А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z


 


Так и есть: мне будет отказано не только в том, чтобы выбирать имя для чада, но и в том, чтобы воспитывать его и привить девочке великий и могучий герцословацкий язык. Она станет стопроцентной американкой, более того, калифорнийкой и начнет приветствовать меня на ломаном герцословацком тем единственным словом, которое будет знать на языке отца: «Спасибоу!»
– Ага, Алиса… в честь мамаши Беверли… Или это твоя тайная страсть к детской фантастике русского писателя Кира Булычева? – уколола я сына.
Когда-то он в упоении смотрел «Тайну Третьей планеты»: в нашей Герцословакии, стране – сателлите Советского Союза, раньше постоянно крутили «ихние» фильмы и мультяшки.
– Или, может быть, Алиса – это долг памяти незабвенному Буратино и его хвостатой герл-фрэндше по выращиванию на поле чудес саженцев с золотыми вместо листьев?
– В честь Алисы Льюиса Кэрролла, – уверил меня сын. – Беверли в восторге от «Алисы в стране чудес» и «Алисы в Зазеркалье»!
Я утробно расхохоталась:
– О, в честь Алисы Льюиса Кэрролла? Дорогой мой Тема, а известно ли тебе, что этот самый математик Чарльз Доджсон, по совместительству писатель Льюис Кэрролл, обожал маленьких девочек, лет эдак десяти-одиннадцати. Причем весьма даже неплатонически обожал! Кстати, именно Льюис Кэрролл стал для Набокова прообразом его игривого старого развратника Гумберта Гумберта из бессмертной «Лолиты»!
Яд так и сочился с моего раздвоенного языка, но Тема никак не прореагировал на эти литературные эскапады. Он привык к тому, что его мать-писательница постоянно вываливает неприглядные факты из жизни великих авторов.
– И вообще, имя Алиса принесло Герцословакии несчастье, – вещала я, войдя в роль оскорбленной матери. – Истеричная императрица, жена Николая Второго, последнего безвольного русского императора, до того как перешла в православие, звалась Алисой Гессен-Дармштадтской. Некоторые предпочитали именовать ее Даромшмадской. Если бы не эта Алиса, то не было бы и Распутина, который, кстати, вроде бы ублажал не только ее душу, не было бы развала государства, не было бы мировой войны, и революции в России не было бы, и тогда в нашей Герцословакии к власти коммунисты не пришли бы, и вся мировая история иначе пошла бы, и Джорджа Гуша американским президентом не переизбрали бы!
– Мама! – заметил Артем. – Понимаешь, наша Алиса не имеет к этому ни малейшего отношения!
Он был прав, мой единственный сын! Но что я могла поделать в такой ситуации – просто принять как факт, что Беверли родила и девочку назвали в честь ее матери? Он же мой сын!
– А появись у вас сыночек, то вы окрестили бы его Марком Аврелием или нет, подожди-ка, Ганнибалом Лектером, в честь дедушки Беверли? – нанесла я еще один запрещенный удар.
– О, мама! – Артем окончательно потерял терпение. – Мама!
– Теперь бабушка! Передавай привет своей супруге, – пропела я елейным тоном. – Кстати, шрам от кесарева сечения не сильно попортил ее идеально плоский живот, которым она так гордится?
Когда разговор завершился, я еще долго сидела с прижатой к уху телефонной трубкой, в которой умирали гудки. Васисуалий Лоханкин, урча, растянулся у меня на коленях. Я потрепала Василиска за ушком. Он сразу же вонзил в меня коготки.
Спать не хотелось. Кошмары преследовали меня не только во сне, но и наяву. Артем сказал, что приезжать к ним не имеет смысла. Уверена, что эту мысль вбила ему в голову разлюбезная Беверли. Она украла у меня сына, а теперь хочет украсть и внучку!
– Алиса, ты только подумай! – сказала я Васисуалию, и котина лишь проурчал в ответ. – Какое падение нравов! Куда до нас всяким элагабалам и каракаллам![1] И в каком, интересно, направлении катится мир?!
Я спихнула кота, включила бра, натянула кимоно (подарок японских поклонников моего творчества) и спустилась на первый этаж.
Васисуалий последовал за мной. Еще бы, десятикилограммовая тварюга постоянно испытывала чувство голода. Как и я! Однако Лоханкину было много проще – он наедался мяса, жирной деревенской сметаны, лакал сливки – и оставался подтянутым парнишкой шести лет от роду.
