одним глотком. – Как зовут того человека, который вас перебил? Мне надо с ним поговорить.
Она отправилась на поиски Валнера. Я немного расстроился, когда она вышла из-за стола. День в поездке напоминает жизнь в миниатюре: встречи, расставания, прощания. В реальной жизни проходят годы, пока ты найдешь себе друга; в поездках и путешествиях бывает достаточно и нескольких минут разговора.
Когда я собирался встать из-за стола, появилась Анна. Она была одета в огромную зеленую куртку. Я подумал – не без ревности, – что она унаследовала этот блузон от какого-то мужчины.
– Ты не помнишь эту куртку? Надеюсь, что ты не потребуешь ее назад.
Она уселась и заказала кофе.
– Ты волнуешься, когда выступаешь перед публикой.
– Это было заметно?
– Ты крутил свое обручальное кольцо.
Я ждал, что она похвалит мое выступление, но этого не случилось. Не важно; она мне уже отомстила, сказав о кольце.
– Давай уйдем, – сказала Анна, – пока не появился Кун с каким-нибудь предложением по общественно-коллективному или спортивно-оздоровительному времяпровождению.
Я поднялся к себе за меховой курткой на овечьем меху, которая принадлежала еще моему отцу и насчитывала более тридцати лет. Мне давно уже следовало купить новую куртку, но я не решался. Я не люблю изменений; когда мне дарят новые рубашки, они месяцами лежат в шкафу с невытащенными булавками.
Мы пошли по берегу навстречу ветру. Анна избегала наступать на водоросли.
– Они никогда мне не нравились. Когда я входила в море, и они меня касались, я испытывала настоящее отвращение. Они напоминают мне паутину.
Я вспомнил, что однажды, когда мы плавали вместе, она потом отмывалась от волокон водорослей в проточной воде.
– Ты меня вылечил, натерев мне ногу каким-то растением. Как оно называлось?
– Тогда я выдумал то название. Ты попросила, чтобы я что-нибудь сделал, и я сделал первое, что мне пришло в голову, чтобы тебя успокоить.
– Ты меня обманул, а я узнала об этом спустя столько лет.
Я спросил, чем она занималась в последние годы. Она ответила мне так, словно составляла подробный курикулум: университеты, стипендии, публикации.
Я приобнял ее за плечи. Если бы моя куртка не была такой толстой, это был бы интимный жест.
– Ты, наверное, очень устала, – сказал я. – Столько переездов, новых домов, новых друзей…
– А что в этом плохого?
– Из-за этого мы расстались.
– Из-за этого?
– Что-то ушло, что-то осталось. Во всяком случае – море.
– Мне никогда не нравилось путешествовать. Я боюсь самoлeтoв. Ненавижу новые места. Но я всегда просыпаюсь с чувством, что что-то происходит, но совсем в другом месте, и я должна ехать туда, и так повторяется снова и снова. Я получил объяснение – с десятилетним опозданием. И не важно, что даже сказанное вовремя – в то время – оно все равно не принесло бы мне утешения.
Перед нами возникли две тени. Было слишком темно, чтобы рассмотреть лица. Маяк, казалось, пронизывал темноту только вокруг себя. Когда мы приблизились, я узнал француза и переводчицу, которая работала в одной из газет Буэнос-Айреса. Они стояли в двух метрах от мертвого тюленя. Это был не тот, которого я уже видел: более крупный и намного дальше от отеля. У них были испуганные лица, но они не покидали свой наблюдательный пункт.
– Мне говорили, что была эпидемия, – сказал француз, которого звали Шребер. О нем мне рассказывал Кун. Француз занимался программами технических переводов.
– Я видел другого, поближе, – сказал я.
Он был не похож на животное. Скорее – на каменную глыбу. Глыбу с надписями. Я посмотрел на серую шероховатую кожу, покрытую полосками и пятнами, которые, казалось, образовывали беспорядочные знаки.
Анна прижалась ко мне. Она всегда испытывала панический страх перед мертвыми телами в темноте, водорослями, больницами и самолетами. Поэтому она всего этого избегала, за исключением самолетов.
Несмотря на вид тюленя, разлагавшегося у моих ног, я вдруг понял, что проголодался, наверное, из-за морского воздуха, который всегда возбуждал у меня аппетит, благо, можно было обойтись без аперитива.
Я посмотрел на часы.
– Без пятнадцати девять. Скоро ужин.
– Холодно. Вернемся в отель, – попросила Анна.
