– Да, Оленька, вижу. Послушаю тебя вечерком. Часам к восьми приходи. И Марьяшу захвати. Давно я ее не видел, надо бы поглядеть уж.
Ольга, подхватив авоську с батонами, пакетами и банкой салаки в томате, убежала за калитку. Саврасов поднял топор, выбрал из груды чурбачок посимпатичней, начал умащивать стоймя на колоде. Тетка привстала:
– Как ставишь, профессор?! Погляди, другой же стороной нужно… – и вдруг замерла, прислушиваясь к себе, лицо стало сперва растерянным, а потом зарозовело от смущения. – Ну бог с тобой, коли, как хочешь, а я сейчас… – и умчалась прямиком через малинник к серой будочке в огороде.
Саврасов улыбнулся. «Все нормально, организм самоочищается. Нужно вывести продукты распада, усталостные токсины… Да и вообще такая встряска каждый раз омолаживает тело, заставляет все системы работать четче и интенсивнее. Очень хорошо… Только вот и тетка стесняется. Неужели я вправду так отдалился? За своими личными и служебными хлопотами забыл…» Резко всколыхнулось беспокойство и стыд, он скривился и с силой обрушил топор на белый березовый чурбак, слегка присыпанный рыжими опилками. Со звоном полетели в стороны поленья, снова и снова поднимался топор и, ускоряясь, падал, росла горка дров…
Его отвлек посторонний звук. Он выпрямился, утирая пот со лба, и посмотрел в сторону улицы. В распахнутой калитке стояла, замерев на мгновение, незнакомая женщина – среднего роста, худощавая, волосы черные, гладкие. Светлый плащ, кофейная сумка. Поглядела на него с недоумением, сдвинула брови, решительно пошла к крыльцу. Простучала твердыми каблуками по дорожке, по ступенькам крыльца, потянулась к ручке двери.
– А вы к кому? – спросил Саврасов.
– К больной. Я – районный врач.
– А больной там нет.
– То есть как нет? Что, неужели скорая?… – на ее лице появилась искренняя тревога. – Надо же было мне сразу сообщить, она ведь нетранспортабельна!
– Да вы успокойтесь. – Саврасов улыбнулся. Ему как-то вдруг понравилась эта женщина – тревога сразу изменила ее лицо, на мгновение сквозь профессиональную строгость и деловитость проглянуло совсем детское волнение. – Не волнуйтесь, она просто вышла в туалет.
– Да как же вы… Кто разрешил? Неужели так трудно было подать судно? Она тяжелая, ей нужен покой!
– Это я разрешил, коллега.
– Коллега? Вы что, тоже врач? А почему я вас не знаю?
Саврасов понял, что пора представиться по-настоящему. Перечислил свои титулы, объяснил, что больная ему приходится близкой родственницей, что он пользует ее достаточно давно, а потому счел возможным отменить постельный режим, тем более, что в состоянии больной произошли изменения к лучшему благодаря своевременным лечебным мерам.
Однако докторшу его титулы не успокоили, более того, почему-то настроили враждебно.
– Простите, – протянула она, – уж не тот ли вы доктор Саврасов, о котором была статья в «Медицинской газете»? С год тому назад.
– Вы имеете в виду статью «Знахарство в степени»? Тот самый. Знахарь и шарлатан. Только, осмелюсь сообщить, высокочтимый автор статьи своих безнадежных больных выписывает из клиники, чтоб не портили благополучную статистику, а ваш покорный слуга и иже с ним их принимают и лечат! И спасаем многих! Кого не успел угробить высокочтимый… – Он помрачнел и вздохнул. – Впрочем, что я на вас напустился. И посерьезнее спецы на всякий случай опасаются, коллега…
Она совсем не была убеждена его горячностью, но тут появилась тетка.
– Тамарочка! Докторша моя уважаемая! Да что ты такая сердитая, что надулась, ровно мышь на крупу? Это же Толик, Анатоль Максимыч, сынок мой разлюбезный! Да ты на него только глянь, это же чистое золото, такой из себя видный, весь холостой!
Видно, тетку совсем отпустило, и она резвилась вовсю. Самое это было у нее любимое занятие – сватать кого-нибудь. Шутя-шутя, а сама зорко этак глазом хитрым поглядывает – может, и всерьез получится?
Саврасов строго нахмурился:
– Глафира Алексеевна, матушка, ну-ка, хватит прыгать. Отправляйся немедля в постель, пора очередной сеанс проводить. – Он повернулся к докторше. – Можете присутствовать, Тамара…
– Васильевна, – автоматически отозвалась та.
