Но наблюдая, как та смотрит на Филиппа, снизу вверх, не отрываясь, будто перед ней бог на земле, Эдит почувствовала легкое подозрение, от которого ей стало неуютно, что вот именно в этом и кроется разгадка.
Потом ее еще приглашали на свидания, но не слишком часто. Один из кавалеров, агент по недвижимости по имени Джордж, продержался полгода, но только потому, что впервые ей попался по-настоящему хороший любовник, и новые ощущения, которые он ей открыл, заставили ее некоторое время закрывать глаза на его недостатки. Но однажды в Хенли (куда он привез ее, трогательно вообразив, что это великосветское мероприятие), пока они обедали в одной из палаток только для своих, она посмотрела на него через стол – он громко хохотал и так широко открывал рот, что видны были десны, – и поняла, что он ее просто пугает. Дальше это был только вопрос времени.
Ее родители очень огорчились из-за Филиппа, он им нравился, и совсем не огорчились из-за Джорджа, и в целом не придерживались вообще никакого мнения по поводу остальных, которые мельком появлялись в Элм-Парк-Гарденз, но Эдит начала замечать, что завуалированные намеки и полушутливые, полувстревоженные замечания матери участились после ее двадцать седьмого дня рождения. И впервые она почувствовала приближение паники. Допустим только, для удобства рассуждения ради примера, что никто так и не сделает ей предложения – что она станет делать?
Что, скажите на милость, ей тогда делать?
Но ведь, подумала она, снимая бигуди и доставая щетку, все может так внезапно измениться. Быть женщиной – совсем не то же самое, что быть мужчиной. Мужчины либо рождаются обеспеченными, либо долгие годы корпят на работе, чтобы заработать состояние, а женщины… женщина может сегодня быть беднее церковной мыши, а завтра оказаться богатой, или, по крайней мере, замужем за богатым человеком. Может быть, сейчас и не принято это признавать, но даже в наш бурный век удачно подобранное кольцо может кардинально изменить жизнь женщины.
После подобных рассуждений легко можно представить себе Эдит грубо, даже отвратительно расчетливой особой в этот период ее жизни, но это было бы несправедливо. И это очень удивило бы ее саму. Если спросить ее, меркантильна ли она, она бы сказала, что она – человек практичный; присущ ли ей снобизм? – скорее житейская мудрость и любовь к жизненным благам. В конце концов, читает же она романы, ходит в кино, она знает, что такое счастье, и верит в любовь. Но она видела перед собой только светскую карьеру (как же иначе?), а раз так, то как ей достичь хоть чего-нибудь без денег и положения в обществе? Конечно, к девяностым годам двадцатого века подобные цели в жизни уже считались вышедшими из моды, но Эдит не обладала необходимыми качествами, чтобы основать империю фитнеса или начать издавать новый журнал. Что касается настоящих профессий – здесь она упустила свой шанс, а теперь с окончания школы прошло уже десять лет. И ведь желание жить в достатке больше не считается старомодным. Поколение ее детства, питавшееся коричневым рисом и носившее широкие юбки в сборку, уступило место более напористому, посттэтчеровскому миру, и разве ее мечты, в каком-то смысле, не соответствуют веяниям времени?
И все же, несмотря на свое честолюбие, она, пусть и неохотно, соглашалась с мыслью, что именно мужчина откроет перед ней золотые ворота в новую, прекрасную жизнь, и было бы неверно сказать, что по сути своей Эдит была снобом. Особенно по сравнению с ее матерью. Она сама сказала, что ей больше нравится быть внутри и смотреть из окна наружу, чем стоять под окнами и пытаться заглянуть внутрь, но ее больше интересовала самореализация (или власть, если говорить прямее), чем знатность. Ей хотелось быть в центре событий. Ей нужен был победитель, а не человек с хорошей родословной. Без крайностей. Она не искала просто удачливого уличного торговца, но и графа она тоже не искала. Возможно, именно поэтому граф ей и достался.
Она разглядывала свое отражение в зеркале. На ней было короткое черное шелковое платье – ее мать назвала бы это «маленьким черным платьем», – извечный оплот «лондонской леди». Оно было хорошо сшито, довольно дорого стоило. Кроме браслета со стразами, никаких украшений. Она была красива и изящно одета, с тем легким оттенком строгости, который англичане определенного типа находят интригующим. Она осталась довольна. Эдит не отличалась тщеславием, но была рада или, скорее, испытывала облегчение, что ей не выпало на долю маяться с некрасивым лицом. В дверь позвонили.
