Да. А зовут ее, оказывается, не Любой. Любой, как выяснилось, зовут ту тыдру. ...Что-то у меня с логикой. Почему бы им обеим не быть Любами? Классическая загадка: у меня в кармане две монеты на общую сумму 15 копеек. Одна из них не пятак. Что это за монеты? - Скажите, а как вас звали в детстве? - спросил, наконец, я. Исключительно умный ход. "Киса..." - застенчиво сказал Ипполит Матвеевич. "Конгениально!" - заметил великий комбинатор. Она насмешливо косит на меня зеленые глаза. -Да так и звали. Люсей. То есть, догадалась. Стыдобушка-то...
5
Мы только-только успели к ужину. Точнее, в Люсином санатории ужин был чуть позднее, и у нее был шанс переодеться. А у нас ужин уже кончался, и я заявился в столовую, как есть: мокрый с головы до ног и в грязном трико. Тетки высказали мне свое "фе", но я ихнее "фе" проигнорировал. После ужина я не спеша помылся в душе, постирал трико и неожиданно увидел себя в зеркале, в натуральном, то есть, виде. Нельзя сказать, чтобы это было в новинку: одеваясь после радоновых ванн, я тоже поглядывал в зеркало, но чисто технически: на предмет обнаружения прыща или клеща. Но тут я обозрел себя с точки зрения эстетической, чего не бывало уже много лет. Гм, сказал я себе в сердце своем. Ну, не Арнольд Шварценеггер, конечно. Но такой еще из себя: гладкий. Грудь мужественная, волосатая. Шея моя, как столп Давида, и живот мой, как ворох пшеницы (кстати, немаленький ворох), и... и что там еще? Дальше вроде что-то про чресла и лилии. Ну, не знаю, что там за лилии, а чресла у меня тоже ничего, не из последних. Очень даже не из последних, а? Столько добра пропадает. Жалко тебе, что ли? А то жена пилит из ревности за здорово живешь. А так пострадаешь - так хоть за дело. Поделись с ближней, Коля, думал я. Сытый голодного не разумеет. Это тебе никто не нужен, а женщине всегда нужен кто-то. И, кстати, вспомнил я, ведь именно так вылечили Гарри, степного волчару, брата твоего по крови. Именно так, и именно от этого. Приходит это Гарри как-то домой, а там в постели - этакий бутон (не помню, как звать: не то Мария, не то Гермина). Нет. Не хочу. Я хочу свернуться калачиком и так лежать, и чем дольше, тем лучше. Поймать бы золотую рыбку. Чего тебе надобно, в меру упитанный мужчина в расцвете сил? Рыбка! Золотая моя! Выбей из меня мозги, до последней завитушечки! И веди меня к реке, и положи меня в воду, и научи меня искусству быть смирным...
6
У меня была работа. Я ее любил! Да вот только подлый кто-то Интерес убил... А ведь, братцы, я работал До семнадцатого пота! А теперь Вот: Только до И от...
У меня была зазноба. Ох, как я любил! Да вот гад какой-то злобный Взял да разлучил... Я ведь, братцы, с той зазнобой Век бы счастлив был, должно быть! А не так Вот: Только до И от...
У меня была идея. Я весь мир любил! Только кто-то мне неверьем Душу отравил... А ведь, братцы, с той идеей Стоек был в любой беде я! Ну а так Вот: Только до И от...
У меня была идея... У меня была работа... У меня была зазноба... Все теперь наоборот! И лежу лицом к стене я: Кто же, кто же эти кто-то? Я бы их довел до гроба, Кабы не был "до и от"!
...Слишком Сам себя любил. Этим Сам себя убил. Сам себя я закопал, Да еще и написал: Мол, у меня была...
