]
У Франческо ди Франческо Лоредана (умер в 1497 году), чей отец был одной из ключевых фигур в позорном деле свержения дожа Фоскари (1457), было трое сыновей и четыре дочери от его жены, Ореолы Веньер. Все они выжили и заключили следующие браки в период между 1488 и 1499 годами:
Франческа вышла замуж за Николо Градениго.
Леонарда – за Николо Мочениго.
Корона – за Бартоло Стено.
Грациоза – за Андреа Морозини.
Антонио женился на Лауре Вендрамин [родители Лореданы].
Бернардо – на Антонии Дандоло.
Томмазо – на Паоле Дольфин.
Все эти браки считались выгодными, так как супруги были прямыми потомками дожей.
Лореданы обычно выдают своих дочерей замуж с великолепным приданым в шесть – восемь тысяч золотых дукатов, но не требуют таких же капиталов от семьи невестки. То есть можно сказать, что дочери легко входят в герцогские семьи, тогда как сыновья берут жен с меньшим приданым, однако при условии, что девушки приносят с собой природный дар здоровья и красоты. Мужская линия, другими словами, уже давно настаивает на bellezza – привлекательности и здоровье своих невест, и в результате они произвели на свет династию красивых мужчин и женщин вплоть до настоящего поколения. Так же, как две семьи заслужили печальную известность своим уродством – и все мы знаем, кто это, – Лореданы знамениты своей красотой, и они гордятся сим фактом, закрепляя его в прозвищах и семейных историях. И все же эта гордость не ускользнула от всевидящего ока фортуны и высших сил. Лореданы дорого заплатили за свою прекрасную плоть, которая была одним из истоков их высокомерия. Помимо изящества и завидной красоты они также произвели на свет множество уродов и чудовищ – то ли из-за кровосмешения и блуда, то ли из-за мести фортуны и справедливого воздаяния за их деяния. Лука ди Леонардо Лоредан (р. 1398), горбатый коротышка, провел свою жизнь в крестьянской семье в деревушке рядом с Асоло, скрытый от взоров мира. Агнезе ди Андреа (р. 1419) была идиоткой, издававшей странные звуки, она не могла говорить и только скрипела. Ее отец поместил ее в Санта-Лючия, монастырь для монашек с уродствами, находящийся рядом с западными воротами Пармы. Далее следует Паскуале ди Лоренцо (р. 1431), который не прекращал смеяться; его держали под замком на чердаке в Кьоджи. Даниеле ди Якопо (р. 1488) родился с двумя головами, и никто так и не смог понять, был ли он одним человеком или двумя. Он прожил четыре года, переданный за соответствующее вознаграждение в больницу для подкидышей в нижнем городе, в архивах которого я и нашел эти сведения (Приложение xviii). Этих примеров достаточно? Я не вижу смысла продолжать перечень ужасов.
Я достиг нынешнего поколения и подошел к 1520-м годам. В наши дни Антонио, старшего сына по мужской линии, которому теперь почти семьдесят, постигла неудача: у него не было законных наследников. Лаура Вендрамин родила ему всего четверых детей, но оба мальчика умерли в детстве; затем скончалась и сама Лаура, оставив только двух дочерей, Квирину и Лоредану. В 1504 году старшая из них, Квирина, оказалась в центре постыдного скандала, который на этот раз Лореданы оказались бессильны замять. Торжественно выданная замуж за Маркантонио ди Джакомо Мочениго, через четыре дня она была обследована двумя врачами и повитухой. Они нашли дефект в ее влагалище. Квирина не могла стать женщиной, и брак был немедленно расторгнут. Несмотря на свое притворное сочувствие, многие люди посчитали это событие забавным, и неприличные куплеты до сих пор ходят по городу. Я все еще помню один из них:
Щель Квирины оказалась малость тесновата
Для супруга, для врача и даже для солдата.
Кстати, она была очень привлекательной девушкой в свое время, но впоследствии превратилась в чрезвычайно набожную даму, если быть точным, даже вступила в третий орден монашеского братства и начала серьезно поститься. Потом она напрямую занялась умерщвлением плоти. Я видел ее в их церкви и подтверждаю, что она – мешок с костями. Фортуна подпортила прелести Лореданов высохшими костями Квирины. В жизни нечасто случается наблюдать такую поэтичную справедливость.
