.. одним словом, не надо было суетиться. Напротив, работа под боком, жилье рядом, а пункты питания, спортзал, бассейн, лечебный комплекс и так далее, и так далее - вот они, рукой подать.
Короче, жить можно. И неплохо.
Попадавшиеся по дороге коллеги здоровались, не обращая внимания на мой затрапезный вид (светильники под потолком источали необходимый для организма спектр излучений, которые сопровождают человеческую жизнь на Земле, так что медицина на полном серьезе рекомендовала обитателям станции почаще принимать солнечные ванны), и мне стало весело, когда я представил, что иду по улице вот так - голый по пояс, с махровым полотенцем через плечо, а со мной здороваются цивильно одетые люди, спешащие на работу.
Тая, кажется, забыла свой вопрос. Или сделала вид, что забыла. Мы проглотили по паре неизменных сосисок, выпили по чашке кофе с витаминизированными бутербродами и разбежались.
Сеня Рыбаков, который эту неделю бдил в третью смену, критически осмотрел меня с ног до головы, пытаясь придраться, но я, увы, выглядел свежим, бодрым, отдохнувшим, без небрежностей в одежде, и он, с сожалением вздохнув, сказал:
- Опять была помеха, из того же сектора. Кратковременная. Разобрались, в чем дело?
- Пока нет, - ответил я, расписываясь в бортовом журнале. - Ну, давай, дуй, холостяк. Свободен.
Рано ему знать, в чем тут дело, а мне еще предстояло разобраться, с кем же Чер связывался на этот раз.
Сеня напрягся для достойного ответа, Люкакин в своем закоулке солидарно притих.
- Свобода дороже глаженых штанов, - изрек наконец Сеня, широко улыбаясь. - Между прочим, на той неделе ты тоже запишешься в холостяки.
Это он толсто намекал, что со следующей недели третья смена будет моей, тогда, мол, отыграемся. Вообще-то правильно, по графику так оно и выходило. Я сделал Сене ручкой, он кокетливо поклонился. Меня всегда умиляло, что такой могучий парень, как Сенька, умудряется сделать что-то изящно и ловко. Представьте, что вам кокетливо, перегнувшись в талии, которой не наблюдается, поклонился шкаф.
Малорослый Люкакин отчего-то вздохнул. Он имел с Рыбаковым самые дружеские отношения, не то что со мной.
Своим вздыханием Люкакин как бы предвосхитил свое последующее бормотание по поводу оклада и взваливания на хилые плечи стажера чужих обязанностей, поскольку через полчаса меня вызвали к Ильину. На этот раз в постовую.
Ильин расхаживал по выполненному в безэховом варианте помещению постовой, искоса поглядывая на ВИБР, по которому правильными волнами пробегали цветовые сигналы калибровки. В креслах ассистентов сидели какие-то взъерошенные Лаптев и Гусейнов. Оба посмотрели на меня чуть-чуть виновато, и я понял, что Аркадий Семенович сумел вызвать их на откровенность.
- Так, - сказал Ильин. - Не хватает Коржикова. Кто-нибудь видел его утром?
- Нет.
- А вчера вечером?
- Вместе ужинали, - сказал я.
- Как он себя чувствовал?
- Прекрасно.
- О чем говорили?
Вопросы следовали быстро.
- О разном.
- Хорошо, об этом попозже, - смилостивился Ильин. - Кто еще присутствовал на ужине?
- Моя жена.
Ильин приостановился на какое-то мгновение, будто запнулся, потом продолжил свое неторопливое хождение.
- Попытаемся в рамках эксперимента восстановить ситуацию. Прошу занять свои места.
Лаптев поплелся к пульту, мы с Гусейновым пересели поближе.
- К сожалению, Коржиков заболел, - неожиданно сказал Ильин, - так что придется без него.
У меня в памяти тут же всплыл недавний вопрос: "Кто-нибудь видел его утром?"
Методы, однако, у нашего "инспектора".
Василий наконец-то утвердился в глубоком рабочем кресле и принялся крутить головой, потому что мы оказались у него за спиной.
- Вам, Василий Игнатьевич, необходимо сосредоточиться.
Лаптев застыл истуканом, даже хохолок на белобрысой макушке как бы встал по стойке "смирно".
- У вас самая трудная задача, - продолжал Ильин. - Вам необходимо выйти на связь с Чером и проиграть тесты в порядке, максимально приближенном к воссоздаваемой ситуации. То есть, в том порядке, который мы с вами определили накануне, но с поправками, которые вы вспомните в ходе эксперимента. По окончании тестирования вы уступите мне свое место.