Она задумалась, не попросить ли Чарльза просто подождать внизу, но тогда он мог бы подумать, что она скрывает что-нибудь значительно более компрометирующее, чем очень обычный отец и снобка-мать, поэтому она решила пригласить его наверх, но представить по-американски, только по имени. Эту новомодную привычку она вообще-то не любила, потому что так за кадром оставалась единственная часть имени, которая может нести хоть какую-то информацию. Но мать поставила ей мат в два хода.
– Чарльз, а дальше? – спросила она, пока Кеннет разливал напитки.
– Бротон, – Чарльз улыбнулся.
Эдит почти услышала, как шевельнулись и затикали, складываясь, планы и расчеты в голове у матери, но недаром ее мать всю жизнь была страстной поклонницей Елизаветы I. Улыбка не дрогнула на ее лице.
– И где вы познакомились с Эдит?
– Мы встретились в Суссексе, в доме моих родителей.
– Когда я ездила к Изабел и Дэвиду.
– А, так вы знакомы с Истонами?
Чарльз кивнул, и Эдит была ему за это благодарна. Он был не готов сказать: «Нет, я их не знаю, и нас познакомили не на частной вечеринке, я встретился с вашей дочерью, когда она купила билет, чтобы осмотреть мой дом». В этом не было ничего страшного, никаких скрытых смыслов, но тогда вечер начался бы несколько странно.
Как бы там ни было, избежав этой ловушки, Эдит постаралась поскорее закончить разговор, не желая рисковать еще раз. Итак, она не только не была взволнована, но, напротив, – вздохнула с облегчением, когда они сели в блестящий «порше», ожидавший их внизу.
– Я подумал, не поехать ли нам в «Аннабеллс»?
– Прямо сейчас? – от удивления она не успела подредактировать свою реплику.
– Что-то не так? Ну, мы можем поехать куда-нибудь еще… – на лице Чарльза отразилась легкая обида, и Эдит стало неловко за то, что она вот так, с ходу отмахнулась от того, чем он, возможно, хотел ее порадовать. А от мысли, что он спланировал вечер специально для нее, ей стало тепло на душе.
– С удовольствием, – и она с симпатией улыбнулась ему, его открытому, располагающему, немного простоватому лицу. – Просто я обычно попадала туда позже. По-моему, я там ни разу не ужинала.
– Мне там нравится.
И они погрузились в молчание, пока машина не остановилась у знаменитого входа на Беркли-сквер. Чарльз вышел и отдал ключи портье. Когда Эдит случалось приходить сюда с кем-нибудь раньше, они всегда парковались на площади, а до клуба шли пешком. Ей стало уютно от осознания, что сейчас она с человеком, которому незачем искать обходные пути. Они спустились вниз по лестнице и вошли. Чарльз расписался в книге посетителей, а со всех сторон наперебой раздавалось: «Добрый вечер, милорд».
В баре практически никого не было, ресторан казался еще более пустынным. На безлюдном танцполе было сумрачно, черные зеркала, в которых никто не отражался, навевали грусть. Сначала Чарльз как будто растерялся, а потом смутился:
– Вы правы. Еще слишком рано. Кажется, раньше десяти тут почти никого не бывает. Хотите, мы пойдем куда-нибудь еще?
– Совсем нет, – она с мимолетной улыбкой усаживалась на банкетку. – А теперь расскажите мне, что здесь стоит заказывать.
Она еще не составила окончательного мнения о Чарльзе, но одно знала точно: этот вечер будет очень удачным, чего бы ей это ни стоило. Меню на несколько минут предоставило им тему для непринужденной беседы, что было очень кстати. Чарльз разбирался в кухне и напитках и с удовольствием взял все в свои руки, хотя, по правде говоря, она попросила его совета, только чтобы оказаться в роли беспомощной скромницы, пай-девочки, на которой так хочется жениться. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы он начал извиняться. Это она уже знала по опыту. Но он сделал выбор очень удачно, и обед получился чудесный.
Чарльза Бротона нельзя было назвать красивым. Для этого у него был слишком большой нос и слишком тонкие губы. Но при свечах он был довольно привлекателен. Он выглядел настоящим английским джентльменом, будто его специально подбирали на эту роль, и Эдит чувствовала, что ее влечет к нему и чисто физически. Значительно сильнее, чем она предполагала. Она была несколько удивлена, обнаружив, что с нетерпением ждет, когда он пригласит ее танцевать.
