Из кастрюли было вкуснее. Знал Кореньков, что Павел Полунин строил корабли, что хотел стать моряком, а погиб в пехоте. И он хорошо представлял себе Павлика мальчишкой, прыгавшим с крыши сарая и катающимся на велосипеде по двору и по Гвардейскому переулку, который тогда ещё не назывался Гвардейским, а как-то по-другому. Юношей-старшеклассником в распахнутой у ворота рубашке с короткими рукавами. И даже представлял его себе в военной форме, хотя такой карточки у Анны Николаевны не было. Не мог он себе представить только одного – да и никогда не думал об этом, – не мог себе представить, что Павлик Полунин, если бы он не погиб, а вернулся с войны, был бы теперь не молодым парнишкой, а уже пожилым человеком, о которых и говорят – ветеран. Для Коренькова, так же как и для Анны Николаевны Полуниной, Павлик навсегда остался молодым. Ничего этого Кореньков, конечно, не говорил. Он даже не думал, что думает об этом. Сказал он только, что у Анны Николаевны нет карточки Павлика в военной форме.
Лена теперь слушала всё, что говорит Кореньков, так, будто это был не Кореньков, а кто-то, кого надо слушать. Она только вздохнула:
– Жаль, что не в форме.
– Можно и без формы, – тоном старшего сказал Кореньков. – На карточке Павлик в рубашке. Это когда он десятый кончал.
– Ну, ладно, пусть будет в рубашке, – опять послушно согласилась Лена.
А ещё знал, помнил и не забывал Кореньков, что свой последний корабль – фрегат «Паллада» Павел Полунин так и не успел спустить на воду. И что он, Кореньков, тоже не отправил фрегат в плавание. Хотел, пытался, но – так уж получилось – сгубил корабль. И теперь это ясно – корабль починить не удастся. Как назло, снесли двухэтажный дом с колоннами возле завода-терема, переселился невесть куда замечательный человек, умеющий мастерить корабли, старичок Иван Иванович с неизвестной фамилией. Даже дядя Фёдор переехал на новую квартиру. Оборвалась последняя ниточка. «Кранты», – как сказал Борька Авдеев.
И вот ведь какая история! Мало ли чего натворил за свою жизнь Кореньков! И всякий раз его ругали и даже наказывали – иногда справедливо, а случалось и не справедливо. Иной раз он огрызался и спорил, иной раз говорил: «Больше не буду!» – хотя сказать «больше не буду» человеку уже не маленькому не так-то просто. Но всякий раз, огрызнувшись или признав свою вину, он быстро забывал о ней. А сейчас его никто не ругал. Ни классный руководитель четвёртого «А» Ирина Александровна, ни мама – они ведь и знать не знали о трагическом происшествии с фрегатом «Паллада». Ни вожатая Лена, ни ребята. Не ругала и сама Анна Николаевна. Казалось, она примирилась с тем, что у неё в комнате на этажерке на месте замечательного фрегата Павлика стоит неуклюжий кораблик Коренькова. И этот собственный кореньковский кораблик, казалось, смотрел на него с молчаливым укором. И чувство вины не покидало Коренькова. Он не понимал, не осознавал, что его мучает совесть.
Что же это такое – человеческая совесть?
Есть такая большая толстенная книга учёного Владимира Даля, собиравшего не почтовые марки, не значки, не открытки, а обыкновенные русские слова, которыми мы разговариваем. Она называется «Толковый словарь». Назван словарь толковым, как объяснял сам Владимир Даль, потому что он толкует, то есть объясняет значение слов. Так вот, в «Толковом словаре» сказано, что СОВЕСТЬ – это нравственное сознание, нравственное чутье или чувство в человеке, внутреннее сознание добра и зла, тайник души, в котором отзывается одобрение или осуждение каждого поступка. Способность распознавать качество поступка, чувство, побуждающее к истине и добру.
И ученика четвёртого класса «А», вовсе не отличника, а самого обыкновенного мальчишку по фамилии Кореньков мучила совесть – чувство, побуждающее к истине и добру.
Выяснив все вопросы относительно фотографии Павла Полунина, Лена отпустила ребят. Они вышли из школы, прошли по двору. За школьными воротами Света Мурзина сказала: «Чао!» – и свернула к своему дому. А они втроём – Наташа Бочкарёва, Боря Авдеев и Кореньков пошли по улице дальше. Собственно говоря, Коренькову с Авдеевым тоже надо было уже свернуть в переулок, но им не хотелось расставаться, и они продолжали идти с Наташей.
