К счастью, Нгови, видимо, решил, что авторитет церкви значит для него больше, чем блестящая возможность свергнуть своего главного соперника. Валендреа был рад, что тот проявил слабость. Он бы никогда не проявил такой мягкости.
– Я хочу сделать еще одно предупреждение, – сказал Нгови.
Взоры присутствующих вновь устремились на африканца. Валендреа молча ждал. Епископу Найроби нравится его новая роль, подумал он вдруг отчетливо.
– Напоминаю всем о том, что вы поклялись не обсуждать будущий конклав до тех пор, пока нас всех не запрут в Сикстинской капелле. Помните: никакой агитации, никаких интервью для прессы, никаких комментариев. О будущих выборах говорить вообще нельзя.
– Не надо нас учить, – обиженно произнес один из кардиналов.
– Лично вас, может быть, и не надо. А некоторых других – необходимо.
С этими словами Нгови покинул зал.
Глава XXXV
Кастель-Гандольфо
13 ноября, понедельник
15.00
Сидя в кресле у письменного стола, Мишнер смотрел, как две монахини обмывают тело Климента. Врач давно закончил осмотр и вернулся в Рим, взяв с собой образец крови Папы. Кардинал Нгови уже объявил, что вскрытия не будет, и, поскольку Кастель-Гандольфо является частью Ватикана, то есть территорией независимого государства, никто не может оспорить это решение. За редкими исключениями, здесь действует каноническое право, а не обычное итальянское законодательство.
Странно созерцать обнаженный труп того, кого он знал более полувека. Мишнер с беспредельной грустью вспоминал их прошлое. Это Климент помог ему понять, что его настоящий отец думал не о ребенке, а о себе. Это Климент объяснил, каким нетерпимым было тогда ирландское общество и какие трудности ожидали его родную мать, родившую вне брака. «Как можно винить ее?» – спросил тогда Фолкнер. И Мишнер согласился. Нельзя. Чувство обиды лишь омрачило бы благодарность за подвиг, совершенный его приемными родителями. И Мишнер забыл свой гнев и простил своих настоящих родителей, которых так никогда и не видел.
Теперь он смотрел на безжизненное тело человека, научившего его прощать. Его присутствия здесь требовал протокол: один из священников должен быть рядом, чтобы помочь в случае необходимости. Обычно эту функцию выполнял папский церемониймейстер, но сегодня он отсутствовал. И Нгови отправил вместо него Мишнера.
Поднявшись, Мишнер в задумчивости подошел к французскому окну. Монахини уже заканчивали омовение. В спальне появились санитары. Они представляли крупнейшее похоронное бюро Рима и бальзамировали тела всех пап, начиная с Павла VI. Бальзамировщики принесли с собой пять бутылей с розовым раствором, которые сейчас аккуратно выставляли на пол.
К Мишнеру обратился один из них:
– Отец, может, вам лучше подождать в коридоре? Для непривычного человека это процедура не из приятных.
Он послушно вышел в холл, где неожиданно столкнулся с кардиналом Нгови.
– Они там? – спросил тот.
– По итальянским законам перед бальзамированием должно пройти двадцать четыре часа. Вы это знаете. Здесь, правда, территория Ватикана, но мы это уже обсуждали. Итальянские власти заставили бы нас подождать с этой процедурой.
Нгови согласно кивнул:
– Я знаю. Из Рима звонил врач. В крови Якоба обнаружено повышенное содержание снотворного. Это самоубийство, Колин. Вне всякого сомнения. Ни в коем случае нельзя оставлять никаких улик. Врач уже уничтожил образец крови. Он будет молчать.
– А кардиналы?
– Им объявят, что смерть наступила из-за остановки сердца. Так будет указано в свидетельстве о смерти.
Мишнер ясно видел, как напряглось лицо Нгови. Этот человек не любил лгать.
– У нас нет выбора, Колин. Его надо срочно бальзамировать. Мне нет дела до итальянских законов.
Мишнер машинально провел рукой по волосам. День выдался тяжелый, и он еще не закончился.
– Я знал, что его что-то беспокоит, но не думал, что до такой степени. Что он делал, пока меня не было?
– Снова ходил в хранилище. Я слышал, что вместе с Валендреа.
– Я знаю.
Он рассказал Нгови, что слышал от Климента.
– Он показывал ему письмо отца Тибора. Но не сказал, что в нем.
