А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Здесь выложена электронная книга Дао автора по имени Молчанов Андрей. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Молчанов Андрей - Дао.

Размер архива с книгой Дао равняется 31.95 KB

Дао - Молчанов Андрей => скачать бесплатную электронную книгу




Андрей Молчанов
Дао
Меняя маски, он искал лицо.
1.
Цветной фантом сна. Прозрачно-зыбкий, как ломкий трепет радуги в отмытом стекле небосклона. Сад, молодая трава, бело-розовый снег цветения вишен и слив, мама. Бесконечная нежность глаз ее и рук, устремленных ко мне, а я – что со мной?… Я полон тревожного, темного чувства, словно блеснуло неподалеку тело змеи. Ощущение утраты, вот что точит меня, оно вспугивает мираж, и сон тает, призрачные нити его ускользают из их сомкнутых пальцев, и вот пробуждение, беленая скука потолка, сизые утренние тени на стенах спальни…
Лицо мамы. Я только что видел его, и вновь забыл, и уже не могу воссоздать мгновение его узнавания – внезапное и пронзительное своей подлинностью, память моя пуста так же, как была пуста вчера, и год, и десять, и сорок лет назад.
О матери знаю не много, почти ничего, и может, поэтому характер и судьба ее кажутся странными, даже загадочными: родилась в Тибете, затем попала в Монголию, где встретилась с отцом – русским офицером, с кем решилась уехать еще дальше, уже окончательно на чужбину, ставшую землей моего рождения.
Отец был сирота, а родных матери впоследствии я разыскивал, но безуспешно, а хотелось, безотчетно хотелось увидеть этих людей, пусть до сих пор не пойму, что толкало меня на поиски их: любопытство, голос крови или же стремление найти свои корни?
Да, наверное, стремление изжить в себе чувство выпавшего из цепи звена: трудно познать себя и правильность пути своего, не зная, откуда ты, хотя большинство живет в подобном неведении припеваючи, и, видимо, не без оснований, поскольку терзаться неизвестностью отвлеченного – дело, доходов и выгод не сулящее.
Помню белизну полотняных занавесочек на больничных оконцах, старушечье скорбное лицо без губ и далекий грохочущий сквозняк поезда…
Это была какая-то станция, куда я попал, оглушенный взрывом цистерны с горючим. Я ехал с родителями к месту службы отца, и ночью произошел этот взрыв, пощадивший меня и унесший самое и поныне дорогое – отца и мать.
Мне было тогда три года.
Фотографии отца сохранились, а матери – нет, и облик ее быстро утратился детской памятью, хотя вдруг чудо сегодняшнего сна воскресило его? Но только зачем? Чтобы вновь забыть и вновь, как и прежде, напрасно пытаться припомнить, а после – отчаяться? И отупело ворошить вороха былого до той минуты, пока в последнем кадре затертого фильма жизни не увидишь себя таким, каков сейчас, и задаться вопросом: так ли жил, как надо? – и вместо ответа обмереть сердцем в удушье сомнения.
В комнате предрассветная жара – тяжелая и тупая, как чугунная гиря. С усталой покорностью ходят под потолком лопасти вентилятора. Кондиционер дышит едва уловимой прохладцей, хотя включен на полную мощность. Надо вызывать специалиста – здесь, в Гонконге, с наступлением майского пекла, спасение и отрада лишь в той среде обитания, где гудят, жужжат и фыркают, гоняя сжиженный газ по металлическим спиралям, ящики, остуживающие воздух и воду.
Моя религия буддизмм, секта чань. Запретов на достижения техники она не налагает, что мне, человеку верующему в Бога, но не в его земных наместников и в их институты, на руку, поскольку являюсь членом братства, а отступления от «священных» предписаний наверняка бы вызвали в тамошней среде ненужные умозрения и толки. А я и без того главный отступник, не следующий официальному вероисповеданию братьев – конфуцианству, на что мне с укоризной указывалось многими, в том числе и обращенными буддистами. Последние, как бы оправдываясь, дружески намекали на некую проформу, не понимая, видимо, что уже этим попирают на новых духовных стезях своих идеи Гаутамы так же, как попирают иезуиты идеи Христа. Однако в итоге затянувшаяся моя игра в раскольничество бесполезна, невыгодна, да и пора бы ее завершить, тем паче, что формальная смена религиозного направления для человека моего мировоззрения – все равно как смена ботинок, лишь бы те не жали.
