И вот почему.
Как уже сообщалось, Вера мечтала о замужестве. Но замуж ей хотелось непременно за богатого, или, по крайней мере, за состоятельного человека, а таковых в пределах видимости не наблюдалось. Собственно, она знала пару-тройку молодцев, разъезжавших на «мерседесах» и «ауди», а один из них даже настойчиво склонял ее к сожительству, но люди эти выглядели, что называется, ненадежно. Один из «иномарочников» обитал в совершенно убогой «хрущобе», и Вера была потрясена откровенной нищетой жилища, впервые попав к нему в гости, а у другого (того, что склонял) хоть и имелся приличный домина, этажа эдак в три, но сам он и двух слов без мата связать не мог. Все это мадемуазель Воропаеву не устраивало. Кроме денег, Вере хотелось и любви. Пускай негромкой, пускай самой обыкновенной, пускай даже плохонькой, но любви! Ни возраст, ни внешность для нее особой роли не играли. Главным являлось соблюдение двух вышеназванных условий.
Этим летом, будучи в отпуске, Вера отправилась отдыхать в Крым, а именно в город Феодосию, где проживала то ли дальняя родственница, то ли старинная знакомая ее покойной матери тетя Суламифь, которая настойчиво приглашала приехать погостить. Молодые девицы обычно отправляются в подобные поездки парами, однако благоразумная Вера приехала в южный город одна, справедливо полагая: подруга будет только мешать. Ведь не знаешь, где можно повстречать принца и на кого именно он положит глаз. В общем, двинула она в эту самую Феодосию в одиночестве… и пожалела.
Жара, городской пляж грязный, и уж очень многолюдный, в самом же городе и смотреть особо нечего. К тому же в городе оказалось неспокойно: проходили не то пикеты, не то митинги, на которых пожилые крикливые растрепанные тетки во всю глотку орали: «Янки, гоу хом», протестуя против приезда американских военных в Крым на учения. А вообще было довольно скучно. Принцев не наблюдалось. Ну, побывала она в галерее художника Айвазовского, ну, поглазела на скучные морские пейзажи… Волны, парусные корабли во всяких видах… Неинтересно! Лучше бы этот самый маринист голых женщин рисовал или хотя бы мужиков…
Так Вера и сказала за завтраком тете.
– А ты в Коктебель поезжай, – хитро прищурилась та. – Там этого добра навалом.
– Что за Коктебель такой? – заинтересовалась Вера.
– Поселок такой на берегу. Место пристанища российской богемы, – по-книжному выразилась Суламифь. – Очень живописное место. Там жил когда-то некий Макс Волошин, не то поэт, не то художник. В общем, человек свободной профессии. Дом построил… К нему в гости стали приезжать такие же бездельники из Москвы и Питера. О Коктебеле пошла слава среди творческих натур. А когда этот самый Волошин помер, на базе его усадьбы в поселке организовали Всесоюзный Дом творчества. Вот там писатели и прохлаждали свои телеса. И сейчас, случается, прохлаждают. И не только писатели. На тамошних пляжах полно нудистов.
– Это которые голыми загорают, – проявила осведомленность Вера.
– Вот-вот. Именно нагишом. Только пляжи там не очень. Галька. Ногам ступать больно. Некоторым, правда, нравится, – усмехнулась тетка.
– Тьфу! – скривилась Вера. – Как можно прилюдно без трусов разгуливать?
– А ты не торопись осуждать. Может, и самой понравится.
– Ну, уж нет!.. А как туда добраться?
– От пристани регулярно ходят катера. Час – и там. Съезди, Верунька, не пожалеешь. Только попить с собой чего-нибудь возьми.
Целый день Вера крепилась. Пребывание среди голых особей казалось ей омерзительным. Однако этот таинственный Коктебель не выходил из головы. И следующим утром Вера отправилась на пристань и села на катер.
Борт судна тяжело ударился о старые автомобильные баллоны – кранцы пристани. Сбросили сходни, и Вера вместе с остальными пассажирами сошла на берег и смешалась с праздной толпой. Голых она увидела почти сразу же. Немолодая парочка пребывала среди прочих купающихся и загорающих, выглядевших вполне традиционно, и, надо сказать, на них никто не обращал особого внимания. Вера покраснела и отвернулась. Сей факт выглядел противоестественным. Покумекав малость, она решила вести себя столь же индифферентно, как и остальные отдыхающие, то есть откровенно не глазеть на бесштанную команду, а лучше обозреть окрестности.