Еще он рассказал Нгови об отце Тиборе и о реакции Папы на известие о смерти болгарина. Нгови покачал головой:
– Не так должно было закончиться его правление.
– Надо сохранить добрую память о нем.
– Мы сможем это осуществить. И даже Валендреа в этом деле с нами заодно.
Нгови указал на дверь:
– Думаю, никто не станет возражать против такого поспешного бальзамирования тела. Правду знают лишь четверо, и даже если один из нас решит выдать тайну, то все равно скоро не останется никаких доказательств. Но вряд ли кто-то решится. Доктор обязан хранить врачебную тайну, мы с вами слишком любили Климента, а у Валендреа имеются, как известно, собственные интересы. Так что тайне ничто не угрожает.
Дверь спальни открылась, показался один из санитаров.
– Мы почти закончили.
– Вы сожжете его внутренности? – уточнил Нгови.
– Мы так всегда делаем. Для нашей компании большая честь служить Святому престолу. Можете на нас положиться.
Нгови поблагодарил санитара, и тот вернулся в спальню.
– Что теперь? – спросил Мишнер.
– Из Рима доставили папское облачение. Мы сами оденем его для погребения.
Мишнеру было понятно значение этой детали, и он сказал:
– Думаю, ему бы это понравилось.
* * *
Процессия медленно двигалась сквозь дождь к Ватикану. На дорогу от Кастель-Гандольфо длиной восемнадцать миль ушел почти час. Вдоль всего пути стояли стеной тысячи скорбящих верующих.
Мишнер вместе с Нгови ехал в третьей машине. Процессию возглавлял катафалк, где покоилось тело Климента, одетое в мантию и митру и освещенное, чтобы все могли видеть его. Сейчас, ближе к шести вечера, в Риме создавалось впечатление, что на улицы вышло все население города. Полиция с трудом освобождала дорогу для машин.
Площадь Святого Петра заполнилась народом. Посреди моря зонтов оставалась лишь оцепленная полицейскими узкая дорожка, ведущая от колоннады к базилике. Из толпы тут и там раздавались плач и рыдания. Многие бросали на капот цветы. Цветов было так много, что иной раз водителю было трудно следить за дорогой.
Колокольная арка отделила процессию от толпы. Въехав на площадь Святых великомучеников, кортеж обогнул ризницу Святого Петра и направился к заднему входу в базилику. Здесь, за высокими стенами, можно было подготовить тело Климента для трехдневной церемонии прощания.
Мелкий дождь обволакивал сады Ватикана загадочным туманом. Уличные огни рисовали размытые образы, похожие на те, что создают лучи солнца, пробиваясь сквозь густые облака.
Мишнер пытался представить себе, что происходит в зданиях вокруг него. В мастерских sampietrini – ризницы базилики Святого Петра – делают тройной гроб: внутренняя часть из бронзы, вторая из кедра, а третья, внешняя, – из кипариса. Внутри собора Святого Петра уже установили помост, и он мрачно стоит в ожидании гроба, а рядом с ним горит одинокая свеча.
Когда проезжали по площади, Мишнер заметил, что телеоператоры устанавливают на балюстрадах камеры, торопясь занять самые удачные места среди ста шестидесяти двух статуй, украшающих колоннады. Пресс-службе Ватикана приходится выдерживать настоящую осаду.
Во время похорон прежнего Папы Мишнер работал в пресс-службе и сейчас мог легко представить себе тысячи телефонных звонков, на которые им придется ответить в эти несколько дней. Скоро начнут прибывать высокопоставленные лица из разных стран мира. К ним придется прикомандировывать легатов для сопровождения. Святой престол гордится своим строгим дипломатическим протоколом – даже на фоне безмерной скорби. Задача обеспечить соблюдение всех формальностей возложена на кардинала, сидящего рядом с Мишнером.
Машины остановились одна за другой, кардиналы – на всех черные сутаны и алые пояса – начали собираться у катафалка. Священники держали над головами князей церкви зонты. У входа в базилику в почетном карауле стоял швейцарский гвардеец в парадной униформе. Все эти дни они будут рядом с Климентом. Четверо гвардейцев, неся на плечах носилки, торжественным строем двинулись к катафалку. Папский церемониймейстер – пухлый бородатый священник из Голландии, – выступив вперед, сказал:
– Помост для гроба.
Нгови кивнул.