Борька Авдеев рассказывал какую-то завиральную историю, как он прошлым летом ходил с отцом на охоту и даже стрелял из охотничьего ружья. «Бабах – и наповал!» – кричал он, изображая, будто держит в руках ружьё. Ему мешала сползающая с плеча сумка с книгами, но Борис не обращал на это внимания. «Бабах – и снова наповал!» Коренькову было ясно и понятно, что Борька врёт, но он не спорил, шагал молча. А Наташа вдруг остановилась и сказала:
– Знаете что? Давайте обойдём квартиры!
– Какие квартиры? – не понял Кореньков.
– В сиреневом доме. Будем заходить и спрашивать, не живёт ли Иван Иванович. А вдруг найдём его?
– Да ты что! Там целый месяц ходить! – возразил Борис Авдеев. Но Наташа Бочкарёва, тихая девочка Наташа, упрямо сказала:
– Месяц так месяц. Надо идти!
Анна Николаевна вышла на кухню подогреть обед. Нины не было – то ли сидела в своей комнате и всё ещё переживала ссору с Сашей, то ли ушла на работу. Анна Николаевна остановилась, посмотрела на пустое место, где столько лет стоял её столик, а в последние годы кухонный шкафчик Валентины, и ей стало грустно. Не то, чтобы она жалела о Валентине – чего о ней жалеть, меньше крику и свары. Федя? Да, конечно, мальчик Федюшка, уже не первой молодости мужчина по имени Фёдор – это кусок её жизни. Но за него, за Фёдора, можно только порадоваться. Получил квартиру. Отдельную. Теперь все хотят – отдельную. Так, наверное, и должно быть. На зияющее пустотой место возле окошка можно обратно поставить её столик. Ещё на днях Нина так и сказала: «Вот уедет Валентина, мы с Сашей ваш столик поставим к окошку. Там удобней, чем у дверей. А вы тут, в этой квартире, столько лет». А ей зачем? У дверей так у дверей. Много ли ей надо? Были бы рядом люди!
А они уходили. Одни – из жизни. Как её муж, Фёдор Алексеевич, как её сын, Павел. Как сосед и друг Ивантеев. Как родители Фёдора. Другие просто уезжали или отходили, занятые своей жизнью, своими делами, своими детьми, а потом детьми своих детей. А она оставалась одна. Одна – без мужа, без сына, без его так и не родившихся детей. Впрочем, одна ли? Ведь скоро должны явиться дети. Пусть не её, но всё равно они придут к ней. Шумный, непоседливый, лохматый мальчишка, чей кораблик стоит на этажерке Павлика, а с ним – как когда – иной раз высокий, говорливый, бестолково размахивающий руками, или маленький, худенький, с альбомом, который рисовал собаку, или тихая девочка в школьном коричневом платье. Они будут играть с собакой, баловаться, хохотать. Если они заявятся прямо из школы, она поставит на стол тарелки, нальёт им супу и будет смотреть, как они едят.
Они пришли в этот раз не из школы – мальчишка без своей сумки, девочка без ранца, сытые, и ей не пришлось ставить на стол тарелки. Мальчишка стал совать угощение вилявшей хвостом Дымке, девочка, как всегда, застенчиво спросила – может, сбегать в магазин или в булочную. Анна Николаевна сама уже сходила в магазин и в булочную. Она теперь выходила по утрам каждый день прогуливать собаку. Собака ведь не может сидеть и дожидаться, пока ребята отучатся в школе. Анне Николаевне было трудновато по утрам одеваться и выходить во двор, но она выходила, отпускала побегать собаку. И ничего, возвращалась бодрей, чем выходила. Иногда они вместе с Дымкой заходили за покупками. Вот и сегодня зашли, купили всё, что было нужно. Но она не стала обижать девочку, сказала:
– Пойдёте гулять, а на обратном пути захватите чаю. Всё купила, а чай позабыла. – И девочка обрадовалась. Ведь человеку приятно сделать что-нибудь хорошее другому.
У них были свои дела и разговоры. Они заспорили, нужно ли учить медведей кататься на велосипеде. Оказывается, вчера была по телевидению передача из цирка. Медведи, большие и неуклюжие, ловко катались на велосипедах и даже на мотоцикле. Мальчишка, вспоминая передачу из цирка, даже сейчас заливался хохотом, а девочка говорила:
– Ну, зачем им на велосипеде? Ведь у себя в лесу они не ездят!
А Анна Николаевна слушала их и думала о том, какие нынче дети – знают и обо всём размышляют, и всё-таки как дети.