– Тамара Васильевна. Только не вмешиваться и не отвлекать вопросами. По ходу буду комментировать. В пределах возможного.
Глафира Алексеевна прошла в избу, а он, пропуская Тамару вперед, объяснил вполголоса:
– У больной имелось новообразование в глубинных отделах левого полушария. К счастью, на ранней стадии, без метастазов. Разрушено психокинетическим воздействием, в основном за счет наложенных интерферирующих колебаний. Сейчас будет проведен третий сеанс – удаление остаточных продуктов разрушения из систем организма. Собственно, без этого можно обойтись, но я хорошо знаю пациентку, ей это не повредит, а выздоровление ускорит. На последующих стадиях лечения показаны общеукрепляющие средства, свежий воздух, возрастающая подвижность, со среды – гимнастика, через десять дней – на работу. Вот именно, матушка, – это он сказал уже прямо тетке, которая укладывалась на своей кровати, скрипя панцирной сеткой, – на работу, нечего бездельничать, голову всякими глупостями забивать. Лучше подумай, не сменить ли тебе работу. Хватит уж телефонной барышней сидеть. Иди лучше нянечкой в больницу. Или в детский садик. И людям польза, и тебе – работа нужная, будешь о других заботиться, себя жалеть некогда станет, а это сейчас наиважнейшее. Давай на живот перевернись.
Ему было бы удобнее работать со стороны груди, но он понимал, что при посторонней тетка будет больше стесняться его.
– Произвожу инспекцию зоны воздействия… – Он закрыл глаза, сосредоточился. Докторша мешала. – Коллега, прошу отвернуться чуть в сторону, смотреть только искоса, лучше боковым зрением, ни в коем случае не на меня… Накладываю кисти. Расслабляю мышцы, сосредоточиваюсь. Делайте, как я. Пальцами не давить, держать свободно. Ловить колебания обследуемого органа. Ощущаю характерный ритм регенерации нервной ткани. Норма. Вопросы?
– Вы сказали – регенерация нервной ткани?
– Вот именно! Это у высокочтимых нервы не регенерируют, они могут только выматывать людям нервы… ну, это так, фигура речи, а в общем при правильном воздействии регенерация идет. К сожалению, пока только на поврежденных участках, как обычное заживление без рубцов, такое ведь вы уже видели? Ничего, еще доберемся и до нормально состарившихся нервов, попробуем заставить и их восстанавливаться… Так, пошли дальше. Сейчас сводим до минимума адреналин. Это просто, обычное мысленное внушение полного спокойствия, безопасности, снятие возбуждения. Сосуды мозга хорошо раскрыты… А теперь сложнее – резко повысить частоту и интенсивность сокращений сердца. И без адреналина, чисто механическими резонансами. Левую руку – на грудную клетку. Подключаю свое сердце в режиме водителя, ищу собственную частоту пациента, подстраиваюсь, повышаю амплитуду… – В его голосе появилась напряженность, участилось дыхание, он говорил меньше, резко и отрывисто. – Промывка. Большим напором. Импульсами. Но осторожно. Ловить меру. Ткань свежая. Не допускать прорыва сосудов. Отключить часть внимания на фильтры. Руки на поясницу. Печень, почки. Перистальтику принудительно усилить… Можно снижать интенсивность промывки. Постепенно. Плавно. Резко опасно. Для индуктора тоже… теперь минут двадцать держать стабильный режим фильтров. Это уже просто, я чуть передохну, а потом можно спрашивать… Ну, что же вы не спрашиваете?
Он покосился на Тамару. Та исправно отводила взгляд, напряженные руки держала почти правильно, но губы ее были скептически поджаты. Саврасов отвернулся и потихоньку вздохнул. До конца режима он просидел молча, потом плавно отключил внушение, снял руки. Встал, отошел к дивану. Хотелось присесть, расслабиться. Но раздражало недоверчивое лицо докторши. И чем-то беспокоило.
– Тамара Васильевна, вы не могли бы подойти к окну? Мне нужен свет. Что-то мне ваше лицо не нравится…
– А это вовсе не обязательно!
– Не валяйте дурака. Я врач. Глаза выше. Теперь влево. Вниз. Вправо. Закройте. Так…
Он отвернулся к окну. Потер лоб руками, снимая напряженность.