Церемониймейстер приблизился к катафалку и помог рабочим снять тело Климента. Когда тело уложили на носилки и установили рядом митру, голландец отстранил рабочих. Он сам тщательно расправил одеяния Папы, аккуратно разглаживая каждую складку. Двое священников держали над телом зонты.
Вперед выступил еще один молодой священник с паллием в руках – узкая лента белой шерсти, украшенная шестью пурпурными крестами, символизирующими полноту и величие понтификата. Церемониймейстер обернул двухдюймовую ленту вокруг шеи Климента и разместил кресты на его груди, плечах и животе. Затем осторожно поправил его плечи, в заключение придав его голове ровное положение. Затем церемониймейстер преклонил колени, давая понять, что все готово.
Повинуясь легкому кивку Нгови, швейцарские гвардейцы подняли носилки. Священники с зонтами отошли назад. Кардиналы выстроились в ряд позади.
Мишнер не стал присоединяться к процессии. Он не относился к числу князей церкви, а в дальнейших церемониях могли участвовать только они. Завтра он должен освободить свои апартаменты в Апостольском дворце. До окончания конклава все во дворце будет опечатано. И свой кабинет ему тоже придется покинуть. Со смертью Климента Мишнер лишился покровительства. Прежние фавориты должны уступать место будущим.
Нгови встал последним в ряд кардиналов, ожидающих входа в базилику. Перед уходом кардинал обернулся и шепнул Мишнеру:
– Я хочу, чтобы вы осмотрели апартаменты Папы и вынесли оттуда его имущество. Сам Климент наверняка хотел бы, чтобы это сделали вы. Я велел охранникам пропустить вас. Сделайте это прямо сейчас.
* * *
Гвардеец впустил Мишнера в папские апартаменты. За ним закрылась дверь, и он остался внутри один, испытывая странное ощущение. Там, где раньше он считался желанным гостем, теперь он чувствовал себя вторгшимся в чужой дом.
В комнатах все было так, как оставил Климент субботним утром. Заправленная кровать, раздвинутые занавески, даже запасные очки Папы по-прежнему лежали на прикроватной тумбочке. Библия в кожаном переплете, обычно тоже находившаяся здесь, осталась в Кастель-Гандольфо, на столе Климента рядом с его ноутбуком. То и другое должны были скоро привезти в Рим.
На письменном столе лежали какие-то бумаги. Мишнер решил начать со стола, он включил компьютер и проверил все папки. Он знал, что Климент вел постоянную переписку с кем-то из своих дальних родственников и с некоторыми кардиналами. Видимо, он не стал сохранять эти письма – почтовый ящик был пуст. В адресной книге осталось около двух десятков адресов.
Мишнер просмотрел все папки на жестком диске. В основном это были отчеты различных отделов Курии, вместо слов – бесконечные ряды единиц и нулей на мониторе. Мишнер удалил все папки с помощью специальной программы, не оставляющей на диске никаких ссылок на удаленные файлы, и выключил компьютер. Теперь им будет пользоваться следующий Папа.
Мишнер осмотрелся. Надо было найти ящики для личных вещей Климента, а пока он просто сложил все в середине комнаты. Вещей было немного. Климент жил просто. Кое-что из мебели, несколько книг и несколько семейных реликвий – вот и все его имущество.
Скрежет ключа в замке отвлек Мишнера от размышлений.
Открылась дверь, и вошел Паоло Амбрози.
– Подождите в коридоре, – бросил он гвардейцу и закрыл за собой дверь.
Мишнер поднял брови:
– Что вы здесь делаете?
– То же, что и вы, провожу уборку помещения.
– Кардинал Нгови поручил это мне, – возразил Мишнер.
– А кардинал Валендреа сказал, что вам надо помочь.
Очевидно, таким образом государственный секретарь позаботился о Колине, пригласив ему няньку, но сейчас Мишнер был не в настроении.
– Убирайтесь.
Священник не сдвинулся с места. Мишнер был на голову выше и тяжелее на пятьдесят фунтов, но Амбрози спокойно смотрел на него.
– Мишнер, ваше время прошло.
– Возможно. Но у меня на родине говорят: «Пусть курица не кудахчет, пока не снесла яйцо».
Амбрози усмехнулся:
– Мне будет очень не хватать вашего американского юмора.
Он окидывал комнату своими змеиными глазками.
– Я уже сказал, уходите, – в который раз повторил Мишнер. – Допустим, я никто, но Нгови – кардинал-камерленго, и Валендреа обязан подчиняться ему.
