От автора: Площадь Калинина в 1977-м году переименовали в Жовтневую, а в 1991-м – в Майдан Незалежности. «Царица Тамара» поменяла несколько точек, а после очередного отпуска не вернулась на свое рабочее место. Говорят, купила частный дом в Тарасовке и жизнь доживала там. Надеюсь, честно.
«Же-Пе-Ка» – Октябрьский Дворец, он же «Жовтневый Палац культуры» на одноименной улице, сейчас переименовали в Международный центр культуры и искусств, а улице вернули старое название – Институтская. Из «Диеты» – диетического гастронома на Крещатике, где кофе варили на втором этаже (смотри следующие истории Алексея), еще в 1980-м году сделали ресторан.
«Мичиган» – летнее кафе на Крещатике против ЦУМа – уцелело. Седовласые академики, писатели и политики со слезой умиления вспоминают в мемуарах свою молодость, когда комсомольские оперативные отряды не давали им в этом «Мичигане» (название народное, возникло еще в начале 60-х!) нормально посидеть.
«Три ступеньки» – распивочную на Прорезной – закрывали в годы горбачевской борьбы с алкоголизмом. Сейчас там опять и наливают, и на вынос продают. Хозяин обновленной точки, бывший полковник милиции, ровесник Алексея Сироты, возродил ее уже в годы Независимости, но взятый в шоры законами, «благоприятными для отечественного предпринимателя», вынужден был продать заведение кому-то, у кого оказалось здоровье крепче, а зубы острее.
Алексей Сирота:
Что было дальше? Кофе попил, перекурил на лавочке (бросай – не бросай!) и поехал на метро, а потом на трамвайчике в спортроту, за личностной характеристикой прапорщика.
Командир роты – молодой майор, з. м. с, то есть, заслуженный мастер спорта – вначале был лаконичен:
– У прапорщика Н. было два недостатка. Первый – он бывший спортсмен. Второй – он сверхсрочник, он же «кусок», «макаронник», с недавних пор – «прапор». А так, в общем, нормальный человек.
– Нелогично, товарищ майор. Мой короткий армейский опыт свидетельствует, что нормальный человек никогда не пойдет в «куски», а «кусок», в свою очередь, никогда не станет нормальным человеком. Потому что это не звание, а состояние души. Точнее – наличие ее отсутствия.
Майор посмотрел на меня с интересом:
– Ну, нормальным он был настолько, насколько можно быть нормальным, имея вышеупомянутые недостатки. Хотя – контингент у меня весь такой. Слава Богу, что это не ракетный полк. Много ума не надо. Можно вообще без него. Надо помнить три вещи: в армии движение начинается с левой ноги, в строю надо видеть грудь четвертого от тебя направо, а на вверенном тебе складе наличность должна соответствовать табельному списку.
Майор не скрывал, что свой ум имеет, и то немалый, так как на его столе, кроме обычных телефонов, стоял аппарат даже не «вертушки», а «прямой» – без наборного диска и с позолоченным барельефом герба СССР. Такой в войсках не у каждого генерала есть.
Потом майор стал разговорчивее – после моего вопроса, не собирался ли прапорщик уйти из армии после окончания контракта.
– А куда бы он ушел? В свою Зачепиловку коровам хвосты вертеть? Вы знаете, как он к нам попал? Кандидата в мастера спорта сделал себе еще до призыва – в техникуме. Ну, «емесом» он у нас быстро стал. Но ему очень свербело в олимпийский резерв попасть. Там и стипендия высокая, и квартирный вопрос – не вопрос. И машина светит, считай, даром, да еще и вне очереди. Главное – давай рекорды и медали.
Вот так. А ты, Сирота, вне очереди только кофе пей.
– Интересно, товарищ майор, откуда он обо всей этой халяве узнал? Ведь в газетах о таком не пишут, по радио не говорят и по телевизору не показывают.
– А я знаю? Вот детей материться тоже никто не учит, специально, имею в виду. А что мы каждый день на заборах возле школы читаем? Так и прапорщик: где-то узнал, где-то унюхал… Начал он результаты накачивать. Но это только в поговорке: сила есть – ума не надо. В тяжелой атлетике ума надо, еще как надо! Закончилось все быстро – сорвал себе мышцы на спине, да еще и так, что думали – калекой останется. Пока в госпитале лежал, дембель подкатил. Мы его пожалели, оставили в прапорщиках.
– Извините, товарищ майор. Вы Ницше никогда не читали?