– «Ехали медведи на велосипеде!» – закричал Кореньков и, оседлав стул, бешено закрутил ногами.
– Андрюша, Андрюша, – улыбаясь, остановила его Анна Николаевна.
Андрюша – так зовут героя этой повести по фамилии Кореньков. Конечно, автор давно знал его имя. Почему же оно впервые прозвучало только сейчас? Очень просто. Потому, что чаще всего его героя называли по фамилии. Учителя в школе, вожатая Лена. Друзья вроде Борьки Авдеева по-приятельски называли его Корешок. Мама дома, конечно, звала его по имени. Но она старалась воспитывать сына в строгости и называла его по-взрослому – Андрей. Может, это было и правильно, ведь человек в десять лет уже не маленький. А вот Анна Николаевна сказала «Андрюша». И в этом была теплота любви, которой так не хватало ей, одинокой старой женщине, а может быть, и ему, уже не маленькому озорному мальчишке Андрюше Коренькову.
Коллега
Шла четвёртая, самая последняя, самая ответственная, четверть. В школе каждая четверть – самая ответственная, и учителя не забывают напоминать об этом ребятам. Заканчивалась программа. Четвероклассники, как и все остальные ученики, изучали новый материал и повторяли старый, но думали уже все о лете, о предстоящих долгожданных каникулах. На переменах только и разговору было, кто куда поедет. Одни, как Боря Авдеев, к дедушке – тому, который живёт в деревне. Наташа с бабушкой – на садовый участок под Москвой. Игорь Агафонов с отцом – на юг, а потом с мамой – в Прибалтику. Андрюша Кореньков, как обычно, собирался в лагерь от маминой работы. В лагерь ездить он любил. Место хорошее, лес прямо за лагерным забором и пруд с купальней. Правда, купаться разрешают недолго. Только влез в воду, и уже физкультурник Саша кричит в мегафон: «Четвёртому отряду выходить на берег! Четвёртый отряд, на берег!» И вожатая стоит тут же на берегу и всех пересчитывает по головам. Но вообще в лагере весело. Ребята все свои, из года в год ездят. Через день кино. Походы с палатками. А ещё Андрюша любил дорогу в лагерь. В небольшом дворе заводоуправления, где работает мама, ждут автобусы. Каждому отряду – отдельный автобус. Ребята галдят, перекликаются: «Сережка, привет!», «Эй, Борис, сюда!», «Смотрите кто! Андрюшка Кореньков! Опять вместе! Здорово..!» Наконец, команда – по автобусам. Колонна медленно выезжает со двора. Вслед машут толпящиеся во дворе родители, что-то кричат напоследок. А впереди, едва автобусы тронутся в путь, пронзительно засигналит милицейская машина: ти-та, та-та, ти-та… На повороте, когда колонна выезжает из переулка, её хорошо видно из окошка автобуса – жёлтую с синими полосами и синим мигающим огоньком над крышей. Ти-та, ти-та, ти-та… – несётся впереди колонны, и громкий голос гремит на всю улицу: «Товарищи водители! Будьте предельно внимательны! Движется колонна с детьми!» Так каждый раз для Андрюши Коренькова начиналось лето. Но пока ещё шли занятия. Сидеть в классе было трудно. Трудно было, наверное, не только ребятам, учителям – тоже. Только учителя этого не показывали. Напротив, делали вид, что самое важное на свете – это урок по математике, или по русскому, или по истории. Каждый учитель – по своему предмету. Потому что для учителя его предмет – всегда самый важный. Ирина Александровна, несмотря на то, что в четвёртом «А» было шумно, не стучала ручкой по столу. Постоит, посмотрит на класс и скажет:
– Ну, пошумели, посмеялись, теперь сосредоточимся.
Ребята сидели в душном классе и сосредотачивались. Получали свои отметки. Игорь Агафонов, как всегда, – пятёрки. Наташа и Валера – пятёрки и четвёрки. Боря Авдеев и Андрюша Кореньков – разные.
Май стоял небывало жаркий, и директор школы разрешил младшим ребятам ходить в класс не в школьной тёплой форме, а в летних платьях и костюмах. И от этого все сразу стали какими-то не похожими друг на дружку и даже на себя. Девчонки пестрели в классе разноцветными платьицами – голубыми, жёлтыми, розовыми, в цветочках, лепестках и горошках, и мальчишкам еще больше хотелось дёрнуть их за косичку или ненароком толкнуть и слушать их обиженно-радостный визг. Борис Авдеев толкал и дёргал за косички всех подряд, и на переменках, там, где находился Борис Авдеев, вечно стояло неумолчное девчоночье визжание. Даже Игорь Агафонов дёрнул за распущенные по плечам волосы похожую в жёлтеньком платьице на весеннюю бабочку Олю Дорожко. Дёрнул и, довольный, по привычке погладил себя по голове, будто получил самую крепкую пятёрку.
