Слышал, слышал... Что ж, похвально... Вы не лишены, знаете... - oн пошевелил пальцами в воздухе. Потом, помедлив, пожал плечами, подошел к микроскопу, нацелился одним глазком, но я оттеснил его. Он даже не обиделся. Опять потрогал себя за нос.
- Что же вы, всерьез думаете, что до вас никто и не докумекался бы до этих... если бы... Диалектику небось на пятерку сдавали? Все рождается, развивается, умирает. Какая черта? - Его кустистые брови поднялись поощрительно.- В самой жизни, заложена смерть! Жизнь есть умирание. - Он мягко прошелся, хрустя халатом. - Если прямо, меня больше интересует, что там с вашей диссертацией? За вами должок-две главы. Еще-ни строки,ай-яй-яй. В предстоящем году-или вам, голуба, это, известно? - совхозы области должны выйти на рубeж тысяч тонн мяса. От нас ждут выкладок по повышению питательной ценности и усвояемости кормов. Мы должны-и этому посвящена одна из глав вашей же диссертации - дать обоснованные рекомендации о методах нагула беконных свиней. А вы чем пробавляетесь, молодой человек? - Он горестно высморкался, махнул рукой и вышел. Потом вернулся с укоризной в домиках-глазах и сказал, как говорят упрямому ребенку:-Занимайтесь вашим бессмертием, ваше дело, в конце концов,-только уж в неурочное время... Хотя вас и следовало бы,- он отечески покачал головой,-пропесочить за ваши сомнительные загибоны... Поймите меня правильно: нам с вами НИКТО,- он торкнул своим толстеньким пальцем в потолок,- никто не позволит даром государственный хлеб есть. Поймите - не прихоть моя. Так что уж, голуба, в служебные-то часы занимайтесь-ка плановой темой, для вас же лучше... Нам выделили ассигнования на перспективные темы - по животноводству. На днях будет высокая комиссия, проверит... Что мы скажем? Да... и имейте в виду, что все эти баночки-скляночки-от греха подальше. - Он сделал энергичный жест и присвистнул. - Не то намылят нам с вами шею...
Я молчал. А что я мог сказать? Просто он думал, как думают многие, большинство, все. И тут уж ничего не поделаешь. К тому же он был абсолютно прав: амебами я занимался в ущерб делу - институт-то был ветеринарный.
Меня пригласили сюда после окончания биофака. Пригласил бывший университетский аспирант Володя Зайцев: он кончал аспирантуру, когда я еще учился на третьем курсе, и он казался мне очень взрослым, и я даже робел перед ним. В институте Володя сразу занял должность ученого секретаря и сколачивал свои кадры - искал людей, способных двинуть науку. Это был человек с очень ясными глазами, очень нежным лицом и немыслимыми ресницами. Он всегда знал, что надо и как надо. И, очевидно, потому, что во мне не было такой железной уверенности, эта черта в нем меня несколько настораживала. Не нравилось, и как он здоровается. У него сухая, какаято деревянная ладонь. Подав руку, он сразу резко отрывает ее. Но до поры я все же продолжал смотреть на него с определенным обожанием - как студент третьего курса на аспиранта.
На улице, в коридоре, даже у себя в кабинете он был неизменно как-то по-домашнему приветлив и даже нежен. Он звал меня "Димочка". Но зато на собраниях так же неизменно отчитывал меня за расхлябанность и безделье. Иногда он даже говорил: хватит нянчиться, надо требовать, надо наказывать.
После собрания он был опять вежлив и звал меня "Димочка". В этом была, очевидно, какая-то особая принципиальность. Дескать, дружба дружбой, а служба службой. Да и опять-таки я не мог сказать, что он не прав, он был очень прав, безукоризненно прав. Он говорил:
"Стране нужно молоко и мясо. Перед нами стоит задача в кратчайший срок добиться высокой продуктивности скота. А что для этого сделал Алексеев? Может быть, он хочет накормить нас своими бессмертными амебами?"
И что я мог возразить? Насчет продуктивности скота - такая задача действительно стояла. Правда, я думал, что моя тема - бессмертие - в конечном итоге тоже может иметь практический выход. Например, выведение вечно юных коров. Но пока это звучало юмористически.
Совершенно неожиданно я нашел поддержку у директора нашего НИИ Ивана Федоровича Филина. Он подошел ко мне на трамвайной остановке. Его голова всегда чуть наклонена вперед, а потому зрачки плавают где-то под самыми ресницами... Он улыбался своими умными глазами, усталыми и добрыми. Непроходящая усталость таилась и возле губ - в глубоких висящих, как у чистопородного боксера, складках морщин.