– Читал, правда, в отрывках. В хрестоматии для студентов философских факультетов. А что именно вы имеете в виду?
– «Если человек споткнулся, подтолкни». Согласитесь, умная мысль. Ляпнется, расквасит харю и в дальнейшем будет под ноги смотреть. А мы сразу – под белы рученьки да через лужицу перенесли, через ямку-канавку. А оно, падло, в конце концов, само упадет, да еще и нас с ног собьет и в той луже изваляет.
– Вы хотите сказать, что нас погубит наша же доброта? А что мне было делать с этим вот красавцем… здоровье он восстановил, гантелями балуется, даже штангой, только лежа. Плечевой пояс, руки и шея у него хорошо накачаны, а спина – хиловата. Врачи предупредили – еще раз сорвет, а не дай Бог, позвоночник повредит, будет калекой до могилы. Так что он за нашу службу не то, что руками – зубами держится.
– Так может, как говорят французы, «шерше» ту самую «ля фам»?
– Я вначале, грешным делом, тоже думал, что он решил жену поменять. Но, опять-таки, у него хоть пару клепок в голове и нет, но не всех же. Супруга – профессиональная медсестра-травматолог. Это раз. А во-вторых – однокомнатную квартиру очень сложно делить, а он к сложностям не привык. Разбаловала его армия: на всем готовом и на простоте жизни по уставу. Я уже, грешным делом, подумал, – опять повторил свою любимую фразу майор, – может, кому-то его форма и документы понадобились? Как тому шизику, который когда-то под Кремлем в космонавтов стрелял.
– Для этого он бы, тот шизанутый, или неизвестный «кто-то» милиционера укокошил. Который в космонавтов стрелял, если припоминаете, в армейской форме был. Потому что его то ли комиссовали, то ли собирались комиссовать из авиации. Но он же был не такой уж и дурак, потому что напоил, а потом раздел своего родственника-легавого… Хотя, рассказывал мой начальник, как после войны банда, переодетая в военную форму, ювелирный на Крещатике брала. Но это было после войны, когда военных еще уважали. Извините, не хотел вас обидеть… Кроме того, главный бандит тогда полковником прикинулся. Это вам не прапорщик!
Мы с майором еще немного поговорили на общие темы, а потом я взялся за работу. Мне выделили комнату, дали список людей, с которыми прапорщик чаще всего имел дело, и прикомандировали сержанта второго года службы, чтобы он вызывал ко мне за этим списком свидетелей. Конечно, я понимал, что майор пекся не столько о моих удобствах, сколько о том, чтобы меня поскорее сдыхаться. Да и на том спасибо!
Ответы «макаронников» были тупыми и однообразными, как шеренга кирзовых сапог.
– Знаете что-либо по делу?
– Не знаю…
– Замечали что-то необычное?
– Не фиксировал…
– Он вам ничего интересного не рассказывал?
– По сути дела добавить ничего не могу!
– Озвереть!..
– Ш-шо?
– Это я не вам.
«Не знаю», «не фиксировал», «по сути дела ничего добавить не имею»… Обалдеть! Можно было вообще не вести протоколы. Отстучать один под копирку и давать всем свидетелям на подпись. Оставалось только различие в интонациях, но его к делу не подошьешь.
Где-то спустя часа три я отупел настолько, что мне уже и самому стало стыдно, что я не уберег отличника боевой и политической подготовки, примерного семьянина и надежного товарища… А кстати, от чего я его не уберег? Знал бы прикуп – жил бы в Сочи.
Идиотизм ситуации заключался в том, что ни милиция, ни «Контора Глубокого Бурения» не зафиксировали в европейской части СССР, я уже, кажется, говорил об этом, ничего такого, для чего стоило бы замочить прапорщика. И даже генерала… Мертвый сезон! Всего лишь скромный половой бандитизм и кражи, да и то только в местах массового отдыха трудящихся.
К концу моей работы в комнатенке стоял густой запах гуталина, кожаных ремней, пота и одеколона «Шипр». Я сложил в папочку близнецы-протоколы и обратился к прикомандированному сержанту:
– Проветрите, пожалуйста, помещение и можете быть свободны. У меня все, дорогу я знаю.
Сержант молча кивнул, а я добавил:
– Были у кума пчелы, кум их любил… Место освободилось, сержант! Можете подавать заявление и занимать круговую оборону на складе спортивного снаряжения.
Сержант оказался сообразительным:
– Мертвые пчелы не гудят? Куда прикажете веночки?
