под водой ведь двигаешься медленнее».
Астроному показалось странным, что пражские демоны избрали в качестве оболочки вещи, сделанные человеком.
«Демоны любят переселяться в предметы, здания или произведения искусства, – объясняла богиня. – Они направляют руку мастера или художника и таким образом сами создают тело, которое их устраивает. Такое тело обычно похоже на их истинное обличье. Мой друг демон, ставший теперь памятником Гусу, долгие столетия был большой медузой, жил так сто тысяч лет на планете в отдаленной части Вселенной, на планете, полностью покрытой замерзшим океаном, над поверхностью которого не выступал ни один континент, ни один остров. Демон был единственным жителем этой планеты, он плавал по холодному океану подо льдом, точно с мячами, играл с камнями на дне и сочинял длинные истории о вымышленных друзьях и семье; только во время короткого лета, которое наступало раз в сто лет, случалось, что замерзший океан кое-где таял – тогда демон вылезал через полынью из воды, ложился на лед и смотрел на бесконечную равнину, освещенную синим солнцем. Вот почему круглый плоский постамент памятника напоминает верхнюю часть медузы, а вертикальные фигуры – ее щупальца. Иногда случается, что демоны не могут привыкнуть к новому телу и решают принять прежний облик. Вполне возможно, что памятник Гусу по ночам превращается в такую же большую студенистую медузу с извивающимися щупальцами, которая лежит на Староместской площади».
Астроном расспрашивал о ее жизни до того, как она стала богиней. Оказалось, что она на два года моложе его и до своего превращения жила в Праге. Он слышал об ее отце, который был довольно известным марксистским философом. Когда богиня еще была смертной девушкой, они с астрономом заходили в одни и те же ресторанчики и пивные Старого города – так же, как и он, она любила кафе «Колумбия» в аркаде Старого города и «У зеленой липы» на Мелантриховой улице; они посещали одни и те же концерты и выставки. У них даже нашлись общие друзья; мало того, какое-то время астроном встречался с ее двоюродной сестрой. Девушка стала богиней в 1974 году, в то время, когда училась на юридическом факультете. Он спросил ее, сразу ли она покинула Прагу после того, как изменилась.
«Нет, я еще какое-то время жила в своей комнате в квартире родителей, – ответила она, – но это было мучительно и причиняло всем страдания. Я не люблю вспоминать то время. Я тогда встречалась с одним парнем; когда я изменилась, мне не хотелось сразу говорить ему об этом, но он все понял сам. Мы прогуливались по Лготке, ходили вдоль заборов, за которыми росли сады, с деревьев слетали первые пожухшие листья. Мы долго молчали, потом он повернулся ко мне и с тоской в голосе сказал, что догадывается о происшедшем со мной. Нам обоим было тяжело; я чувствовала, как его любовь отчаянно ищет во мне слабеющие отголоски человеческого существа и как ее волны, не найдя человека, отчаянно и сумбурно мечутся среди тьмы и пустоты. Для него это было вдвойне тяжело, потому что он был католиком. И с родителями было нелегко. Они не знали, как вести себя со мной, и, когда мы сидели за ужином, в комнате царила мучительная тишина, нарушаемая лишь стуком приборов о тарелки. Прямо посреди ночи я уходила из дома, и мать по привычке спрашивала, куда я собралась, но осекалась на полуслове и быстро скрывалась в кухне. К тому же отец в то время был заместителем директора Института философии и работал над новым переводом „Материализма и эмпириокритицизма"; видно было, как он ужасно боится, что все узнают о случившемся со мной».
Она немного погрустнела и задумалась, какое-то время в комнате было тихо, даже с лагуны больше не доносились голоса. Скоро богиня подняла голову, посмотрела на астронома и снова улыбнулась. Взяла его за руку и сказала:
«Пойдем, я покажу тебе кое-что».
Он встал с постели и позволил довести себя до темной водной глади в углу комнаты. Богиня исчезла под водой; потом над краем ковра снова появилось ее лицо. Она спросила:
«Ну где же ты? Не бойся и иди за мной!»
«Ты забыла, что я не могу ходить под водой, как ты», – возразил он.