[Опущено]
Возведение верхнего города нельзя отделить от гордости Лореданов и других влиятельных семей, таких как Мочениго и Контарини. Больше других желая построить новый город, они создали его, чтобы прославить и утвердить верхушку венецианской знати в правах наследственной аристократии. Вот несколько деталей для тех, кто, быть может, не знает этой истории. К 1300 году венецианские суды и правительство оказались в руках узкого круга семей. Только по праву рождения человек мог попасть в этот класс правителей. Посему казалось правильным отделить знать от народа, воздвигнув новый город, к тому же средства для такого величественного предприятия уже хранились в сундуках правящих семей. Я имею в виду средства, полученные от торговли пряностями, сахаром, шелком, красками, рабами, от мореплавания и пиратства. Новый город воплощал их торжество в блистательную реальность. И насколько все это было законно, настолько же и безнравственно, ибо новый город построили прямо над старым, таким образом почти полностью лишив его солнечного света. На верхнем ярусе было разбито множество площадей и широких улиц, чтобы прикрыть пространство, занимаемое более плотной застройкой внизу. Тем не менее нижний город разросся за пределы верхнего, и на окраинах его есть солнце. Этот внешний ряд предназначен для более состоятельного класса горожан, правительственных чиновников и богатых купцов. Таким образом, нижний город состоит из двух частей с различными условиями жизни: благополучной окраины и злосчастной центральной части. Сюда, в закрытое пространство под неровными массивами величественных зданий, сквозь узкие щели пробиваются тонкие лучи света, достаточные для работы ремесленников и лавочников, для торговли, перевозок и для передвижения животных по улицам. Но зимы обычно долгие, облачные небеса прячут тусклый свет, потоки дождя просачиваются вниз, и обитатели теней в основном полагаются на фонари и свечи. Словно для того, чтобы оправдаться за свое преступление – похищение солнца, правящие семьи – я имею в виду Лореданов и им подобных – сами производят воск и все материалы, необходимые для освещения темных частей нижнего города.
25. [Орсо. Исповедь:]
Подождите, отец Клеменс, я не поведал еще о подробностях покушения на мою жизнь. Вот факты.
Однажды в конце марта в 1527 году, после заката, в нижнем городе на меня напал незнакомец, когда я выходил из церкви Сан-Барнаба. У него под одеждой был спрятан небольшой меч, которым он нанес мне сильный удар. Однако я спасся, ибо случайно он попал прямо в толстую книгу, спрятанную под моим плащом (я только что забрал ее из церкви), и слегка поранил мне левую руку. Я скрылся, бросив книгу прямо в лицо незнакомца, мгновенно повернувшись и нырнув в темную церковь. Хорошо зная эту церковь, я укрылся от него в тени и темноте бокового прохода – он вбежал за мной. Священник и двое прихожан, заслышав крик и топот, поспешили на улицу позвать на подмогу. Нападавший бежал, а я через какое-то время спустился в склеп. К счастью, шум не достиг ушей ночных стражников, мне удалось заручиться молчанием трех-четырех свидетелей, и вскоре я добрался до дома моего друга, цирюльника, жившего по соседству, который так хорошо обработал рану, что через пять недель я полностью поправился. Помните? Вы заметили шрам.
Кто-то решил, что мне следует внезапно умереть. Но как я мог поменять свои маршруты и распорядок дня, не изменив своим обязанностям? Скрыться, отказаться от духовных дел и от Третьего Города? Нанять тайных телохранителей для своей защиты, как делают некоторые священники и кардиналы в Риме? Конечно нет, все это было невозможно. Но мне никак не удавалось быть в должной мере осторожным. Поэтому каждый день я жил под угрозой смерти. Что-то надо было сделать.
Третий Город, признаюсь, раскололся. Небольшая группа отделилась от нас три года назад. Я знал своих будущих убийц, их было трое. Они были охвачены звериной злобой. Третий, так я буду его называть, был францисканцем и должен – у меня есть все основания полагать – извлечь урок из судьбы других двоих, мирян. В соответствии со своим положением я держал совет с членами моего кружка за пределами Венеции. И вот что случилось: этих двоих убили.
Отец Клеменс, эта расправа произошла с моего согласия, я несу ответственность за убийство двоих людей. Я убил, защищая себя, но ни на минуту я не полагал, что это деяние правильно.