- Но, Аркадий Семенович, это опасно!
- Вам неопасно, а мне опасно, - буркнул Ильин. - Где же логика? Помимо того, я знаком с практикой психогигиены.
Иными словами, Ильин хотел сказать, что сумеет заблокировать сознание на момент пика информации. По земным меркам - может быть, и да. Я знавал некоторых феноменов, которые способны были за пять-десять минут усвоить информацию, содержащуюся в одном томе Большой энциклопедии. Это достигалось специальной системой тренировок, доступной единицам. Но тут-то речь шла о Чере! Не нравилось мне это. Кому нужен такой риск?
Дверь в постовую приоткрылась.
- Аркадий Семенович, - позвали из коридора.
- Заходите, Григорий Иванович, - пригласил Ильин.
Вошел врач станции Гришин.
- Мне кажется, что ваш диагноз заинтересует присутствующих, - сказал Ильин и обвел каждого из нас внимательным взглядом.
- Заурядный барбитал-натрий или мединал, - сказал Гришин. - Доза выше средней, но не критическая. Введена в промежутке между тремя и четырьмя часами ночи с помощью пневмопистолета. Что еще? Ампулы и шприц отсутствуют. Коржиков утверждает, что снотворного не принимал.
- И ничего не чувствовал?
- Укалывание происходит мгновенно и абсолютно безболезненно.
- Что с ним?
- Сейчас спит. Теперь, пока почки все это прокачают... Сами понимаете.
- Спасибо, Григорий Иванович.
Гришин недовольно покачал головой, осуждая подобную практику применения снотворного, и ушел.
Ильин посмотрел мне в глаза, будто спрашивая: "Ну, так как?" - и я почувствовал себя крайне неуютно, но тут он перевел взгляд на Гусейнова, затем на Лаптева.
- Что ж, - помолчав, сказал Ильин, - если кто-то хотел, чтобы Коржиков отсутствовал на эксперименте, то цель достигнута. Начинайте, Василий Игнатьевич.
Лаптев состыковался с ВИБРом и привычно пробежал пальцами по клавишам пульта.
Ильин застыл за его спиной.
Минут десять ничего внешне эффектного не происходило, затем Василий встал и, отсоединяя присоски, утомленно произнес:
- Просит вас, Аркадий Семенович.
Ильин сел, нахмурился, побарабанил пальцами по подлокотникам, зачем-то вспомнил старинное напутствие: "Ну, с Богом"...
Что-то сдвинулось в моем сознании, пока я наблюдал, как он подключается к ВИБРу.
Будто меня лишили воли. Происходящее воспринималось в несколько нереальном свете и чем-то напоминало сон, от которого я просыпался в холодном поту.
Долгие, размазанные по нереальности секунды Ильин сидел в напряженной позе, потом тело его обмякло и начало медленно тонуть в глубине кресла, а руки безвольно шарили рядом с головой, совершая бессильные хватательные движения.
Преодолев липкое оцепенение, я отшвырнул стоявшее передо мной кресло и вырубил генератор, затем осторожно убрал присоски. Освобожденное "щупальце" втянулось в свое гнездо.
С пола вставал обескураженный Вася Лаптев.
- Ноги отказали, - объяснил он недоуменно.
Аркадий Семенович вяло шевелил губами, пытаясь что-то сказать.
- Вас положить? - спросил я.
Он еле заметно кивнул.
- Что-нибудь под голову, - крикнул я в пустоту, которая все еще меня окружала. - И доктора, доктора живо. С кислородом...
Я придерживал его голову, а кто-то шустро подсовывал журналы, пока, наконец, не образовалось достаточное возвышение. Кто-то другой в это время, дробно топая, умчался вон из постовой. Глаза у Аркадия Семеновича тускнели и были на том пределе, когда в любой момент могли окончательно погаснуть. Пульс пробивался неровно и слабо.
Появились люди с тележкой, Гришин прижал к лицу Ильина маску, соединенную гофрированным шлангом с кислородным баллоном...
Все происходящее по-прежнему воспринималось мной с каким-то легким сдвигом, и я окончательно опомнился только тогда, когда, очутившись в своей квартире и вскрыв упаковку с мединалом, обнаружил в ней отсутствие трех ампул. Вот тут будто кто-то схватил меня за шиворот и крепко встряхнул. Я обшарил аптечку, вытащил из зажимов пневмопистолет, которым мы воспользовались только один раз, когда Тая умудрилась после холодного душа заработать миозит, и зачем-то обнюхал его.