– Вы много времени проводите в Лондоне? – спросила она.
Он покачал головой:
– Нет, боже упаси. Как можно меньше.
– Так обычно вы живете в Суссексе?
– Большую часть времени. У нас есть еще дом в Норфолке. Мне приходится ездить туда время от времени.
– Забавно. Я думала, вы человек светский.
– Я? Вы шутите! – он громко рассмеялся. – Почему бы это?
– Не знаю.
Она знала, но была не готова признаться, что читала о нем в колонках светской хроники. А так как они столкнулись в Аскоте, все это вместе складывалось в достаточно стройный образ. Это ошибочное впечатление она сохраняла еще некоторое время, пока наконец не выяснила, что к чему.
А правда заключалась в том, что, как и большинство представителей рода людского, Чарльз ходил на вечеринки, если его приглашали и если ему нечем больше было заняться, но друзей у него было немного, и почти всех их он знал с детства. Он считал себя исключительно сельским жителем, помогал отцу управлять поместьями и домами, которые Бог счел должным доверить его заботам. Он никогда специально не раздумывал об этом и не сопротивлялся своему положению, но и не пользовался им без необходимости. Если он и задумывался иногда о знатности и доставшемся ему в наследство состоянии, то мог бы только сказать, что считает, что ему очень повезло. Впрочем, вслух бы он этого не произнес.
В противоположность представлению Эдит, он привез ее в «Аннабеллс» не в качестве части тщательно разработанной стратегии завоевания ее сердца. Просто, хоть он и не признавался себе в этом, Чарльзу нравилось привозить девушек туда, где его знают. Это придавало ужину оживленность, чему анонимность совсем не способствовала.
Наступила его очередь что-нибудь сказать:
– Вам случалось жить в сельских краях?
– Не часто, – едва произнеся эти слова, Эдит осознала, что ответ получился странный, потому что она за всю жизнь и получаса не «жила» в деревне. Школа-интернат конечно же не считается. И все-таки сельская местность ей нравилась. Она часто приезжала туда на выходные и погостить. Она ездила на охоту с мужчинами и стояла рядом, пока они поджидали дичь. Она не раз ездила верхом. Так что она не совсем соврала. Она пояснила: – Ну, вы понимаете, дела моего отца требуют…
Чарльз кивнул:
– Полагаю, ему приходится немало путешествовать.
Эдит пожала плечами:
– Да, немало.
Надо сказать, что Кеннету Лэвери приходилось вот уже тридцать два года подряд ежедневно путешествовать от метро до одного и того же офиса в центре. Один раз ему довелось съездить в Нью-Йорк и один раз в Роттердам. Все. Но этого она не стала уточнять. Это легкое смещение акцентов так никогда и не было исправлено. С этого момента у Чарльза навсегда осталось впечатление, что отец Эдит – этакий преуспевающий делец, проводящий полжизни в самолетах – из Гонконга в Цюрих и обратно. Но, создавая эту иллюзию, Эдит верно прочитала мысли Чарльза. Бизнесмен, постоянно недосыпающий из-за разницы во времени между часовыми поясами, – это все-таки значительно менее мелкобуржуазно, чем канцелярская крыса с постоянным проездным на одну и ту же линию метро; Чарльзу так значительно больше нравилось.
Прошло какое-то время, зал постепенно наполнялся людьми.
– Чарли!
Эдит подняла глаза – к их столику взяла курс хорошенькая брюнетка в коктейльном платье строгого покроя, усыпанном блестками. Ее сопровождал, вернее – она тащила на буксире настоящего кита. На нем был костюм – портному, должно быть, потребовалась целая штука шерстяной материи – и большой галстук в горошек. Когда они причалили, Эдит заметила, что по жирной красной шее новопришедшего струйками стекает пот.
– Джейн, Генри, добрый вечер, – Чарльз встал и кивнул в сторону Эдит. – Вы знакомы с Эдит Лэвери? Генри и Джейн Камнор.
Джейн мимоходом и почти неощутимо пожала руку Эдит, затем снова обернулась к Чарльзу и, усаживаясь, налила себе вина.
– Умираю от жажды. Как поживаешь? Что с тобой случилось в Аскоте?
– Ничего не случилось. Я там был.