Справа от поселка возвышалась огромная гора, чей острый склон, напоминавший причудливо изломанное лицо, обрывался прямо в море. Вера побрела по берегу в сторону горы, и обнаженные отдыхающие стали попадаться все чаще и чаще. Наконец девушка забралась в самую гущу нудистов и только тут спохватилась. Как-то не совсем удобно находиться возле них и быть полностью одетой. Она решила снять джинсы, майку и позагорать, благо облачилась в купальник еще в Феодосии. Расстелив на гальке махровую простыню, Вера торопливо разделась и улеглась вниз лицом. Сердце трепыхалось как только что пойманная пташка, посаженная в клетку. Она боялась поднять голову: не наткнуться бы взглядом на нечто непристойное. Однако солнце заметно припекало, и нужно было менять позу. Преодолев смущение, Вера повернулась. Вокруг резвилась голая публика, в основном молодые женщины, но попадались и мужики. На них Вера старалась не смотреть. Потом она обнаружила: кое-кто из дамочек не разоблачен да конца. Нижняя часть туалета на них все же присутствует. Это обстоятельство несколько успокаивало. К тому же пожилые граждане почти не присутствовали. Голые, покрытые каплями морской воды тела были красивы, и тут наша героиня вспомнила, что у нее самой фигура хоть куда, во всяком случае, не хуже, чем у большинства местных афродит. Лифчик можно бы и снять, мелькнула шальная мысль. Некоторое время Вера размышляла: стоит это делать или нет? Наконец решилась, расстегнула застежку и тут же вновь улеглась на живот. В такой позе Вера пролежала минут двадцать; наконец решилась повернуться лицом к остальной публике. Гром не грянул, земля не содрогнулась. По-прежнему светило солнце и плескалось море. Тогда Вера поднялась и, держа ладони перед собой, как бы прикрываясь, однако, почти не загораживая открывавшийся вид, шагнула в мелкую черноморскую волну.
Через час она полностью освоилась, без опаски резвилась в воде, поглядывала по сторонам, пытаясь понять, обращают ли на нее внимание, а когда ловила чей-то взгляд, старалась найти в нем восхищение или хотя бы интерес. Вскоре она познакомилась с какими-то парнями, один из которых был в длинных цветастых бермудах, а второй и вовсе без ничего. Стараясь не концентрировать внимания на причинном месте данного молодого человека, она выкурила с ними по сигаретке, а потом принялась играть в пляжный теннис. Груди Веры задорно тряслись, и она была на вершине блаженства.
На следующий день Вера вновь отправилась в Коктебель. Смотревшая ей вслед тетя Суламифь только усмехалась.
Но сколько бы наша героиня ни прохлаждалась среди коктебельских пальм и магнолий, сколько бы ни купалась у подножия знаменитого Карадага, искомый принц так и не являлся. Возможно, где-то рядом и прохлаждались маститые писатели, подающие большие надежды поэты или олигархи средней руки, однако на их голых телах не имелось на этот счет никакой информации. И это обстоятельство удручало. И хотя Вера через несколько дней, проведенных на пляже, превратилась в шоколадку, своей цели подцепить какого-нибудь нувориша или хотя бы самую завалящую творческую личность она так и не достигла. С тем и вернулась в Сорочинск.
Нужно заметить, что в отношении собственного замужества у Веры давно имелась твердая точка зрения. Еще учась на третьем курсе института, она сделала для себя вывод, что если к двадцати четырем годам останется в девицах, то уж вряд ли когда-либо вообще выйдет замуж. Черт его знает, почему она так считала! То ли вывела эту сомнительную истину из разговоров со знакомыми девицами, то ли вычитала сие из нелепых книг девятнадцатого века, однако Вера четко усвоила: двадцать четыре года – предел, за которым открывается бездна одиночества. И посему нужно спешить.
Конечно, мужчины у Веры бывали. Еще в школе она дружила с неким Андрюшей, потом на ее жизненном пути оказался Вадик. Но все это не то. Андрюша хотя и был высоким и кудрявым, однако иных достоинств у него не имелось. Учиться не хотел. Загремел в армию. А когда вернулся, Вера встретила его весьма холодно. Поэтому Андрюша недолго думая переметнулся к соседской Наташке, на которой вскоре и женился. Вадик же любил выпить. Он окончил вуз, но пагубная страстишка так и не исчезла, и Вера его отвергла, хотя Вадик и звал замуж.