Шребер швырнул в море камень. Но раньше моря его поглотила темнота. Мы с Анной повернули обратно, оставив француза и женщину стоять на берегу.
Маяк погас, дорога не освещалась, не было даже автомобилей. Освещенная гостиница казалась единственным обитаемым местом.
Прежде чем мы вошли в отель, я задержал Анну: взял ее за руку, привлек к себе и поцеловал. Она ответила на поцелуй, но потом сказала:
– Это ничего не значит. Это как письмо, которое один человек посылает другому, они далеко друг от друга, и так и останутся – далеко.
Я как будто вернулся в прошлое. Я подумал: десяти лет еще не прошло. Это такая машина времени, сделанная из песка, мертвых водорослей и порывов ветра. Еще должны будут пройти пять лет, прежде чем я познакомлюсь с Еленой в издательстве, среди книг, сложенных штабелями. Сейчас я был в десяти годах от сегодняшнего дня, и мне еще предстояло потерять Анну.
Она повела меня к отелю, потому что я ничего вокруг не видел. Машина времени начала свое медленное возвращение: скоро мы вернемся в сегодняшний день, где мы уже ничего друг о друге не знаем.
VIII
Мы шли в молчании. Не отдавая себе отчета, я ускорил шаги, так что Анна осталась сзади.
– Смотри, там какие-то люди, – сказала она.
Я поднял голову и посмотрел на затемненную половину отеля. На последнем этаже виднелся движущийся свет.
Мы вошли в холл. Признаки общего напряжения были настолько очевидны, что не оставили времени на вопросы: шофер микроавтобуса выбежал из отеля с такой поспешностью, что едва не сбил меня с ног, группа переводчиков окружила Химсну, предлагая ей сходить выпить, консьерж нервно кричал в телефонную трубку: «Клуб Сенда? Комиссар не у вас? Скажите ему, это срочно. Пусть приезжает в гостиницу "Маяк"».
Я столкнулся с Исласом, который бродил по холлу с отсутствующим видом, как если бы он пришел на собрание, где не было ни одного знакомого человека; я спросил у него, в чем дело.
– Всех всполошила эта девушка из газеты, – ответил он с такой застенчивостью, как будто ему надо было говорить о совершенно чуждом ему событии. – Что-то произошло наверху.
Я поднялся на лифте на пятый этаж. Это была нежилая зона; некоторые номера использовались под склады. Дверь, ведущая в другое крыло здания, была открыта. С той стороны находилась группа людей с фонарями. Все молчали, стоя на краю плавательного бассейна. Поскольку фонари были направлены вниз, лиц практически не было видно. Я узнал только Куна, на голову возвышавшегося над другими.
Бассейн, как и весь этаж, был без отделки – голый цемент. Он начал уже разрушаться от непогоды, потому что над ним не было ничего, кроме железного каркаса стеклянной крыши, но без стекол. Самая глубокая часть бассейна частично наполнилась водой – из-за дождей. Лучи фонарей задержались на несколько мгновений на дне, а потом медленно поползли вверх – к незастекленной крыше. В воде, лицом вниз, лежал труп, одетый в голубую куртку. Правая рука полностью ушла под воду, но на левой были хорошо видны перстни – луна, глаз, оса и сердце.
Вторая часть
Иностранный язык
Родной язык – его не существует. Мы рождаемся с неизвестным языком. Остальное – лишь медленный перевод.
Улисс Драго «Вавилонское столпотворение»
IX
На нижнем этаже располагались различные помещения, предназначенные для многочисленной прислуги, хотя отелю еще ни разу не удалось набрать полный штат. В одну из этих комнат, № 77, отнесли завернутое в покрывало тело Валнера и уложили его на непокрытый тюфяк. Пусть и мимолетно, но мне удалось рассмотреть убогую комнатушку, едва освещенную слабой лампочкой: голые стены, слишком крупный для узкого ложа труп, с упавшей на пол рукой, с которой стекала струйка воды.
Появился одетый в костюм и при галстуке администратор гостиницы по имени Рауач – его я до сих пор не встречал, – демонстрируя всем своим видом отчаяние и одновременно решимость навести порядок. Он прибежал в отель на ночь глядя, чтобы отдать необходимые распоряжения и утвердить свою невиновность.
– Гостиница не несет никакой ответственности. Все прибывшие были предупреждены об опасности в случае перехода в недостроенное здание.