– Я тут, хлопец, не приказываю. У тебя свои «полканы», у меня – свои. Как по мне – спускайте веночки вниз по Днепру, как на Ивана Купала. Потому – что-то оно приблизительно такое вырисовывается: покойнику по дороге на службу жарко стало. Он смотался к речке, быстренько разделся, нырнул… и не вынырнул.
Сержант, который до сих пор молча кивал головой, вдруг перебил меня и продолжил, достаточно точно имитируя мои интонации:
– Судорога ногу свела или «топляк» течением принесло. Свидетелей не было. Форму нашел какой-то ханыга. Забрал себе деньги и обувь, документы где-то выбросил или сжег, а мундир – в речку. Подальше от греха. Течение там быстрое, труп куда-то занесло. Может, зацепился за что-то. На дне барахла немало. Отец говорил, – где-то в районе моста Патона и до сих пор несколько танков притоплено еще с сорок первого года. Вот такой вариант.
– Всем хорошо, кроме прапорщика. Ах да, забыл о вдове. Как там в песне: три – четыре дня попечалится…
– Не будет она печалиться, – вдруг возразил сержант, – наоборот, как только получит документ, что она уже вдова, пойдет в церковь и поставит вот такую свечку! Даже, если она член капеесес… может, уже поставила. И еще, товарищ инспектор, версия ваша хороша. Под ней все начальники подпишутся – и наши, и ваши. Правда, есть одна мелочь, но кто на нее внимание обратит. «Прапор» воды боялся, как собака палки. Это у него после травмы заскок. Все ему казалось, что опять спину прихватит, и он на дно пойдет. Его на пляж было не вытащить в самую жару, а вы говорите: разделся, нырнул… да еще и в незнакомом месте.
Мне почему-то расхотелось идти домой, и даже стойкий запах казармы уже не так раздражал. Кажется, мне впервые за эти сутки повезло:
– А если без протокола, товарищ сержант, что сам думаешь? Что видел, что слышал? Потому, что мне все эти «макаронники» уже в глазах мельтешат.
– Это они перед вами такие и перед начальством. А между собой – только и разговоров, кто сколько выпил, кто налево сходил, а кто своей жене пятый угол показывал. Твари… Главное, говорят, чтобы синяков не оставлять, а то жена к замполиту побежит.
– А наш? Что больше предпочитал? Выпить, налево сходить, благоверную отметелить? Или все вместе и еще немножечко крал?
– Врать не буду, вместе с ними не пил и все остальное тоже. Они вообще при нас, срочниках, не особенно-то языки распускают. Наверное, боятся, что мы настучим, чтобы в их корыто влезть. А сто лет оно мне снилось – их корыто и их служба! Меня майор каждый день уговаривает: подписывай контракт, подписывай контракт! Я же с первого года за СКА-Киев играю. Не дождутся они моего контракта. Я уже точно решил: по дембелю форму в огонь, кирзу – на помойку, а сам бутсы в зубы – ив «Динамо». Сначала в дубль, а там увидим. Базиль с Лобаном тоже не со сборной начинали.
– Что в «Динамо» идешь – спасибо. Будем коллегами. Один совет: на инфиз не потыкайся, прорывайся в Университет на юридический. Потому что футбол – это такое: или «подкуют», или штанга на голову наедет. И куда тогда? Сторожем на базу в Кончу-Заспу? А так будешь легавым, как я. Работа – не бей лежачего. Бандюг ловить, шлюх пугать, детишек из плохих компаний вытаскивать. Рай!..
Сержант не возражал:
– Не получится из меня Лобановского – приду к вам. За совет спасибо. А к «спасибо» я вот что добавлю. Прапорщик исчез в понедельник. В выходной в роте только дежурные. А в субботу, где-то к вечеру, перед тем, как разойтись, все это шобло в курилке собралось. Тот, который воды боялся, странную фразу сказал: «Я сегодня свою корову за четыре точки подвешу. Чтобы не вертела кормой в госпитале перед офицерами». Все засмеялись, а тот, который у нас мячи выдает, этак, с завистью: «Тебе хорошо, а моя так разъелась, что уже никакой крюк не выдержит». В это время майор по коридору шел, они заметили и замолчали.
У меня еще с Университета есть одна привычка, о которой мало кто знает. Чем хуже у меня ситуация, тем шире я улыбаюсь. Очень помогает, потому что сбивает с панталыку тех, кто хотел бы поскорее увидеть меня в гробу в белых тапочках. Но, прощаясь с сержантом, я превзошел самого себя – уголки рта сошлись где-то на затылке.