Впрочем, имелся у нее и более солидный воздыхатель, некий Гриша Абрамов, преподававший в педагогическом университете историю. Он являлся кандидатом наук, доцентом и был старше ее на десять лет, а кроме того, женат. А еще Гриша был археологом. Собственно, именно в археологической экспедиции, в которую после второго курса попала Вера, они и познакомились. Археология Вере сразу же не понравилась. Нужно ковыряться в земле под палящим таманским солнцем весь день И ради чего?! Ради каких-то древних черепков или двух-трех ржавых монеток. Золота, к сожалению, не попадалось. Через пару дней, проведенных в жаре и пыли, Вера решила сбежать из экспедиции. Она вступила в сговор с еще одной разочарованной девицей, и, как только стало темнеть, обе драпанули из палаточного лагеря. Поймал их Гриша. Не зная точно, в какой стороне Тамань, девушки двинули на запад. Шагать по плоской, как столешница, степи на закат долго не пришлось. Позади послышались гневные вопли. Их нагонял доцент Абрамов. Так они познакомились. Спустя некоторое время археология стала нравиться Вере несколько больше. Конечно, жара и пыль по-прежнему не вызывали особого восторга, но вот вечерние прогулки с Гришей по обрывистым берегам моря, его рассказы о древних людях, населявших эти места, о греческих богах и героях, об амфорах, полных масла и вина, а главное, его нежные, но властные объятия были ох как завлекательны!
Так и пошло. Днем начальник экспедиции ничем не выделял Веру из общего числа подсобниц, а вечером на прибрежном откосе шептал ей сладкие слова. Роман продолжился и по возвращении в Сорочинск. И все бы хорошо, но Гриша Абрамов уже был связан семейными узами. Вера ему нравилась, но разводиться он не желал, поскольку в свое время произвел на свет дочку, которую любил еще больше, чем Веру. Вялотекущие отношения продолжались до сих пор, однако встречи любовников происходили от случая к случаю и уже не носили той страсти и пылкости, как в первые дни.
А сон все не опускался, не обволакивал нашу героиню, полную смутных мыслей. Оле-Лукойе не брызгал ей в глаза сладким молоком, а потом не нашептывал ей чудные истории. Да и есть ли этот Оле на самом деле? Но, как бы то ни было, темное крыло ночной грезы простерлось над Верой.
Дождь не прекращался. Он, казалось, только усилился. Холодные капли что есть силы молотили по оконному стеклу, ветви дерева больше не стучали в стену дома, а скрежетали по ней. Тени в комнате достигли пика густоты. Уже неразличим был чудо-комбайн «Тошиба». Вместо него громоздилось нечто бесформенное, подмигивающее двумя красными глазками. Может быть, вовсе не добряк Оле-Лукойе примостился возле Вериной кроватки, и не свой чудный зонтик распахнул он над ее взлохмаченной головкой, а это красноглазое чудище со странным, зловещим названием вдувало ей в уши всякую чушь? А может, вовсе и не чушь!
Тут она вновь вспомнила свою давнюю подружку, любительницу страшных сказок Катюшку Бурдымагину. Что стало с этой толстощекой девочкой с косицами, как крысиные хвостики? То ли она связалась с наркоманами, возившими анашу из Казахстана, то ли подалась в Турцию и пропала в стамбульском борделе, а может, вовсе и не в борделе, а на улицах Грозного: во время первой чеченской кампании, когда вытаскивала из-под огня раненого спецназовца, получила осколок в свою бедовую голову.
Сгинула Катюшка неведомо где, а вот ее жуткие истории до сих пор в памяти. Будоражат воображение в такие ненастные ночи. Вера вспомнила одну из них. Конечно, все о том же кладбище, о том же склепе… Будто бы, рассказывала Катя, живые могут устанавливать контакты с покойниками, а те даже выполнять их желания. Нужно только ненастной ночью прийти на кладбище и попросить мертвеца помочь. Правда, в конце концов ничем хорошим для просящего это не обернется. Мертвец обязательно потребует плату за выполненную работу. Плата может быть разной, но самая распространенная, когда душа покойника вселяется в просителя и управляет им по своему усмотрению. Но подходит не каждый покойник, а только заложный, вещала Катюшка. Вот, например, такой, как девица Амалия, которая в тутошнем склепе покоится. Потому как хорошие давно в раю, а плохие в аду, и назад им возврата нет. А заложные, которых никуда не взяли, не могут успокоиться, бродят, пакости всякие добрым людям строят. Если, конечно, у них имеется такая возможность. Неужели можно вот так просто пойти и попросить, недоверчиво интересовались у Кати девчонки. Просто так, конечно, нельзя, знающим тоном сообщала Бурдымагина. Это можно сделать лишь в один день в году. Вернее, в ночь. А именно на Ерофея-мученика, семнадцатого октября. Надо прийти на могилку глухой ночью, но до первых петухов, раздеться донага, встать к ней спиной, обернуться три раза вокруг себя и попросить:
Ты, ты, дух нечистой красоты (назвать его по имени),
помоги
Мне, убогому (назвать себя), и по разуменью строгому
не нашли в меня тоски
Из-за гробовой доски. Буду я тебе служить,
но и мне чтоб не тужить.
