На лифте Спиркин поднялся к самому люку ракеты.
На площадке перед люком стояли французы, которым наши что-то объясняли. Спиркин протиснулся поближе к одному из французов.
– Вы тут пуговицы не видели? – прошептал он.
– Т-с-с-с-с! – сказал француз, делая вид, что его интересует ракета.
«Хам», – подумал Спиркин и повернулся к другому французу:
– Вам тут пуговица не попадалась? Я ее в автобусе потерял. Такая, со львом.
Француз заулыбался и закивал в сторону ракеты.
– Там? – тихо спросил Спиркин. – Как она туда попала?
Француз снова кивнул на ракету и поднял большой палец.
– Еще бы, – сказал Спиркин. – Такая пуговица!
И тихонько влез в люк.
Внутри ракеты было тесновато. Спиркин стал искать. Он обшарил все, что можно, но ничего не нашел.
Спиркин опустился в глубокое кресло и начал размышлять. От размышления его оторвал шум закрывающегося люка. Он хотел встать, но раздался мощный гул, и огромной тяжестью Спиркина вмяло в кресло.
– Что за шутки? – прохрипел Спиркин. – Алло!
В ответ перед ним загорелись лампочки, тяжесть увеличилась. А потом Спиркин услышал голос.
– Чижик, – позвал голос. – Я – Лютик. – И спросил про какие-то параметры.
– Это вы меня? – с трудом спросил Спиркин. – Я сам здесь случайно!
– Это ты, Чижик? – удивился голос. И сказал, чтоб Чижик перестал валять дурака.
Спиркин сказал, что это Спиркин говорит и чтоб голос сам перестал валять дурака и выпустил бы его отсюда, потому что ему некогда.
Спиркин услышал, как голос совещается с другими голосами. Из-за сильного треска он разобрал только три фразы: «Надо было согласовывать!», «Разгильдяйство!» и «Лишить премии!»
– Кого лишить? – заинтересовался Спиркин.
Однако голос больше не откликался, вместо этого Спиркин услыхал: «В эфире – „Маяк“. Передаем концерт по заявкам воинов-пограничников». И вместе с первыми звуками песни «Я люблю тебя, жизнь…» Спиркин стал невесомым. Побарахтавшись в воздухе, он добрался до иллюминатора. Там, соперничая в блеске с двумя пуговицами на пиджаке Спиркина, неспешно плыли звезды…
… Спиркин вылез из люка, спрыгнул на землю и посмотрел по сторонам. Вокруг была пустыня. Спиркин хотел подумать что-нибудь, но не успел. Земля перед ним зашевелилась, и оттуда стали выскакивать люди.
«Дружинники, – понял Спиркин. – В милицию поведут!»
«Дружинники» окружили Спиркина. Один из них вытащил какую-то трубу и приложил к губам.
– Планета Марс приветствует посланца Земли, – услыхал Спиркин.
– Тьфу! – сказал Спиркин. – Я-то испугался.
– Тебе нечего бояться, – сказал марсианин в трубу. – Мы ждали тысячи лет, пока вы сможете принять все знания нашей цивилизации. И вот этот великий час настал!
Все марсиане согласно затрясли головами.
– Вы тут пуговицы не видели? – спросил Спиркин. – Золотая пуговица такая, от пиджака.
Марсиане обеспокоенно переглянулись.
– Мы не знаем пуговиц, – сказал главный. – Но мы умеем делать хлеб из песка, и овладели антивеществом, и победили все болезни, и мы ждали тысячи лет, и вот настал великий миг…
– Это все ясно, – сказал Спиркин.
Он повернулся и полез в ракету. Закрывая люк, он увидел, что марсиане отчаянно скачут и размахивают руками. «Пуговиц не знают, – подумал Спиркин. – Дикари!»
Он уселся в кресло. Надо было продумать дальнейшую линию поиска. Внизу суетились маленькие фигурки. Потом они пропали. Спиркин думал. Внезапно он хлопнул себя по лбу и тут же стартовал с Марса.
«Шляпа! – выругал он себя. – Вот шляпа!»
Он удовлетворительно перенес перегрузки и перешел к состоянию невесомости. Вскоре в иллюминаторе показалась Земля. Спиркин прилепился к стеклу и стал смотреть на родную планету. Из Европы торчал посадочный ориентир труба авторемонтного завода. Спиркин напряг зрение, и ему показалось, что там, на заводском дворе, в огромной куче железного хлама, вспыхнул золотой лучик. Спиркин улыбнулся и, мурлыкая «Я люблю тебя, жизнь…», устремил корабль мимо каких-то звезд и галактик к своей сияющей цели.