Стоит мне съесть две конфетки или ломтик торта, как неподкупные весы безжалостно констатируют лишних три килограмма.
И почему природа так несправедлива к людям и так благоволит к котам?
Было почти четыре утра. Августовская ночь начинала таять, хотя до рассвета оставалось не меньше полутора часов. Я заварила себе крепчайший кофе, бросила ластящемуся Василиску куски вчерашнего жаркого и, усевшись на мягкую табуретку, с наслаждением закурила.
Я, Серафима Ильинична Гиппиус, самая известная писательница современной Герцословакии, наследница громкой фамилии и древних традиций, лауреат Тукера (и Нобелевской премии – во сне!), гениальный стилист и живописатель герцословацких нравов, ведущая телевизионной программы на канале ЖТВ «Ярмарка тщеславия», вдруг поняла, что в свои неполные ммм… тридцать три года – крайне несчастлива!
Осознание невыносимой тяжести по-герцословацки бесцельного бытия пришло ко мне именно в то злосчастное утро, двадцать пятого августа, когда Артем позвонил и сообщил, что на свет появилась моя первая внучка по имени Алиса.
Подкрепившись тремя чашками черного и несладкого кофе, половиной кремового рулета, двумя бутербродами с ветчиной и несколькими карамельками, я стала смотреть на сложившуюся ситуацию более оптимистично.
Я – сама Серафима Гиппиус! Моей троюродной бабушкой по отцовской линии была легендарная русская поэтесса Зинаида Гиппиус!
Я – родом из России, но с самого детства живу в Герцословакии – небольшой, но богатой стране на Балканах, у Адриатического моря!
Я описалась на коленях у Корнея Ивановича Чуковского, я воровала леденцы из серванта на даче у Анны Андреевны Ахматовой, я как-то залезла в дремучую крапиву, удирая от казавшейся мне сказочной ведьмой Лили Брик!
Мои книги издаются в Герцословакии, ближнем и дальнем зарубежье солидными тиражами, у меня было четыре с половиной мужа, и всех я бросила сама (ну, или почти всех!), в мою программу хотят попасть очень многие знаменитости, меня узнают на улице, в метро (не поверите, но я иногда езжу на метро!), не помогают ни черные очки, ни обмотка головы и лица шарфами по принципу древнеегипетской мумии, ни шляпа в стиле человека-невидимки.
Я – по праву! – считаюсь незыблемым литературным авторитетом, веду необременительный полусветский образ жизни, пишу, говорю и ем все, что ни пожелаю, и не забочусь о финансах.
Кроме того, я преподаю уже который год в американском университете, живу в городке под названием Ithaca (что мне, кандидату филологических наук, защитившему диссертацию по «Одиссее», безумно льстит) и вообще не задумываюсь о хлебе насущном.
Два года назад мой сатирически-философско-постмодернистско-классический роман-антиутопия «Глокая куздра» удостоился Тукеровской премии (я знала, что кое-кто из злопыхателей именовал меня «полновесным лауреатом премий канцлера Брюнинга, Фредди Крюгера и анти-Дюринга»).
Похоже, мне в самом деле придется мириться с Беверли. Я не хочу потерять Артема – ведь тогда эта, прости господи, лахудра полностью приберет моего единственного сыночка к своим шоколадным ручкам! Да какая мать такое стерпит? Моего родного Темку заграбастало американское страшилище!
Мрачные мысли под воздействием легкого завтрака исчезли. Сегодня у меня напряженный день. Съемки «Ярмарки тщеславия». Несмотря на то, что я разделываю «под орех» почти всех гостей программы, попасть в нее и стать объектом моего неподражаемого остроумия и жертвой смертельного злословия для многих является делом чести. Мне известна как минимум дюжина человек, которые начали восхождение к славе в массмедиа с того, что позволили планомерно и без сопротивления истязать себя в моей программе.
Сегодня ожидался визит занимательного гостя, я уже наметила, во что облачусь. Предвкушая кровавое пиршество, я отправилась в ванную.
Ровно в восемь утра началась строительная вакханалия. Я как раз пыталась найти неизбитый эпитет к слову «любовь», сидя перед ноутбуком.
Бум, бббум, бууум, буммм. Я обхватила голову руками, пытаясь остановить ускользающие мысли. Так и есть, наши новые герцословаки продолжают возводить свой Букингемский дворец!