«Не волнуйся; если ты будешь со мной, с тобой ничего не случится. Хотя боги и не всемогущи, им не под силу, например, остановить непрерывное увеличение Вселенной или нарушить действие закона спора, но это для нас пустяки».
И тогда он в ночной одежде ушел под воду. Богиня снова взяла его за руку, они вместе поплыли среди коралловых рифов, служивших опорой для фундаментов домов и дворцов, верхние этажи которых поднимались над гладью; во тьме глубин светились ожерелье и браслеты, в их бледном сиянии судорожно проплывали пестрые рыбы, дрожали медузы и колебались щупальца морских актиний. Потом он увидел вдалеке между беспорядочно колышущимися водорослями неверный свет. Когда они подплыли ближе, оказалось, что свет выходит из больших окон первого этажа странного строения, стоящего на морском дне глубоко под водой. Это был ни дать ни взять унылый кирпичный дом в псевдоисторическом стиле конца прошлого века, какие можно увидеть в Праге на Жижкове, в Михлях или на Смихове, однако это здание было сложено из жемчужин разной величины и разных оттенков. Астроном с изумлением смотрел на карнизы, псевдоренессансные выпуклые орнаменты, балконные ящики с геранью за окнами и трубы газового отопления, составленные из жемчужин. В окнах не было стекол, и через одно из них он вплыл в комнату на первом этаже. Стены этой комнаты и вся обстановка тоже были из жемчуга: он проплывал над продолговатыми жемчужными столиками на длинных жемчужных ножках, над жемчужной стойкой бара с недопитыми жемчужными пол-литровыми кружками пива, в которых поселились маленькие креветки, и с раковиной, дно которой соединяла с краном тоненькая жемчужная струйка воды. Какое-то время он удивленно рассматривал плоские предметы рядом с пивным краном, которые тоже были сделаны из жемчужин, – а потом внезапно понял, что именно изображают странные жемчужные скульптуры: это были блюда с разными салатами. Теперь, когда у него оказался ключ к этим формам, он даже смог отличить картофельный салат от рыбного и от винегрета. Рядом с жемчужными салатами он обнаружил жемчужные копии селедочных рулетов и бутербродов с ломтиками вареных яиц и свернутыми колечками колбасы, заботливо сделанными из мелких жемчужинок. Потом он поднял голову и увидел, что бледный свет, лежащий на жемчужной поверхности салатов и бутербродов, исходит от стаи светящихся медуз, которые пульсировали у потолка помещения, как живые лампы. Над жемчужными муляжами закусок проплывали пестрые рыбы и иногда отдыхали на некоторых из них. То, что он видел вокруг себя, было ему смутно знакомо, он словно очутился в знакомой комнате, измененной сном. Он оглядывался вокруг, стараясь разгадать загадку.
«Ты понял, где мы?» – спросила богиня с улыбкой.
Астроном смотрел на жемчужную пивную, на салаты и кружки, в жемчуге которых отражались беспокойный свет медуз и благородное сияние украшений богини, и вдруг вспомнил. Он зачарованно выдохнул: «Забегаловка на углу Отакаровой и Белградской улиц в Нуслях!»
Богиня обрадовалась, что он узнал это место. Она сказала, что училась в средней школе неподалеку и что после уроков они с подружками часто там обедали; стоя у столика с маленьким стаканом пива в руке, старшеклассницы спорили о писателях и философах того времени. Когда она однажды затосковала в своем подводном дворце, то надумала построить на рифах из кораллов, раковин и жемчуга какой-нибудь пражский уголок, который она любила. Сначала она колебалась между железнодорожным мостом, Богдальцем или смиховским вокзалом, но потом вспомнила о кафешке в Нуслях. Благодаря совершенной памяти, которую она приобрела после перевоплощения, ей удалось сделать точнейшую копию – именно так выглядело это заведение в половине одиннадцатого утра двадцатого мая 1972 года, когда она видела его в последний раз. Астроном сказал богине, что он тоже хорошо знает это кафе, потому что ходил туда в то же время, что и она, – возможно, они стояли там рядышком, так же, как сейчас в его жемчужной подводной копии.