Андрюша Кореньков и не думал ни толкать девчонок, ни дёргать их за косички. Очень ему нужно! Что у него, других дел нету? Андрюша бежал ровной, как стрела, дорогой по длинному школьному коридору. Но где-то посередине коридора разноцветной клумбой стояли девчонки, и Андрюшу вдруг повело с прямого пути вбок. Он налетел на девчачий кружок и выпихнул на его середину Наташу. Голубые, жёлтые, розовые лепестки клумбы зашевелились, заволновались, будто их встрепенуло ветром. Наташа не завизжала, только ойкнула от неожиданности. Зато Света Мурзина, которой Наташа наступила нечаянно на ногу, сердито закричала:
– Псих ненормальный! – Но Андрюша Кореньков уже пронёсся дальше, вперёд по коридору. И Света сказала Наташе громко, так, что слышали все девочки: – Ну и неуклюжая ты, Бочкарёва! Катишься прямо, как бочка. На ногах стоять не можешь!
Наташа ничего не ответила. Она незаметно для девчонок посмотрела на убегающий стриженый затылок Андрюши Коренькова. С наступлением жары Ирина Александровна и мама общими усилиями наконец всё-таки загнали Андрюшу в парикмахерскую. Его постригли совсем коротко, чтобы этой короткой стрижки хватило уже и на пионерский лагерь. И у Андрюши смешно торчали уши.
А по вечерам они ходили по сиреневому дому. Иногда вчетвером: Андрюша, Боря, Наташа и Валера. А когда Валера был занят, без него. Из подъезда в подъезд, из квартиры в квартиру. Поднимались пешком с первого на двенадцатый этаж, звонили у чужих дверей:
– Скажите, пожалуйста, у вас не живёт Иван Иванович?
Им отвечали по-разному, ведь открывали двери разные люди. Одни, очень занятые своими делами: «Нет, не живёт!» – и всё. Другие, готовые уделить своё драгоценное время чужому человеку, выслушивали и отвечали с сожалением: «Нет, ребятки, ничем не могу вам помочь». Третьи, видимо недовольные всем на свете, и вовсе бросали сердито: «Какой ещё Иван Иваныч! Ходят тут всякие, покою не дают!»
Честно говоря, Андрюша Кореньков и сам потерял уже всякую надежду отыскать Ивана Ивановича. И будь они вдвоём с Борисом, то давно бы прекратили поиски. Но неожиданное упорство проявила Наташа. Обычно застенчивая, стесняющаяся чужих людей, она тогда, когда они впервые пришли в квартиру 89 по Гвардейскому переулку, не решалась даже нажать кнопку звонка к Полуниным, предоставив это своей бойкой подружке. А теперь она вела за собой мальчишек. Она звонила в чужие двери и тоненьким вежливым голоском задавала свой почти что безнадёжный вопрос: «Скажите, не живёт ли здесь Иван Иванович?»
В очередной раз дверь открыл мужчина средних лет.
– Рекс, лежать! – приказал он выскочившей в коридор собаке. – Иван Иванович? – переспросил он. – А каков он собой? Тут я по утрам встречаю одного человека – он шпица своего прогуливает. Его, кажется, зовут Иваном Ивановичем.
– Он старичок, – сказала Наташа.
– Нет, этот мой знакомый не старичок, девочка. – И, глядя на померкшие лица ребят, спросил с сочувствием: – А он вам очень нужен?
– Очень! – сказала Наташа.
– Он корабли строит, – сказал Боря Авдеев.
Андрюша Кореньков молчал.
– Корабли, говоришь? – то ли спросил, то ли повторил мужчина и пригласил. – Заходите.
Ребята вошли в комнату и остолбенели. На полке над письменным столом стояли модели разных кораблей.
– Ну, что ж, давайте знакомиться, – сказал хозяин квартиры. – Меня зовут Игорь Петрович.
– Это вы… Вы построили? – спросил еле слышно Андрюша Кореньков, шагнув к полке с кораблями.