1975

Голос

Тот день начинался как обычно.
Валюшин проснулся, полежал, глядя в потолок, потом сел и зевнул. Из кухни слышалось шипение – супруга готовила завтрак. Валюшин встал, натянул брюки, пошел в ванную. Побрившись, он направился к кухне, чтобы сказать супруге: «Скорей, а то я из-за тебя каждый день опаздываю!» Валюшин открыл рот и…
– Товарищи! – раздалось в кухне. – Работники нашего предприятия единодушно поддерживают почин пекарей кондитерской фабрики – работать только без опозданий.
Звук шел из Валюшина.
– Сделай потише! – не оборачиваясь, сказала супруга. – Весь дом разбудишь.
Валюшин хотел сказать, что это не радио, но внутри него что-то всколыхнулось, и изо рта вылетело:
– Растет радиотрансляционная сеть города. Разнообразными стали передачи, ширится их тематика…
Испуганно уставившись на жену, Валюшин замолк. Жена посмотрела на него.
– Гриша, – сказала она, – если ты это из-за того, что мама говорит, что с ремонтом можно подождать, так постыдился бы!
Валюшин хотел возразить, но почувствовал, как внутри опять что-то заколыхалось, и скорее закрыл рот ладонью.
Молча пережевав завтрак, Валюшин вышел на улицу. Подошедший автобус вывел его из задумчивости. Валюшин проник внутрь и был сжат до половины естественного объема. Кто-то уверенно встал ему на ногу. Валюшин попытался повернуться, чтобы сказать этому хаму пару ласковых.
– Товарищи! – выскочило из него. – Мы, пассажиры автобусного маршрута номер пять, как и пассажиры других маршрутов, испытываем чувство горячей благодарности к работникам автобусного управления. День ото дня улучшается работа транспорта, на карте города появляются новые маршруты…
В автобусе стало очень тихо. Даже дизель перестал чихать. Валюшин с ужасом вслушивался в прыгающие из него слова.
– Достигнутые успехи не пришли сами собой, – звенело в автобусе. – Это плод кропотливой работы…
Вырвавшись на воздух, Валюшин постоял, тяжело дыша, и решил сказать что-нибудь для проверки самому себе. Сначала он попытался ругнуться. Попытка удалась. Он сделал еще несколько успешных попыток и заторопился на службу, решив сегодня говорить только в случае крайней необходимости и, если будет время, забежать в медпункт.
Валюшину удалось молча проработать до обеда. Затем его позвали к начальнику отдела.
– Как дела с проектом? – спросил начальник. Валюшин насупился.
– Тут такое дело, – сказал начальник, – я у тебя Голубеву хочу забрать. Группа Змеевича зашивается.
Валюшин хотел стукнуть кулаком по столу и высказать все, что он думает об этой практике постоянной перетасовки сотрудников и о Змеевиче лично и что если заберут Голубеву, то он сорвет, к чертям, все сроки и вообще снимает с себя ответственность.
Валюшин стукнул кулаком по столу и услыхал свой победный голос:
– Трудящиеся моей группы, как и весь отдел, испытывают чувство небывалого подъема. Энтузиазм, вызванный переводом сотрудника Голубевой в группу товарища Змеевича, является надежной гарантией выполнения и перевыполнения моей группой плановых заданий, которые…
– Постой! – сказал встревоженный начальник. – Это все, конечно, правильно, но…
– Нельзя стоять на месте! – выскочило из Валюшина. – Надо беречь каждый час, каждую минуту. Включившись в поход за экономию рабочего времени, наша группа…
– Перестаньте паясничать! – обозлился начальник. – Скажите Голубевой, пусть подключается к Змеевичу. Идите!
С красными пятнами на лице Валюшин сел на свое место. Сослуживцы подходили с какими-то вопросами, но Валюшин, сжав зубы, молчал.
Перед тем как пойти в медпункт, Валюшин написал про то, что с ним произошло, на листке бумаги.
– Раздевайтесь, – прочитав листок, строго предложила Валюшину девушка в белом халате, с переброшенными через шею резиновыми трубочками.
Валюшин оголил торс. Девушка довольно ловко сунула себе в уши концы трубочек и приложила к животу Валюшина холодный кружок стетоскопа. По окончании прослушивания она потребовала, чтобы Валюшин открыл рот и сказал «а».
– А-а-а-а, – осторожно сказал Валюшин.
– Бюллетеня не дам, – категорически объявила девушка. – Нёбо чистое.
Валюшин пришел в ярость. «Какое, к чертям, нёбо?! – хотел он закричать. – Какой ты, к черту, врач!»