Глупости обрядов, как и воообще поползновения к набожности, бытующие в братстве, конечно же, раздражают здравый смысл, но главное – на аскетизме конфуцианство не настаивает и допускает компромиссы самые разнообразные. Случаются, правда, недоразумения. Было и так, что одного из старших братьев вдруг потянуло к проповеди некоего изначального смысла триединства Человека, Земли и Неба, якобы отвергающего слияние природы с детьми ее посредством материальных благ современности.
Утверждения в душах призывы подобного рода не получили, но наблюдалось известное замешательство… Затем место праведника занял брат с более рациональным складом ума, а тот исчез.
Возможно, был обращен лицом к нирване. Не знаю. В братстве я человек маленький. Всего лишь врач. И мой удел – догадки, да и они не в почете. В почете тупое устремление к ничегоневедению.
Кошачий поскреб за дверью, и в спальню входят всепрощение, угодие и смирение, воплощенные в как бы испуганной улыбке и согбенной спине, обтянутой пыльно-вишневым кителем с глухим, из черного бархата воротником. Это Катти – молчаливый шестипалый индус. Эмигрант из южных штатов. Уборщик, официант, прачка. В
Сянгане, городе китайском, индусам приходится нелегко, и Катти дорожит своим местом, размеренной жизнью, в чьем однообразии ему, познавшему самое дно нищеты, видится завидная устойчивость, дорожит мной – покладистым хозяином, несложной работой, наконец – смехотворным, но все-таки счетом в банке, куда он ходит, как в храм.
Я, в свою очередь, дорожу Катти – опрятным, исполнительным и порядочным. В последнем убедился, прослушав пленку его доносов на меня моему патрону Чан Ванли, принуждавшему в братстве доносить всех на всякого.
Доносы индуса были искренни и глупы до нелепости, но в дурашливой, заискивающей простоте его слов я узрел лукавое актерство верного и сметливого человека. Доносы угождали своей трепетностью, и смысл их сводился к тому, что в могуществе главы братства я не сомневаюсь в такой же степени, в какой и преклоняюсь перед этим могуществом.
Катти свертывает простыни в узел и зажигает сандаловую палочку. Синеватый дымок струйкой поднимается от нее, дробясь на зыбкие кольца.
Я приду сюда вечером, когда дым выветрится и останется лишь неуловимый аромат в прохладе выстуженного кондиционером воздуха… Ах да… Я указываю Катти на неисправный агрегат и, когда он кивает понятливо, выхожу, плотно прикрыв за собой дверь.
Давящая тишина утра. Молчат цикады. Затаились попугаи в сумрачной глубине оплетенных ползучей лианой ветвей, склонившихся за ограду. Пальмы увешаны гроздьями зеленых кокосов, и листья их, как гигантские перья, обвисшие в этот мутный час рассвета, прикрывают плоды, словно спящих птенцов.
Оранжевые лепестки облетают с плоской кроны «пламени леса», осыпая газон, падая в голубую гитару бассейна, на розовые дорожки сада, сливаясь с ними в своем одноцветье, как дождь с морем.
Вода нестерпимо холодна, но, когда я выныриваю из бассейна, закостенев в напряжении мышц, чтобы унять испуганный бой сердца, и глотаю теплый, настоянный на ночном дыхании цветов воздух, меня охватывает дурманом пронзительно-умиротворенное чувство жизни.
А потом стою на скользкой мраморной плите, глядя, как невидимый ластик вытирает сонное, белесое небо, еще хранящее в себе ночь, до ясной голубизны, как синие тени гор обрастают плотью камня и продергивает горизонт огненная нитка восхода.
– Доброе утро, сэр, – хрипло звучит голос в тишине за спиной.
Я еле киваю, не оборачиваясь. Это Хьюи. Сторож виллы, мой телохранитель, шофер и соглядатай за всеми, кто подчинен мне, да и за мной также, в чем никакого секрета нет, ибо деньги ему выплачиваются в офисе Чан Ванли, куда я посылаю и счета за Хьюи, включающие расходы на еду, разбитую посуду, одежду, поврежденные машины и галлоны виски.
Для своих сорока лет Хьюи выглядит неплохо, несмотря на курение, нерегулярное питание и хронический алкоголизм.
Алкоголь – компонент, участвующий наравне с кислородом и водой в процессах обмена этого на диво могучего организма. Компонент дорогой, и прежде всего последствиями: повыпив, Хьюи непременно влипает в историю, связанную с полицией, а значит, и с определенной затратой на откуп от нее, благодаря чему его долг хозяину исчисляется десятью тысячами гонконгских долларов. А так как долгу предначертано расти и расти, Хьюи – раб нашего шефа навек. Но и не будь долга, мало бы что изменилось.
Попавший в братство пребывает в нем, по крайней мере, до следующего перерождения.