Он хотел осмотреть жемчужный дом снаружи, а потому выплыл через окно и стал подниматься вдоль фасада, он водил руками вдоль жемчужных орнаментов и листиков жемчужной герани. По жемчужной кромке разлилось фиолетовое сияние: за ним приплыла богиня; она взяла его за руку и направилась к ближайшим зарослям водорослей. Между волнующимися водорослями блеснул приглушенный свет, который пробудили сверкающие украшения в перламутре.
«Прости, тут все заросло сорняками», – извинилась богиня.
В водорослях стоял трамвай из жемчуга, они проплыли через оба вагона вдоль рядов пустых сидений. Астроном уселся на место водителя, взялся за жемчужную рукоять и смотрел во тьму перед собой. Если бы богиня построила целую подводную Прагу из жемчуга, подумалось ему, то сейчас перед ним был бы мост через Ботич, низкий виадук, а чуть дальше – Нусельская лестница. Какое-то время ему казалось, что трамвай готов отправиться во тьму, что он повезет его вдоль жемчужных стен, блестящих от света медуз, что в конце пути он будет отдыхать под жемчужной лестницей на Петршине или парить под сводами жемчужного храма Святого Вита. Однако трамвай не двигался. Богиня положила руку ему на плечо.
«Придется мне тут прополоть, – сказала она, – и сделать посветлее, чтобы трамвай было видно из окон кафе».
Потом они вернулись в дом, встали к жемчужному столику, по которому неуверенно брел маленький краб, и принялись беседовать о Нуслях и о Праге. Богиня была горда своей постройкой и призналась астроному, что это еще не все.
«Мне хотелось бы построить дома на противоположной стороне Отакаровой улицы и создать ручей Ботич с обоими берегами. Мне не терпится сложить прекрасную старую фабрику на другом берегу ручья, ее завораживающие окна с выбитыми стеклами, двор, поросший травой, и кирпичную трубу. Может быть, я сделаю еще и насыпь железнодорожной станции, заросшую кустарником, а на рельсах – поезд с локомотивом и вагоном-рестораном, где на столике будет стоять чашечка кофе, а на сиденье – валяться газеты, раскрытые и скрученные сквозняком. Но потом мне все же хотелось бы отправиться в путь в космос, мне хотелось бы повидать все чудеса, о которых говорили чужие боги, – прозрачные звезды и дрожащие звезды из студня, металлические созвездия, звезды которых соединены мостами, обрамленными гигантскими скульптурами с пылающими факелами; я хотела бы проплыть сияющими разноцветными вихрями, из которых через миллионы лет родится новая галактика, медитировать в одиночестве на гладкой поверхности мраморной звезды. Может быть, мне удастся растворить там последние застывшие кристаллы собственного сознания и растаять в ритмах дыхания космоса – тогда я стану первой среди богов, наивысшим божеством Вселенной».
В комнату вплыл осьминог, рассмотрел их лица большими и неподвижными близорукими глазами, потом уселся на жемчужный пивной кран и свесил вниз щупальца. Астроном спросил у богини, не хотела ли бы она вернуться в Прагу, если так по ней тоскует.
«Нет, – улыбнулась она, – хоть я иногда и скучаю, но я люблю свой подводный дворец, люблю свое прекрасное одиночество и темные морские глубины; я чувствую себя счастливой в своих длинных путешествиях к подводным горам. Я не могла бы жить среди вас, мне достаточно воспоминаний и жемчужных статуй. Кроме того, я чувствую ответственность за жителей морского города, я не могу оставить их тут одних».
«Я заметил, что тебя тут все любят, – сказал он. – Наверное, им будет не хватать тебя».
Высоко над ними посреди тьмы появилось неверное пятно розового света.
«Над водой восходит солнце, – сказала богиня, – тебе пора возвращаться».
Она проводила его до комнаты, попрощалась и обещала, что скоро снова придет за ним и покажет ему свой дворец.