– Невиданных успехов добилась медицина! – рявкнул он вместо этого. – Полностью побеждены такие болезни, как чума, брюшной тиф, сибирская язва…
Далее шедший из Валюшина голос отметил прогресс в лечении наследственных заболеваний, после чего перешел к вирусологии. Объявив, что прежде в горных районах Алтая вообще не было врачей, а теперь их там больше, чем в странах Бенилюкса, Валюшин выскочил из кабинета в коридор и из коридора – на улицу…
Последнее в тот день выступление Валюшина состоялось в гастрономе, где он покупал с горя «маленькую», а его голос произносил яркую речь о достижениях антиалкогольной пропаганды. Люди, стоявшие у прилавка, посмотрели на Валюшина с уважением и позволили взять без очереди.
Валюшин пришел домой поздно. Он долго ворочался в постели, а в голове его ворочались тяжелые мысли…
На следующий день Валюшин написал заявление и явился в милицию.
– Кого подозреваете? – спросил лейтенант, изучив заявление. – Может, над вами подшутил кто-нибудь?
Со слезами на глазах Валюшин рассказал лейтенанту о росте преступности в странах капитала, помянул недобрым словом торговлю наркотиками, заклеймил индустрию игорного бизнеса, после чего забрал заявление и ушел.
После этого Валюшина повели на прием к светилу.
Светило скрупулезно обследовало Валюшина, изучило данные анализов, посопело и задумалось.
«Ни черта мы, медики, не знаем, – подумало светило, – ведь ничего я у него не нахожу. Ну что ему сказать?»
И светило вздохнуло и сказало:
– Применяемая нами методика лечения неврозов дает в большинстве случаев положительные результаты. Разрабатываются новые препараты, все шире применяются электронная техника и радиоактивные изотопы. Статистика убедительно доказывает…
Валюшин сидел и слушал.
1974

Субботний рассказ

Мне тут сказали: «Вы, знаете, стали какой-то злой. Вот раньше вы добрее были, и сатира у вас была добрая, и юмор. А теперь все это не такое доброе. Нехорошо как-то получается, товарищ».
Действительно, нехорошо. Сам чувствую. И поэтому пишу добрый рассказ. Все герои тут будут добрые. И конец жизнеутверждающий.
Начать с того мужика. Он мало того что добрый был. Он еще был жутко везучий. Потому что вообще-то он уже замерзать стал. Он возле троллейбусной остановки в снегу лежал, и его уже слегка припорошило. Ну, люди, конечно, видели, но, конечно, внимания не обращали, потому что думали – лежит, ну и лежит. Суббота.
Но он все-таки жутко везучий был, потому что, на его счастье, мимо одна старушка шла. Она была добрая. Но только очень сгорбленная. И благодаря этому она услыхала, что тот мужик стонет.
Она ему ласково и говорит:
– Ну что, сынок, веселился?
А он ей говорит:
– Сердце у меня. Вызовите «скорую», пожалуйста.
Вот слово «пожалуйста» старушку так ошеломило, что она перекрестилась и попятилась.
И тут – опять-таки на счастье этого мужика – мимо шли два добрых энтузиаста, которым всегда до всего есть дело.
И они старушке говорят:
– Что, бабка, он к тебе пристает? Она им говорит:
– Он мне «пожалуйста» сказал. Они тоже удивились.
– Ты скажи, – говорят, – до чего допился. А вот сейчас мы его в пикет!
А старушка-то дальше пошла, думая, что, наверное, человек навеселился так с радости, потому что с чего ж еще?
А мужику тем временем, видать, снова стало хуже, потому что он стонать даже уже перестал.
Тут первый энтузиаст наклонился, носом посопел и второму говорит:
– А запаха-то не чувствуется! А второй энтузиаст ему говорит:
– Запаха не чувствуется – это потому, что мы с тобой сами от мороза слегка приняли. Вот у нас обоняние и притупилось.
И они уже хотели его поднять, но, на счастье того мужика, мимо шел как раз его сосед по лестнице, увидел, что энтузиасты над кем-то хлопочут, и поближе подошел, чтобы принять участие. И он им говорит добрым голосом:
– Ребята, я этого мужика знаю. Он на нашей лестнице живет. Он профессор. А энтузиасты ему:
– Само собой! Как на тротуаре нарушать, так все профессора! А он им говорит:
– Нет, ребята, он правда профессор. Только раньше он от этого дела всегда отказывался. Говорил, нельзя из-за сердца. А сам он, значит, как – в одиночку. Вы, ребята, его в пикет зря не тащите, а по-хорошему – прямо в вытрезвиловку.
И сосед мужика, сказав такие слова, пошел своей дорогой, слегка покачиваясь.