Это надо было сделать во имя Третьего Города, и я бы сделал это снова. Но меня это мучает, по ночам я просыпаюсь в холодном поту, ибо убийство по любой причине – всегда нечестивое деяние, жестокая кража божественного дара. Я раскаиваюсь, я чувствую глубокую и искреннюю печаль, но какой в этом прок, ведь, как я сказал, я бы снова совершил это преступление против Христа.
Я вижу, как за моими рассуждениями проступает лик смерти. Убивать грешно, а убивать по необходимости? Оправдывает ли нас необходимость? Можем ли мы делать зло для того, чтобы творить добро? Может ли высшая моральная необходимость принуждать к злу? Нет, нет, такие размышления – колыбель злых намерений. Тогда давайте посмотрим на это по-другому: наказать зло не есть зло. Но кто может сказать нам, что есть зло, кто его определяет? Правительства, советы, церкви, соседи, общины, просто люди? Как же так, если они склонны к ошибкам, грешны, пристрастны, самоуверенны, непостоянны, горды? И все же они кричат: «Давайте убьем этого, он плохой!»
Да, давайте убьем этого, раз уж мы живем в царстве животных и полного абсурда…
Я вновь и вновь прохожу по этому порочному кругу и не нахожу выхода. Посему я могу только отдаться вашему милосердию, отец Клеменс. Лишь ваши молитвы и благословение смогут спасти меня от этого греха, потому что раскаяние мое немедленно тонет в трясине противоречий. Я ничего не могу разглядеть ясно и прямо. Да поможет мне Бог!
А теперь расскажу о заговоре.
В самом начале делом Третьего Города была только медитация. Его члены пытались вообразить высший город, простирающийся, подобно мечте, над исчезающими вдали песчаными отмелями лагуны. Со временем они находили все больше и больше последователей в нижней и верхней Венеции, в Падуе, Виченце и других городах под властью Республики. Они действовали очень осторожно. О том, что я вошел в группу, мне сообщили последнему.
Вернувшись из Сирии, я стал призывать к активным действиям. Я спорил яростно, хотя я не принадлежу к типу горячих голов. Мне возражали, что Царство Божие не от мира сего, а я отвечал, что мы и не ищем его здесь, это было бы глупо. Напротив, мы желаем вещи предельно практической: солнца и справедливости, уже достигнутой в других городах.
Поскольку призыв к действию исходил от меня, я был избран эмиссаром и отправился, в своей доминиканской рясе, в Виченцу и другие близлежащие города, чтобы сообщить о новом плане нашим людям на местах. Эти встречи, всегда окутанные аурой религиозности, стали для меня настоящим испытанием, в некоторых случаях приходилось горячо спорить и убеждать, особенно когда единственным препятствием был страх наших соратников. В иных случаях, когда сообщения наших осведомителей и мое собственное впечатление от группы вызывали опасения, я угощал их пресной смесью религиозных идей – хлебом и молоком, а не нашим истинным планом. Ибо один предатель мог выдать всю пятерку.
Это может удивить вас, отец Клеменс, но мне известно, что вы и ваша семья в Падуе однажды чуть не попали под карающую длань Совета Десяти и что в юности Совет продержал вас в тюрьме шесть лет, несмотря на вашу невиновность. Поэтому, чтобы не компрометировать вас, я не буду называть имен… [здесь рукопись повреждена водой] сопротивление.
Если бы с целью уничтожения верхней и нижней частей города и соединения их в один нам пришлось бы захватить несколько аристократов и держать их в заточении, пока реконструкция не будет завершена, погубило бы это мою душу? А если бы, в худшем случае, тем из них, кто решился бы на вооруженное сопротивление, пришлось умереть, разве не столкнулся бы я с еще большей опасностью? Конечно да – даже если рассматривать их смерти как неизбежные жертвы в столкновении добра и зла. Вот оно опять, это столкновение. Посему вы имеете полное право спросить, а кто, собственно, я такой, я – монах и священник, чтобы решать, что есть добро в мирских делах. Я отвечу, что пути добра и зла не разделяются на два разных порядка существования, духовный и преходящий. Такое разграничение – софистика. Кесарю – кесарево? Но разве кесарю позволено калечить род человеческий, при условии, что он не вмешивается в дела церковные? Странная вольность. Предводители венецианской знати прекрасно знают, что для них добро: отбирать солнце у нижнего города и самим нежиться в его лучах. Как могу я сомневаться, что их понимание – зло?