Когда писатель дописывал эти строки, в Праге тоже светало. Он отпустил клавишу и позволил голубому свету скрыться под корпусом пишущей машинки, где он медленно угас. Писатель прикрыл усталые от ночного напряжения глаза ладонями. Заканчивалась всего лишь вторая ночь работы над его новой книгой. И все же время, когда он писал о проблемах неуравновешенного инженера, казалось ему давним прошлым или даже странным сном. Теперь он знал, что произведение, начатое позавчера, он будет писать еще долго. Все его тело было пронизано радостью, какой он до сих пор не знал, радостью, что приносила работа над текстом, смысла которого он совершенно не понимал и который, видимо, никакого смысла и не имел. Восторг, овладевший им, когда над освещенной голубым светом страницей он впервые за долгое время встретился с пустотой и ее настойчивым шепотом, продлился и превратился в тихое блаженство, озарившее каждый миг его жизни – и минуты, когда он не писал, и грязные заводи времени, где раньше владычествовала скука. Рождающееся произведение не покидало устойчивую форму, он не чувствовал необходимости разбивать и истязать язык, длинные фразы спокойно делились при голубом свете на множество второстепенных предложений и однородных членов; они разливались, словно океан по улицам, тротуарам и комнатам морского города, и, подобно тому как в сотнях разных заливов царил ритм одного прибоя, дальние части предложений были связаны между собой тонкими гармониями и неприметными симметриями. Однако он знал, что царство этого спокойного сияния форм, этого невероятного морского классицизма простирается над темной и зловонной бездной сумасшествия и отделено от нее лишь тоненькой перепонкой; случалось, что он замечал совсем близко в пробелах между словами оскаленные морды чудовищ. Знал он и то, что они когда угодно могут ворваться в его мир и разорвать прочные формы; и все же подстерегающие его опасные призраки не были страшны ему, он ожидал их прихода с улыбкой.
Незаконченный роман об инженере он засунул в ящик стола и так и не вернулся к нему. Каждый вечер он садился к пишущей машинке и на светящейся голубым светом странице позволял рождаться истории о человеке, который спасся после аварии самолета над океаном; он писал о посещениях им подводного дворца и о длинных разговорах с богиней, о возвращении от нее, когда в утреннем холоде он плыл по пустым водным улицам еще спящего города и в окнах домов и на подернутой рябью глади сиял оранжевый свет солнца, встающего над океаном. Он писал о долгих прогулках по улицам старого города, о разговорах с королем и мудрецами, о пикниках на море, о посещении театра, где играли старомодные морские трагедии, о любви астронома к молчаливой дочери королевского архитектора и о том, как он обнимал ее в комнате тихого дворца на окраине города, из окна которой была видна только океанская гладь. Днем писатель обыкновенно ходил по Праге, и порою случалось, что вечером и ночью его дневные встречи в причудливо измененном виде попадали в роман. Так ряд одноэтажных деревенских домиков, которые он нашел в Забеглицах, превратился в улочку в отдаленной части морского города, где на водном дворике у рыбьих садков, напоминающих кроличьи клетки, астроном встретился со старым жрецом позапрошлого бога, и в затхлой темной горнице, пропахшей трухлявым деревом, он слушал рассказы о божестве, которое ушло и которое уже почти никто в городе не помнит; здание пенсионной страховой кассы на Смихове превратилось в просторный дом, где находилась королевская налоговая инспекция, дом, в душных канцеляриях которого впервые появилась хищная рыба с острыми зубами, что могла залезть на скульптуру на высоту нескольких метров, – какое-то время эта рыба пугала жителей морского города; деревянная будочка кафе на пристани под железнодорожным мостом стала бистро на плавучей платформе на окраине морского города, где астроном одно время сидел почти каждый день, пил пиво из морских ресничек и смотрел на закат солнца. Иногда вещи, персонажи и события рождались из опечатки, которая появлялась на бумаге. Странно было, что все эти претворения случайного личного опыта в ткань романа вообще не ощущались как противоречащие осознанию того факта, что сам он – всего лишь инструмент для возникновения истории, живущей вне его своей собственной жизнью; напротив, случайные встречи и непредвиденные скопления букв точно приоткрывали щели, дающие возможность увидеть сквозь них страницы таинственной книги, которую он должен был написать на своей машинке.
Какое-то время он получал письма из Союза писателей, ему приходили приглашения на встречи, а литературный журнал напоминал об обещанном отрывке из нового романа. Он не отвечал на письма, а, поскольку это не помогало, послал в редакцию журнала главу морского романа – эпизод о том, как богиня взяла астронома в путешествие к далеким подводным горам, где они посетили древнее божество:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Астроному показалось странным, что пражские демоны избрали в качестве оболочки вещи, сделанные человеком.