– Я думала, мы все вместе обедаем в четверг. С Уитерби и его женой. Мы тебя искали-искали, но потом махнули рукой. Камилла была страшно разочарована. – Она заговорщически улыбнулась Эдит, будто приглашая и ее посмеяться над шуткой. На самом деле она, конечно же, сознательно подчеркивала, что Эдит здесь чужая и понятия не имеет, о чем речь.
– Не понимаю, почему она была разочарована. Я и ей, и Энн говорил, что обедаю с родителями.
– О чем они тут же забыли, что и говорить. Ладно, теперь уже неважно. Кстати, скажи-ка, а ты едешь в августе к Эрику и Кэролайн? Они клялись и божились, но что-то это очень непохоже на тебя.
– Почему?
Джейн ленивым, змеиным движением пожала плечами:
– Не знаю. Ты вроде терпеть не можешь жару.
– Я еще не решил. А вы едете?
– Мы не знаем, правда, дорогой? – Она протянула руку к своему пыхтящему супругу и сжала его рыхлую ладонь. – Нас ждет еще так много дел в Ройтоне. Мы и дома-то почти не бываем с тех пор, как Генри занялся политикой. У меня ужасное предчувствие, что мы застрянем там на все лето. – Она улыбнулась еще шире, уже не только Чарльзу, но и Эдит.
Эдит улыбнулась в ответ. Ей не в новинку была эта острая потребность представителей высших классов демонстрировать, что они знают друг друга и регулярно занимаются одним и тем же с одними и теми же людьми. Сейчас перед ней был довольно экстремальный пример этого менталитета закрытых вечеринок, но глядя на лорда Камнора, он же Генри – Зеленый Паровоз, нетрудно было догадаться, что Джейн пришлось многим пожертвовать ради своего нынешнего положения, каким бы оно ни было, и ей трудно было бы, даже мгновение, не придавать этому положению значения.
– Вы всерьез занимаетесь политикой? – спросила Эдит у Генри, который, похоже, все еще приходил в себя после изнурительного перехода через зал.
– Да, – сказал он и опять повернулся к остальным.
Эдит сначала чуть не пожалела его, но скоро заметила, что сам он не понимает, что достоин жалости. Его вполне устраивало быть самим собой. Так же как ему нравилось демонстрировать, что он знаком с Чарльзом и не знаком с Эдит. Но Чарльз совсем не собирался позволить Камнорам вести себя грубо с девушкой, которую он пригласил на ужин, и он, сознательно и не скрывая этого, снова подключил ее к разговору.
– Генри просто ужасно серьезный с тех пор, как получил свой пост. За что вы там боролись в последний раз? За обеспечение заключенным права соблюдать вегетарианскую диету?
– Ха, ха, – отозвался Генри.
Джейн пришла мужу на помощь:
– Не будь таким гадким. Он столько сделал для улучшения рациона наших граждан, – правда, дорогой?
– Не уменьшая при этом собственного, как я понимаю, – улыбнулся Чарльз.
– Смейся-смейся, они еще придут за тобой, когда твой отец сыграет в ящик. Вот увидишь, – пригрозила Джейн.
– Не придут. В следующий раз победят лейбористы и отменят право наследования, ты и ахнуть не успеешь.
– К чему такой пессимизм? – Джейн и слышать не хотела, что миру, на который она поставила все, грозит исчезновение. – И вообще, у них годы уйдут, чтобы придумать систему распределения мест в Палате лордов получше существующей, а пороть горячку они не станут.
Чарльз встал и пригласил Эдит на танец.
Она подняла на него полувопросительный взгляд, пока они шаркали ногами на площадке, уже забитой под завязку иранскими банкирами и их любовницами.
Он улыбнулся:
– Генри неплохой парень.
– Он ваш близкий друг?
– Что-то вроде кузена. Мы с детства знакомы. Боже, ну он и растолстел, правда? Настоящий дирижабль.
– Они давно женаты?
Чарльз покачал головой:
– Четыре-пять лет, по-моему.
– А дети у них есть?
Он кривовато улыбнулся:
– Две дочери. Бедный старина Генри. Его заставляют пить портвейн, есть сыр и еще бог знает что.
– Зачем?
– Чтобы родился мальчик, зачем еще? Им чертовски нужен наследник.
– А если у них так и не будет сына?
Чарльз нахмурился:
– Братьев у него нет. По-моему, титул достанется какому-то парню из Южной Африки, а вот кому отойдет состояние, ему или девочкам – я не уверен.