Летом и осенью я живу на даче, расположенной в поселке Перелыгино, в подбрюшье нашей столицы Экареста. В приснопамятные времена Герцословацкой Социалистической Конфедерации (она развалилась в 1991 году на восемь самостийных государств, положив начало балканской заварухе) в Перелыгине обитали деятели искусств – поселок изначально задумывался как место, где поэты, писатели, скульпторы и композиторы, наслаждаясь девственно-чистым воздухом, под шум старинной дубравы будут создавать шедевры во славу родины.
В конце сороковых так оно и было, затем половину жителей Перелыгина отправили в лагеря и подселили работников Комитета, которых, в свою очередь, почти всех расстреляли. Новый всплеск в жизни нашего Перелыгина произошел после смерти Сталина, это событие повлияло на судьбу Герцословакии, тогда мои родители и получили от государства дачу.
И сейчас в Перелыгине обитают осколки великой эпохи – не считая меня, здесь живет поэтесса Раиса Блаватская, представительница интеллектуального постмодернизма (или постинтеллектуального офигизма, как люблю шутить я), тут же – летняя резиденция и мастерская Ираклия Тхарцишвили, того самого скульптора, который ваяет исторических личностей и дарит их (за счет принимающей стороны) столицам мира. Ирик – мой старый друг, кажется, он все еще лелеет мечту заполучить меня в любовницы. Но к чему мне эти африканские страсти? Когда я бываю в Штатах, то навещаю его в пентхаузе на Пятой авеню. Мы пьем коллекционный французский коньяк и предаемся великогерцословацкому шовинизму.
Кого я забыла упомянуть? Из «бывших великих» – разве что Гамаюна Подтягича, некогда столпа соцреализма, получившего семь или восемь Государственных премий и создавшего шедевр-пенталогию под названием «Домны революции» – металлургический секс-триллер середины пятидесятых. Сейчас о Гамаюне никто и не знает, а когда-то от его слова зависели судьбы и карьеры – он был первым секретарем правления Союза писателей Герцословакии. Теперь он якшается с коммунистами, был одно время депутатом Госдумы, но в последний год резко сдал, отошел от дел и засел на даче, где строчит мемуары, желая доказать всем, что времена «красной империи» были самыми лучшими.
После смерти жены Гамаюн тоже неравнодушно поглядывает в мою сторону, но я делаю вид, что не замечаю его плотоядных взоров. Восьмидесятичетырехлетний эгоист с неприглядно волосатыми варениками вместо ушей – это не для меня!
Ах, и как же я забыла о Браниполке Иннокентьевиче Суворе! Да, это тот самый, некогда всемогущий Сувор, правая рука генсека Алдропа, генерал в отставке, заместитель председателя КГБ – Комитета герцословацкой безопасности, дважды Герой, трижды кавалер…
Браниполк Иннокентьевич для своих неполных семидесяти – вполне крепкий молодцеватый старикан, захаживает ко мне то с бутылкой вишневой наливки, то с последним романом Мураками. Думается, он тоже не прочь заполучить гарную дивчину Фиму Гиппиус в свои объятия, но вряд ли этому суждено сбыться! Сын Сувора, Огнедар Браниполкович – птица высокого полета, он – доверенное лицо нашего президента, ему удалось превзойти отца: Огнедар – директор реформированного КГБ. Когда он приезжает навестить старика, на пыльных улочках нашего Перелыгина возникает кавалькада черных джипов и бронированных «Мерседесов».
Впрочем, «Мерседесы» для нашей деревни проклятых, как я иногда любовно называю Перелыгино, явление знакомое. С тех пор как по соседству с моим участком дачу бывшего композитора Дергучевского (ну, того, что написал почти все хиты 60-х годов, а затем погиб, врезавшись на автомобиле в самосвал, груженный куриным навозом, как говорят, будучи в стельку пьяным) у его наследников приобрел один из недосаженных олигархов, спокойной жизни пришел конец.
Я вспоминаю один из поздних романов моей любимой Агаты Кристи: мисс Марпл убеждается в том, что милая ее сердцу деревушка становится жертвой вездесущего прогресса – вместо лавок зеленщика и булочника появляется монстр-супермаркет, уютные коттеджи сменяются уродливыми панельными домами, по улицам маршируют странные длинноволосые личности-хиппи…
Так и в Перелыгине – капитализм забрал у нас то, что казалось неподвластным времени, – воспоминания. Некий равноудаленный олигарх (о, и почему его, как Белоцерковского, не засадили в тюрьму?) вознамерился строить в Перелыгине свою резиденцию. Времена усадеб вдоль правительственной трассы миновали, нуворишей потянуло поближе к интеллигенции, вместо красного кирпича в моде каррарский мрамор и финский гранит.