«Демоны любят переселяться в предметы, здания или произведения искусства, – объясняла богиня. – Они направляют руку мастера или художника и таким образом сами создают тело, которое их устраивает. Такое тело обычно похоже на их истинное обличье. Мой друг демон, ставший теперь памятником Гусу, долгие столетия был большой медузой, жил так сто тысяч лет на планете в отдаленной части Вселенной, на планете, полностью покрытой замерзшим океаном, над поверхностью которого не выступал ни один континент, ни один остров. Демон был единственным жителем этой планеты, он плавал по холодному океану подо льдом, точно с мячами, играл с камнями на дне и сочинял длинные истории о вымышленных друзьях и семье; только во время короткого лета, которое наступало раз в сто лет, случалось, что замерзший океан кое-где таял – тогда демон вылезал через полынью из воды, ложился на лед и смотрел на бесконечную равнину, освещенную синим солнцем. Вот почему круглый плоский постамент памятника напоминает верхнюю часть медузы, а вертикальные фигуры – ее щупальца. Иногда случается, что демоны не могут привыкнуть к новому телу и решают принять прежний облик. Вполне возможно, что памятник Гусу по ночам превращается в такую же большую студенистую медузу с извивающимися щупальцами, которая лежит на Староместской площади».
Астроном расспрашивал о ее жизни до того, как она стала богиней. Оказалось, что она на два года моложе его и до своего превращения жила в Праге. Он слышал об ее отце, который был довольно известным марксистским философом. Когда богиня еще была смертной девушкой, они с астрономом заходили в одни и те же ресторанчики и пивные Старого города – так же, как и он, она любила кафе «Колумбия» в аркаде Старого города и «У зеленой липы» на Мелантриховой улице; они посещали одни и те же концерты и выставки. У них даже нашлись общие друзья; мало того, какое-то время астроном встречался с ее двоюродной сестрой. Девушка стала богиней в 1974 году, в то время, когда училась на юридическом факультете. Он спросил ее, сразу ли она покинула Прагу после того, как изменилась.
«Нет, я еще какое-то время жила в своей комнате в квартире родителей, – ответила она, – но это было мучительно и причиняло всем страдания. Я не люблю вспоминать то время. Я тогда встречалась с одним парнем; когда я изменилась, мне не хотелось сразу говорить ему об этом, но он все понял сам. Мы прогуливались по Лготке, ходили вдоль заборов, за которыми росли сады, с деревьев слетали первые пожухшие листья. Мы долго молчали, потом он повернулся ко мне и с тоской в голосе сказал, что догадывается о происшедшем со мной. Нам обоим было тяжело; я чувствовала, как его любовь отчаянно ищет во мне слабеющие отголоски человеческого существа и как ее волны, не найдя человека, отчаянно и сумбурно мечутся среди тьмы и пустоты. Для него это было вдвойне тяжело, потому что он был католиком. И с родителями было нелегко. Они не знали, как вести себя со мной, и, когда мы сидели за ужином, в комнате царила мучительная тишина, нарушаемая лишь стуком приборов о тарелки. Прямо посреди ночи я уходила из дома, и мать по привычке спрашивала, куда я собралась, но осекалась на полуслове и быстро скрывалась в кухне. К тому же отец в то время был заместителем директора Института философии и работал над новым переводом „Материализма и эмпириокритицизма"; видно было, как он ужасно боится, что все узнают о случившемся со мной».
Она немного погрустнела и задумалась, какое-то время в комнате было тихо, даже с лагуны больше не доносились голоса. Скоро богиня подняла голову, посмотрела на астронома и снова улыбнулась. Взяла его за руку и сказала:
«Пойдем, я покажу тебе кое-что».
Он встал с постели и позволил довести себя до темной водной глади в углу комнаты. Богиня исчезла под водой; потом над краем ковра снова появилось ее лицо. Она спросила:
«Ну где же ты? Не бойся и иди за мной!»
«Ты забыла, что я не могу ходить под водой, как ты», – возразил он.