1 2 3 4 5 6
Потом ее еще приглашали на свидания, но не слишком часто. Один из кавалеров, агент по недвижимости по имени Джордж, продержался полгода, но только потому, что впервые ей попался по-настоящему хороший любовник, и новые ощущения, которые он ей открыл, заставили ее некоторое время закрывать глаза на его недостатки. Но однажды в Хенли (куда он привез ее, трогательно вообразив, что это великосветское мероприятие), пока они обедали в одной из палаток только для своих, она посмотрела на него через стол – он громко хохотал и так широко открывал рот, что видны были десны, – и поняла, что он ее просто пугает. Дальше это был только вопрос времени.
Ее родители очень огорчились из-за Филиппа, он им нравился, и совсем не огорчились из-за Джорджа, и в целом не придерживались вообще никакого мнения по поводу остальных, которые мельком появлялись в Элм-Парк-Гарденз, но Эдит начала замечать, что завуалированные намеки и полушутливые, полувстревоженные замечания матери участились после ее двадцать седьмого дня рождения. И впервые она почувствовала приближение паники. Допустим только, для удобства рассуждения ради примера, что никто так и не сделает ей предложения – что она станет делать?
Что, скажите на милость, ей тогда делать?
Но ведь, подумала она, снимая бигуди и доставая щетку, все может так внезапно измениться. Быть женщиной – совсем не то же самое, что быть мужчиной. Мужчины либо рождаются обеспеченными, либо долгие годы корпят на работе, чтобы заработать состояние, а женщины… женщина может сегодня быть беднее церковной мыши, а завтра оказаться богатой, или, по крайней мере, замужем за богатым человеком. Может быть, сейчас и не принято это признавать, но даже в наш бурный век удачно подобранное кольцо может кардинально изменить жизнь женщины.
После подобных рассуждений легко можно представить себе Эдит грубо, даже отвратительно расчетливой особой в этот период ее жизни, но это было бы несправедливо. И это очень удивило бы ее саму. Если спросить ее, меркантильна ли она, она бы сказала, что она – человек практичный; присущ ли ей снобизм? – скорее житейская мудрость и любовь к жизненным благам. В конце концов, читает же она романы, ходит в кино, она знает, что такое счастье, и верит в любовь. Но она видела перед собой только светскую карьеру (как же иначе?), а раз так, то как ей достичь хоть чего-нибудь без денег и положения в обществе? Конечно, к девяностым годам двадцатого века подобные цели в жизни уже считались вышедшими из моды, но Эдит не обладала необходимыми качествами, чтобы основать империю фитнеса или начать издавать новый журнал. Что касается настоящих профессий – здесь она упустила свой шанс, а теперь с окончания школы прошло уже десять лет. И ведь желание жить в достатке больше не считается старомодным. Поколение ее детства, питавшееся коричневым рисом и носившее широкие юбки в сборку, уступило место более напористому, посттэтчеровскому миру, и разве ее мечты, в каком-то смысле, не соответствуют веяниям времени?
И все же, несмотря на свое честолюбие, она, пусть и неохотно, соглашалась с мыслью, что именно мужчина откроет перед ней золотые ворота в новую, прекрасную жизнь, и было бы неверно сказать, что по сути своей Эдит была снобом. Особенно по сравнению с ее матерью. Она сама сказала, что ей больше нравится быть внутри и смотреть из окна наружу, чем стоять под окнами и пытаться заглянуть внутрь, но ее больше интересовала самореализация (или власть, если говорить прямее), чем знатность. Ей хотелось быть в центре событий. Ей нужен был победитель, а не человек с хорошей родословной. Без крайностей. Она не искала просто удачливого уличного торговца, но и графа она тоже не искала. Возможно, именно поэтому граф ей и достался.
Она разглядывала свое отражение в зеркале. На ней было короткое черное шелковое платье – ее мать назвала бы это «маленьким черным платьем», – извечный оплот «лондонской леди». Оно было хорошо сшито, довольно дорого стоило. Кроме браслета со стразами, никаких украшений. Она была красива и изящно одета, с тем легким оттенком строгости, который англичане определенного типа находят интригующим. Она осталась довольна. Эдит не отличалась тщеславием, но была рада или, скорее, испытывала облегчение, что ей не выпало на долю маяться с некрасивым лицом. В дверь позвонили.