7
Все это сплошная литературщина. Вот, хотя бы вчерашняя встреча с Люсей, под дождем. Слямзено у Рязанова, не иначе. Если б я писал роман, я бы этим эпизодом побрезговал. Ну сколько можно! Увы, я не пишу роман, а кручу его. Или, если уж быть совсем точным, он меня крутит. И крутит, и крутит, но ничего нового под луной нету. Вот плохо помню Лермонтова, но у Печорина тоже был курортный роман: не то с Бэлой, не то с княжной Мэри, не то с обеими сразу. Не помню. Как изучили в каком-то там классе, так и не дошли руки перечитать. А ведь явно про меня. Лишний человек, и всякое такое. Чем дело кончилось? Помню, что лошадей загнал. Значит, скорее всего, нагадил, а потом раскаивался. Ну, это - по нашему. Это - мы могём. А если подробнее, то пойду сейчас в библиотеку и посмотрю, чем у нас с Люсей дело кончится. А чего это вы ухмыляетесь? Ну да, у нас с Люсей. Увы. Сегодня мы были на Церковке, и отдыхали, сидя на камушке. Тут-то я и пал, когда она собрала волосы в узел и открыла шею. Я тут же понял, что хочу, и хочу немедленно. Для меня самое притягательное место в женщине - шея сзади, эти ложбинки и завитки, уж такой я извращенец. Я почувствовал себя молодым козлом, я взмемекнул бы и набросился, но с нами была тыдра Люба. Она, может быть, мое поведение и одобрила бы, но вот что-то я застеснялся... Но решение принято, и теперь надо дело доводить до конца. Петро переселился к очередной пассии, комната пуста. Сегодня вечером танцы, тыдра Люба их ни за что не пропустит. А Люся танцы не выносит. Как и я. Значит, сегодня вечером мы идем к Круглой новым маршрутом. Диспозиция, кажется, ясна... (К северо-востоку от рэсторана находится туалэт типа сортир, обозначенный на схэме буквами "мэ" и "жо". В десяти метрах от туалэта - пыхта. Под пыхтой буду я. Ха-га-га-га-га!) Эх, были мы когда-то рысаками! И я подтянулся, я ощутил себя охотником, моя рука не знает промаха, мое копье длинное и твердое, но все же подкрепите меня вином и освежите яблоками, ибо от любви я уже совсем изнемог. ...И все было сделано чисто, и я был разговорчив и она мила. Я обошелся без этих пошлых штук типа ухватывания за талию и похлопывания по заду. Как-то я этого не переношу. Я пару раз подал ей руку на спуске, и все. Но было сделано главное: у нас был общий язык, общие тайны, и понимали мы друг друга с полуслова. ("Не приспособлены вы, кролики, для лазания!"- говорил я, помогая ей на "катушке". - "Болтать-то вы умеете, Джим. А летать?" отвечала она). Я очень натурально заблудился и пошел не той тропой. А надо сказать, что в монастыре ровно в одиннадцать запирают все двери. Но в нашем корпусе есть потайной ход, мне его Петро показал. Все было сделано чисто: к отбою мы не успели. Что же делать, сказала она, выход есть, сказал я и, пока она не очухалась, повел, и провел, и оставил ее устраиваться, а сам пошел до ветру, ибо перед этим делом я привык сходить до ветру, ну и вообще привести себя в порядок. Когда я вернулся, она лежала в постели, натянув одеяло до самых глаз. А вы-то где устроитесь, спросила она. Ну, сказал я улыбнувшись, думаю, что там же. Что, спросила она изумленно, а потом сообразила. Так для того все и было затеяно, сказала она, и все было специально, сказала она, а я-то думала, сказала она, ну и дура же я, сказала она. И заплакала. Вот это да. Вот это номер. Ни за понюшку табаку покончил с собой покоритель сердец: помер со смеху. Послушай, сказал я, положив руку на ее плечо. К этому надо относиться проще, сказал я. Ты же вернешься к жене, сказала она. Как же ты к жене-то вернешься, сказала она. А жена-то тут при чем, удивился я. Я пошла, сказала она. Отвернись, сказала она, я оденусь. Вот чего не люблю - это уговаривать. Скажет мне человек "нет" - ну, на нет и суда нет. Не больно-то и хотелось. Даже с женщинами - хоть и знаю, что их "нет" - это на самом деле "да". Куда ты пойдешь, сказал я, убирая руку. Спи давай. Не буду я тебя трогать. Честное пионерское. И лег на Петрову кровать, и долго мы молчали и слушали дыхание друг друга, и переговаривались дыханием. Она сперва всхлипывала, а я обиженно сопел. А потом она вздохнула глубоко, и стала дышать ровно, и я сделал то же самое. Но потом я вспомнил ее затылок и представил, что было бы сейчас вот тут, в двух шагах, повернись все иначе, да и рука помнила ее плечо. Она в ответ тоже задышала часто и тяжело, но, стоило мне скрипнуть пружинами, она отвернулась, и выровняла дыхание, и я тоже стал дышать редко и осторожно, и заснул, а проснулся уже утром, от ее сдавленных рыданий. Вот ведь, подумал я, послал бог на мою голову. Ну чего ты опять, начал я, и вдруг понял, что она не рыдает, а хохочет. Вот это анекдот, сказала она, сияя. Да уж, хмуро сказал я, таких идиотов поискать. Я думаю, сказала она, это первый такой случай в городе-курорте. Да, наверное, и последний, сказал я. Такой шикарный план - и вдрызг, поддела она. Нет, сказал я с достоинством, это была импровизация. Ноктюрн на флейте водосточных труб. А главное, сказала она, так ошибиться в человеке. Я думала, ты другой. Я тоже так думал, сказал я.