Никакого запаха. Приемный резервуар тоже был чист и сух. Собственно, после укола пистолет вполне можно было промыть в проточной воде, а ампулы выбросить в утилизатор. Я закрыл аптечку и присел к столу.
Голова была пустая, в ней, как горошина в сухом стручке, с треском перекатывалась одна лишь мысль: "Доигрались". Я чувствовал себя той самой марионеткой, которая возомнила себя свободной. От моего повелителя меня больше не скрывали толстые и надежные стены станции. В любой момент хозяин мог приказать все, что ему заблагорассудится, и любой из нас, не ведая об этом, кинулся бы исполнять его волю сломя голову. Чисто ради любопытства он мог устроить такое представление, такой фейерверк... Но он был милосерден. Пока он устранял только неугодных ему марионеток. Сопротивляющихся и вредивших ему марионеток. Чер не напрасно приказал мне усыпить Коржикова. Присутствуй Вадим на эксперименте, он ни за что не позволил бы Аркадию Семеновичу подключиться к ВИБРу. Значит, Чер заранее знал о времени проведения эксперимента... А может, и сам назначил это время. Вот, кажется, и разгадка его последнего выхода на связь.
Он произвел две коротенькие записи в подсознании, диктующие дальнейшую линию поведения, - в ильинском и моем. Моя запись сработала во время сна, и я, не просыпаясь, пошел и сделал Вадиму укол. В этом аспекте и действия Ильина не были проявлением свободной воли. Интересно было бы узнать, на какой срок он запланировал свой эксперимент и так ли он ему был необходим, если вопрос о запрещении использования психозонда практически был им решен. Но, увы, момент, кажется, упущен, дай бог - жив бы остался. Напрашивался и еще один вопрос: а смог бы Вадим помешать Ильину? И сразу следовал ответ: вряд ли, разве что только в самом начале, узнав о намерениях инспектора. Почему я в этом уверен?
Во-первых, потому, что Ильин полагал, будто действует по собственной инициативе, а во-вторых, потому, что Чер контролировал ход событий. Помнится, перед тем, как Аркадий Семенович подключился к ВИБРу, меня охватило полнейшее равнодушие к происходящему, этакое спокойное безволие, не позволяющее шевельнуть ни ногой, ни рукой (напомню - у Васи Лаптева тоже отказали ноги, а он был намного ближе к Ильину; Гусейнов же вообще не сдвинулся с места), но в тот момент, когда Ильину уже ничем нельзя было помочь, я снова обрел способность рассуждать и двигаться, да и ребята принялись суетиться. Это было очень похоже на сильнейшее внушение.
Не скажу, что мне было страшно, я еще не до конца осознал всю опасность сложившейся ситуации; но то, что нам нужно было немедленно удирать во все лопатки, я понимал очень даже четко.
Теперь все зависело от помощника кэпа Пономарева, на которого после несчастья с Ильиным неожиданно свалилось бремя власти.
Пономарева я знал как педантичного, исполнительного, но очень осторожного человека, у которого преувеличенная осторожность граничила с отсутствием инициативы, и сомневался, что сумею доказать ему необходимость изменения курса, другими словами - сумею обосновать свои умозаключения.
Люкакин, сидевший за пультом и от нечего делать листавший вахтенный журнал, обернулся на звук открываемой двери и с готовностью вскочил с места.
- Будь добр, подежурь пока, - сказал я, - приплюсуется к основному стажу. Мне срочно к Пономареву.
И вышел, некоторое время удерживая в памяти недовольное лицо мальчишки-стажера.
Нет, все-таки чем-то он мне нравился, хотя и любитель был поворчать.
Пономарева я нашел в лаборатории анализа, где обрабатывалась, идентифицировалась и систематизировалась вся информация, поступившая от внешних приемных систем.
Вычислительная машина работала в диалоговом режиме и как раз сейчас приятным женским голосом отвечала на вопрос Пономарева, который, понимающе кивая крупной лысоватой головой, бегал карандашиком по распечатке.
- Казимир Михайлович, - сказал я твердо, - дело чрезвычайной важности.
Он кинул на меня быстрый недовольный взгляд и сухо проскрипел:
- Умейте ждать, Добрынин.
Не скрою, я настроился воинственно и принялся сверлить тяжелым взором его обтянутую белым халатом рыхлую спину, постепенно сосредоточиваясь на бледно-розовой лысине, обрамленной пушком седеющих волос. Пономарев изредка раздраженно дергал плечом, но не оборачивался, продолжая задавать вопросы и писать.
- Что у вас? - спросил он наконец, разворачивая длинную машинограмму и впиваясь в нее глазами. - Почему не на вахте?