И вдвоем с тобою мы повредим другим умы.
А себе хочу желать: мне б
Ума не потерять.
Потом нужно поклониться три раза, но опять же, стоя спиной к могиле или к гробу, где лежит тот, которого просишь.
– А дальше? – прерывающимися от волнения и ужаса голосами спрашивали у Кати подружки.
– А дальше все, – важно отвечала она. – Если все пройдет правильно, покойник станет вам помогать.
– А если неправильно?
– Нужно искать другого заложного. С этим – всё. Больше не захочет являться.
– Да как же узнать?!
– Оно само покажет, услышал мертвец или нет. Так мне бабуся моя сказывала, а бабуся в таких делах волокет. Даром, что ли, ворожеей в округе слывет…
Вера и сама удивилась, насколько четко сохранился в памяти рассказ Катюшки. Словно не прошло с того времени почти пятнадцать лет. Стояло жаркое лето. Девчонки валялись на траве рядом со склепом семейства фон Торнов. Одуряюще пахла отцветающая сирень. В ее горьком аромате отчетливо прослеживался запах тлена, отчего на душе присутствовала непонятная тоска. Но, возможно, эта неясная грусть явилась результатом рассказа Катюшки.
А ведь сегодня как раз семнадцатое октября, неожиданно пришло в голову Вере. Ее словно током ударило. До первых петухов – это до какого же времени? Часов, наверное, до двух, до трех… И что же из этого следует? Да ничего, конечно. Так просто… Взбредет же в голову.
Вера вновь постаралась заснуть. Она повернулась на правый бок и закрыла голову подушкой. Шум дождя и скрежет веток пропали. Но тишина оказалась настолько гнетуща, что она вновь вернулась в первоначальное состояние. Мысли о Катюшке и ее рассказе никак не желали покидать сознание. Кладбище, старинные надгробья, мертвый запах догнивающей сирени… А может, в этой жутковатой истории имеется доля правды? Не, бред! Какая там, к черту, правда! Детские сказки! Однако можно проверить, словно прошептал кто-то во тьме.
До первых петухов… Сколько еще осталось?
Вера взглянула на табло электронных часов. Только половина двенадцатого, а казалось, городские куранты пробили одиннадцать так давно.
И все же…
А что все же?
Можно сходить.
Уж не свихнулась ли ты? В такую погоду! И дорога туда давно забыта. Да хоть бы и помнила ее, в такой дождь и в полную темень и двух шагов не сделать.
Но можно обуть сапоги, завернуться в плащ, взять фонарь… Что за чепуха! Но ведь ты все равно не спишь. Сна – ни в одном глазу. Как долго можно ворочаться с боку на бок?
– Нет, это безумие! – вслух произнесла Вера и поднялась с постели. Словно кто подталкивал несчастную, тянул ее за подол ночной рубашки…
Некоторое время она, упершись носом в скользкое стекло, таращилась на улицу.
Пусто, сыро, тоскливо… Но ведь это даже к лучшему! Никто не увидит, никто не спросит: куда это она собралась на ночь глядя?
Вера пошла в прихожую, достала из самого дальнего угла стенного шкафа резиновые сапоги, которые она последний раз надевала года три назад, когда студентов осенью посылали на село помогать убирать картошку. Однако в тот год осень выдалась сухая, и сапоги даже не понадобились. И вот наконец о них вспомнили. Потом девушка вернулась в спальню, натянула джинсы, заправила в них ночную рубашку. В шкафу она нашла фонарь, с которым обычно спускалась в погреб за картошкой и соленьями.