– Пока да.
– Убирайтесь, или я вызову Нгови прямо с мессы.
Мишнер понимал, что Валендреа совершенно не нужен скандал при всех кардиналах. Его сторонники не поймут, зачем он послал своего помощника в папские апартаменты. Абсолютно ясно, что заниматься этим должен был папский секретарь.
Но Амбрози не двинулся с места.
Мишнер обошел противника и направился к двери.
– Вы правы, Амбрози, мое время прошло. И терять мне нечего.
Он взялся за дверную ручку.
– Постойте, – сказал Амбрози. – Я уйду и не стану вам мешать.
Он произнес это почти шепотом, но его лицо ничего не выражало. Непонятно, как такой человек вообще мог стать священником.
Мишнер открыл дверь. Напротив стояли гвардейцы. Очевидно, что при них Амбрози не станет пререкаться. Он изобразил на лице улыбку и сказал:
– Приятного вечера, отец.
Амбрози вышел, и Мишнер захлопнул дверь, но прежде велел гвардейцам никого больше не пропускать.
Он вернулся к письменному столу. Надо было закончить начатое. Безмерно грустно покидать Ватикан, но его утешало сознание того, что не придется больше сталкиваться с людьми вроде Паоло Амбрози.
Мишнер проверил ящики письменного стола. Там была бумага, ручки, пара книг и несколько дискет. Ничего интересного, но вдруг в правом нижнем ящике он заметил лист бумаги. Завещание Климента. По традиции Папа всегда собственноручно составлял завещание, выражая свои последние пожелания и надежды.
Развернув лист, Мишнер посмотрел на его дату.
Десятое октября, чуть больше месяца назад.
«Я, Якоб Фолкнер, находясь в полном сознании, желаю засвидетельствовать свою последнюю волю и настоящим завещаю все свое имущество, которым буду владеть на момент смерти, Колину Мишнеру. Мои родители давно умерли, а затем за ними последовали и мои братья. Колин долго и преданно служил мне. Он стал мне почти родным. Пусть он распоряжается моим имуществом, как сочтет нужным, полагаясь на свою совесть и благоразумие, которым я научился вполне доверять. Я хочу, чтобы мои похороны прошли скромно и, если это возможно, чтобы меня похоронили в Бамберге, в знакомом мне с юности соборе, хотя, если церковь решит поступить иначе, я не буду против. Приняв мантию святого Петра, я тем самым возложил на себя определенные обязанности, в том числе и необходимость быть погребенным в базилике рядом с моими братьями-предшественниками. Я прошу простить меня всех, кого я словом или делом обидел, и особенно прошу нашего Господа и Спасителя простить мне мои недостатки. Да будет Он милостив к моей душе».
На глаза Мишнера навернулись слезы. Он тоже уповал на то, что Господь явит милость к душе его любимого друга. Католические догматы вполне определенны. Человек должен понимать, что его жизнь принадлежит не ему, это всего лишь драгоценный дар, доверенный ему Всевышним. Самоубийство противоречит законам любви к себе и к Богу живому. Оно обрывает узы, связывающие человека с близкими и с народом. Поэтому это грех. Но все же для тех, кто покусился на собственную жизнь, вечное спасение не совсем потеряно. Церковь учит, что и им будет дана возможность раскаяться путями, ведомыми одному Богу.
И Мишнер надеялся, что так и будет.
Если рай действительно есть, Якоб Фолкнер заслужил его. Что бы ни подвигло его на совершение этого немыслимого шага, это не должно обречь его на вечные муки.
Мишнер положил завещание на стол. Размышления о вечности захлестнули его.
В последнее время он все чаще думал о собственной бренности. Ему скоро будет пятьдесят, еще не так много, но жизнь уже перестала казаться бесконечной. Он представлял себе, что когда-нибудь его разум или тело откажет ему и не даст исполнить задуманное. Сколько ему осталось? Двадцать лет? Тридцать? Сорок? Климент, даже когда ему было под восемьдесят, оставался полным сил, регулярно работая по шестнадцать часов в день. Мишнер мог лишь надеяться, что в этом возрасте ему удастся сохранить хоть половину энергии Климента. И все равно его дни когда-то закончатся. Стоило ли переносить все лишения и жертвы, которых требовали от него церковь и Бог? Дождется ли он награды после смерти? Или дальше ничего не будет?
«Прах к праху».