– Я. Такое у меня, как принято выражаться, хобби. Правда, несколько старомодное. Ваше поколение больше увлекается современной техникой – самолётами, ракетами, спутниками… Но, кажется, я вижу перед собой коллегу? Не так ли? – обратился он к Андрюше Коренькову. – Отличаешь типы кораблей? Это корвет, – стал показывать Игорь Петрович. – Название этого типа корабля пришло из французского языка. Корабль лёгкий. В военном парусном флоте в восемнадцатом-девятнадцатом веках корветы строили для разведывательных действий и разных вспомогательных задач. Вообще-то парусный флот, то есть суда, которые приводятся в движение силой ветра, при помощи парусов, пришёл на смену гребному в пятнадцатом веке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Лена теперь слушала всё, что говорит Кореньков, так, будто это был не Кореньков, а кто-то, кого надо слушать. Она только вздохнула:
– Жаль, что не в форме.
– Можно и без формы, – тоном старшего сказал Кореньков. – На карточке Павлик в рубашке. Это когда он десятый кончал.
– Ну, ладно, пусть будет в рубашке, – опять послушно согласилась Лена.
А ещё знал, помнил и не забывал Кореньков, что свой последний корабль – фрегат «Паллада» Павел Полунин так и не успел спустить на воду. И что он, Кореньков, тоже не отправил фрегат в плавание. Хотел, пытался, но – так уж получилось – сгубил корабль. И теперь это ясно – корабль починить не удастся. Как назло, снесли двухэтажный дом с колоннами возле завода-терема, переселился невесть куда замечательный человек, умеющий мастерить корабли, старичок Иван Иванович с неизвестной фамилией. Даже дядя Фёдор переехал на новую квартиру. Оборвалась последняя ниточка. «Кранты», – как сказал Борька Авдеев.
И вот ведь какая история! Мало ли чего натворил за свою жизнь Кореньков! И всякий раз его ругали и даже наказывали – иногда справедливо, а случалось и не справедливо. Иной раз он огрызался и спорил, иной раз говорил: «Больше не буду!» – хотя сказать «больше не буду» человеку уже не маленькому не так-то просто. Но всякий раз, огрызнувшись или признав свою вину, он быстро забывал о ней. А сейчас его никто не ругал. Ни классный руководитель четвёртого «А» Ирина Александровна, ни мама – они ведь и знать не знали о трагическом происшествии с фрегатом «Паллада». Ни вожатая Лена, ни ребята. Не ругала и сама Анна Николаевна. Казалось, она примирилась с тем, что у неё в комнате на этажерке на месте замечательного фрегата Павлика стоит неуклюжий кораблик Коренькова. И этот собственный кореньковский кораблик, казалось, смотрел на него с молчаливым укором. И чувство вины не покидало Коренькова. Он не понимал, не осознавал, что его мучает совесть.
Что же это такое – человеческая совесть?
Есть такая большая толстенная книга учёного Владимира Даля, собиравшего не почтовые марки, не значки, не открытки, а обыкновенные русские слова, которыми мы разговариваем. Она называется «Толковый словарь». Назван словарь толковым, как объяснял сам Владимир Даль, потому что он толкует, то есть объясняет значение слов. Так вот, в «Толковом словаре» сказано, что СОВЕСТЬ – это нравственное сознание, нравственное чутье или чувство в человеке, внутреннее сознание добра и зла, тайник души, в котором отзывается одобрение или осуждение каждого поступка. Способность распознавать качество поступка, чувство, побуждающее к истине и добру.
И ученика четвёртого класса «А», вовсе не отличника, а самого обыкновенного мальчишку по фамилии Кореньков мучила совесть – чувство, побуждающее к истине и добру.
Выяснив все вопросы относительно фотографии Павла Полунина, Лена отпустила ребят. Они вышли из школы, прошли по двору. За школьными воротами Света Мурзина сказала: «Чао!» – и свернула к своему дому. А они втроём – Наташа Бочкарёва, Боря Авдеев и Кореньков пошли по улице дальше. Собственно говоря, Коренькову с Авдеевым тоже надо было уже свернуть в переулок, но им не хотелось расставаться, и они продолжали идти с Наташей.
Борька Авдеев рассказывал какую-то завиральную историю, как он прошлым летом ходил с отцом на охоту и даже стрелял из охотничьего ружья. «Бабах – и наповал!» – кричал он, изображая, будто держит в руках ружьё. Ему мешала сползающая с плеча сумка с книгами, но Борис не обращал на это внимания. «Бабах – и снова наповал!» Коренькову было ясно и понятно, что Борька врёт, но он не спорил, шагал молча. А Наташа вдруг остановилась и сказала:
– Знаете что? Давайте обойдём квартиры!