1 2 3 4 5
Как уже сообщалось, Вера мечтала о замужестве. Но замуж ей хотелось непременно за богатого, или, по крайней мере, за состоятельного человека, а таковых в пределах видимости не наблюдалось. Собственно, она знала пару-тройку молодцев, разъезжавших на «мерседесах» и «ауди», а один из них даже настойчиво склонял ее к сожительству, но люди эти выглядели, что называется, ненадежно. Один из «иномарочников» обитал в совершенно убогой «хрущобе», и Вера была потрясена откровенной нищетой жилища, впервые попав к нему в гости, а у другого (того, что склонял) хоть и имелся приличный домина, этажа эдак в три, но сам он и двух слов без мата связать не мог. Все это мадемуазель Воропаеву не устраивало. Кроме денег, Вере хотелось и любви. Пускай негромкой, пускай самой обыкновенной, пускай даже плохонькой, но любви! Ни возраст, ни внешность для нее особой роли не играли. Главным являлось соблюдение двух вышеназванных условий.
Этим летом, будучи в отпуске, Вера отправилась отдыхать в Крым, а именно в город Феодосию, где проживала то ли дальняя родственница, то ли старинная знакомая ее покойной матери тетя Суламифь, которая настойчиво приглашала приехать погостить. Молодые девицы обычно отправляются в подобные поездки парами, однако благоразумная Вера приехала в южный город одна, справедливо полагая: подруга будет только мешать. Ведь не знаешь, где можно повстречать принца и на кого именно он положит глаз. В общем, двинула она в эту самую Феодосию в одиночестве… и пожалела.
Жара, городской пляж грязный, и уж очень многолюдный, в самом же городе и смотреть особо нечего. К тому же в городе оказалось неспокойно: проходили не то пикеты, не то митинги, на которых пожилые крикливые растрепанные тетки во всю глотку орали: «Янки, гоу хом», протестуя против приезда американских военных в Крым на учения. А вообще было довольно скучно. Принцев не наблюдалось. Ну, побывала она в галерее художника Айвазовского, ну, поглазела на скучные морские пейзажи… Волны, парусные корабли во всяких видах… Неинтересно! Лучше бы этот самый маринист голых женщин рисовал или хотя бы мужиков…
Так Вера и сказала за завтраком тете.
– А ты в Коктебель поезжай, – хитро прищурилась та. – Там этого добра навалом.
– Что за Коктебель такой? – заинтересовалась Вера.
– Поселок такой на берегу. Место пристанища российской богемы, – по-книжному выразилась Суламифь. – Очень живописное место. Там жил когда-то некий Макс Волошин, не то поэт, не то художник. В общем, человек свободной профессии. Дом построил… К нему в гости стали приезжать такие же бездельники из Москвы и Питера. О Коктебеле пошла слава среди творческих натур. А когда этот самый Волошин помер, на базе его усадьбы в поселке организовали Всесоюзный Дом творчества. Вот там писатели и прохлаждали свои телеса. И сейчас, случается, прохлаждают. И не только писатели. На тамошних пляжах полно нудистов.
– Это которые голыми загорают, – проявила осведомленность Вера.
– Вот-вот. Именно нагишом. Только пляжи там не очень. Галька. Ногам ступать больно. Некоторым, правда, нравится, – усмехнулась тетка.
– Тьфу! – скривилась Вера. – Как можно прилюдно без трусов разгуливать?
– А ты не торопись осуждать. Может, и самой понравится.
– Ну, уж нет!.. А как туда добраться?
– От пристани регулярно ходят катера. Час – и там. Съезди, Верунька, не пожалеешь. Только попить с собой чего-нибудь возьми.
Целый день Вера крепилась. Пребывание среди голых особей казалось ей омерзительным. Однако этот таинственный Коктебель не выходил из головы. И следующим утром Вера отправилась на пристань и села на катер.
Борт судна тяжело ударился о старые автомобильные баллоны – кранцы пристани. Сбросили сходни, и Вера вместе с остальными пассажирами сошла на берег и смешалась с праздной толпой. Голых она увидела почти сразу же. Немолодая парочка пребывала среди прочих купающихся и загорающих, выглядевших вполне традиционно, и, надо сказать, на них никто не обращал особого внимания. Вера покраснела и отвернулась. Сей факт выглядел противоестественным. Покумекав малость, она решила вести себя столь же индифферентно, как и остальные отдыхающие, то есть откровенно не глазеть на бесштанную команду, а лучше обозреть окрестности.