- Вам известно, что произошло с Ильиным? - довольно резко осведомился я.
- Известно, - буркнул Пономарев. - К сожалению.
Вот как? К сожалению? Видно, очень не хотелось ему быть на первых ролях.
- Нет, вам ничего не известно.
- Я бы вам посоветовал думать, прежде чем говорить, Добрынин.
М-да, начало было многообещающим.
- Казимир Михайлович, а вам не попадалась бумага с записью, ну скажем, помехи в секторе СВ-1735, что наблюдалась в 4 часа 39 минут 52 секунды прошлых суток?
Он по инерции развернул, даже выдернул из рулона еще с полметра машинограммы, затем обернулся, затем встал.
- Ну-ка, ну-ка, что вам об этом известно, Добрынин?
- Давайте зададим этот вопрос машине, - предложил я.
- Что ж, - он сформулировал задачу.
- Информационный поток, - сказал приятный женский голос. - Расшифровке не поддается.
- Правильно, - обрадовался я. - Образ трудно закодировать, тем более расшифровать. А несущая частота зарегистрирована, как помеха.
- Погодите, что это мы стоя? - засуетился Пономарев. - Присаживайтесь, Анатолий Иванович, присаживайтесь, вместе подумаем.
Я сел и начал говорить. Но пономаревская реакция оказалась совершенно неожиданной. По мере моего изложения, сопровождаемого достаточно логичными умозаключениями и выводами, полное невыразительное лицо его скучнело и делалось все более и более брезгливым. Наконец, он прервал меня на полуслове.
- Это уже ни в какие ворота, - сказал он нетерпеливо. - Кому-то снятся фантастические сны, а вы это представляете как факт. Несолидно, Добрынин. Да, с Аркадием Семеновичем случилось несчастье, но это не повод для домыслов. Я доложил в Центр, прибудет компетентная комиссия - им и решать данную проблему. А мы давайте не будем.
Во время его речи я потихоньку закипал.
- И на прощание - маленький совет, - подытожил Пономарев. - Ни с кем больше не делитесь этими вашими... измышлениями. Неумно это. Идите и спокойно работайте.
Все, я дошел до точки кипения, но нашел в себе силы выйти спокойным шагом. Черт возьми, Ильин бы меня понял, по крайней мере не стал бы перебивать в начале рассказа. Он уже, кажется, и сам подбирался к отгадке, только другими путями.
Самое скорое - комиссия будет здесь дня через три-четыре, а это просто катастрофически огромный срок. Теперь, когда настало время принятия быстрых и правильных решений, политика нынешнего руководства могла привести к трагедии. Не радовало меня нынешнее руководство станции...
Кое-как додолбив вахту, я поспешил к Вадиму. Он уже пришел в себя и выглядел вполне прилично. В его однокомнатной квартире царил идеальный порядок, на столе алели оранжерейные тюльпаны, в хрустальном блюде размером со средний тазик горкой лежали фрукты. Вадим просматривал последние новости.
- Садись, - сказал он. - Все как сговорились. То цветочки притащат, то вон плоды. Будто сам не могу сходить.
- Как себя чувствуешь? - осторожно спросил я.
- Как после наркоза. Голова тяжеловатая. Не привык к снотворному.
- Но вообще-то в форме?
- Вполне. Ты по поводу Аркадия Семеновича?
- Не только... Ведь укол-то тебе сделал я.
Вадим без всякого удивления, очень даже спокойно посмотрел мне в глаза.
- Зачем?
- Очевидно, чтобы ты не присутствовал на эксперименте.
- Очевидно? Ничего не понимаю.
Мои заключения он выслушал внимательно, не перебивая.
- Похоже на правду, - сказал Вадим, когда я закончил.
Он вдруг бодренько выскочил из кресла и прошелся по пружинящему ковру.
Остановившись перед фруктами, он приценился, выбрал огромное румяное яблоко и хрустко откусил. Мне страшно захотелось яблока.
- Угощайся, - предложил Вадим, - а то пропадут.
Он был тысячу раз прав. Не пропадать же добру.
Между тем, Вадим расхаживал по комнате, спортивный, собранный, готовый к действию, изредка хмурился, а я наблюдал за ним и машинально хрупал яблоко за яблоком.
- Я думаю, надо с ним связаться, - сказал он наконец. - Надо его предупредить, что человеческий мозг слаб и что на станции уже имеются жертвы. Если он и дальше хочет испытывать наслаждение от общения с нами, то пусть побережет клиентов, а то никого не останется.
1 2 3 4 5 6