Я молюсь, чтобы эти вопросы нашли свое разрешение к тому моменту, когда я дойду до окончания моего повествования.
26. [Фальер. Тайная хроника:]
Скандал, вызванный дефектом влагалища у Квирины, бросил тень и на ее младшую сестру, четырнадцатилетнюю Лоредану – необыкновенную красавицу, которая, как болтали в те дни, была прекраснейшим созданием в Италии; я и сам могу подтвердить, что, завидев, как грациозно она идет по улице в дымке шелков и лент, любой мужчина невольно замедлял шаг. Казалось, она излучала чистоту. У нее были глубокие серые глаза, копна каштановых волос, сияющая кожа, чарующая улыбка, безупречные руки с длинными пальцами, прекрасно сложенное тело, прямая и легкая поступь и губы, свежие, словно утренняя роса. И все же ее отцу, сиру Антонио, потребовалось четыре года и королевское приданое, чтобы устроить ее брак. Причиной тому, как говорили некоторые, был скандал с Квиринои; однако многие утверждали, и еще большее количество людей этому верило, что отец тянул с устройством брака Лореданы, потому что так любил и баловал свою дочь, что не мог смириться с необходимостью отдать ее другому. Поразительно, что он отказывался жениться вторично, несмотря на то, что у него не было сыновей – ни законных, ни побочных, которые могли бы унаследовать его имя и состояние, и это в свою очередь вызвало толки о его противоестественной привязанности к Лоредане. Однако, чтобы быть правдивым, я должен прибавить, что он содержал привлекательную любовницу в нижнем городе и, казалось, был в нее сильно влюблен. Таким образом, дочь и подруга, великие радости его жизни, – не считая интриг во Дворце – удерживали его от повторной женитьбы и рождения законных наследников.
Что было у него на уме? Какой толк в богатых владениях, если их нельзя передать сыновьям, порождению чресл своих?
27. [Лоредана. Исповедь:]
Я подошла к той части, которой более всего боюсь, к капитану, и я не буду рассказывать много, признаюсь, это слишком постыдно. Вы должны подумать: «Сначала она стыдится своих историй, потом рассказывает их, но все они – лишь грех и мерзость». Да, и опять да, но, рассказывая все эти вещи, записывая их, я их изменяю, вернее, изменяюсь сама. Если я один раз сейчас расскажу все это, я очищусь, ибо эта гадость все еще тянет меня вниз, и хотя вы думаете, что я возбуждаю себя, описывая, как все было, я отвечу, что я вынуждена. Вынуждена выпустить наружу все скрытые чувства и оставить их позади, не только позорные поступки, но и слова, и весь грех, который идет рука об руку со словом, ибо слова и грех тесно связаны во мне, когда я рассказываю, что случилось. Я не знаю другого способа избавиться от греха.
Что ж, теперь о капитане, самом страшном человеке, которого я когда-либо знала. Марко так никогда и не простил нас с Агостино, ему хотелось думать, что я низкая изменница и шлюха, он хотел наказать меня за это, и поэтому, я думаю, он связался с капитаном, и эти двое чего-то поджидали и на что-то рассчитывали. Я не знала, что они замышляли, но они еще не были любовниками, я уверена, потому что Марко не отдался бы другому, не вовлекая в это меня, свою жену. В любом случае я ждала, шло третье лето нашего брака, но я забыла сказать, что в тот год капитан часто отлучался в море, он уходил и возвращался, мы редко видели его. Затем летом и осенью он стал чаще посещать наш дом, я имею в виду наш дом в Асоло, где мы проводили лето. Что ж, день наконец настал, они осуществили свои планы. Теперь я исповедуюсь в своих последних смертных грехах, событиях двух дней, и я пронумерую их (1) и (2), так же, как я вношу записи в свои расходные книги, куда попадает только существенное, но даже так я не смогу рассказать о них правильно, потому что слишком стыжусь подробностей. Понимаете, я хочу рассказать вам все, но потом пугаюсь и отступаю, затем же говорю слишком много и бесстыдно, поэтому мне придется блуждать вместо того, чтобы идти прямо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
У Франческо ди Франческо Лоредана (умер в 1497 году), чей отец был одной из ключевых фигур в позорном деле свержения дожа Фоскари (1457), было трое сыновей и четыре дочери от его жены, Ореолы Веньер. Все они выжили и заключили следующие браки в период между 1488 и 1499 годами:
Франческа вышла замуж за Николо Градениго.