Справа от поселка возвышалась огромная гора, чей острый склон, напоминавший причудливо изломанное лицо, обрывался прямо в море. Вера побрела по берегу в сторону горы, и обнаженные отдыхающие стали попадаться все чаще и чаще. Наконец девушка забралась в самую гущу нудистов и только тут спохватилась. Как-то не совсем удобно находиться возле них и быть полностью одетой. Она решила снять джинсы, майку и позагорать, благо облачилась в купальник еще в Феодосии. Расстелив на гальке махровую простыню, Вера торопливо разделась и улеглась вниз лицом. Сердце трепыхалось как только что пойманная пташка, посаженная в клетку. Она боялась поднять голову: не наткнуться бы взглядом на нечто непристойное. Однако солнце заметно припекало, и нужно было менять позу. Преодолев смущение, Вера повернулась. Вокруг резвилась голая публика, в основном молодые женщины, но попадались и мужики. На них Вера старалась не смотреть. Потом она обнаружила: кое-кто из дамочек не разоблачен да конца. Нижняя часть туалета на них все же присутствует. Это обстоятельство несколько успокаивало. К тому же пожилые граждане почти не присутствовали. Голые, покрытые каплями морской воды тела были красивы, и тут наша героиня вспомнила, что у нее самой фигура хоть куда, во всяком случае, не хуже, чем у большинства местных афродит. Лифчик можно бы и снять, мелькнула шальная мысль. Некоторое время Вера размышляла: стоит это делать или нет? Наконец решилась, расстегнула застежку и тут же вновь улеглась на живот. В такой позе Вера пролежала минут двадцать; наконец решилась повернуться лицом к остальной публике. Гром не грянул, земля не содрогнулась. По-прежнему светило солнце и плескалось море. Тогда Вера поднялась и, держа ладони перед собой, как бы прикрываясь, однако, почти не загораживая открывавшийся вид, шагнула в мелкую черноморскую волну.
Через час она полностью освоилась, без опаски резвилась в воде, поглядывала по сторонам, пытаясь понять, обращают ли на нее внимание, а когда ловила чей-то взгляд, старалась найти в нем восхищение или хотя бы интерес. Вскоре она познакомилась с какими-то парнями, один из которых был в длинных цветастых бермудах, а второй и вовсе без ничего. Стараясь не концентрировать внимания на причинном месте данного молодого человека, она выкурила с ними по сигаретке, а потом принялась играть в пляжный теннис. Груди Веры задорно тряслись, и она была на вершине блаженства.
На следующий день Вера вновь отправилась в Коктебель. Смотревшая ей вслед тетя Суламифь только усмехалась.
Но сколько бы наша героиня ни прохлаждалась среди коктебельских пальм и магнолий, сколько бы ни купалась у подножия знаменитого Карадага, искомый принц так и не являлся. Возможно, где-то рядом и прохлаждались маститые писатели, подающие большие надежды поэты или олигархи средней руки, однако на их голых телах не имелось на этот счет никакой информации. И это обстоятельство удручало. И хотя Вера через несколько дней, проведенных на пляже, превратилась в шоколадку, своей цели подцепить какого-нибудь нувориша или хотя бы самую завалящую творческую личность она так и не достигла. С тем и вернулась в Сорочинск.
Нужно заметить, что в отношении собственного замужества у Веры давно имелась твердая точка зрения. Еще учась на третьем курсе института, она сделала для себя вывод, что если к двадцати четырем годам останется в девицах, то уж вряд ли когда-либо вообще выйдет замуж. Черт его знает, почему она так считала! То ли вывела эту сомнительную истину из разговоров со знакомыми девицами, то ли вычитала сие из нелепых книг девятнадцатого века, однако Вера четко усвоила: двадцать четыре года – предел, за которым открывается бездна одиночества. И посему нужно спешить.
Конечно, мужчины у Веры бывали. Еще в школе она дружила с неким Андрюшей, потом на ее жизненном пути оказался Вадик. Но все это не то. Андрюша хотя и был высоким и кудрявым, однако иных достоинств у него не имелось. Учиться не хотел. Загремел в армию. А когда вернулся, Вера встретила его весьма холодно. Поэтому Андрюша недолго думая переметнулся к соседской Наташке, на которой вскоре и женился. Вадик же любил выпить. Он окончил вуз, но пагубная страстишка так и не исчезла, и Вера его отвергла, хотя Вадик и звал замуж.