Он вернулся к исполнению своих обязанностей.
Завещание надо передать в пресс-службу Ватикана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
– Я хочу сделать еще одно предупреждение, – сказал Нгови.
Взоры присутствующих вновь устремились на африканца. Валендреа молча ждал. Епископу Найроби нравится его новая роль, подумал он вдруг отчетливо.
– Напоминаю всем о том, что вы поклялись не обсуждать будущий конклав до тех пор, пока нас всех не запрут в Сикстинской капелле. Помните: никакой агитации, никаких интервью для прессы, никаких комментариев. О будущих выборах говорить вообще нельзя.
– Не надо нас учить, – обиженно произнес один из кардиналов.
– Лично вас, может быть, и не надо. А некоторых других – необходимо.
С этими словами Нгови покинул зал.
Глава XXXV
Кастель-Гандольфо
13 ноября, понедельник
15.00
Сидя в кресле у письменного стола, Мишнер смотрел, как две монахини обмывают тело Климента. Врач давно закончил осмотр и вернулся в Рим, взяв с собой образец крови Папы. Кардинал Нгови уже объявил, что вскрытия не будет, и, поскольку Кастель-Гандольфо является частью Ватикана, то есть территорией независимого государства, никто не может оспорить это решение. За редкими исключениями, здесь действует каноническое право, а не обычное итальянское законодательство.
Странно созерцать обнаженный труп того, кого он знал более полувека. Мишнер с беспредельной грустью вспоминал их прошлое. Это Климент помог ему понять, что его настоящий отец думал не о ребенке, а о себе. Это Климент объяснил, каким нетерпимым было тогда ирландское общество и какие трудности ожидали его родную мать, родившую вне брака. «Как можно винить ее?» – спросил тогда Фолкнер. И Мишнер согласился. Нельзя. Чувство обиды лишь омрачило бы благодарность за подвиг, совершенный его приемными родителями. И Мишнер забыл свой гнев и простил своих настоящих родителей, которых так никогда и не видел.
Теперь он смотрел на безжизненное тело человека, научившего его прощать. Его присутствия здесь требовал протокол: один из священников должен быть рядом, чтобы помочь в случае необходимости. Обычно эту функцию выполнял папский церемониймейстер, но сегодня он отсутствовал. И Нгови отправил вместо него Мишнера.
Поднявшись, Мишнер в задумчивости подошел к французскому окну. Монахини уже заканчивали омовение. В спальне появились санитары. Они представляли крупнейшее похоронное бюро Рима и бальзамировали тела всех пап, начиная с Павла VI. Бальзамировщики принесли с собой пять бутылей с розовым раствором, которые сейчас аккуратно выставляли на пол.
К Мишнеру обратился один из них:
– Отец, может, вам лучше подождать в коридоре? Для непривычного человека это процедура не из приятных.
Он послушно вышел в холл, где неожиданно столкнулся с кардиналом Нгови.
– Они там? – спросил тот.
– По итальянским законам перед бальзамированием должно пройти двадцать четыре часа. Вы это знаете. Здесь, правда, территория Ватикана, но мы это уже обсуждали. Итальянские власти заставили бы нас подождать с этой процедурой.
Нгови согласно кивнул:
– Я знаю. Из Рима звонил врач. В крови Якоба обнаружено повышенное содержание снотворного. Это самоубийство, Колин. Вне всякого сомнения. Ни в коем случае нельзя оставлять никаких улик. Врач уже уничтожил образец крови. Он будет молчать.
– А кардиналы?
– Им объявят, что смерть наступила из-за остановки сердца. Так будет указано в свидетельстве о смерти.
Мишнер ясно видел, как напряглось лицо Нгови. Этот человек не любил лгать.
– У нас нет выбора, Колин. Его надо срочно бальзамировать. Мне нет дела до итальянских законов.
Мишнер машинально провел рукой по волосам. День выдался тяжелый, и он еще не закончился.
– Я знал, что его что-то беспокоит, но не думал, что до такой степени. Что он делал, пока меня не было?
– Снова ходил в хранилище. Я слышал, что вместе с Валендреа.
– Я знаю.
Он рассказал Нгови, что слышал от Климента.
– Он показывал ему письмо отца Тибора. Но не сказал, что в нем.
Еще он рассказал Нгови об отце Тиборе и о реакции Папы на известие о смерти болгарина. Нгови покачал головой:
– Не так должно было закончиться его правление.