- Я не выступал публично, когда вы там барахтались на собрании. Это было бы фанфаронством. Скажу-мне симпатичны ваши искания. Ум ваш молод, не засорен всякой дребеденью. Иногда слишком подробное знание предмета стесняет полет фантазии.
Подошел трамвай.
- Ваш?- спросил Иван Федорович.
- Ничего, ничего.
- Садитесь. - И, подтолкнув меня, сел сам. - Однако приходилось ли вам слышать что-нибудь о Рубнеровской постоянной? - Филин долгим ищущим взглядом посмотрел на меня. Продолжил:-Общая жизненная энергия остается постоянной для каждого вида и для каждого организма. Она вся заложена еще в яйцеклетке. Один индивид может, условно говоря, израсходовать ее за одно мгновение, другой-за несколько лет. А общий итог один: все прахом будет. Это было доказано еще на дрозофиле.
- Да, да, Иван Федорович. Я знаю об этих экспериментах...
- В таком случае; может ли быть вечной ваша амеба?
- Может.
-Сомневаюсь. Рано или поздно истощится запас отпущенной ей энергии, и опустится занавес над спектаклем,
- Нет, дав ей индивидуальное бессмертие, я перевел ее на другой энергетический баланс, в другую систему отсчета.
Иван Федорович с грустной и немножко мученической улыбкой покачал головой:
- Но чтобы сделаться бессмертным, я должен, вероятно, превратиться в амебу?
Трамвай остановился на кольце. Мы вышли и пошли куда-то.
- Если бы смерти не было, то "Взамен меня хрипел бы в тине ящер! И падал серый хвощ на прозелень болот!" Вместо меня была бы амеба! засмеялся Филин.
- Нет, личная смерть никому не нужна. Есть смерть пожирания. Этого достаточно. А взаимное пожирание на уровне ЧЕЛОВЕК - это роскошь... Разве что, осерчав, вы уволите меня по сокращению штатов... Ну и я помру с голода, а вместе со мной и вся проблема бессмертия...
Мне удалось вызвать на лице Ивана Федоровича подобие улыбки, но глаза его смотрели по-прежнему мученически и немного снисходительно.
- Ну допустим... ваши амебные открытия вы поднимете до уровня хомо сапиенс... Готов ли мир к этому? Сколько еще пройдох и мерзавцев! Даровав им вечную жизнь, вы только навеки укорените подлость, мещанство, самодовольную глупость. И фашизм во всех ипостасях. Засорите мир теми, кто гноил лучшие умы в Дахау, экспериментировал над живыми людьми. А они еще при параде по утрам пьют кофе со сливками, молятся богу. - В хрипловатом голосе Филина проступили металлические ноты. - Им тоже будете выдавать лицензии на бессмертие? Ну-с?..- Подернутые белесой пленкой глаза смотрели с зоркостью ночной птицы.
- Да нет,- после долгой паузы выдохнул я,- думал я об этом. Вам известны слова Пьера Кюри на заре века?
- Знаю. Ну так его оптимизм боком вышел - атомной бомбой над Хиросимой... Она до сих пор чадит.
- Тот первый, кто взял горящую головешку после грозы - изобрел огонь... думал ли он о последствиях? А если бы задумался?..
Мы подошли к берегу пруда. Мускулистые сосны смотрелись в него. Некоторое время мы молчали. Было тихо, в озерке играла рыба.
- Я не намерен разубеждать вас. Я просто хотел понять и, может быть, предостеречь от излишней легкости. - Мне хочется помочь вам,,,
- А Зайцев?
- Что Зайцев? Зайцев хороший учсек. На месте. Вас бы я не поменял на него. Вы бы не справились. А к вам он относится вполне пристойно. У него свои заботы. Конечно, он не хватает звезд с неба. Но у него просто другие цели и задачи. Спрашивает, чудак, с подлинной тревогой - это о вас: может, человек болен, может, усталость, нервный сдвиг? Может, установить негласное врачебное наблюдение, чтобы не травмировать? Сдвинутым вы ему кажетесь, не может он в вас поверить. Да и то,- усмехнулся странно, отщелкнул папиросу, она кувырнулась в воду, зашипев,- ведь не всем же, задрав штаны, бежать за вашим бессмертием, Вадим Алексеевич. - И тихо, с хрипотцой:-Я понимаю-вы прирожденный теоретик... и не по тому ведомству затесались... Впрочем,-возможно, для вас еще ведомства не придумали... - И вздохнул: - А умирать кому охота...
Он протянул мне руку, я поспешил подать ему свою, и он с чувством, по-мужски пожал ее,
Я уже вывел несколько устойчивых вечных амеб, подобрав им наиболее комфортабельную среду обитания. Циклы их делений падали на разное время, и мне приходилось быть начеку.