Двое полицейских прибыли на джипе: комиссар Порто-Сфинкса, Гимар, и медлительный толстый сержант. Сержанту поручили сделать фотографии до начала осмотра мокрого тела. Я наблюдал за ним; сразу было понятно, что он не привык обращаться с трупами. Он несколько раз сфотографировал тело, стараясь держаться от него как можно дальше.
– Подойди ближе, парень, – приказал Гимар тихим голосом. – Мне нужен труп, а не пейзаж.
Мы все, приглашенные на конгресс и ставшие зрителями этой драмы, собрались в баре, тогда как все остальные – комиссар, Рауач, врач, которого разбудили среди ночи, чтобы выписать свидетельство о смерти, – были ее действующими лицами. Осознавая свою роль, они разговаривали слишком громко, но при этом старались сохранить конфиденциальность, прибегая к специфическим выражениям и недомолвкам. Мы следили за каждым их шагом, стараясь разобраться в этих обрывках бессвязной информации.
– Мне нужен список фамилий и номеров, занятых приезжими, – сказал комиссар консьержу. – Кто нашел труп?
Химена уснула в одном из кресел в холле. Чтобы привести ее в чувство, ее отпаивали коньяком, но явно переборщили с дозой.
Анна разбудила ее, встряхнув сперва осторожно, а потом достаточно энергично. Хи хна взглянула на комиссара и фамильярно с ним поздоровалась. Он спросил о ее дяде, о матери и о каких-то других родственниках и, покончив с семьей, о мертвеце.
– Я искала Валнера повсюду.
– Зачем ты его искала?
– Мне поручили подготовить репортаж о конгрессе. Консьерж мне сказал, что он видел, как Валнер поднялся по лестнице. Я постучалась к нему в номер, но там никого не было. Я услышала шаги по лестнице, выглянула в дверной проем и увидела мужчину, который поднимался вверх. Мне показалось, что это был Валнер в своей голубой куртке. Он поднялся на пятый этаж.
– Там никто не живет. Номера для постояльцев – только до третьего этажа, – вмешался Рауач.
Комиссар с неудовольствием посмотрел на него.
– Я поднялась на верхний этаж. Поискала в коридоре, но его нигде не было. Меня отвлек шум, стук открытого окна. Потом я услышала его голос и подумала, что он меня увидел и зовет. Голос доносился сверху.
– На каком языке?
– Это не были ни английский, ни французский, ни какой-то другой знакомый мне язык.
– А не было слышно никакого другого голоса?
– Нет. Я пошла на его голос и увидела открытую дверь, ведущую в разрушенную часть гостиницы.
– Она не разрушена, – вмешался Рауач. – Она недостроена.
– Я поднялась на террасу. Но еще до того, как я вошла, я услышала звук удара. Я побежала по террасе, выглянула через решетку потолка и увидела внизу Валнера.
– Ты не слышала его крик, когда он падал?
– Я не слышала ничего.
– Еще кто-нибудь был на террасе?
Взволнованная девушка отрицательно покачала головой. Кун приблизился к группе.
– Комиссар, я хочу, чтобы вы знали, что с Валнером никто не враждовал. Мне бы очень не хотелось, чтобы подозрение пало на кого-нибудь из моих гостей.
– До понедельника судьи не будет. И пока он не даст соответствующего разрешения, никто не может покинуть Порто-Сфинкс.
– Даже иностранцы?
– Иностранцы – в первую очередь. – Комиссар приблизился к Куну. – Валнер разговаривал на языке, который девушке не знаком. С кем он мог разговаривать? Есть здесь немцы или русские?
– Нет. Одна итальянка, двое французов, один американец… Но они все говорят на испанском. Возможно, что Валнер разговаривал сам с собой.
– На чужом языке?
Кун рассказал ему об одержимости Валнера идеей о языках небожителей. Он начал было объяснять подробнее, но комиссар прервал его:
– В своем выступлении он произнес хотя бы одно слово на этом языке?
– Заклинание, как стать невидимкой, и еще одно – как вернуться в прежнее состояние.
– И он вернулся? – спросил комиссар. – Или стал невидимкой?
– Я могу дать вам стенограмму конференции, – сказал Кун с недовольным видом.
– Ее заберет судья, чтобы с ней ознакомиться, Жалко, что девушка так и не определила, что это был за язык, на котором говорил Валнер, прежде чем прыгнул… или лучше: прежде чем ангелы ему сказали, чтобы он прыгнул в пустоту. В прошлом году, в начале зимы, хозяин одного маленького отеля – рядом с портом – убил свою жену молотком, который купил в тот же день. Он утверждал, что ему приказали ее убить – голос из печки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11