– Какие квартиры? – не понял Кореньков.
– В сиреневом доме. Будем заходить и спрашивать, не живёт ли Иван Иванович. А вдруг найдём его?
– Да ты что! Там целый месяц ходить! – возразил Борис Авдеев. Но Наташа Бочкарёва, тихая девочка Наташа, упрямо сказала:
– Месяц так месяц. Надо идти!
Анна Николаевна вышла на кухню подогреть обед. Нины не было – то ли сидела в своей комнате и всё ещё переживала ссору с Сашей, то ли ушла на работу. Анна Николаевна остановилась, посмотрела на пустое место, где столько лет стоял её столик, а в последние годы кухонный шкафчик Валентины, и ей стало грустно. Не то, чтобы она жалела о Валентине – чего о ней жалеть, меньше крику и свары. Федя? Да, конечно, мальчик Федюшка, уже не первой молодости мужчина по имени Фёдор – это кусок её жизни. Но за него, за Фёдора, можно только порадоваться. Получил квартиру. Отдельную. Теперь все хотят – отдельную. Так, наверное, и должно быть. На зияющее пустотой место возле окошка можно обратно поставить её столик. Ещё на днях Нина так и сказала: «Вот уедет Валентина, мы с Сашей ваш столик поставим к окошку. Там удобней, чем у дверей. А вы тут, в этой квартире, столько лет». А ей зачем? У дверей так у дверей. Много ли ей надо? Были бы рядом люди!
А они уходили. Одни – из жизни. Как её муж, Фёдор Алексеевич, как её сын, Павел. Как сосед и друг Ивантеев. Как родители Фёдора. Другие просто уезжали или отходили, занятые своей жизнью, своими делами, своими детьми, а потом детьми своих детей. А она оставалась одна. Одна – без мужа, без сына, без его так и не родившихся детей. Впрочем, одна ли? Ведь скоро должны явиться дети. Пусть не её, но всё равно они придут к ней. Шумный, непоседливый, лохматый мальчишка, чей кораблик стоит на этажерке Павлика, а с ним – как когда – иной раз высокий, говорливый, бестолково размахивающий руками, или маленький, худенький, с альбомом, который рисовал собаку, или тихая девочка в школьном коричневом платье. Они будут играть с собакой, баловаться, хохотать. Если они заявятся прямо из школы, она поставит на стол тарелки, нальёт им супу и будет смотреть, как они едят.
Они пришли в этот раз не из школы – мальчишка без своей сумки, девочка без ранца, сытые, и ей не пришлось ставить на стол тарелки. Мальчишка стал совать угощение вилявшей хвостом Дымке, девочка, как всегда, застенчиво спросила – может, сбегать в магазин или в булочную. Анна Николаевна сама уже сходила в магазин и в булочную. Она теперь выходила по утрам каждый день прогуливать собаку. Собака ведь не может сидеть и дожидаться, пока ребята отучатся в школе. Анне Николаевне было трудновато по утрам одеваться и выходить во двор, но она выходила, отпускала побегать собаку. И ничего, возвращалась бодрей, чем выходила. Иногда они вместе с Дымкой заходили за покупками. Вот и сегодня зашли, купили всё, что было нужно. Но она не стала обижать девочку, сказала:
– Пойдёте гулять, а на обратном пути захватите чаю. Всё купила, а чай позабыла. – И девочка обрадовалась. Ведь человеку приятно сделать что-нибудь хорошее другому.
У них были свои дела и разговоры. Они заспорили, нужно ли учить медведей кататься на велосипеде. Оказывается, вчера была по телевидению передача из цирка. Медведи, большие и неуклюжие, ловко катались на велосипедах и даже на мотоцикле. Мальчишка, вспоминая передачу из цирка, даже сейчас заливался хохотом, а девочка говорила:
– Ну, зачем им на велосипеде? Ведь у себя в лесу они не ездят!
А Анна Николаевна слушала их и думала о том, какие нынче дети – знают и обо всём размышляют, и всё-таки как дети.
– «Ехали медведи на велосипеде!» – закричал Кореньков и, оседлав стул, бешено закрутил ногами.
– Андрюша, Андрюша, – улыбаясь, остановила его Анна Николаевна.