– Послушайте, коллега. У вас начальная стадия нефрита. Возможно, вы еще ничего не чувствуете, и потому мне не верите. Месяца через два появятся боли в области поясницы. Около года вам понадобится, чтобы понять, что это не радикулит. Когда диета наскучит, приезжайте ко мне. Надеюсь, еще смогу помочь. Вот мои координаты, – он протянул визитную карточку.
– Уже, – ответила Тамара, не беря карточки. – Уже есть боли, есть правильный диагноз, есть лечение. Без шаманских штучек.
Саврасов поднял взгляд, внимательно всмотрелся в ее лицо.
– Да, действительно, это ведь просто загар… Верно, гораздо более поздняя стадия. Но даже сейчас правильный диагноз сделает честь любому врачу…
– Диагноз ставила машина.
– Да ну? В Чаеве?
– В Глебове, там терминал. Но это пока. Скоро будет и у нас.
– Будет. Когда вам выделят канал связи.
– Это только вопрос времени.
– Ну ладно, не в том дело. От того, что есть рентген, мы не перестали по старинке выслушивать пациента. И выстукивать. Так что и при самой совершенной технике нам, знахарям, работы хватит. И не только в диагностике. Что бы вы делали классическими методами с моей теткой? Вскрыли черепную коробку?
Но Тамара не сдавалась:
– И все же ваши методы абсолютно ненаучны! Это голая эмпирика. Вы знаете, что делать, но не знаете, как и почему это помогает. Фактически вы просто экспериментируете на людях!
– Тамара Васильевна, коллега, не надо повторять чужих глупостей. Разница между умным человеком и дураком та, что дурак повторяет чужие глупости, а умный придумывает свои. Шутка. А всерьез – да, многого мы не знаем. Может быть, самого главного – как. Но отлично знаем, что и почему. Вы, кстати, тоже частенько так поступаете. Знаете, что сделать, чтобы скатиться на санках с горы, знаете, почему это получается – потому что Земля притягивает. А вот как она это делает? Такие примеры можно приводить бесконечно… Да, я действительно не знаю, как ловлю колебания органов, как вызываю наведенные – кстати, именно к этому сводится вся активная психокинетика. Но я лечу, понимаете, лечу людей! Да я на голову стану, если это поможет больному!.. – Саврасов разгорячился, у него сошлись брови, разгорелись щеки.
– Что это ты, Анатоль Максимыч, разбушевался? – влезла в разговор тетка. – Это Тамара, что ли, твои методы хает да утесняет? Ты на них, на утеснителей, гневайся, а на Томочку нашу нечего, она у нас золото…
Саврасов с удивлением повернулся к ней.
– Эт-то еще что такое?! Ты почему не спишь? Ну как дитя малое, глаз да глаз за тобой нужен! Ну-ка, – он властно протянул руки, опустил их на лоб больной. – Спать!
Тетка пыталась сопротивляться – совсем ей не хотелось сейчас спать, чувствовала она себя бодро и прекрасно, а тут, тем более, состоялось интересное знакомство. Но долго не выдержала – веки опустились, руки расслабились, легли свободно, голова чуть откинулась на подушке влево. Она спала.
Саврасов вернулся на диван. «Хорошо бы сейчас самому лечь, нужна релаксация. Но здесь эта докторша… Молодец, в общем-то, медицина должна быть консервативной, все-таки имеешь дело с людьми. Наверное, просто недостаток своевременной информации делает возможными такие безобразия, что люди, принципиально излечимые тем или иным новым методом, страдают и умирают только потому, что не сразу повсюду доходят известия о прекращении гонений на иглотерапию, йогу и прочее. Или потому, что еще не вернулся из института усовершенствования врачей будущий специалист по этой самой йоге или акупунктуре. А хуже всего – из-за того, что на всякий случай не спешат отменить запрет. Ждут, к примеру, пока помрет или хоть отбудет на заслуженный отдых маститый увенчанный гонитель, который когда-то заклеймил эту йогу или что там еще, а потом отдал двадцать лет своей творческой деятельности тому, чтобы держать и не пущать… Ну спокойней, спокойней, Саврасов. Пятнадцать секунд полного расслабления. Тихо. Отключить мысли. Не думать…»
А если он прав? Ведь было уже со многими вещами так – кричат «бред», «реникса», «идеализм», а потом оказывается, что это настоящее. Так хочется, чтобы он был прав. Чтобы можно было действительно вылечиться, чтоб исчезла постоянная ноющая боль в пояснице, чтобы почувствовать себя человеком не хуже других, обыкновенной здоровой женщиной…
Саврасов вздрогнул и открыл глаза. Тамара сидела, отвернувшись к окну. Лицо ее, с прорезавшимися носогубными складками и сжатыми губами, было постаревшим и печальным.