Она задумалась, не попросить ли Чарльза просто подождать внизу, но тогда он мог бы подумать, что она скрывает что-нибудь значительно более компрометирующее, чем очень обычный отец и снобка-мать, поэтому она решила пригласить его наверх, но представить по-американски, только по имени. Эту новомодную привычку она вообще-то не любила, потому что так за кадром оставалась единственная часть имени, которая может нести хоть какую-то информацию. Но мать поставила ей мат в два хода.
– Чарльз, а дальше? – спросила она, пока Кеннет разливал напитки.
– Бротон, – Чарльз улыбнулся.
Эдит почти услышала, как шевельнулись и затикали, складываясь, планы и расчеты в голове у матери, но недаром ее мать всю жизнь была страстной поклонницей Елизаветы I. Улыбка не дрогнула на ее лице.
– И где вы познакомились с Эдит?
– Мы встретились в Суссексе, в доме моих родителей.
– Когда я ездила к Изабел и Дэвиду.
– А, так вы знакомы с Истонами?
Чарльз кивнул, и Эдит была ему за это благодарна. Он был не готов сказать: «Нет, я их не знаю, и нас познакомили не на частной вечеринке, я встретился с вашей дочерью, когда она купила билет, чтобы осмотреть мой дом». В этом не было ничего страшного, никаких скрытых смыслов, но тогда вечер начался бы несколько странно.
Как бы там ни было, избежав этой ловушки, Эдит постаралась поскорее закончить разговор, не желая рисковать еще раз. Итак, она не только не была взволнована, но, напротив, – вздохнула с облегчением, когда они сели в блестящий «порше», ожидавший их внизу.
– Я подумал, не поехать ли нам в «Аннабеллс»?
– Прямо сейчас? – от удивления она не успела подредактировать свою реплику.
– Что-то не так? Ну, мы можем поехать куда-нибудь еще… – на лице Чарльза отразилась легкая обида, и Эдит стало неловко за то, что она вот так, с ходу отмахнулась от того, чем он, возможно, хотел ее порадовать. А от мысли, что он спланировал вечер специально для нее, ей стало тепло на душе.
– С удовольствием, – и она с симпатией улыбнулась ему, его открытому, располагающему, немного простоватому лицу. – Просто я обычно попадала туда позже. По-моему, я там ни разу не ужинала.
– Мне там нравится.
И они погрузились в молчание, пока машина не остановилась у знаменитого входа на Беркли-сквер. Чарльз вышел и отдал ключи портье. Когда Эдит случалось приходить сюда с кем-нибудь раньше, они всегда парковались на площади, а до клуба шли пешком. Ей стало уютно от осознания, что сейчас она с человеком, которому незачем искать обходные пути. Они спустились вниз по лестнице и вошли. Чарльз расписался в книге посетителей, а со всех сторон наперебой раздавалось: «Добрый вечер, милорд».
В баре практически никого не было, ресторан казался еще более пустынным. На безлюдном танцполе было сумрачно, черные зеркала, в которых никто не отражался, навевали грусть. Сначала Чарльз как будто растерялся, а потом смутился:
– Вы правы. Еще слишком рано. Кажется, раньше десяти тут почти никого не бывает. Хотите, мы пойдем куда-нибудь еще?
– Совсем нет, – она с мимолетной улыбкой усаживалась на банкетку. – А теперь расскажите мне, что здесь стоит заказывать.
Она еще не составила окончательного мнения о Чарльзе, но одно знала точно: этот вечер будет очень удачным, чего бы ей это ни стоило. Меню на несколько минут предоставило им тему для непринужденной беседы, что было очень кстати. Чарльз разбирался в кухне и напитках и с удовольствием взял все в свои руки, хотя, по правде говоря, она попросила его совета, только чтобы оказаться в роли беспомощной скромницы, пай-девочки, на которой так хочется жениться. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы он начал извиняться. Это она уже знала по опыту. Но он сделал выбор очень удачно, и обед получился чудесный.
Чарльза Бротона нельзя было назвать красивым. Для этого у него был слишком большой нос и слишком тонкие губы. Но при свечах он был довольно привлекателен. Он выглядел настоящим английским джентльменом, будто его специально подбирали на эту роль, и Эдит чувствовала, что ее влечет к нему и чисто физически. Значительно сильнее, чем она предполагала. Она была несколько удивлена, обнаружив, что с нетерпением ждет, когда он пригласит ее танцевать.