Леонарда – за Николо Мочениго.
Корона – за Бартоло Стено.
Грациоза – за Андреа Морозини.
Антонио женился на Лауре Вендрамин [родители Лореданы].
Бернардо – на Антонии Дандоло.
Томмазо – на Паоле Дольфин.
Все эти браки считались выгодными, так как супруги были прямыми потомками дожей.
Лореданы обычно выдают своих дочерей замуж с великолепным приданым в шесть – восемь тысяч золотых дукатов, но не требуют таких же капиталов от семьи невестки. То есть можно сказать, что дочери легко входят в герцогские семьи, тогда как сыновья берут жен с меньшим приданым, однако при условии, что девушки приносят с собой природный дар здоровья и красоты. Мужская линия, другими словами, уже давно настаивает на bellezza – привлекательности и здоровье своих невест, и в результате они произвели на свет династию красивых мужчин и женщин вплоть до настоящего поколения. Так же, как две семьи заслужили печальную известность своим уродством – и все мы знаем, кто это, – Лореданы знамениты своей красотой, и они гордятся сим фактом, закрепляя его в прозвищах и семейных историях. И все же эта гордость не ускользнула от всевидящего ока фортуны и высших сил. Лореданы дорого заплатили за свою прекрасную плоть, которая была одним из истоков их высокомерия. Помимо изящества и завидной красоты они также произвели на свет множество уродов и чудовищ – то ли из-за кровосмешения и блуда, то ли из-за мести фортуны и справедливого воздаяния за их деяния. Лука ди Леонардо Лоредан (р. 1398), горбатый коротышка, провел свою жизнь в крестьянской семье в деревушке рядом с Асоло, скрытый от взоров мира. Агнезе ди Андреа (р. 1419) была идиоткой, издававшей странные звуки, она не могла говорить и только скрипела. Ее отец поместил ее в Санта-Лючия, монастырь для монашек с уродствами, находящийся рядом с западными воротами Пармы. Далее следует Паскуале ди Лоренцо (р. 1431), который не прекращал смеяться; его держали под замком на чердаке в Кьоджи. Даниеле ди Якопо (р. 1488) родился с двумя головами, и никто так и не смог понять, был ли он одним человеком или двумя. Он прожил четыре года, переданный за соответствующее вознаграждение в больницу для подкидышей в нижнем городе, в архивах которого я и нашел эти сведения (Приложение xviii). Этих примеров достаточно? Я не вижу смысла продолжать перечень ужасов.
Я достиг нынешнего поколения и подошел к 1520-м годам. В наши дни Антонио, старшего сына по мужской линии, которому теперь почти семьдесят, постигла неудача: у него не было законных наследников. Лаура Вендрамин родила ему всего четверых детей, но оба мальчика умерли в детстве; затем скончалась и сама Лаура, оставив только двух дочерей, Квирину и Лоредану. В 1504 году старшая из них, Квирина, оказалась в центре постыдного скандала, который на этот раз Лореданы оказались бессильны замять. Торжественно выданная замуж за Маркантонио ди Джакомо Мочениго, через четыре дня она была обследована двумя врачами и повитухой. Они нашли дефект в ее влагалище. Квирина не могла стать женщиной, и брак был немедленно расторгнут. Несмотря на свое притворное сочувствие, многие люди посчитали это событие забавным, и неприличные куплеты до сих пор ходят по городу. Я все еще помню один из них:
Щель Квирины оказалась малость тесновата
Для супруга, для врача и даже для солдата.
Кстати, она была очень привлекательной девушкой в свое время, но впоследствии превратилась в чрезвычайно набожную даму, если быть точным, даже вступила в третий орден монашеского братства и начала серьезно поститься. Потом она напрямую занялась умерщвлением плоти. Я видел ее в их церкви и подтверждаю, что она – мешок с костями. Фортуна подпортила прелести Лореданов высохшими костями Квирины. В жизни нечасто случается наблюдать такую поэтичную справедливость.