8
Весь день меня распирает смех, и за завтраком я вообще подавился компотом. Третьей из теток (не помню, как зовут, кажется, Марья Ивановна), пришлось треснуть меня по спине. Люсино лицо утром говорило: "Да,да", но я сделал вид, что не понимаю. В основном, конечно, из вредности. И отчасти из-за честного пионерского. Мы не уславливались о новой встрече, но после обеда я пришел к ним в гости с букетиком тюльпанов (я - и цветы! да более противоестественное сочетание и выдумать невозможно! но я купил их, я даже вспомнил, что их должно быть нечетное количество. Сюжет складывался оригинально, и на этом повороте я чувствовал, что нужно придти, и именно с цветами.) Тыдра Люба встретила меня, как родного сына. Я был напоен чаем и накормлен вареньями. Люба подшучивала и намекала. Мы с Люсей сидели именинниками, время от времени встречаясь глазами и прыская в ладошку. Люся была по домашнему, в халатике, и это меня, конечно, возбуждало. На мой взгляд, женщина лучше всего смотрится в халате (и, добавим в скобках, на кухне), или уж совсем без него. И был мощный поход чуть не до самых верховий речки, из-за которого мы пропустили ужин. А мы не заблудимся, спросила Люся, смеясь. Нет, сказал я, не заблудимся. И, как в воду глядел: мы мило проболтали всю дорогу, но пришли домой засветло. А как там Петро поживает, спросила она, когда мы прошли мимо моего санатория. Обещал вернуться, соврал я. Что-то со мной случилось. Искра в землю ушла, что ли. И в великой задумчивости шел я домой, грустно напевая:
А вчера, расставаясь у сада, Подарил ты мне медную брошь... Ты скажи, а ты скажи, че те надо, че те надо, Я те дам, я те дам, че ты хошь...
Доводилось ли вам когда-нибудь топить котят? (Ну разумеется, не из садизма, а из необходимости!). Их надо топить сразу же, пока они не обрели имя и приметы. Одно дело - спустить в помойное ведро некий объект, с четырьмя лапами, условно живой, и совсем другое дело - Барсика, который потешно жмурится, а на задней лапке у него белое пятно. И что еще характерно. Приехал как-то в таежную дыру, где я как раз проводил свое босоногое детство, медвежий цирк. Ну и, конечно, ажиотаж кругом, хотя чего-чего, а медведей мы и без цирка повидали во всяких видах, а особенно в вареном. Да вот, как раз в этом году в нашем бараке жил медвежонок, и жрал сгущенку килограммами, а я с ним понарошку боролся. Ажиотаж тем не менее был, и мне билета не досталось. Я стоял и ревел, размазывая сопли и слезы, но тут мне сказали, что сегодня же цирк поедет в поселок Рассвет, и я рванул туда, не спросившись родителей. Градусов было минус тридцать, а километров - восемь, но я дошел, не поморозившись, и взял билет, и дождался приезда гастролеров, но тут искра ушла в землю, и я отдал билет ошалевшему от счастья незнакомому пацану, и заревел от непонятного унижения, и пошел домой ночной дорогой, опять размазывая леденеющие сопли. Ехала на ту беду из поселка Рассвет пожарная машина, и меня подсадили. Пожарники все были пьяные, как сапожники, а особенно шофер, и мы не вписались в поворот, и перевернулись. Я оказался на самом верху и вытаскивал всю эту пьянь из машины, а пьянь еще и упиралась.