– Вы много времени проводите в Лондоне? – спросила она.
Он покачал головой:
– Нет, боже упаси. Как можно меньше.
– Так обычно вы живете в Суссексе?
– Большую часть времени. У нас есть еще дом в Норфолке. Мне приходится ездить туда время от времени.
– Забавно. Я думала, вы человек светский.
– Я? Вы шутите! – он громко рассмеялся. – Почему бы это?
– Не знаю.
Она знала, но была не готова признаться, что читала о нем в колонках светской хроники. А так как они столкнулись в Аскоте, все это вместе складывалось в достаточно стройный образ. Это ошибочное впечатление она сохраняла еще некоторое время, пока наконец не выяснила, что к чему.
А правда заключалась в том, что, как и большинство представителей рода людского, Чарльз ходил на вечеринки, если его приглашали и если ему нечем больше было заняться, но друзей у него было немного, и почти всех их он знал с детства. Он считал себя исключительно сельским жителем, помогал отцу управлять поместьями и домами, которые Бог счел должным доверить его заботам. Он никогда специально не раздумывал об этом и не сопротивлялся своему положению, но и не пользовался им без необходимости. Если он и задумывался иногда о знатности и доставшемся ему в наследство состоянии, то мог бы только сказать, что считает, что ему очень повезло. Впрочем, вслух бы он этого не произнес.
В противоположность представлению Эдит, он привез ее в «Аннабеллс» не в качестве части тщательно разработанной стратегии завоевания ее сердца. Просто, хоть он и не признавался себе в этом, Чарльзу нравилось привозить девушек туда, где его знают. Это придавало ужину оживленность, чему анонимность совсем не способствовала.
Наступила его очередь что-нибудь сказать:
– Вам случалось жить в сельских краях?
– Не часто, – едва произнеся эти слова, Эдит осознала, что ответ получился странный, потому что она за всю жизнь и получаса не «жила» в деревне. Школа-интернат конечно же не считается. И все-таки сельская местность ей нравилась. Она часто приезжала туда на выходные и погостить. Она ездила на охоту с мужчинами и стояла рядом, пока они поджидали дичь. Она не раз ездила верхом. Так что она не совсем соврала. Она пояснила: – Ну, вы понимаете, дела моего отца требуют…
Чарльз кивнул:
– Полагаю, ему приходится немало путешествовать.
Эдит пожала плечами:
– Да, немало.
Надо сказать, что Кеннету Лэвери приходилось вот уже тридцать два года подряд ежедневно путешествовать от метро до одного и того же офиса в центре. Один раз ему довелось съездить в Нью-Йорк и один раз в Роттердам. Все. Но этого она не стала уточнять. Это легкое смещение акцентов так никогда и не было исправлено. С этого момента у Чарльза навсегда осталось впечатление, что отец Эдит – этакий преуспевающий делец, проводящий полжизни в самолетах – из Гонконга в Цюрих и обратно. Но, создавая эту иллюзию, Эдит верно прочитала мысли Чарльза. Бизнесмен, постоянно недосыпающий из-за разницы во времени между часовыми поясами, – это все-таки значительно менее мелкобуржуазно, чем канцелярская крыса с постоянным проездным на одну и ту же линию метро; Чарльзу так значительно больше нравилось.
Прошло какое-то время, зал постепенно наполнялся людьми.
– Чарли!
Эдит подняла глаза – к их столику взяла курс хорошенькая брюнетка в коктейльном платье строгого покроя, усыпанном блестками. Ее сопровождал, вернее – она тащила на буксире настоящего кита. На нем был костюм – портному, должно быть, потребовалась целая штука шерстяной материи – и большой галстук в горошек. Когда они причалили, Эдит заметила, что по жирной красной шее новопришедшего струйками стекает пот.
– Джейн, Генри, добрый вечер, – Чарльз встал и кивнул в сторону Эдит. – Вы знакомы с Эдит Лэвери? Генри и Джейн Камнор.
Джейн мимоходом и почти неощутимо пожала руку Эдит, затем снова обернулась к Чарльзу и, усаживаясь, налила себе вина.
– Умираю от жажды. Как поживаешь? Что с тобой случилось в Аскоте?
– Ничего не случилось. Я там был.