На Хьюи шорты, пляжные шлепанцы и зеркальные очки – с ними он неразлучен, и на моей памяти очки покидали его лицо раза два, и то в обстоятельствах крайних, как-то: драка и столкновение автомобиля с тележкой продавца рыбы. Тогда мне довелось увидеть глаза Хьюи: две ясно светящиеся выбеленной голубизной прорези со сплющенными и кажущимися потому вертикаьными, как у змеи, зрачками.
Литая мускулатура тела гориллы, однако безволосого, странно сочетается с рыхлым небритым лицом и бесформенной картофелиной носа в синих пороховых пятнах.
– Мистер Тао… – Хрипота препятствует вежливой интонации, и Хьюи кашляет. – Я нуждаюсь в незначительной сумме… Двадцать долларов…
– Твой долг лично мне – пятьсот. – Лицо мое непроницаемо.
– Полагаю, на этой цифре благоразумно ос– тановиться.
– Я все верну, мистер Тао…
Это звучит мне вслед. Я иду завтракать. Меня ждет серебряный поднос, укрытый плотной голубой салфеткой, горячей от скрытого по ней чайника, поджаристый, из тостера хлеб, джем, сыр, салат из побегов бамбука, куанцзы и два мандарина с кожурой, рыхлой и пористой, как лицо Хьюи.
Из столовой на втором этаже виднеется двор киники, отделенный от виллы бестящей рябью трехметровой стальной сетки.
Больные собираются у фонтана – довольно выручной композиции четырех бронзовых драконов, извергающих ввысь из оскаенных морд водяные веера. Сейчас подойдет инструктор и начнет упражнения простейшей йоги: дыхание, промывание носоглотки, асаны – для каждого больного свои; затем прием лекарств, отваров, завтрак, а потом я, главный врач, начну обход.
Клиника невелика – всего сто мест. Профиь сугубо терапевтический, но есть и операционные, отстроенные Чан Ванли для пострадавших братьев с увечьями и ранениями, чье поступление сюда напоминает конвейер.
Для главы братства клиника – необходимое и доходное предприятие, для меня – мое детище, мой смысл.
Я сам продумал здесь каждую деталь – от убранства палат до общей архитектуры тибетского храма и одновременно большого дом с остроконечным коньком, полого отходящими от него скатами крыши, белеными стенами и черными ставнями окон. Внутри же – лоснящийся серебром пластик стен коридоров, ярко-зеленое ковровое покрытие, кожа и хром строгой мебели, стеклянные двери, телевизоры, масса электроники, видеотека. Для больных это благотворный антураж: архаика внешнего и модерн интерьера, плюс старинные лекарства из трав – горных целебных трав Тибета и Гималаев, вобравших в себя скрытое божественное пламя седой земли и отдающих свою животворную силу, охлажденную чистой водой, больной плоти.
Люди за сеткой скучились вокруг инструктора, внимая его наставлениям. На лицах их – безучастие еще владеющего ими сна, его потревоженная истома. Почему человек обыкновенно хмур утром? Ведь с каждым пробуждением мы рождаемся заново и лишь опыт, знания, привычки и болезни отличают нас от новорожденных.
И те, кто мудр, извечно почитают благость утра за начало жизни, которой суждено длиться день. День – это маленькая жизнь. Что мы вчерашние для нас сегодняшних? Воспоминание. А подчас и просто чужие люди… И лишь память возвращает нам осознание нашего многодневного бытия. Идея перерождений? Она верна: каждое утро мы встаем другими, но перерождение наше в нас же, а потому порой приходит безжалостное сомнение: а вдруг там, за гранью самого глубокого из снов перерождений нет?; а вдруг, понятие о вечной душе и вечной жизни ее – всего-навсего боль и стремление человека не утратить память о себе прежнем и вот так же неохотно рождаться утро за утром?…
Нет, все-таки это сомнение – от лукавого…
– Обход, сэр, – кланяется в дверях Катти. – Младшие врачи ждут вас…
Прошло два часа. Если день – жизнь, то она еще впереди, что не сказать о моей жизни вообще. Как таковой.
2.