[Опущено]
Возведение верхнего города нельзя отделить от гордости Лореданов и других влиятельных семей, таких как Мочениго и Контарини. Больше других желая построить новый город, они создали его, чтобы прославить и утвердить верхушку венецианской знати в правах наследственной аристократии. Вот несколько деталей для тех, кто, быть может, не знает этой истории. К 1300 году венецианские суды и правительство оказались в руках узкого круга семей. Только по праву рождения человек мог попасть в этот класс правителей. Посему казалось правильным отделить знать от народа, воздвигнув новый город, к тому же средства для такого величественного предприятия уже хранились в сундуках правящих семей. Я имею в виду средства, полученные от торговли пряностями, сахаром, шелком, красками, рабами, от мореплавания и пиратства. Новый город воплощал их торжество в блистательную реальность. И насколько все это было законно, настолько же и безнравственно, ибо новый город построили прямо над старым, таким образом почти полностью лишив его солнечного света. На верхнем ярусе было разбито множество площадей и широких улиц, чтобы прикрыть пространство, занимаемое более плотной застройкой внизу. Тем не менее нижний город разросся за пределы верхнего, и на окраинах его есть солнце. Этот внешний ряд предназначен для более состоятельного класса горожан, правительственных чиновников и богатых купцов. Таким образом, нижний город состоит из двух частей с различными условиями жизни: благополучной окраины и злосчастной центральной части. Сюда, в закрытое пространство под неровными массивами величественных зданий, сквозь узкие щели пробиваются тонкие лучи света, достаточные для работы ремесленников и лавочников, для торговли, перевозок и для передвижения животных по улицам. Но зимы обычно долгие, облачные небеса прячут тусклый свет, потоки дождя просачиваются вниз, и обитатели теней в основном полагаются на фонари и свечи. Словно для того, чтобы оправдаться за свое преступление – похищение солнца, правящие семьи – я имею в виду Лореданов и им подобных – сами производят воск и все материалы, необходимые для освещения темных частей нижнего города.
25. [Орсо. Исповедь:]
Подождите, отец Клеменс, я не поведал еще о подробностях покушения на мою жизнь. Вот факты.
Однажды в конце марта в 1527 году, после заката, в нижнем городе на меня напал незнакомец, когда я выходил из церкви Сан-Барнаба. У него под одеждой был спрятан небольшой меч, которым он нанес мне сильный удар. Однако я спасся, ибо случайно он попал прямо в толстую книгу, спрятанную под моим плащом (я только что забрал ее из церкви), и слегка поранил мне левую руку. Я скрылся, бросив книгу прямо в лицо незнакомца, мгновенно повернувшись и нырнув в темную церковь. Хорошо зная эту церковь, я укрылся от него в тени и темноте бокового прохода – он вбежал за мной. Священник и двое прихожан, заслышав крик и топот, поспешили на улицу позвать на подмогу. Нападавший бежал, а я через какое-то время спустился в склеп. К счастью, шум не достиг ушей ночных стражников, мне удалось заручиться молчанием трех-четырех свидетелей, и вскоре я добрался до дома моего друга, цирюльника, жившего по соседству, который так хорошо обработал рану, что через пять недель я полностью поправился. Помните? Вы заметили шрам.
Кто-то решил, что мне следует внезапно умереть. Но как я мог поменять свои маршруты и распорядок дня, не изменив своим обязанностям? Скрыться, отказаться от духовных дел и от Третьего Города? Нанять тайных телохранителей для своей защиты, как делают некоторые священники и кардиналы в Риме? Конечно нет, все это было невозможно. Но мне никак не удавалось быть в должной мере осторожным. Поэтому каждый день я жил под угрозой смерти. Что-то надо было сделать.
Третий Город, признаюсь, раскололся. Небольшая группа отделилась от нас три года назад. Я знал своих будущих убийц, их было трое. Они были охвачены звериной злобой. Третий, так я буду его называть, был францисканцем и должен – у меня есть все основания полагать – извлечь урок из судьбы других двоих, мирян. В соответствии со своим положением я держал совет с членами моего кружка за пределами Венеции. И вот что случилось: этих двоих убили.
Отец Клеменс, эта расправа произошла с моего согласия, я несу ответственность за убийство двоих людей. Я убил, защищая себя, но ни на минуту я не полагал, что это деяние правильно.