И вот как-то в одну из таких минут Семен Семенович вновь навис надо мной.
Удивительно он все-таки появлялся - всегда "вовремя". Я еще подумал: без соответствующего сигнала Коистанцы не обошлось. Она куда-то выходила и появилась перед самым его приходом. Войдя, сделала мне какой-то обманный знак, будто она предостерегала меня. Но я, разумеется, уже не мог оторваться.
Вот она - амеба уникум! Она сверкала зернышками, как драгоценность. Тридцать с лишним поколений прошли мимо, а она осталась сама собой. Помножили бы вы свои шестьдесят на тридцать, Семен Семенович! А? Я, само собой, не сказал этого, он совсем очумел бы от такого "загибона".
- Вы все-таки гнете свою линию, голуба?! Хоть бы уважили начальство. А то ведь как: я вхожу, а он бросается к своим окулярам. О поколение! - И он звучно высморкался в свой клетчатый платок, похожий на маленькую скатерку.
Я как мог попытался объяснить Семену Семеновичу, что я его уважаю и что никакого злонамеренного желания специально подразнить его у меня нет и в помине, но что не могут же амебы перенести часы своего деления на внеслужебное время. Все это я не очень убедительно и не очень внятно пытался объяснить своему шефу и уверил, что через неделю глава диссертации о нагуле бекона будет лежать у него на столе. Но он только развел свои пухлые руки и выпуклыми добрейшими глазами уставился на Констанцу. Та пожала плечами и улыбнулась. И лицо у нее было, как у кошки, которая только что слизнула пенку. Для убедительности я промолвил что-то вроде, что лучшие привесы дают метисы-ландрис: 734 грамма в сутки, при меньшей затрате корма. Но это не возымело действия.
- Ну что прикажете?.. Нет, голуба,- это Семен Семенович уже обратился ко мне,- решительно говорю вам и в последний раз: приберите отсюда ваших, так сказать, бессмертных амеб. Поймите меня правильно и не заставляйте принимать крайних мер. - Семен Семенович перекачивался с пяток на носки, засунув руки в карманы халата. - В противном случае я все же вынужден буду приказать лаборантке вылить содержимое ваших чашечек куда следует. - И он дернул за воображаемую цепочку. И двинулся на меня. - Нет, ну что это ахинея какая-то. Ведь взрослый человек. Будь я вашим отцом, взял бы ремешок - ей-ей-же... Сами же потом благодарить будете... Сказать кому так... - Он похлопал себя платком по лбу, примирительно посмотрел на меня своими кроличьими глазами с кровинкой на белке. - Ну что вы, голуба? - Он подошел вплотную, взял меня за пуговицу халата.-Да-с!! Сама идея архинелепа. Человечеству и так угрожает перенаселение. Оно растет в два раза быстрее, чем продукты питания. Так что же вы хотите, множить голодные рты в несусветной прогрессии? Неразумно! Преступно! - Он нежно крутил мою пуговицу, и она уже начала поддаваться его усилиям. - Бессмертие, будь оно трижды достижимо,-скажу вам: преступление перед родом человеческим.-Он отпустил пуговицу, чуть отодвинулся от ме- ня, поднял палец:-Пре-сту-пле-ни-е! И никто вам не скажет спасибо! Разумеется, войны не выход. И мы за мир, нам ненавистна и фашистская евгеника и эвтаназия-убиение, так сказать, неполноценных. Но и противоположное абсурдно-две крайности сходятся. Вот что подсказывает нам диалектика... А? Что вы сказали?
- Ничего...
- А смена поколений? Диалектическое отрицание отрицания?
Я, кажется, слишком иронично посмотрел на Семена Семеновича. Он поежился.
- Смена поколений не отменяется. Просто никто не будет умирать, а поколения будут...
Семен Семенович замахал на меня руками:
- Нет, голуба, тысячу раз нет. Старость по-своему прекрасна и не обременительна для человека. Приходит мудрость, покой души, сознание исполненного долга. Со старостью бороться не следует. Это закономерный процесс, он логичен, он необходим человеку... А ваша позиция-чистейшей воды метафизика и идеализм, если не оказать жестче... И в своей лаборатории я не позволю заниматься этой, с позволения сказать, чертовщиной. Так что уж будьте любезны... - И как бы покончив со мной, он повернулся к Констанце, улыбаясь.
Он ушел, а я бросился к микроскопу: все было legi artis [ По всем правилам искусства (лаг.). ] - амеба опять сверкала, как драгоценность,продолжала свою вечную жизнь. Оторвавшись, я мельком взглянул на Констанцу. Она смотрела на меня с каким-то оскорбительным сочувствием и почти с нежностью: как смотрят на дефективных детей-но не матери, а посторонние тети.