– Да, я скрыла от вас, простите… – Истонченная болезнью рука, как бы выпавшая из просторного рукава кимоно, удерживает меня. – Но я надеялась, и вы должны понять… Я думала, там, в Европе, ошиблись… Ведь я прекрасно себя чувствовала, я ничего не замечала… Доктор! Вы же… вы делаете чудеса! Я заплачу, у меня есть деньги! – Она закрывает лицо ладонью и стискивает зубы, глотая истерический всхлип. – Вы знаете лекарства…
Восточные лекарства, которые…
– Поймите, – мягко отстраняю я ее растопыренные судорогой отчаяния пальцы, вцепившиеся в мой халат, как в край обрыва. –
Я не гоню вас из клиники, но онкология – не наш профиль. И ваши врачи в Бельгии окажут вам куда большую помощь, чем мы. К тому же прогноз боезни, уверяю, не из худших…
– Но у вас же есть… есть средство…
Грустный, пустой разговор… Я веду его не впервые. Их было много и будет еще больше – тех, кого приводит сюда лукавый поводырь веры в сверхестественное, в свою избранность, в вечность осознания себя в этом мире вещей и живого, где живое утрачивается быстрее и незаметнее, чем вещи. И странно то, что люди эти – в большинстве – логичные практики, даже циники, отказываются вспомнить в беде своей ту банальную истину, что всем живым правят деньги, и любой секретный рецепт чудодейственного снадобья был бы куплен, выкраден и продан в расчете на громадный гонорар и славу спасителя миллиона страждущих.
– Господин доктор… – В двери медсестра-китаянка.
Глаза ее таят настороженность, брезгливость и страх при виде больной, но это там, в зазеркалье глаз; там рождается мысль о неизбежности конца и о счастье его неопределенной отдаленности на день сегодняшний, а так – взгляд ее внимателен, мил и строг одновременно.
– К вам – белый господин…
– Возвращайтесь. – Я дружески стискиваю худенькую кисть, безвольно сминающуюся под моими пальцами. – И продолжайте лечение. Ваши врачи ничуть не хуже, к тому же там друзья, близкие, родина… Вы не будете одиноки, как тут… – Я иду к двери, а за спиной – виснущий стон безысходного плача и суетливый крахмальный шорох спешащей ободрить и утешить медсестры.
На улице – царство солнца, и мириады бликов его нежатся на листве, газонах, остекленело застывших струях фонтана, на чугуне решетчатых ворот, на красной, будто накаленной эмали такси, стоящего при въезде в кинику. У такси – высокий бледный человек. С лысинкой, живой порочной чернотой улыбающихся глаз, в белой рубашке свободного покроя с пятнами пота под мышками и в легких, цвета хаки брюках.
Я иду навстречу этой маске, сочетающей любезность, юмор и безусловное уважение к будущему собеседнику.
– Робинс, – представляется гость, увеличивая размер улыбки на миллиметр.
Это американец. И дело не столько в бостонском произношении, сколько в диапазоне его улыбчивости. Ритуал улыбки – искусство, в полной мере доступное только янки.
– Я от мистера Чан Ванли… – Губы его каменеют, а на влаге фарфоровых зубов мгновенно поселяются солнечные зайчики.
Очевидно, он желает выяснить, каковой будет моя реакция, но я бесстрастен не только лицом, но и существом своим, а потому, улыбаясь на какой-то миг уже жалко, он выдавливает: – Последнее время меня беспокоит печень… И мистер Чан Ванли рекомендовал мне проконсультироваться у вас…
Ну что же… Ситуация ясна. Господин Робинс, прибывший решать вопросы, связанные с героином, решает заодно и подлечиться. Последнее обойдется ему недешево.
– Я не признаю новомодных лекарств, – объясняется мне по пути в беседку. – Каждому снадобью, прежде чем оно станет лекарством, должен предшествовать опыт его применения. А опыт – это долгие, долгие годы… Вы лечите травами, насколько я в курсе, и опыт вашего метода – столетия, так? О! – Он садится, смущенно хлопая себя по ляжкам. – Я бесцеремонен… Сразу о деле! По вашим обычаям… вы ведь китаец? – следует вначале коснуться погоды…
– Ну, то, что сейчас жарко, очевидно. А если о национальности – я уроженец Тибета. И назвать меня китайцем все равно, что ирландца – англичанином.
– Извините…
– Не стоит. Это распространенное заблуждение.
Странно… Господина Робинса не должна беспокоить печень.
Сердце… да. Толстый кишечник. Нервы. Родился он в начале декабря. Пониженное давление. Но не печень. Я вижу это по его ладоням, по радужной оболочке глаз, по всему его состоянию. В основном он здоров, и здоровье свое бережет как высшую драгоценность, хотя в молодости растрачивался более чем легкомысленно… Так что же его слова?

Дао - Молчанов Андрей => читать онлайн электронную книгу дальше


Было бы хорошо, чтобы книга Дао автора Молчанов Андрей дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Дао у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Дао своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Молчанов Андрей - Дао.
Если после завершения чтения книги Дао вы захотите почитать и другие книги Молчанов Андрей, тогда зайдите на страницу писателя Молчанов Андрей - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Дао, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Молчанов Андрей, написавшего книгу Дао, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Дао; Молчанов Андрей, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн