и на шестой день почерпните их сока для возлияния богу Вакху, разливающему в мире радость. Потом, когда Плеяды и царственный Орион перестанут появляться, не забывайте, что настанет время первых полевых работ и что надо начинать новый рабочий год на земле".
Показав на небе созвездие Северного Венца, Константин Степанович с самым серьезным видом уверил всех, что это венок Ариадны, в доказательство чего прочел из Овидия:
- "Ариадна, похищенная Тесеем и покинутая им на берегу моря, оглушила все окрестности своими воплями и рыданиями. На помощь к ней явился Вакх и, желая, чтоб она сияла вечным светом среди звезд, снял венок с ее чела и бросил его к небу. Пока венок летел в воздухе, драгоценные камни, вплетенные в него, превратились в огоньки и укрепились на небесной тверди, сохранив прежние очертания. Место его - между Человеком на коленях (Геркулесом) и Человеком, несущим Змею".
Тут же Константин Степанович добавил, что китайцы называли это созвездие Жемчужной Раковиной и что самая яркая звезда его до сих пор называется Жемчужиной (Геммой), а арабы видели в этом созвездии чашку нищего - Казат-аль-масакин.
Рассказал он однажды и о нелепой истории созвездия Рысь. Этот зверь был вознесен на небо в 1660 году астрономом Гевелпем на совершенно курьезном основании. Достав свою объемистую записную книжку, Константин Степанович процитировал:
- "В этой части неба встречаются только мелкие звезды, и нужно иметь рысьи глаза, чтобы их различать и распознавать. Кто недоволен моим выбором, тот может рисовать здесь что-нибудь другое, более ему нравящееся; но, во всяком случае, тут на небе оказывается слишком большая пустота, чтобы оставить ее ничем не заполненной".
Кончались подобные рассказы всегда одним и тем же: Ольга Александровна смотрела на часы и разгоняла всех по постелям.
Однажды вечером путешественники разговорились о доме, о делах, которые они оставили на Земле. Стали вспоминать, какими путями тот или иной член экипажа оказался в составе экспедиции. Маша под громкий смех собравшихся рассказала непосвященным о событиях на озере Селигер, о Галиных "лекциях" по астрономии. Наконец очередь дошла до Белова.
- Игорь Никитич, - обратился к нему кто-то. - Как могло получиться, что вы, главный конструктор головного завода, стали руководителем экспедиции? Ведь это нарушение общего порядка.
- Что верно, то верно, - ответил со вздохом Белов, - Вы не представляете себе, друзья, каких трудов мне стоило этого добиться!
- А почему? - спросила удивленная Галя.
- Да потому, наивная моя деточка, - вмешалась вездесущая Капитанская дочка, - что главных конструкторов берегут как зеницу ока, потому, что их головы стоят больше, чем любой корабль со всем его содержимым. Понятно?
- Мария Ивановна, перестаньте! - гневно воскликнул Белов. - Все жизни стоят одинаково. А не пускают главных конструкторов в опасные полеты для того, чтобы они накапливали и обобщали опыт эксплуатации своих машин, чтобы они их совершенствовач ли изо дня в день...
- Так как же вы все-таки добились разрешения лететь?
- Доказал, что смогу лучше, чем другие, обобщить опыт перелета. А потом... Знаете, ведь это была мечта всей моей жизни... Я отдал подготовке к этому рейсу почти двадцать лет. Ну, и правительство в конце концов уважило мою просьбу. Впрочем, я не один был в таком положении. Много пришлось бороться за право участия в экспедиции и Константину Степановичу. Его тоже не хотели включать в ее состав.
- Но почему? - снова не удержалась Галя.
- По старости, девочка! Увы, по старости! - добродушно усмехнулся астроном. - Мы ведь с Игорем Никитичем не такие счастливчики, нам никто не присылал приглашения на блюдечке с голубой каемкой!
Потом разговор зашел о родных. Иван Тимофеевич вынул из кармана, бумажник и, разложив его на столе, достал из него несколько любительских фотографий. Он с любовью рассматривал каждую из них и, передавая по кругу для всеобщего обозрения, с нежностью в голосе пояснял, от полноты чувств перейдя на украинську мову:
- Це моя стара, а то - моя доня, а от туточки мы з моим хлопцем, - говорил он, показывая групповой снимок.
"Стара" была симпатичной немолодой женщиной с гладко зачесанными и завязанными узлом на затылке темными волосами, которую Галя мельком видела сквозь стекла кабины в день отлета. Тогда рядом с ней стояла и дочка - взрослая замужняя женщина, уже имевшая двоих детей, которая работала врачом в одной из московских поликлиник. Что же касается "хлопца", то это был коренастый крепыш, одетый в форму старшего лейтенанта танковых войск, удивительно похожий на отца. Такое же широкое упрямое ч волевое лицо, те же темные, с хитринкой глаза.
Глядя на Ивана Тимофеевича, полез в карман и Максим. Он положил на стол фотографии отца, матери и братишки Павлушки. Одну небольшую карточку он зажал в руке и незаметно положил обратно. Маша, заметив этот маневр, порозовела и улыбнулась.
Пример оказался заразительным. Не прошло и пяти минут, как весь стол был завален фотографиями отцов, матерей, братьев, сестер, жен, детей. Каждому хотелось взглянуть на дорогие лица, поговорить о них или хотя бы ответить на чей-нибудь дружеский вопрос. Даже Синицын достал свою заветную фотографию, где он, еще не старый и не седой, сидел между красивой, несколько увядшей женщиной и худым, видимо болезненным, юношей с чудесными лучистыми глазами, "И такой сын родился у этого бездушного сухаря! Просто невероятно!" подумала Галя.
Оказалось, что у Ольги Александровны довольно много родни. Но добрая половина фотографий изображала ее мужа то в костюмах и гриме, то в домашней обстановке, то на прогулке,везде одинаково вычурного, расфранченного и прилизанного.
Все шумно переговаривались. Только два человека остались бездеятельными: Галя и Игорь Никитич. Они сидели у разных сторон стола и пассивно рассматривали незнакомые и поэтому почти ничего не говорящие им лица, рассеянно хваля и упитанных карапузов и славных стариков, всех, чьи фотографии попадали им в руки.
Гале было грустно. Ну что она могла показать? Фотографии двух-трех институтских подруг? Или себя в купальном костюме на пляже? На всем свете у нее не было ни одного родного человека! Она попала в детскиИ дом двухлетним ребенком, и у нее не осталось от прошлого никаких сувениров. Пожалуй, первый раз в жизни она ощутила себя одинокой, хотя вокруг сидели самые близкие друзья. Ее вывел из задумчивости хрипловатый басок профессора Синицына:
- А что же вы, Игорь Никитич, не показываете своих семейных?
Галя встрепенулась и насторожилась. Она вспомнила рассказ Ольги Александровны о трагической гибели семьи Белова, и ей стало так больно за него, что на глазах навернулись слезы. Но никто не понимал бестактности вопроса Николая Михайловича. Все, кроме потупившейся Ольги Александровны, смотрели с вежливым, равнодушным любопытством.
Лицо Белова оставалось спокойным. Он медленно обвел взглядом сидящих за столом.
- У меня нет ни жены, ни детей. Они давным-давно умерли... Я никогда не вынимаю их фотографии. Их облик и без того всегда стоит у меня перед глазами. Я, как мотылек, потерявший подругу,- продолжал он негромко,- никогда уж не найду себе другой. А ребенок...
- Простите, ради бога, Игорь Никитич, - прервал Синицын.Я вас не понимаю. Ведь мотылек - это символ непостоянства, ветрености, легкомыслия. Зачем вам понадобилось такое странное сравнение?
Подобие вялой улыбки промелькнуло на губах Белова.
- Не судите поверхностно, дорогой Николай Михайлович! Все бабочки летают парами и никогда друг друга не оставляют. Да вы попросите Константина Степановича, он вам расскажет по этому поводу кое-что из области китайского фольклора.
Все обернулись к Константину Степановичу и наперебой стали просить его рассказать историю о бабочках. Одна лишь Галя молчала. В мыслях она готова была разорвать этого противного Синицына за то, что он так не вовремя ввязался в разговор.
Как-то за завтраком, на исходе первого месяца полета, Игорь Никитич при всех спросил Ольгу Александровну, достаточно ли хо,- рошо команда освоилась с отсутствием тяжести, чтобы сделать вылазку в космическое пространство. Ольга Александровна поняла шутливый тон Белова и, не обращая ни малейшего внимания на красноречивые взгляды молодежи, нарочито долго обдумывала ответ, как бы не зная, на что решиться. Наконец, к общему облегчению, ответила утвердительно.
Сразу же после завтрака начались сборы. Из кладовой были извлечены скафандры, обогреватели, тросы и прочее снаряжение. Несмотря на то что на Земле все оборудование было тщательно проверено, а скафандры изготовлены индивидуально по фигуре каждого из участников экспедиции, Белов настоял на повторной проверке. Никаких дефектов обнаружено не было, и вскоре Игорь Никитич, Сидоренко, Синицын и Галя заперлись в пропускнике. Остальные члены экипажа должны были на всякий случай остаться на корабле и выйти на "прогулку" во вторую очередь.
По мере того как из пропускника выкачивался воздух, распираемые изнутри оболочки скафандров натягивались сильней и сильней, . и если бы не жесткие каркасы, которые придавали им форму человеческого тела, скафандры раздулись бы, как огромные метки. Но каркасы хорошо выполняли свое назначение, и хотя давление внутри достигало целой атмосферы, скафандры почти не стесняли свободы движений. При любых положениях рук и ног объем их оставался неизменным, и человеку, шевелясь, не нужно было преодолевать сопротивление сжимаемого воздуха.
Катушки с тонкими тросами, соединявшими космических путешественников с кораблем, были тщательно пристегнуты к скафандрам, а концы тросов прикреплены к кораблю с помощью особых штепселей-карабинчиков. Тросы были свиты из тонких струн, покрытых изолирующим лаком. По ним с момента присоединения штепселя к проводке пропускался электрический ток, чтобы части троса, попавшие в тень или вытянутые параллельно солнечным лучам, не переохладились под влиянием космического холода и не стали бы хрупкими.
Гнутые, с широким углом обзора смотровые окна в скафандрах были сделаны из тонкого небьющегося стекла, которое поглощало коротковолновую часть солнечного спектра. Ткань была изготовлена из многослойного прорезиненного полотна. Чтобы она сохранила эластичность, внутри между ее слоями были заложены изолированные друг от друга обогревательные сетки из тончайшей серебряной проволоки, по которым также пропускался электрический ток.
Миниатюрные аппараты для очистки воздуха в скафандрах точно копировали стационарный аппарат, очищавший воздух в жилых помещениях корабля и основанный на выжигании органических веществ и вымораживании углекислоты.
Радиотелефон позволял путешественникам переговариваться и между собой и с теми, кто находился в кабине, в которой были установлены микрофон и репродуктор. Впрочем, каждый мог по желанию выключать свой телефон, если общий разговор почему-либо мешал.
Когда давление воздуха в пропускной камере упало до тысячных долей атмосферы, Игорь Никитич повернул выключатель, и массивная наружная дверь медленно отошла в сторону, открывая путь в космическую бездну.
Столпившись у выходного отверстия, путешественники с любопытством выглядывали наружу. Каждому было немного не по себе, хотя внешне все старались держаться спокойно. За дверью зияла черная немая пустота. Миллионы километров отделяли людей от Земли, которая давно уже превратилась лишь в очень яркую звезду. Заглядывавшее сбоку Солнце сияло на расстоянии ста сорока двух миллионов километров, а немигаюшие, непривычно яркие звезды были так далеки, что даже мысль останавливалась, бессильная перекинуть, мост через эту чудовищную бездну.
Гале захотелось съежиться в комочек и спрятаться за широкую спину Белова. Ее невесомому телу не грозило падение в пустоту. Но инстинкт заставлял ее изо всех сил цепляться за поручни. Сердце томительно ныло, Одно дело из хорошо знакомой, обжитой кабины смотреть в окна на Солнце и звезды, которые оттуда казались на привычных "земных" расстояниях, и совсем другое - покинуть такую родную оболочку корабля и, оставаясь связанной с ней лишь эфемерной ниточкой троса, устремляться в грозное Ничто.
А тут еще начался оптический обман, о котором давно предупреждал Константин Степанович: стоило, упустить из поля зрения Солнце, как бесчисленные колючие огоньки звезд начинали то приближаться, то удаляться.
Гале представилось, будто вся Вселенная сжимается в небольшой черный, расшитый разноцветными блестками шар, внутри которого неподвижно висят "Уран" и какое-го ненастоящее, маленькое, бутафорское Солнце.
В такие моменты Вселенная совсем не казалась ни величественной, ни ужасной. Но стоило пошевелиться, и ее границы, захватывая дух, уносились в бесконечность.
Полная нерешимости и страха, Галя висела у выходного отверстия. Громкая команда Игоря Никитича заставила ее вздрогнуть.
- Начнем первый урок,- крикнул он и вдруг прыгнул в бездну вперед головой. - Все за мной!- звучал его голос над самым ухом, тогда как сам он, быстро удаляясь, несся уже в доброй полусотне метров от корабля.
Освободив зажим, Галя оттолкнулась и очертя голову понеслась за ним. Ее обогнал Иван Тимофеевич, которого она опознала по номеру на скафандре.
Неожиданно телефон донес крик "колючего геолога":
- Игорь Никитич, я кувыркаюсь! Что мне делать? - вопил незадачливый профессор.
- То же, что в кабине: вертите руками в сторону, противоположную вашему вращению! - спокойно ответил Белов.
Поравнявшись с Игорем Никитичем, Галя остановилась и, вспомнив уроки, полученные в первые дни путешествия, сделала несколько широких взмахов, которые повернули ее лицом к "Урану".
Раздраженно ворча, Синицын медленно приближался. Руки его вертелись, как мельничные крылья. Несколько раз он пытался остановиться, но тут же снова начинал кувыркаться.
Зная, что ничем не может помочь, Галя оставила его вести безнадежную борьбу с законами механики и с помощью уже усвоенного приема повернулась к Белову. Тем временем Николай Михайлович подтянулся к кораблю, прикоснувшись к нему, остановил свое вращение и снова оттолкнулся.
Когда все собрались, Игорь Никитич начал тренировку. Следя за ошибками друг друга, космонавты стали разучивать всевозможные повороты. Молодая и гибкая Галя гораздо быстрее, чем остальные, улавливала нужные движения. Это кувырканье было чем-то похоже на фигурное плавание под водой, при котором так трудно ориентироваться в пространстве. Однако здесь повороты давались с еще большим трудом. Чтобы перевернуться, приходилось делать добрый десяток взмахов. Вертеться можно было как угодно, но одного никак нельзя было добиться: тронуться с места без внешнего толчка.
От непривычных упражнений все очень скоро утомились, и Игорь Никитич объявил передышку. Галя осмотрелась. Освещенный сбоку Солнцем "Уран" был фантастически красив. Его зеркальные поверхности переливались всеми цветами радуги и отбрасывали ослепительные блики. Части корабля, не освешенные Солнцем, сияли нежным пепельным светом, подобно молодой Луне. Те места, куда не падали даже отраженные лучи, герились на фоне Млечного Пути, который благодаря бесчисленным мелким звездам, невидимым с Земли сквозь атмосферу, казался сплошным перламутровым облаком.
- Игорь Никитич,- спросила Галя, разглядывая переливавшийся светом корабль, - зачем вам понадобилось делать поверхность "Урана" зеркальной? Что это - прихоть конструктора?
- Разве допустимы прихоти на космическом корабле? "Уран"самый настоящий термос. При полете в безвоздушном пространстве зеркальная поверхность позволяет сохранять внутри самолета нормальную температуру даже тогда, когда Солнце нагревает вдвое сильнее, чем вблизи Земли. Вдали от Солнца или в тени планет эта же окраска не дает кораблю чрезмерно остыть. Зеркало "Урана" - это специальный прочный и жароустойчивый лак. Он не окисляется ни при повышенном содержании кислорода в воздухе, ни при высокой влажности, ни при плюсовой температуре до двухсот пятидесяти градусов. Он предохраняет каркас "Урана" от разрушающего действия атмосферы и свпа и делает его пригодным для полета на любую ил планет, кроме Меркурия, на котором нет воздуха и в солнечных лучах плавится свинец.
С трудом оторвав взгляд от снявшего корабля, Галя оглядела небо. Белоснежная Венера еще больше удалилась от Солнца, Земля струила сильный нежно-голубой сзет. Почти сливавшаяся с ней Луна казалась золотой искринкой. Не верилось, что эти близкие друг к другу чудесно контрастирующие звездочки знакомые с детства родные планеты, на одной из которых протекла вся предыдущая жизнь.
Остальные планеты, в начале пути расположенные неподалеку от Солнца, намного отстали от него в своем кажущемся беге среди звезд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22