– Надо сохранить добрую память о нем.
– Мы сможем это осуществить. И даже Валендреа в этом деле с нами заодно.
Нгови указал на дверь:
– Думаю, никто не станет возражать против такого поспешного бальзамирования тела. Правду знают лишь четверо, и даже если один из нас решит выдать тайну, то все равно скоро не останется никаких доказательств. Но вряд ли кто-то решится. Доктор обязан хранить врачебную тайну, мы с вами слишком любили Климента, а у Валендреа имеются, как известно, собственные интересы. Так что тайне ничто не угрожает.
Дверь спальни открылась, показался один из санитаров.
– Мы почти закончили.
– Вы сожжете его внутренности? – уточнил Нгови.
– Мы так всегда делаем. Для нашей компании большая честь служить Святому престолу. Можете на нас положиться.
Нгови поблагодарил санитара, и тот вернулся в спальню.
– Что теперь? – спросил Мишнер.
– Из Рима доставили папское облачение. Мы сами оденем его для погребения.
Мишнеру было понятно значение этой детали, и он сказал:
– Думаю, ему бы это понравилось.
* * *
Процессия медленно двигалась сквозь дождь к Ватикану. На дорогу от Кастель-Гандольфо длиной восемнадцать миль ушел почти час. Вдоль всего пути стояли стеной тысячи скорбящих верующих.
Мишнер вместе с Нгови ехал в третьей машине. Процессию возглавлял катафалк, где покоилось тело Климента, одетое в мантию и митру и освещенное, чтобы все могли видеть его. Сейчас, ближе к шести вечера, в Риме создавалось впечатление, что на улицы вышло все население города. Полиция с трудом освобождала дорогу для машин.
Площадь Святого Петра заполнилась народом. Посреди моря зонтов оставалась лишь оцепленная полицейскими узкая дорожка, ведущая от колоннады к базилике. Из толпы тут и там раздавались плач и рыдания. Многие бросали на капот цветы. Цветов было так много, что иной раз водителю было трудно следить за дорогой.
Колокольная арка отделила процессию от толпы. Въехав на площадь Святых великомучеников, кортеж обогнул ризницу Святого Петра и направился к заднему входу в базилику. Здесь, за высокими стенами, можно было подготовить тело Климента для трехдневной церемонии прощания.
Мелкий дождь обволакивал сады Ватикана загадочным туманом. Уличные огни рисовали размытые образы, похожие на те, что создают лучи солнца, пробиваясь сквозь густые облака.
Мишнер пытался представить себе, что происходит в зданиях вокруг него. В мастерских sampietrini – ризницы базилики Святого Петра – делают тройной гроб: внутренняя часть из бронзы, вторая из кедра, а третья, внешняя, – из кипариса. Внутри собора Святого Петра уже установили помост, и он мрачно стоит в ожидании гроба, а рядом с ним горит одинокая свеча.
Когда проезжали по площади, Мишнер заметил, что телеоператоры устанавливают на балюстрадах камеры, торопясь занять самые удачные места среди ста шестидесяти двух статуй, украшающих колоннады. Пресс-службе Ватикана приходится выдерживать настоящую осаду.
Во время похорон прежнего Папы Мишнер работал в пресс-службе и сейчас мог легко представить себе тысячи телефонных звонков, на которые им придется ответить в эти несколько дней. Скоро начнут прибывать высокопоставленные лица из разных стран мира. К ним придется прикомандировывать легатов для сопровождения. Святой престол гордится своим строгим дипломатическим протоколом – даже на фоне безмерной скорби. Задача обеспечить соблюдение всех формальностей возложена на кардинала, сидящего рядом с Мишнером.
Машины остановились одна за другой, кардиналы – на всех черные сутаны и алые пояса – начали собираться у катафалка. Священники держали над головами князей церкви зонты. У входа в базилику в почетном карауле стоял швейцарский гвардеец в парадной униформе. Все эти дни они будут рядом с Климентом. Четверо гвардейцев, неся на плечах носилки, торжественным строем двинулись к катафалку. Папский церемониймейстер – пухлый бородатый священник из Голландии, – выступив вперед, сказал:
– Помост для гроба.
Нгови кивнул.
Церемониймейстер приблизился к катафалку и помог рабочим снять тело Климента. Когда тело уложили на носилки и установили рядом митру, голландец отстранил рабочих. Он сам тщательно расправил одеяния Папы, аккуратно разглаживая каждую складку. Двое священников держали над телом зонты.