Андрюша – так зовут героя этой повести по фамилии Кореньков. Конечно, автор давно знал его имя. Почему же оно впервые прозвучало только сейчас? Очень просто. Потому, что чаще всего его героя называли по фамилии. Учителя в школе, вожатая Лена. Друзья вроде Борьки Авдеева по-приятельски называли его Корешок. Мама дома, конечно, звала его по имени. Но она старалась воспитывать сына в строгости и называла его по-взрослому – Андрей. Может, это было и правильно, ведь человек в десять лет уже не маленький. А вот Анна Николаевна сказала «Андрюша». И в этом была теплота любви, которой так не хватало ей, одинокой старой женщине, а может быть, и ему, уже не маленькому озорному мальчишке Андрюше Коренькову.
Коллега
Шла четвёртая, самая последняя, самая ответственная, четверть. В школе каждая четверть – самая ответственная, и учителя не забывают напоминать об этом ребятам. Заканчивалась программа. Четвероклассники, как и все остальные ученики, изучали новый материал и повторяли старый, но думали уже все о лете, о предстоящих долгожданных каникулах. На переменах только и разговору было, кто куда поедет. Одни, как Боря Авдеев, к дедушке – тому, который живёт в деревне. Наташа с бабушкой – на садовый участок под Москвой. Игорь Агафонов с отцом – на юг, а потом с мамой – в Прибалтику. Андрюша Кореньков, как обычно, собирался в лагерь от маминой работы. В лагерь ездить он любил. Место хорошее, лес прямо за лагерным забором и пруд с купальней. Правда, купаться разрешают недолго. Только влез в воду, и уже физкультурник Саша кричит в мегафон: «Четвёртому отряду выходить на берег! Четвёртый отряд, на берег!» И вожатая стоит тут же на берегу и всех пересчитывает по головам. Но вообще в лагере весело. Ребята все свои, из года в год ездят. Через день кино. Походы с палатками. А ещё Андрюша любил дорогу в лагерь. В небольшом дворе заводоуправления, где работает мама, ждут автобусы. Каждому отряду – отдельный автобус. Ребята галдят, перекликаются: «Сережка, привет!», «Эй, Борис, сюда!», «Смотрите кто! Андрюшка Кореньков! Опять вместе! Здорово..!» Наконец, команда – по автобусам. Колонна медленно выезжает со двора. Вслед машут толпящиеся во дворе родители, что-то кричат напоследок. А впереди, едва автобусы тронутся в путь, пронзительно засигналит милицейская машина: ти-та, та-та, ти-та… На повороте, когда колонна выезжает из переулка, её хорошо видно из окошка автобуса – жёлтую с синими полосами и синим мигающим огоньком над крышей. Ти-та, ти-та, ти-та… – несётся впереди колонны, и громкий голос гремит на всю улицу: «Товарищи водители! Будьте предельно внимательны! Движется колонна с детьми!» Так каждый раз для Андрюши Коренькова начиналось лето. Но пока ещё шли занятия. Сидеть в классе было трудно. Трудно было, наверное, не только ребятам, учителям – тоже. Только учителя этого не показывали. Напротив, делали вид, что самое важное на свете – это урок по математике, или по русскому, или по истории. Каждый учитель – по своему предмету. Потому что для учителя его предмет – всегда самый важный. Ирина Александровна, несмотря на то, что в четвёртом «А» было шумно, не стучала ручкой по столу. Постоит, посмотрит на класс и скажет:
– Ну, пошумели, посмеялись, теперь сосредоточимся.
Ребята сидели в душном классе и сосредотачивались. Получали свои отметки. Игорь Агафонов, как всегда, – пятёрки. Наташа и Валера – пятёрки и четвёрки. Боря Авдеев и Андрюша Кореньков – разные.
Май стоял небывало жаркий, и директор школы разрешил младшим ребятам ходить в класс не в школьной тёплой форме, а в летних платьях и костюмах. И от этого все сразу стали какими-то не похожими друг на дружку и даже на себя. Девчонки пестрели в классе разноцветными платьицами – голубыми, жёлтыми, розовыми, в цветочках, лепестках и горошках, и мальчишкам еще больше хотелось дёрнуть их за косичку или ненароком толкнуть и слушать их обиженно-радостный визг. Борис Авдеев толкал и дёргал за косички всех подряд, и на переменках, там, где находился Борис Авдеев, вечно стояло неумолчное девчоночье визжание. Даже Игорь Агафонов дёрнул за распущенные по плечам волосы похожую в жёлтеньком платьице на весеннюю бабочку Олю Дорожко. Дёрнул и, довольный, по привычке погладил себя по голове, будто получил самую крепкую пятёрку.