И тут как раз мимо проезжала машина с красным крестом, но не белая, а серая, которую в народе называют «хмелеуборочная», и энтузиасты ей махнули рукой, чтобы она остановилась. Но она не остановилась, потому что была уже полная. Тогда энтузиасты попытались мужика сами поднять, но не смогли.
Первый энтузиаст говорит:
– Он прямо как комод тяжелый. Давай-ка, может, нам кто подсобит.
Но никто из прохожих не захотел помогать им тащить мужика, потому что – кому охота?
И тогда первый энтузиаст говорит второму:
– Я в пикет пойду, за подмогой, а ты тут оставайся.
И он пошел, а второй остался.
А мужик, видать, снова в себя пришел и даже приподнялся на локте. Тут-то его и увидала одна добрая женщина, с сумкой. Она с самого утра ходила, мужа искала своего, потому что он как ушел вчера с друзьями, так до сих пор и не пришел. И она этого мужика издали увидела и решила, что это ее муж, и к нему побежала, чтобы его трахнуть сумкой по голове. Но поближе подбежала, видит, что обозналась, и, на счастье этого мужика, не трахнула, а только закричала:
– Вот ироды!
А мужик ей говорит:
– Плохо мне. А она ему:
– Еще б тебе не плохо! Плохо ему!
И дальше пошла – на поиски мужа.
А мужик опять в снег лег.
Тут энтузиасту, который его сторожил, одному стоять надоело, и он пошел своего друга искать, и мужик один остался лежать.
Но лежал он уже вовсе не долго, так как, на его счастье, та старушка, которая его самая первая нашла, уже доковыляла до автомата и «скорую» все-таки вызвала, потому что ей все не давало покоя, что мужик ей сказал «пожалуйста». А за добро добром платят.
И вот «скорая» приезжает, и врачи видят: мужик в снегу. Сперва-то они разозлились, потому что они тут ни при чем, это милиция должна таких собирать, но потом смотрят – тут другое дело. И они его взяли и увезли.
Так все и кончилось по-хорошему. Только неизвестно, что с тем мужиком врачи сделали, чтоб он выжил.
А то, что он выжил, – точно. Потому что, во-первых, врачи, конечно же, попались хорошие. Во-вторых, мужик очень уж везучий был. А в-третьих, рассказ обещан был добрый и должен иметь счастливый конец.
1979

Девять десятый

Сначала я пустил горячую воду. Затем, постепенно добавляя холодную, установил свою любимую температуру – не слишком горячо, но в то же время чтобы руки интенсивно прогревались. Я намылил руки душистым мылом – мылил долго и тщательно, – затем мыло смыл. Потом я вытер руки насухо полотенцем махровым – полотенце было жестковатым, но приятным на ощупь. Повесив полотенце на изогнутую теплую трубу, чтобы оно скорей высыхало, я сделал разминку пальцами рук – сгибал их в разные стороны и разгибал, – затем со стеклянной полочки левой рукой взял ножницы, блестящие, новые, слегка изогнутые в концах, продел в кольца ножниц большой и средний пальцы правой руки и пощелкал ножницами в воздухе. Чуть туговаты были ножницы, но щелкали хорошо.
Начал я с левой руки. Подогнув все пальцы, я оставил вытянутым вперед один мизинец и принялся аккуратно стричь, медленно поворачивая мизинец так, чтобы линия среза была ровной и закруглялась плавно. После горячей воды ноготь стал мягким и хорошо поддавался, не крошась на отдельные кусочки, а отходил сплошной тоненькой стружкой, таким светлым полумесяцем.
Мизинец удался! Ни малейшей зазубрины, ни мельчайшей неточности. Тут было изящество, которое не бросалось в глаза, но тем не менее не могло остаться незамеченным. Да, мизинцем можно было гордиться.
Перед тем как приступить к безымянному пальцу, мне пришлось сделать небольшую паузу – служба в армии, потом еще, кажется, институт. Но это было, пожалуй, даже кстати, ведь безымянный палец очень труден; он гораздо менее подвижен и послушен, чем остальные, и к нему нужно приступать отдохнувшим и свежим. Разумеется, самое сложное – это безымянный палец правой руки (если вы не левша), но и левый тоже не подарок.
Когда наконец я вытянул безымянный палец вперед, мизинец тоже поднялся вверх, будто был связан с безымянным каким-то соглашением. Это меня позабавило и даже как-то тронуло.
Я уже поднес к пальцу ножницы, уже развел кольца, как вдруг ударил телефонный звонок. Сердце заколотилось.
Я снял трубку. Какой-то женский голос. Из разговора я понял, что звонила моя невеста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15