9
Получив поражение сразу на двух любовных фронтах, моя соседка по столу с горя умотала в город. Мы с Марьей Ивановной и Надеждой Петровной ведем светские беседы из серии "для тех, кому за сорок". Они скармливают мне соседкину порцию. Неплохие, в общем, тетки. Они говорят: - о том, что в прошлом году ягоды было много, а грибов мало, но пару ведер Марья Ивановна все же засолила; - о том, что дочь у Надежды Петровны невезучая, от одного мужа ушла сама, а второй ее бросил; - о том, что под Ойшей было крушение поезда, и разбилась цистерна со спиртом, так мужики лакали из луж; - о том, что Надежда Петровна купила себе на базаре кофточку, ну такую славненькую, а она через неделю полезла; - о том, что если рис отварить в четырех водах, сливая сразу, как закипит, в нем сохраняются всякие полезные свойства; - о том, что... ну, и так далее. А я тоже по-честному рассказываю им: - о том, что зарплата у нас не очень плохая; - о том, что с продуктами у нас неважно; - о том, что с одеждой у нас получше; - о том, что... ну, и так далее. И более того. Я обнаружил, что у Марьи Ивановны неплохой формы рот, который ее красит, и красил бы еще больше, если б она его не красила. И что глаза у Надежды Петровны тревожные и синие. И более того. Я даже запомнил, как зовут нашу многофронтовую подругу. Ее зовут Эмилия. Дурацкое имя. Но красивое.
10
Я коллекционирую Люсю. Мы проводим вместе все время, свободное от процедур. Вообще-то мы предпочитаем шататься по лесу. Но, отдавая дань традиции, пьем чай из трав в "Марале", под дикие крики Ротару: "Только этого мало!!!!!" И едим мороженое в "Шоколадке", и шашлыки неизвестного происхождения на улице, а однажды нас даже занесло в видюшник, где несравненный Чарльз Бронсон выкосил из кольта и пулемета целую армию ихних американских урок. И я коллекционирую Люсю. Коллекционирую ее словечки и привычки ("Да почему?" "Да разве?"). Она курносая, что, по-моему, для рыжих нетипично. Глаза у нее большие, настолько большие, что кажется, что она постоянно чем-то удивлена (иногда я склоняюсь к мысли, что мне это не кажется). Ее губы постоянно норовят растянуться в улыбке, но удерживаются в полувопросительном изгибе. Мы так и не переспали, и уже явно не переспим. Как-то вот все идет в таком стиле, что секс туда не вписывается. Мы хохмим, и язвим друг над другом, и играем в флирт, но это никак не флирт. Люсю я близко не подпускаю. Хотя, может быть, я ее даже и люблю (но очень странною любовью). А точнее, как раз поэтому. Тем, кто меня любил - трудно позавидовать. Но стократ хуже пришлось тем, кому я ответил взаимностью. А разговор без хохмочек у нас был всего один. Мы шли по ореховой аллее, и рядом гремели разудалые танцы, и я взял Люсю под руку и прибавил шагу. - А почему ты не любишь танцы? - спросила она. И так все это сработало - и аллея, и шум танцевальный, и лицо ее, вполне серьезное - что я сказал чистую правду. Я сказал, что от танцев пахнет ложью, что эта та же водка, та же работа; и то, и другое, и третье - чтобы забыться, чтобы не думать. Но водка - это хоть честно, работа - это хоть полезно. А танцы... Я нечасто чувствую себя одиноким, но на танцах всегда. Я ухожу куда-нибудь в поле, мордой в небо - и у-у-у-у-! - Вот! - сказала Люся. -Точно! - Э! - сказал я. - Да мы с тобой одной крови - ты и я! - Похоже на то, что так.- сказала она. - Ну представь - во время пикника на обочине подпивший таукитянин на спор принимает облик чьего-нибудь папаши или там голубя. И вводит в заблуждение чью-то там мамашу. И в результате появляется на свет этакий жук в муравейнике. И все ему здесь ну так дико! - Как Штирлицу! - Во-во! А жить-то надо - тут! И что остается делать? Он изучает нехитрую технологию жизни землян. Мимикрирует. Приучается в компании бичей изъясняться изысканным матом. И шпарить почти что по латыни на интеллигентской попойке. - И дамам говорить любезности, если надо. - И дамам. Но это не он. Это скафандр. Отличный скафандр из добротной четырехслойной непробиваемой иронии. Боевая раскраска, как у американского пехотинца. А внутри - он, во всей таукитянской наготе: шесть щупалец... - Жутко удобная штука! - ...восемь глаз... - Из которых не менее пяти смотрят внутрь... - Что, знакомо? - Еще как! - И вот представь - в скафандре хорошо, но уж очень плохо. например, любовью заниматься в скафандре... - Бр-р-р, - сказала Люся. - И время от времени приходится из него вылезать, совершая самоубийственную попытку контакта цивилизаций... - А скафандр-то уже сросся с телом! - И все-то ты понимаешь...