– Я думала, мы все вместе обедаем в четверг. С Уитерби и его женой. Мы тебя искали-искали, но потом махнули рукой. Камилла была страшно разочарована. – Она заговорщически улыбнулась Эдит, будто приглашая и ее посмеяться над шуткой. На самом деле она, конечно же, сознательно подчеркивала, что Эдит здесь чужая и понятия не имеет, о чем речь.
– Не понимаю, почему она была разочарована. Я и ей, и Энн говорил, что обедаю с родителями.
– О чем они тут же забыли, что и говорить. Ладно, теперь уже неважно. Кстати, скажи-ка, а ты едешь в августе к Эрику и Кэролайн? Они клялись и божились, но что-то это очень непохоже на тебя.
– Почему?
Джейн ленивым, змеиным движением пожала плечами:
– Не знаю. Ты вроде терпеть не можешь жару.
– Я еще не решил. А вы едете?
– Мы не знаем, правда, дорогой? – Она протянула руку к своему пыхтящему супругу и сжала его рыхлую ладонь. – Нас ждет еще так много дел в Ройтоне. Мы и дома-то почти не бываем с тех пор, как Генри занялся политикой. У меня ужасное предчувствие, что мы застрянем там на все лето. – Она улыбнулась еще шире, уже не только Чарльзу, но и Эдит.
Эдит улыбнулась в ответ. Ей не в новинку была эта острая потребность представителей высших классов демонстрировать, что они знают друг друга и регулярно занимаются одним и тем же с одними и теми же людьми. Сейчас перед ней был довольно экстремальный пример этого менталитета закрытых вечеринок, но глядя на лорда Камнора, он же Генри – Зеленый Паровоз, нетрудно было догадаться, что Джейн пришлось многим пожертвовать ради своего нынешнего положения, каким бы оно ни было, и ей трудно было бы, даже мгновение, не придавать этому положению значения.
– Вы всерьез занимаетесь политикой? – спросила Эдит у Генри, который, похоже, все еще приходил в себя после изнурительного перехода через зал.
– Да, – сказал он и опять повернулся к остальным.
Эдит сначала чуть не пожалела его, но скоро заметила, что сам он не понимает, что достоин жалости. Его вполне устраивало быть самим собой. Так же как ему нравилось демонстрировать, что он знаком с Чарльзом и не знаком с Эдит. Но Чарльз совсем не собирался позволить Камнорам вести себя грубо с девушкой, которую он пригласил на ужин, и он, сознательно и не скрывая этого, снова подключил ее к разговору.
– Генри просто ужасно серьезный с тех пор, как получил свой пост. За что вы там боролись в последний раз? За обеспечение заключенным права соблюдать вегетарианскую диету?
– Ха, ха, – отозвался Генри.
Джейн пришла мужу на помощь:
– Не будь таким гадким. Он столько сделал для улучшения рациона наших граждан, – правда, дорогой?
– Не уменьшая при этом собственного, как я понимаю, – улыбнулся Чарльз.
– Смейся-смейся, они еще придут за тобой, когда твой отец сыграет в ящик. Вот увидишь, – пригрозила Джейн.
– Не придут. В следующий раз победят лейбористы и отменят право наследования, ты и ахнуть не успеешь.
– К чему такой пессимизм? – Джейн и слышать не хотела, что миру, на который она поставила все, грозит исчезновение. – И вообще, у них годы уйдут, чтобы придумать систему распределения мест в Палате лордов получше существующей, а пороть горячку они не станут.
Чарльз встал и пригласил Эдит на танец.
Она подняла на него полувопросительный взгляд, пока они шаркали ногами на площадке, уже забитой под завязку иранскими банкирами и их любовницами.
Он улыбнулся:
– Генри неплохой парень.
– Он ваш близкий друг?
– Что-то вроде кузена. Мы с детства знакомы. Боже, ну он и растолстел, правда? Настоящий дирижабль.
– Они давно женаты?
Чарльз покачал головой:
– Четыре-пять лет, по-моему.
– А дети у них есть?
Он кривовато улыбнулся:
– Две дочери. Бедный старина Генри. Его заставляют пить портвейн, есть сыр и еще бог знает что.
– Зачем?
– Чтобы родился мальчик, зачем еще? Им чертовски нужен наследник.
– А если у них так и не будет сына?
Чарльз нахмурился:
– Братьев у него нет. По-моему, титул достанется какому-то парню из Южной Африки, а вот кому отойдет состояние, ему или девочкам – я не уверен.
1 2 3 4 5 6