Если прапорщик боялся воды, то концы в эту самую воду нам спрятать не удастся. Это раз! А касательно «два», то моя врожденная скромность удерживала меня как можно дальше от всего, связанного с сексуальными извращениями. Имею в виду, конечно, профессиональный, ментовский подход к делу. Я понимал, что пока я через это не переступлю, так и не стану настоящим сыскарем. Но подсознательно убеждал себя, что этот шаг я сделаю, обязательно сделаю, но как можно позднее.
В Управлении в моем кабинетике сидел Старик. Курил мои сигареты и тихонько ругался вслух. Оказывается, его опять заставили сыграть Александра Матросова. Дело в том, что хоть Управа наша и входила в состав советских органов Киева, но непосредственно управляло нами министерство. То же самое и по партийной линии – территориально мы подчинялись Ленинскому райкому партии, а фактически хвосты нам накручивал горком. Однако столичная власть в особе главы горисполкома время от времени забывала, чьи мы и излучала на нас свое тепло и доброту. Заедаться с председателем горисполкома, который одновременно является членом ЦК, не стоит даже Генералу. Поэтому ради спокойствия высокого руководства на все киевские накачки отправляли Старика. Он приходил и докладывал: Генерал в министерстве – срочный вызов, его заместитель – на задании, лично руководит расследованием. Поэтому вместо них, от имени и по поручению – я…
А ругался Старик потому, что его опять было бито за чужое жито. Кто-то из отцов украинской столицы наконец-то заметил, что где-то кое-кто у нас порой имеет привычку в массовом порядке распивать алкогольные напитки в неположенных местах – от подъездов до детских площадок. А потом, после распития, начинается исполнение вслух популярных песен и акты мелкого хулиганства, как между собой, так и касательно случайных прохожих. Старик слушал-слушал, а потом его какая-то муха укусила. Вообще-то он непрофессиональный треп воспринимает снисходительно. А тут полез на рога самому главе горсовета. Потому что тот ляпнул, дескать, милиция и сама любит сыграть в третьего после тяжелого трудового дня в местах традиционного отдыха трудящихся. Вот тут Старик вскипел и как с моста в воду:
– Люди, – говорит, – пьют на улицах потому, что им больше негде пить. А не потому, что милиция пример подает. Посмотрите сами: дома жена, дети, теща, соседи и вообще не та обстановка. В ресторан не разбежишься, потому как дорого, да и сколько их там в Киеве. Кофеен тоже – как кот наплакал, да и закрываются они как раз тогда, когда у нормального человека только появляется желание культурно посидеть.
Тут подпрыгнул начальник всей киевской торговли и поднял крик:
– Мои работники тоже люди, и хотят вечером быть дома, в кругу семьи!!!
Нашего Старика понесло окончательно:
– Для того чтобы продавцы чувствовали себя нормальными людьми, все остальные вынуждены или работу сачковать, или опаздывать. Потому что в обеденный перерыв из-за этих очередей купишь разве что черта лысого. А после работы – целуй закрытые двери: у работников торговли тоже, видите ли, свои семьи.
И чтобы торговый начальник в дальнейшем не наскакивал на милицию, как шлюха из крапивы, Старик окончательно добил его такими словами:
– Я знаю, что у ваших людей таких проблем нет. Им-то всегда есть, что выпить за советскую власть и ее органы на местах, и чем закусить, тоже есть.
Поднялся гвалт, и тут председатель горсовета, чтобы прекратить дискуссию, закричал:
– А вы знаете, чья это идея, чтобы трудящиеся не шатались вечером по этим вашим барам-ресторанам, а сидели дома и укрепляли семью?
Старик сгоряча ляпнул:
– Идиотов у нас хватает!
Но председательствующий как-то очень быстро закрыл совещание, а городской прокурор почему-то повертел пальцем у виска. Дежурный по Управлению с порога послал Старика через площадь. А там, в отделе админорганов, устроили классический разнос, который начинался словами: «Принимая во внимание ваш опыт и заслуги…», а заканчивался «невзирая на ваш опыт и заслуги». Пользуясь случаем, объяснили, что идея, на которую ссылался глава горсовета, принадлежит самому В. В., то есть, Владимиру Васильевичу Щербицкому, который после нескольких лет опалы в Днепропетровске вернулся в Киев и заменил в «Великiй Хатi» Шелеста.
– Я этого сопляка, сына Щербицкого, еще пионером помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9