- Вы тоже думаете, что я потом благодарить буду?
- Не знаю,- как-то странно закашлялась она, будто поперхнулась смехом. - Смешной вы: не умеете вы ладить с людьми.
- Зато вы умеете,-отыгрался я.
- А что здесь преступного?.. Ведь много ли человеку надо? Пару ласковых слов...
- Для любого - ласковые?
- Почему бы и нет. Люди есть люди. Скажи иному, что он хорошо выглядит,- у него на весь день прекрасное настроение; цветет, как маков цвет, и как будто похорошел... и подобрел...
- Нет. Не умею.
- А вы, Вадим Алексеевич, донкихот.
- Это плохо?
- Ну отчего же,- я ничего не имею против донкихотов... Но все же обидно, когда они сражаются с ветряными мельницами.
- Но из меня, надеюсь, вы вить веревки не собираетесь?
- Не собираюсь. - Она вздохнула и как-то сникла, погрустнела.-Хотите, я дам вам один дельный совет?
Нет, не надо. Совета мне как раз не надо.
Все-таки я иногда лучше думаю о людях, чем они есть.
Я не придал значения угрозе Семена Семеновича. На следующий день в чашечках Петри уже не плавали мои амебы, да и самих чашечек не было.
Вытирая полотенцем руки, вошла Констанца.
- Вы? - спросила она, будто не видела, что это - я.
- Чего изволите - бу-ет с-елано? - спросил я.
- Идемте. - Она жестко мотнула головой.
Я все же пошел за ней.
На заднем дворе она отвинтила герметическую крышку старого списанногo автоклава. На дне аккуратно были сложены чашечки Петри.
- Возьмите ваших амеб. - Плотно сжала губы и отвернулась.
Это было, наверно, не нужно, но я решил пойти к Володе Зайцеву. Он появился только к концу дня. Он пожал мне руку, как всегда резко оторвав ладонь, будто обжегся. Смотрел на меня прозрачными глазами. Нетерпеливо сопел. Я молчал. Шея его покраснела.
- Жаловаться пришел? Ну так - это с моего согласия.
- Понятно.
- В конце концов, если тебя занимают твои бессмертные проблемы,- есть институты геронтологии. А мы - вете-ри-на-ри-я. И на большее не претендуем.
- Ты прав. Спасибо.
Я-то, да и он, прекрасно знал, что там тоже, в институтах геронтологии, в планах нет таких тем... Да меня туда никто и не звал...
Я махнул рукой и ушел.
Я пошел на берег залива. Меня трясло. Еще один щелчок по носу. Сколько их было, сколько их будет?
Море бормотало невнятно. На волнах качались чайки.
Чаек было так много, что они сами издали казались пеною волн. Поднимаясь, они парили над морем. И стоял такой разлитой стон и скрип, что казалось: где-то все время открывают и закрывают большие ржавые ворота.
Солнце сощурилось, подмигнуло и окунулось в воду.
Я механически взглянул на часы, это подхлестнуло тоску,- уже пять часов прошло с тех пор, как опочили мои бессмертные амебы, воплотившись в своих потомках,
Да, кисловато мне было. Просто некуда было деваться со своими чашечками Петри. Не в общежитие же их тащить. Там первая же добросовестная уборщица сочтет их за элементарные плевательницы... Сейчас я первый раз пожалел ту самую комнату, не квартиру, как говорил Семен Семенович, а комнату. Техничка-есть такое стыдливое штатное наименование уборщицы подскочила ко мне перед заседанием месткома:
- Почему это вам такая привилегия? А рабочий класс - сиди? А у меня, может, двое детей. Что ж, что нет мужа?
Я и сам не знаю, почему согласился уступить ей очередь. Она не поверила, заплакала. Я ей говорил, что уступаю, а она все не верила. Плакала. Теперь я не то что пожалел об этой несчастной комнате, а так-вспомнил.
Сзади зашуршал песок. Я не оглянулся. Кто-то схватил и придавил пальцами глаза. Пальцы были тонкие, суховатые.
- Лика?
Это была она.
- Я шла за вами от вашего уникального института. Я загадала: если вы оглянетесь-я подойду к вам и будет все-все очень хорошо. Но вы не оглянулись. И я все равно подошла.
- Неужели вы могли не подойти из-за какой-то чепухи?
- Ну - я же подошла.
На ее шее, на цепочке, висели часы. Она их держала в пальцах,теребила.
- Так я и не поняла толком, почему вы сбежали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12