«Я ее услышал, – подумал Саврасов. – Великолепно услышал. Усталый. Не собранный. Без настройки. Она работает точно на моей волне. И, кажется, она меня тоже слышала, только не поняла. Ведь это я вспомнил и рениксу, и идеализм… Проверим…»
Она сидела по-прежнему неподвижно, но вот лицо ее разгладилось, в нем появилась надежда, по губам скользнула улыбка. («Все они Моны Лизы», – усмехнулся про себя Саврасов.)
– Ну что ж, я мало знаю об этом. И действительно глупо обличать и вешать ярлыки, не разобравшись в сути. И ведь так хочется, чтобы все это была правда. Чтобы можно было пройти несколько сеансов у специалиста – и ты снова человек. Без диеты, режима, без болей. Без хирурга на горизонте…
– Все правда. Все можно.
– Ну что ж, когда я себя совсем уговорю, ждите в гости. Вернее, в пациенты. Вдруг заявлюсь, как снег на голову, в какую-нибудь пятницу прямо в клинику, в Марьину рощу. А пока – прощайте. И знаете, я очень рада за Глафиру Алексеевну. Просто от сердца отлегло – я ведь видела, к чему идет, а сделать ничего не могла…
Она улыбнулась и пошла к выходу. Саврасов проводил ее до калитки. Однажды поймав сигнал, он уже чувствовал его постоянно, это его волновало, он ощущал растущий интерес к этой женщине – в остальном, кстати, вполне ординарной. Ему не хотелось, чтобы она уходила, и ничего не стоило ее задержать, но он не стал прибегать к внушению. Никогда этого не делал после того единственного раза, когда утром на него взглянули такие чужие, такие холодные, брезгливые глаза…
Но она вернулась сама. Остановилась в трех шагах и сказала:
– Знаете, я вдруг подумала вот что. Любое новое лечебное явление порождает, как правило, новые знания о человеке и новую профилактику. Конечно, я простой участковый врач, мое дело – уметь писать КВДП, ОРЗ и двадцать шесть рецептов неразборчивой латынью, да вот хочется быть не только участковым, но и просто врачом. А врач, чтоб вы знали, – это прежде всего профилактик! Так скажите мне, практику, – что дает ваше шаманство нового в области профилактики?
– Хм… Вопрос сложнее, чем может показаться с первого взгляда, серьезно говорить на эту тему – пяти минут мало…
– Я тороплюсь сейчас… Может, вы бы проводили меня? Если, конечно… простите… – Она вдруг покраснела.
– С превеликим удовольствием, – очень серьезно ответил Саврасов. – Только надену пиджак.
Они шли по дорожке вдоль берега. Красный шар солнца, медленно сваливаясь к закату, подцветил небо, и оно всей своей нежной перламутровой красой отразилось в реке. Саврасов замедлил шаг. Ему хотелось постоять немного над водой, гладкой и блестящей, будто внутренняя поверхность раковины. Но он вспомнил, что Тамара торопится.
– Понимаете, – продолжил он прерванный разговор, – когда сложилось достаточно полное представление об организме, как комплексе колебательных систем, невольно возникло сравнение с радиоаппаратом. И как-то меня поразила одна мысль – и сейчас еще не дает покоя. Попов. Понимаете, вот он первый раз включил свой приемник. Сначала – ничего. Это ведь не паровая машина, ничего не крутится, не качается. Но вот наконец – звонок. Где-то ударила молния. Для него это была победа. А теперь поставим на его место современного радиста. Он выходит в эфир, нетерпеливо гонит стрелку вдоль шкалы – и ничего, кроме тресков и шорохов, полное одиночество. Понимаете?
– Нет. При чем тут ваша психокинетика? И профилактика?
– Человек – тоже в определенном смысле радиостанция. Очень сложная, сотни, если не тысячи, взаимодействующих колебательных контуров. Сплошной поток сигналов, шумов, наводок извне. И такой же непрерывный поток сигналов от него во внешний мир. Теперь – кто корреспонденты, собеседники? Конечно, Солнце, Земля, грозы, трамваи и троллейбусы с искрящими токосъемниками, но главное – люди. Чем больше людей, тем оживленнее работает станция. Больше контактов, интенсивнее обмен – информацией, энергией. И, конечно, наибольшая активность на своей волне, на волне, общей с близкими людьми – родственникам, друзьями, женой, детьми.
1 2 3