«Не волнуйся; если ты будешь со мной, с тобой ничего не случится. Хотя боги и не всемогущи, им не под силу, например, остановить непрерывное увеличение Вселенной или нарушить действие закона спора, но это для нас пустяки».
И тогда он в ночной одежде ушел под воду. Богиня снова взяла его за руку, они вместе поплыли среди коралловых рифов, служивших опорой для фундаментов домов и дворцов, верхние этажи которых поднимались над гладью; во тьме глубин светились ожерелье и браслеты, в их бледном сиянии судорожно проплывали пестрые рыбы, дрожали медузы и колебались щупальца морских актиний. Потом он увидел вдалеке между беспорядочно колышущимися водорослями неверный свет. Когда они подплыли ближе, оказалось, что свет выходит из больших окон первого этажа странного строения, стоящего на морском дне глубоко под водой. Это был ни дать ни взять унылый кирпичный дом в псевдоисторическом стиле конца прошлого века, какие можно увидеть в Праге на Жижкове, в Михлях или на Смихове, однако это здание было сложено из жемчужин разной величины и разных оттенков. Астроном с изумлением смотрел на карнизы, псевдоренессансные выпуклые орнаменты, балконные ящики с геранью за окнами и трубы газового отопления, составленные из жемчужин. В окнах не было стекол, и через одно из них он вплыл в комнату на первом этаже. Стены этой комнаты и вся обстановка тоже были из жемчуга: он проплывал над продолговатыми жемчужными столиками на длинных жемчужных ножках, над жемчужной стойкой бара с недопитыми жемчужными пол-литровыми кружками пива, в которых поселились маленькие креветки, и с раковиной, дно которой соединяла с краном тоненькая жемчужная струйка воды. Какое-то время он удивленно рассматривал плоские предметы рядом с пивным краном, которые тоже были сделаны из жемчужин, – а потом внезапно понял, что именно изображают странные жемчужные скульптуры: это были блюда с разными салатами. Теперь, когда у него оказался ключ к этим формам, он даже смог отличить картофельный салат от рыбного и от винегрета. Рядом с жемчужными салатами он обнаружил жемчужные копии селедочных рулетов и бутербродов с ломтиками вареных яиц и свернутыми колечками колбасы, заботливо сделанными из мелких жемчужинок. Потом он поднял голову и увидел, что бледный свет, лежащий на жемчужной поверхности салатов и бутербродов, исходит от стаи светящихся медуз, которые пульсировали у потолка помещения, как живые лампы. Над жемчужными муляжами закусок проплывали пестрые рыбы и иногда отдыхали на некоторых из них. То, что он видел вокруг себя, было ему смутно знакомо, он словно очутился в знакомой комнате, измененной сном. Он оглядывался вокруг, стараясь разгадать загадку.
«Ты понял, где мы?» – спросила богиня с улыбкой.
Астроном смотрел на жемчужную пивную, на салаты и кружки, в жемчуге которых отражались беспокойный свет медуз и благородное сияние украшений богини, и вдруг вспомнил. Он зачарованно выдохнул: «Забегаловка на углу Отакаровой и Белградской улиц в Нуслях!»
Богиня обрадовалась, что он узнал это место. Она сказала, что училась в средней школе неподалеку и что после уроков они с подружками часто там обедали; стоя у столика с маленьким стаканом пива в руке, старшеклассницы спорили о писателях и философах того времени. Когда она однажды затосковала в своем подводном дворце, то надумала построить на рифах из кораллов, раковин и жемчуга какой-нибудь пражский уголок, который она любила. Сначала она колебалась между железнодорожным мостом, Богдальцем или смиховским вокзалом, но потом вспомнила о кафешке в Нуслях. Благодаря совершенной памяти, которую она приобрела после перевоплощения, ей удалось сделать точнейшую копию – именно так выглядело это заведение в половине одиннадцатого утра двадцатого мая 1972 года, когда она видела его в последний раз. Астроном сказал богине, что он тоже хорошо знает это кафе, потому что ходил туда в то же время, что и она, – возможно, они стояли там рядышком, так же, как сейчас в его жемчужной подводной копии.