Это надо было сделать во имя Третьего Города, и я бы сделал это снова. Но меня это мучает, по ночам я просыпаюсь в холодном поту, ибо убийство по любой причине – всегда нечестивое деяние, жестокая кража божественного дара. Я раскаиваюсь, я чувствую глубокую и искреннюю печаль, но какой в этом прок, ведь, как я сказал, я бы снова совершил это преступление против Христа.
Я вижу, как за моими рассуждениями проступает лик смерти. Убивать грешно, а убивать по необходимости? Оправдывает ли нас необходимость? Можем ли мы делать зло для того, чтобы творить добро? Может ли высшая моральная необходимость принуждать к злу? Нет, нет, такие размышления – колыбель злых намерений. Тогда давайте посмотрим на это по-другому: наказать зло не есть зло. Но кто может сказать нам, что есть зло, кто его определяет? Правительства, советы, церкви, соседи, общины, просто люди? Как же так, если они склонны к ошибкам, грешны, пристрастны, самоуверенны, непостоянны, горды? И все же они кричат: «Давайте убьем этого, он плохой!»
Да, давайте убьем этого, раз уж мы живем в царстве животных и полного абсурда…
Я вновь и вновь прохожу по этому порочному кругу и не нахожу выхода. Посему я могу только отдаться вашему милосердию, отец Клеменс. Лишь ваши молитвы и благословение смогут спасти меня от этого греха, потому что раскаяние мое немедленно тонет в трясине противоречий. Я ничего не могу разглядеть ясно и прямо. Да поможет мне Бог!
А теперь расскажу о заговоре.
В самом начале делом Третьего Города была только медитация. Его члены пытались вообразить высший город, простирающийся, подобно мечте, над исчезающими вдали песчаными отмелями лагуны. Со временем они находили все больше и больше последователей в нижней и верхней Венеции, в Падуе, Виченце и других городах под властью Республики. Они действовали очень осторожно. О том, что я вошел в группу, мне сообщили последнему.
Вернувшись из Сирии, я стал призывать к активным действиям. Я спорил яростно, хотя я не принадлежу к типу горячих голов. Мне возражали, что Царство Божие не от мира сего, а я отвечал, что мы и не ищем его здесь, это было бы глупо. Напротив, мы желаем вещи предельно практической: солнца и справедливости, уже достигнутой в других городах.
Поскольку призыв к действию исходил от меня, я был избран эмиссаром и отправился, в своей доминиканской рясе, в Виченцу и другие близлежащие города, чтобы сообщить о новом плане нашим людям на местах. Эти встречи, всегда окутанные аурой религиозности, стали для меня настоящим испытанием, в некоторых случаях приходилось горячо спорить и убеждать, особенно когда единственным препятствием был страх наших соратников. В иных случаях, когда сообщения наших осведомителей и мое собственное впечатление от группы вызывали опасения, я угощал их пресной смесью религиозных идей – хлебом и молоком, а не нашим истинным планом. Ибо один предатель мог выдать всю пятерку.
Это может удивить вас, отец Клеменс, но мне известно, что вы и ваша семья в Падуе однажды чуть не попали под карающую длань Совета Десяти и что в юности Совет продержал вас в тюрьме шесть лет, несмотря на вашу невиновность. Поэтому, чтобы не компрометировать вас, я не буду называть имен… [здесь рукопись повреждена водой] сопротивление.
Если бы с целью уничтожения верхней и нижней частей города и соединения их в один нам пришлось бы захватить несколько аристократов и держать их в заточении, пока реконструкция не будет завершена, погубило бы это мою душу? А если бы, в худшем случае, тем из них, кто решился бы на вооруженное сопротивление, пришлось умереть, разве не столкнулся бы я с еще большей опасностью? Конечно да – даже если рассматривать их смерти как неизбежные жертвы в столкновении добра и зла. Вот оно опять, это столкновение. Посему вы имеете полное право спросить, а кто, собственно, я такой, я – монах и священник, чтобы решать, что есть добро в мирских делах. Я отвечу, что пути добра и зла не разделяются на два разных порядка существования, духовный и преходящий. Такое разграничение – софистика. Кесарю – кесарево? Но разве кесарю позволено калечить род человеческий, при условии, что он не вмешивается в дела церковные? Странная вольность. Предводители венецианской знати прекрасно знают, что для них добро: отбирать солнце у нижнего города и самим нежиться в его лучах. Как могу я сомневаться, что их понимание – зло?