Вот уже три месяца этот олигарх, которому принадлежат пара алюминиевых заводов, производящих что-то около двадцати процентов мирового объема этого металла, а также несколько нефтяных скважин и алмазных трубок, возводит в Перелыгине свою семейную резиденцию.
Строит, разумеется, не он, а команда архитекторов и рабочих. Олигарх появляется раз в неделю, дабы контролировать процесс. И все эти три месяца я пишу вторую страницу нового рассказа – вдохновение исчезает и не возвращается, так как его пугают постоянный гул и шум.
Я уже сказала в шутку Браниполку Иннокентьевичу, что его сын, директор КГБ, должен повнимательнее изучить нашего олигарха, авось найдется пара статей, по которым того можно упечь в каталажку, и стройка прекратится!
И вот снова! Я думала, что до съемок программы смогу написать пару абзацев, так нет! Треклятый трамбовочный агрегат напрочь заглушает парнасскую музу!
Я вышла из дома и прошествовала, сопровождаемая любопытным Васисуалием Лоханкиным, к забору. Боже, но забора-то нет! Еще вчера он стоял на месте, а теперь исчез! Пыхтя, небольшой бульдозер сгребал в кучу остатки деревяшек.
– Что ж это за слонопотамство-то такое! – в сердцах возопила я и едва не бросилась под гусеницы бульдозера. – Это моя территория, вы не имеете права!
Откуда-то сбоку вынырнул прораб, сопровождаемый лощеным молодым человеком в шикарном костюме и стильных очочках без оправы – и что этот выпускник Гарварда делает на песочной куче?
– Вы ответите мне за это! – я указала дланью на уничтоженный забор и поваленные сосенки. – Вы вторглись на мой участок, и это подсудное дело! Я засужу вашего миллиардера! Или он вообразил, что раз он – сороковой в списке самых богатых людей мира журнала «Форбс», то ему дозволено все? Я немедленно свяжусь с моим адвокатом! Я…
Я вдохнула, чтобы набрать в легкие воздуху и обрушить на представителей ненавистного олигарха новые проклятия и угрозы. Молодой человек, воспользовавшись паузой, распахнул элегантный крокодиловый кейс и протянул мне пачку бумаг.
– Госпожа Гиппиус, как хорошо, что вы оказались здесь! Согласно плану участков, утвержденному в 1947 году, фотокопия прилагается, полоса, на которой до недавнего времени находился ваш забор, является неотторжимой частью землевладения моего клиента. Поэтому ваш несанкционированно установленный забор был ликвидирован в полном соответствии с пунктом…
Юрист посыпал статьями законов, постановлений и распоряжений. Я взглянула на копию границ участков от 1947 года. Похоже, этот юный прощелыга, который за день работы получает столько, сколько я в год, прав. Но я не собираюсь выбрасывать белый флаг! Эти пять метров территории – мои!
– Это произвол! – прошипела я. – И ущемление моих конституционных прав! Я буду жаловаться!
– Воля ваша, – осклабился молодой законник и поправил супермодные очочки.
– Я позвоню своему адвокату!
– Ради бога, – вставил наглый юноша.
– Обращусь в Конституционный суд!
– Быть может, имеет смысл сразу в Гаагу? – юный хам издевался надо мной.
– Нет Гааги, голубчик, – ответила я. – Никогда и не было!
Ну что же, ты еще не знаешь меня, Серафиму Гиппиус! Ты еще на свет из яйца не вылупился, когда моя слава уже гремела – во всяком случае, в пределах нашего Перелыгина!
– Я приглашу вашего патрона к себе на программу, он не посмеет отказаться, ибо тогда все узнают, что он – жалкий трус, и раздавлю его, как червя! – Я топнула ногой, и желтый песок просыпался на кожаные ботиночки адвоката.
Юнец побледнел, его торжествующая улыбка сменилась испуганной гримасой. Я развернулась и с гордостью пошла к дому.
Настало время отправляться на съемку «Ярмарки тщеславия». Я не люблю водить машину, но что поделать, другой возможности попасть из Перелыгина в столицу не существует.
1 2 3 4 5 6 7 8