Вперед выступил еще один молодой священник с паллием в руках – узкая лента белой шерсти, украшенная шестью пурпурными крестами, символизирующими полноту и величие понтификата. Церемониймейстер обернул двухдюймовую ленту вокруг шеи Климента и разместил кресты на его груди, плечах и животе. Затем осторожно поправил его плечи, в заключение придав его голове ровное положение. Затем церемониймейстер преклонил колени, давая понять, что все готово.
Повинуясь легкому кивку Нгови, швейцарские гвардейцы подняли носилки. Священники с зонтами отошли назад. Кардиналы выстроились в ряд позади.
Мишнер не стал присоединяться к процессии. Он не относился к числу князей церкви, а в дальнейших церемониях могли участвовать только они. Завтра он должен освободить свои апартаменты в Апостольском дворце. До окончания конклава все во дворце будет опечатано. И свой кабинет ему тоже придется покинуть. Со смертью Климента Мишнер лишился покровительства. Прежние фавориты должны уступать место будущим.
Нгови встал последним в ряд кардиналов, ожидающих входа в базилику. Перед уходом кардинал обернулся и шепнул Мишнеру:
– Я хочу, чтобы вы осмотрели апартаменты Папы и вынесли оттуда его имущество. Сам Климент наверняка хотел бы, чтобы это сделали вы. Я велел охранникам пропустить вас. Сделайте это прямо сейчас.
* * *
Гвардеец впустил Мишнера в папские апартаменты. За ним закрылась дверь, и он остался внутри один, испытывая странное ощущение. Там, где раньше он считался желанным гостем, теперь он чувствовал себя вторгшимся в чужой дом.
В комнатах все было так, как оставил Климент субботним утром. Заправленная кровать, раздвинутые занавески, даже запасные очки Папы по-прежнему лежали на прикроватной тумбочке. Библия в кожаном переплете, обычно тоже находившаяся здесь, осталась в Кастель-Гандольфо, на столе Климента рядом с его ноутбуком. То и другое должны были скоро привезти в Рим.
На письменном столе лежали какие-то бумаги. Мишнер решил начать со стола, он включил компьютер и проверил все папки. Он знал, что Климент вел постоянную переписку с кем-то из своих дальних родственников и с некоторыми кардиналами. Видимо, он не стал сохранять эти письма – почтовый ящик был пуст. В адресной книге осталось около двух десятков адресов.
Мишнер просмотрел все папки на жестком диске. В основном это были отчеты различных отделов Курии, вместо слов – бесконечные ряды единиц и нулей на мониторе. Мишнер удалил все папки с помощью специальной программы, не оставляющей на диске никаких ссылок на удаленные файлы, и выключил компьютер. Теперь им будет пользоваться следующий Папа.
Мишнер осмотрелся. Надо было найти ящики для личных вещей Климента, а пока он просто сложил все в середине комнаты. Вещей было немного. Климент жил просто. Кое-что из мебели, несколько книг и несколько семейных реликвий – вот и все его имущество.
Скрежет ключа в замке отвлек Мишнера от размышлений.
Открылась дверь, и вошел Паоло Амбрози.
– Подождите в коридоре, – бросил он гвардейцу и закрыл за собой дверь.
Мишнер поднял брови:
– Что вы здесь делаете?
– То же, что и вы, провожу уборку помещения.
– Кардинал Нгови поручил это мне, – возразил Мишнер.
– А кардинал Валендреа сказал, что вам надо помочь.
Очевидно, таким образом государственный секретарь позаботился о Колине, пригласив ему няньку, но сейчас Мишнер был не в настроении.
– Убирайтесь.
Священник не сдвинулся с места. Мишнер был на голову выше и тяжелее на пятьдесят фунтов, но Амбрози спокойно смотрел на него.
– Мишнер, ваше время прошло.
– Возможно. Но у меня на родине говорят: «Пусть курица не кудахчет, пока не снесла яйцо».
Амбрози усмехнулся:
– Мне будет очень не хватать вашего американского юмора.
Он окидывал комнату своими змеиными глазками.
– Я уже сказал, уходите, – в который раз повторил Мишнер. – Допустим, я никто, но Нгови – кардинал-камерленго, и Валендреа обязан подчиняться ему.
– Пока да.
– Убирайтесь, или я вызову Нгови прямо с мессы.