Андрюша Кореньков и не думал ни толкать девчонок, ни дёргать их за косички. Очень ему нужно! Что у него, других дел нету? Андрюша бежал ровной, как стрела, дорогой по длинному школьному коридору. Но где-то посередине коридора разноцветной клумбой стояли девчонки, и Андрюшу вдруг повело с прямого пути вбок. Он налетел на девчачий кружок и выпихнул на его середину Наташу. Голубые, жёлтые, розовые лепестки клумбы зашевелились, заволновались, будто их встрепенуло ветром. Наташа не завизжала, только ойкнула от неожиданности. Зато Света Мурзина, которой Наташа наступила нечаянно на ногу, сердито закричала:
– Псих ненормальный! – Но Андрюша Кореньков уже пронёсся дальше, вперёд по коридору. И Света сказала Наташе громко, так, что слышали все девочки: – Ну и неуклюжая ты, Бочкарёва! Катишься прямо, как бочка. На ногах стоять не можешь!
Наташа ничего не ответила. Она незаметно для девчонок посмотрела на убегающий стриженый затылок Андрюши Коренькова. С наступлением жары Ирина Александровна и мама общими усилиями наконец всё-таки загнали Андрюшу в парикмахерскую. Его постригли совсем коротко, чтобы этой короткой стрижки хватило уже и на пионерский лагерь. И у Андрюши смешно торчали уши.
А по вечерам они ходили по сиреневому дому. Иногда вчетвером: Андрюша, Боря, Наташа и Валера. А когда Валера был занят, без него. Из подъезда в подъезд, из квартиры в квартиру. Поднимались пешком с первого на двенадцатый этаж, звонили у чужих дверей:
– Скажите, пожалуйста, у вас не живёт Иван Иванович?
Им отвечали по-разному, ведь открывали двери разные люди. Одни, очень занятые своими делами: «Нет, не живёт!» – и всё. Другие, готовые уделить своё драгоценное время чужому человеку, выслушивали и отвечали с сожалением: «Нет, ребятки, ничем не могу вам помочь». Третьи, видимо недовольные всем на свете, и вовсе бросали сердито: «Какой ещё Иван Иваныч! Ходят тут всякие, покою не дают!»
Честно говоря, Андрюша Кореньков и сам потерял уже всякую надежду отыскать Ивана Ивановича. И будь они вдвоём с Борисом, то давно бы прекратили поиски. Но неожиданное упорство проявила Наташа. Обычно застенчивая, стесняющаяся чужих людей, она тогда, когда они впервые пришли в квартиру 89 по Гвардейскому переулку, не решалась даже нажать кнопку звонка к Полуниным, предоставив это своей бойкой подружке. А теперь она вела за собой мальчишек. Она звонила в чужие двери и тоненьким вежливым голоском задавала свой почти что безнадёжный вопрос: «Скажите, не живёт ли здесь Иван Иванович?»
В очередной раз дверь открыл мужчина средних лет.
– Рекс, лежать! – приказал он выскочившей в коридор собаке. – Иван Иванович? – переспросил он. – А каков он собой? Тут я по утрам встречаю одного человека – он шпица своего прогуливает. Его, кажется, зовут Иваном Ивановичем.
– Он старичок, – сказала Наташа.
– Нет, этот мой знакомый не старичок, девочка. – И, глядя на померкшие лица ребят, спросил с сочувствием: – А он вам очень нужен?
– Очень! – сказала Наташа.
– Он корабли строит, – сказал Боря Авдеев.
Андрюша Кореньков молчал.
– Корабли, говоришь? – то ли спросил, то ли повторил мужчина и пригласил. – Заходите.
Ребята вошли в комнату и остолбенели. На полке над письменным столом стояли модели разных кораблей.
– Ну, что ж, давайте знакомиться, – сказал хозяин квартиры. – Меня зовут Игорь Петрович.
– Это вы… Вы построили? – спросил еле слышно Андрюша Кореньков, шагнув к полке с кораблями.
– Я. Такое у меня, как принято выражаться, хобби. Правда, несколько старомодное. Ваше поколение больше увлекается современной техникой – самолётами, ракетами, спутниками… Но, кажется, я вижу перед собой коллегу? Не так ли? – обратился он к Андрюше Коренькову. – Отличаешь типы кораблей? Это корвет, – стал показывать Игорь Петрович. – Название этого типа корабля пришло из французского языка. Корабль лёгкий. В военном парусном флоте в восемнадцатом-девятнадцатом веках корветы строили для разведывательных действий и разных вспомогательных задач. Вообще-то парусный флот, то есть суда, которые приводятся в движение силой ветра, при помощи парусов, пришёл на смену гребному в пятнадцатом веке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12