Я молюсь, чтобы эти вопросы нашли свое разрешение к тому моменту, когда я дойду до окончания моего повествования.
26. [Фальер. Тайная хроника:]
Скандал, вызванный дефектом влагалища у Квирины, бросил тень и на ее младшую сестру, четырнадцатилетнюю Лоредану – необыкновенную красавицу, которая, как болтали в те дни, была прекраснейшим созданием в Италии; я и сам могу подтвердить, что, завидев, как грациозно она идет по улице в дымке шелков и лент, любой мужчина невольно замедлял шаг. Казалось, она излучала чистоту. У нее были глубокие серые глаза, копна каштановых волос, сияющая кожа, чарующая улыбка, безупречные руки с длинными пальцами, прекрасно сложенное тело, прямая и легкая поступь и губы, свежие, словно утренняя роса. И все же ее отцу, сиру Антонио, потребовалось четыре года и королевское приданое, чтобы устроить ее брак. Причиной тому, как говорили некоторые, был скандал с Квиринои; однако многие утверждали, и еще большее количество людей этому верило, что отец тянул с устройством брака Лореданы, потому что так любил и баловал свою дочь, что не мог смириться с необходимостью отдать ее другому. Поразительно, что он отказывался жениться вторично, несмотря на то, что у него не было сыновей – ни законных, ни побочных, которые могли бы унаследовать его имя и состояние, и это в свою очередь вызвало толки о его противоестественной привязанности к Лоредане. Однако, чтобы быть правдивым, я должен прибавить, что он содержал привлекательную любовницу в нижнем городе и, казалось, был в нее сильно влюблен. Таким образом, дочь и подруга, великие радости его жизни, – не считая интриг во Дворце – удерживали его от повторной женитьбы и рождения законных наследников.
Что было у него на уме? Какой толк в богатых владениях, если их нельзя передать сыновьям, порождению чресл своих?
27. [Лоредана. Исповедь:]
Я подошла к той части, которой более всего боюсь, к капитану, и я не буду рассказывать много, признаюсь, это слишком постыдно. Вы должны подумать: «Сначала она стыдится своих историй, потом рассказывает их, но все они – лишь грех и мерзость». Да, и опять да, но, рассказывая все эти вещи, записывая их, я их изменяю, вернее, изменяюсь сама. Если я один раз сейчас расскажу все это, я очищусь, ибо эта гадость все еще тянет меня вниз, и хотя вы думаете, что я возбуждаю себя, описывая, как все было, я отвечу, что я вынуждена. Вынуждена выпустить наружу все скрытые чувства и оставить их позади, не только позорные поступки, но и слова, и весь грех, который идет рука об руку со словом, ибо слова и грех тесно связаны во мне, когда я рассказываю, что случилось. Я не знаю другого способа избавиться от греха.
Что ж, теперь о капитане, самом страшном человеке, которого я когда-либо знала. Марко так никогда и не простил нас с Агостино, ему хотелось думать, что я низкая изменница и шлюха, он хотел наказать меня за это, и поэтому, я думаю, он связался с капитаном, и эти двое чего-то поджидали и на что-то рассчитывали. Я не знала, что они замышляли, но они еще не были любовниками, я уверена, потому что Марко не отдался бы другому, не вовлекая в это меня, свою жену. В любом случае я ждала, шло третье лето нашего брака, но я забыла сказать, что в тот год капитан часто отлучался в море, он уходил и возвращался, мы редко видели его. Затем летом и осенью он стал чаще посещать наш дом, я имею в виду наш дом в Асоло, где мы проводили лето. Что ж, день наконец настал, они осуществили свои планы. Теперь я исповедуюсь в своих последних смертных грехах, событиях двух дней, и я пронумерую их (1) и (2), так же, как я вношу записи в свои расходные книги, куда попадает только существенное, но даже так я не смогу рассказать о них правильно, потому что слишком стыжусь подробностей. Понимаете, я хочу рассказать вам все, но потом пугаюсь и отступаю, затем же говорю слишком много и бесстыдно, поэтому мне придется блуждать вместо того, чтобы идти прямо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28