Мишнер понимал, что Валендреа совершенно не нужен скандал при всех кардиналах. Его сторонники не поймут, зачем он послал своего помощника в папские апартаменты. Абсолютно ясно, что заниматься этим должен был папский секретарь.
Но Амбрози не двинулся с места.
Мишнер обошел противника и направился к двери.
– Вы правы, Амбрози, мое время прошло. И терять мне нечего.
Он взялся за дверную ручку.
– Постойте, – сказал Амбрози. – Я уйду и не стану вам мешать.
Он произнес это почти шепотом, но его лицо ничего не выражало. Непонятно, как такой человек вообще мог стать священником.
Мишнер открыл дверь. Напротив стояли гвардейцы. Очевидно, что при них Амбрози не станет пререкаться. Он изобразил на лице улыбку и сказал:
– Приятного вечера, отец.
Амбрози вышел, и Мишнер захлопнул дверь, но прежде велел гвардейцам никого больше не пропускать.
Он вернулся к письменному столу. Надо было закончить начатое. Безмерно грустно покидать Ватикан, но его утешало сознание того, что не придется больше сталкиваться с людьми вроде Паоло Амбрози.
Мишнер проверил ящики письменного стола. Там была бумага, ручки, пара книг и несколько дискет. Ничего интересного, но вдруг в правом нижнем ящике он заметил лист бумаги. Завещание Климента. По традиции Папа всегда собственноручно составлял завещание, выражая свои последние пожелания и надежды.
Развернув лист, Мишнер посмотрел на его дату.
Десятое октября, чуть больше месяца назад.
«Я, Якоб Фолкнер, находясь в полном сознании, желаю засвидетельствовать свою последнюю волю и настоящим завещаю все свое имущество, которым буду владеть на момент смерти, Колину Мишнеру. Мои родители давно умерли, а затем за ними последовали и мои братья. Колин долго и преданно служил мне. Он стал мне почти родным. Пусть он распоряжается моим имуществом, как сочтет нужным, полагаясь на свою совесть и благоразумие, которым я научился вполне доверять. Я хочу, чтобы мои похороны прошли скромно и, если это возможно, чтобы меня похоронили в Бамберге, в знакомом мне с юности соборе, хотя, если церковь решит поступить иначе, я не буду против. Приняв мантию святого Петра, я тем самым возложил на себя определенные обязанности, в том числе и необходимость быть погребенным в базилике рядом с моими братьями-предшественниками. Я прошу простить меня всех, кого я словом или делом обидел, и особенно прошу нашего Господа и Спасителя простить мне мои недостатки. Да будет Он милостив к моей душе».
На глаза Мишнера навернулись слезы. Он тоже уповал на то, что Господь явит милость к душе его любимого друга. Католические догматы вполне определенны. Человек должен понимать, что его жизнь принадлежит не ему, это всего лишь драгоценный дар, доверенный ему Всевышним. Самоубийство противоречит законам любви к себе и к Богу живому. Оно обрывает узы, связывающие человека с близкими и с народом. Поэтому это грех. Но все же для тех, кто покусился на собственную жизнь, вечное спасение не совсем потеряно. Церковь учит, что и им будет дана возможность раскаяться путями, ведомыми одному Богу.
И Мишнер надеялся, что так и будет.
Если рай действительно есть, Якоб Фолкнер заслужил его. Что бы ни подвигло его на совершение этого немыслимого шага, это не должно обречь его на вечные муки.
Мишнер положил завещание на стол. Размышления о вечности захлестнули его.
В последнее время он все чаще думал о собственной бренности. Ему скоро будет пятьдесят, еще не так много, но жизнь уже перестала казаться бесконечной. Он представлял себе, что когда-нибудь его разум или тело откажет ему и не даст исполнить задуманное. Сколько ему осталось? Двадцать лет? Тридцать? Сорок? Климент, даже когда ему было под восемьдесят, оставался полным сил, регулярно работая по шестнадцать часов в день. Мишнер мог лишь надеяться, что в этом возрасте ему удастся сохранить хоть половину энергии Климента. И все равно его дни когда-то закончатся. Стоило ли переносить все лишения и жертвы, которых требовали от него церковь и Бог? Дождется ли он награды после смерти? Или дальше ничего не будет?
«Прах к праху».
Он вернулся к исполнению своих обязанностей.
Завещание надо передать в пресс-службу Ватикана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39