Он хотел осмотреть жемчужный дом снаружи, а потому выплыл через окно и стал подниматься вдоль фасада, он водил руками вдоль жемчужных орнаментов и листиков жемчужной герани. По жемчужной кромке разлилось фиолетовое сияние: за ним приплыла богиня; она взяла его за руку и направилась к ближайшим зарослям водорослей. Между волнующимися водорослями блеснул приглушенный свет, который пробудили сверкающие украшения в перламутре.
«Прости, тут все заросло сорняками», – извинилась богиня.
В водорослях стоял трамвай из жемчуга, они проплыли через оба вагона вдоль рядов пустых сидений. Астроном уселся на место водителя, взялся за жемчужную рукоять и смотрел во тьму перед собой. Если бы богиня построила целую подводную Прагу из жемчуга, подумалось ему, то сейчас перед ним был бы мост через Ботич, низкий виадук, а чуть дальше – Нусельская лестница. Какое-то время ему казалось, что трамвай готов отправиться во тьму, что он повезет его вдоль жемчужных стен, блестящих от света медуз, что в конце пути он будет отдыхать под жемчужной лестницей на Петршине или парить под сводами жемчужного храма Святого Вита. Однако трамвай не двигался. Богиня положила руку ему на плечо.
«Придется мне тут прополоть, – сказала она, – и сделать посветлее, чтобы трамвай было видно из окон кафе».
Потом они вернулись в дом, встали к жемчужному столику, по которому неуверенно брел маленький краб, и принялись беседовать о Нуслях и о Праге. Богиня была горда своей постройкой и призналась астроному, что это еще не все.
«Мне хотелось бы построить дома на противоположной стороне Отакаровой улицы и создать ручей Ботич с обоими берегами. Мне не терпится сложить прекрасную старую фабрику на другом берегу ручья, ее завораживающие окна с выбитыми стеклами, двор, поросший травой, и кирпичную трубу. Может быть, я сделаю еще и насыпь железнодорожной станции, заросшую кустарником, а на рельсах – поезд с локомотивом и вагоном-рестораном, где на столике будет стоять чашечка кофе, а на сиденье – валяться газеты, раскрытые и скрученные сквозняком. Но потом мне все же хотелось бы отправиться в путь в космос, мне хотелось бы повидать все чудеса, о которых говорили чужие боги, – прозрачные звезды и дрожащие звезды из студня, металлические созвездия, звезды которых соединены мостами, обрамленными гигантскими скульптурами с пылающими факелами; я хотела бы проплыть сияющими разноцветными вихрями, из которых через миллионы лет родится новая галактика, медитировать в одиночестве на гладкой поверхности мраморной звезды. Может быть, мне удастся растворить там последние застывшие кристаллы собственного сознания и растаять в ритмах дыхания космоса – тогда я стану первой среди богов, наивысшим божеством Вселенной».
В комнату вплыл осьминог, рассмотрел их лица большими и неподвижными близорукими глазами, потом уселся на жемчужный пивной кран и свесил вниз щупальца. Астроном спросил у богини, не хотела ли бы она вернуться в Прагу, если так по ней тоскует.
«Нет, – улыбнулась она, – хоть я иногда и скучаю, но я люблю свой подводный дворец, люблю свое прекрасное одиночество и темные морские глубины; я чувствую себя счастливой в своих длинных путешествиях к подводным горам. Я не могла бы жить среди вас, мне достаточно воспоминаний и жемчужных статуй. Кроме того, я чувствую ответственность за жителей морского города, я не могу оставить их тут одних».
«Я заметил, что тебя тут все любят, – сказал он. – Наверное, им будет не хватать тебя».
Высоко над ними посреди тьмы появилось неверное пятно розового света.
«Над водой восходит солнце, – сказала богиня, – тебе пора возвращаться».
Она проводила его до комнаты, попрощалась и обещала, что скоро снова придет за ним и покажет ему свой дворец.