Впрочем, имелся у нее и более солидный воздыхатель, некий Гриша Абрамов, преподававший в педагогическом университете историю. Он являлся кандидатом наук, доцентом и был старше ее на десять лет, а кроме того, женат. А еще Гриша был археологом. Собственно, именно в археологической экспедиции, в которую после второго курса попала Вера, они и познакомились. Археология Вере сразу же не понравилась. Нужно ковыряться в земле под палящим таманским солнцем весь день И ради чего?! Ради каких-то древних черепков или двух-трех ржавых монеток. Золота, к сожалению, не попадалось. Через пару дней, проведенных в жаре и пыли, Вера решила сбежать из экспедиции. Она вступила в сговор с еще одной разочарованной девицей, и, как только стало темнеть, обе драпанули из палаточного лагеря. Поймал их Гриша. Не зная точно, в какой стороне Тамань, девушки двинули на запад. Шагать по плоской, как столешница, степи на закат долго не пришлось. Позади послышались гневные вопли. Их нагонял доцент Абрамов. Так они познакомились. Спустя некоторое время археология стала нравиться Вере несколько больше. Конечно, жара и пыль по-прежнему не вызывали особого восторга, но вот вечерние прогулки с Гришей по обрывистым берегам моря, его рассказы о древних людях, населявших эти места, о греческих богах и героях, об амфорах, полных масла и вина, а главное, его нежные, но властные объятия были ох как завлекательны!
Так и пошло. Днем начальник экспедиции ничем не выделял Веру из общего числа подсобниц, а вечером на прибрежном откосе шептал ей сладкие слова. Роман продолжился и по возвращении в Сорочинск. И все бы хорошо, но Гриша Абрамов уже был связан семейными узами. Вера ему нравилась, но разводиться он не желал, поскольку в свое время произвел на свет дочку, которую любил еще больше, чем Веру. Вялотекущие отношения продолжались до сих пор, однако встречи любовников происходили от случая к случаю и уже не носили той страсти и пылкости, как в первые дни.
А сон все не опускался, не обволакивал нашу героиню, полную смутных мыслей. Оле-Лукойе не брызгал ей в глаза сладким молоком, а потом не нашептывал ей чудные истории. Да и есть ли этот Оле на самом деле? Но, как бы то ни было, темное крыло ночной грезы простерлось над Верой.
Дождь не прекращался. Он, казалось, только усилился. Холодные капли что есть силы молотили по оконному стеклу, ветви дерева больше не стучали в стену дома, а скрежетали по ней. Тени в комнате достигли пика густоты. Уже неразличим был чудо-комбайн «Тошиба». Вместо него громоздилось нечто бесформенное, подмигивающее двумя красными глазками. Может быть, вовсе не добряк Оле-Лукойе примостился возле Вериной кроватки, и не свой чудный зонтик распахнул он над ее взлохмаченной головкой, а это красноглазое чудище со странным, зловещим названием вдувало ей в уши всякую чушь? А может, вовсе и не чушь!
Тут она вновь вспомнила свою давнюю подружку, любительницу страшных сказок Катюшку Бурдымагину. Что стало с этой толстощекой девочкой с косицами, как крысиные хвостики? То ли она связалась с наркоманами, возившими анашу из Казахстана, то ли подалась в Турцию и пропала в стамбульском борделе, а может, вовсе и не в борделе, а на улицах Грозного: во время первой чеченской кампании, когда вытаскивала из-под огня раненого спецназовца, получила осколок в свою бедовую голову.
Сгинула Катюшка неведомо где, а вот ее жуткие истории до сих пор в памяти. Будоражат воображение в такие ненастные ночи. Вера вспомнила одну из них. Конечно, все о том же кладбище, о том же склепе… Будто бы, рассказывала Катя, живые могут устанавливать контакты с покойниками, а те даже выполнять их желания. Нужно только ненастной ночью прийти на кладбище и попросить мертвеца помочь. Правда, в конце концов ничем хорошим для просящего это не обернется. Мертвец обязательно потребует плату за выполненную работу. Плата может быть разной, но самая распространенная, когда душа покойника вселяется в просителя и управляет им по своему усмотрению. Но подходит не каждый покойник, а только заложный, вещала Катюшка. Вот, например, такой, как девица Амалия, которая в тутошнем склепе покоится. Потому как хорошие давно в раю, а плохие в аду, и назад им возврата нет. А заложные, которых никуда не взяли, не могут успокоиться, бродят, пакости всякие добрым людям строят. Если, конечно, у них имеется такая возможность. Неужели можно вот так просто пойти и попросить, недоверчиво интересовались у Кати девчонки. Просто так, конечно, нельзя, знающим тоном сообщала Бурдымагина. Это можно сделать лишь в один день в году. Вернее, в ночь. А именно на Ерофея-мученика, семнадцатого октября. Надо прийти на могилку глухой ночью, но до первых петухов, раздеться донага, встать к ней спиной, обернуться три раза вокруг себя и попросить:
Ты, ты, дух нечистой красоты (назвать его по имени),
помоги
Мне, убогому (назвать себя), и по разуменью строгому
не нашли в меня тоски
Из-за гробовой доски. Буду я тебе служить,
но и мне чтоб не тужить.
И вдвоем с тобою мы повредим другим умы.
А себе хочу желать: мне б
Ума не потерять.
Потом нужно поклониться три раза, но опять же, стоя спиной к могиле или к гробу, где лежит тот, которого просишь.
– А дальше? – прерывающимися от волнения и ужаса голосами спрашивали у Кати подружки.
– А дальше все, – важно отвечала она. – Если все пройдет правильно, покойник станет вам помогать.
– А если неправильно?
– Нужно искать другого заложного. С этим – всё. Больше не захочет являться.
– Да как же узнать?!
– Оно само покажет, услышал мертвец или нет. Так мне бабуся моя сказывала, а бабуся в таких делах волокет. Даром, что ли, ворожеей в округе слывет…
Вера и сама удивилась, насколько четко сохранился в памяти рассказ Катюшки. Словно не прошло с того времени почти пятнадцать лет. Стояло жаркое лето. Девчонки валялись на траве рядом со склепом семейства фон Торнов. Одуряюще пахла отцветающая сирень. В ее горьком аромате отчетливо прослеживался запах тлена, отчего на душе присутствовала непонятная тоска. Но, возможно, эта неясная грусть явилась результатом рассказа Катюшки.
А ведь сегодня как раз семнадцатое октября, неожиданно пришло в голову Вере. Ее словно током ударило. До первых петухов – это до какого же времени? Часов, наверное, до двух, до трех… И что же из этого следует? Да ничего, конечно. Так просто… Взбредет же в голову.
Вера вновь постаралась заснуть. Она повернулась на правый бок и закрыла голову подушкой. Шум дождя и скрежет веток пропали. Но тишина оказалась настолько гнетуща, что она вновь вернулась в первоначальное состояние. Мысли о Катюшке и ее рассказе никак не желали покидать сознание. Кладбище, старинные надгробья, мертвый запах догнивающей сирени… А может, в этой жутковатой истории имеется доля правды? Не, бред! Какая там, к черту, правда! Детские сказки! Однако можно проверить, словно прошептал кто-то во тьме.
До первых петухов… Сколько еще осталось?
Вера взглянула на табло электронных часов. Только половина двенадцатого, а казалось, городские куранты пробили одиннадцать так давно.
И все же…
А что все же?
Можно сходить.
Уж не свихнулась ли ты? В такую погоду! И дорога туда давно забыта. Да хоть бы и помнила ее, в такой дождь и в полную темень и двух шагов не сделать.
Но можно обуть сапоги, завернуться в плащ, взять фонарь… Что за чепуха! Но ведь ты все равно не спишь. Сна – ни в одном глазу. Как долго можно ворочаться с боку на бок?
– Нет, это безумие! – вслух произнесла Вера и поднялась с постели. Словно кто подталкивал несчастную, тянул ее за подол ночной рубашки…
Некоторое время она, упершись носом в скользкое стекло, таращилась на улицу.
Пусто, сыро, тоскливо… Но ведь это даже к лучшему! Никто не увидит, никто не спросит: куда это она собралась на ночь глядя?
Вера пошла в прихожую, достала из самого дальнего угла стенного шкафа резиновые сапоги, которые она последний раз надевала года три назад, когда студентов осенью посылали на село помогать убирать картошку. Однако в тот год осень выдалась сухая, и сапоги даже не понадобились. И вот наконец о них вспомнили. Потом девушка вернулась в спальню, натянула джинсы, заправила в них ночную рубашку. В шкафу она нашла фонарь, с которым обычно спускалась в погреб за картошкой и соленьями.
1 2 3 4 5