Когда писатель дописывал эти строки, в Праге тоже светало. Он отпустил клавишу и позволил голубому свету скрыться под корпусом пишущей машинки, где он медленно угас. Писатель прикрыл усталые от ночного напряжения глаза ладонями. Заканчивалась всего лишь вторая ночь работы над его новой книгой. И все же время, когда он писал о проблемах неуравновешенного инженера, казалось ему давним прошлым или даже странным сном. Теперь он знал, что произведение, начатое позавчера, он будет писать еще долго. Все его тело было пронизано радостью, какой он до сих пор не знал, радостью, что приносила работа над текстом, смысла которого он совершенно не понимал и который, видимо, никакого смысла и не имел. Восторг, овладевший им, когда над освещенной голубым светом страницей он впервые за долгое время встретился с пустотой и ее настойчивым шепотом, продлился и превратился в тихое блаженство, озарившее каждый миг его жизни – и минуты, когда он не писал, и грязные заводи времени, где раньше владычествовала скука. Рождающееся произведение не покидало устойчивую форму, он не чувствовал необходимости разбивать и истязать язык, длинные фразы спокойно делились при голубом свете на множество второстепенных предложений и однородных членов; они разливались, словно океан по улицам, тротуарам и комнатам морского города, и, подобно тому как в сотнях разных заливов царил ритм одного прибоя, дальние части предложений были связаны между собой тонкими гармониями и неприметными симметриями. Однако он знал, что царство этого спокойного сияния форм, этого невероятного морского классицизма простирается над темной и зловонной бездной сумасшествия и отделено от нее лишь тоненькой перепонкой; случалось, что он замечал совсем близко в пробелах между словами оскаленные морды чудовищ. Знал он и то, что они когда угодно могут ворваться в его мир и разорвать прочные формы; и все же подстерегающие его опасные призраки не были страшны ему, он ожидал их прихода с улыбкой.
Незаконченный роман об инженере он засунул в ящик стола и так и не вернулся к нему. Каждый вечер он садился к пишущей машинке и на светящейся голубым светом странице позволял рождаться истории о человеке, который спасся после аварии самолета над океаном; он писал о посещениях им подводного дворца и о длинных разговорах с богиней, о возвращении от нее, когда в утреннем холоде он плыл по пустым водным улицам еще спящего города и в окнах домов и на подернутой рябью глади сиял оранжевый свет солнца, встающего над океаном. Он писал о долгих прогулках по улицам старого города, о разговорах с королем и мудрецами, о пикниках на море, о посещении театра, где играли старомодные морские трагедии, о любви астронома к молчаливой дочери королевского архитектора и о том, как он обнимал ее в комнате тихого дворца на окраине города, из окна которой была видна только океанская гладь. Днем писатель обыкновенно ходил по Праге, и порою случалось, что вечером и ночью его дневные встречи в причудливо измененном виде попадали в роман. Так ряд одноэтажных деревенских домиков, которые он нашел в Забеглицах, превратился в улочку в отдаленной части морского города, где на водном дворике у рыбьих садков, напоминающих кроличьи клетки, астроном встретился со старым жрецом позапрошлого бога, и в затхлой темной горнице, пропахшей трухлявым деревом, он слушал рассказы о божестве, которое ушло и которое уже почти никто в городе не помнит; здание пенсионной страховой кассы на Смихове превратилось в просторный дом, где находилась королевская налоговая инспекция, дом, в душных канцеляриях которого впервые появилась хищная рыба с острыми зубами, что могла залезть на скульптуру на высоту нескольких метров, – какое-то время эта рыба пугала жителей морского города; деревянная будочка кафе на пристани под железнодорожным мостом стала бистро на плавучей платформе на окраине морского города, где астроном одно время сидел почти каждый день, пил пиво из морских ресничек и смотрел на закат солнца. Иногда вещи, персонажи и события рождались из опечатки, которая появлялась на бумаге. Странно было, что все эти претворения случайного личного опыта в ткань романа вообще не ощущались как противоречащие осознанию того факта, что сам он – всего лишь инструмент для возникновения истории, живущей вне его своей собственной жизнью; напротив, случайные встречи и непредвиденные скопления букв точно приоткрывали щели, дающие возможность увидеть сквозь них страницы таинственной книги, которую он должен был написать на своей машинке.
Какое-то время он получал письма из Союза писателей, ему приходили приглашения на встречи, а литературный журнал напоминал об обещанном отрывке из нового романа. Он не отвечал на письма, а, поскольку это не помогало, послал в редакцию журнала главу морского романа – эпизод о том, как богиня взяла астронома в путешествие к далеким подводным горам, где они посетили древнее божество:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10