11
Я очки снимаю с носа, И гляжу на них я косо, И с размаху их бросаю в набежавшую волну! Вяло дужками вращая, Тускло стеклами сверкая, Все одиннадцать диоптрий отправляются ко дну. И гляжу я напряженно Глазом невооруженным В мир, который мне доселе был неведомым почти Без очков не видно дали, Но очки мне в детстве дали, Может быть, не те, что надо, мне подсунули очки! По корыстным по мотивам Искажали перспективу, Да и с цветом, очевидно, тоже что-нибудь не так... Подозрительно красиво, Поразительно фальшиво. Я носил очки полжизни. Ну какой же я дурак! Я собою очень гордый, Я держусь почти что лордом, Жалко только, в этом мире я не вижу ни черта! И знакомлюсь с чем-то твердым Регулярно, прямо мордой. Что-то, братцы, очень странно исполняется мечта! ...Я глазам своим не верю, Я бегу скорей на берег, И с размаху я бросаюсь в набежавшую волну, Нацепив на шею камень, За своими за очками... Без очков мне жизни нету: Не найду - так утону!
12
Что-то я рассказывать устал. Тем более, что и рассказывать больше нечего. Перейдем-ка сразу к эпилогу.
Эпилог.
1 2 3
5
Мы только-только успели к ужину. Точнее, в Люсином санатории ужин был чуть позднее, и у нее был шанс переодеться. А у нас ужин уже кончался, и я заявился в столовую, как есть: мокрый с головы до ног и в грязном трико. Тетки высказали мне свое "фе", но я ихнее "фе" проигнорировал. После ужина я не спеша помылся в душе, постирал трико и неожиданно увидел себя в зеркале, в натуральном, то есть, виде. Нельзя сказать, чтобы это было в новинку: одеваясь после радоновых ванн, я тоже поглядывал в зеркало, но чисто технически: на предмет обнаружения прыща или клеща. Но тут я обозрел себя с точки зрения эстетической, чего не бывало уже много лет. Гм, сказал я себе в сердце своем. Ну, не Арнольд Шварценеггер, конечно. Но такой еще из себя: гладкий. Грудь мужественная, волосатая. Шея моя, как столп Давида, и живот мой, как ворох пшеницы (кстати, немаленький ворох), и... и что там еще? Дальше вроде что-то про чресла и лилии. Ну, не знаю, что там за лилии, а чресла у меня тоже ничего, не из последних. Очень даже не из последних, а? Столько добра пропадает. Жалко тебе, что ли? А то жена пилит из ревности за здорово живешь. А так пострадаешь - так хоть за дело. Поделись с ближней, Коля, думал я. Сытый голодного не разумеет. Это тебе никто не нужен, а женщине всегда нужен кто-то. И, кстати, вспомнил я, ведь именно так вылечили Гарри, степного волчару, брата твоего по крови. Именно так, и именно от этого. Приходит это Гарри как-то домой, а там в постели - этакий бутон (не помню, как звать: не то Мария, не то Гермина). Нет. Не хочу. Я хочу свернуться калачиком и так лежать, и чем дольше, тем лучше. Поймать бы золотую рыбку. Чего тебе надобно, в меру упитанный мужчина в расцвете сил? Рыбка! Золотая моя! Выбей из меня мозги, до последней завитушечки! И веди меня к реке, и положи меня в воду, и научи меня искусству быть смирным...
6
У меня была работа. Я ее любил! Да вот только подлый кто-то Интерес убил... А ведь, братцы, я работал До семнадцатого пота! А теперь Вот: Только до И от...
У меня была зазноба. Ох, как я любил! Да вот гад какой-то злобный Взял да разлучил... Я ведь, братцы, с той зазнобой Век бы счастлив был, должно быть! А не так Вот: Только до И от...
У меня была идея. Я весь мир любил! Только кто-то мне неверьем Душу отравил... А ведь, братцы, с той идеей Стоек был в любой беде я! Ну а так Вот: Только до И от...
У меня была идея... У меня была работа... У меня была зазноба... Все теперь наоборот! И лежу лицом к стене я: Кто же, кто же эти кто-то? Я бы их довел до гроба, Кабы не был "до и от"!
...Слишком Сам себя любил. Этим Сам себя убил. Сам себя я закопал, Да еще и написал: Мол, у меня была...
7
Все это сплошная литературщина. Вот, хотя бы вчерашняя встреча с Люсей, под дождем. Слямзено у Рязанова, не иначе. Если б я писал роман, я бы этим эпизодом побрезговал. Ну сколько можно! Увы, я не пишу роман, а кручу его. Или, если уж быть совсем точным, он меня крутит. И крутит, и крутит, но ничего нового под луной нету. Вот плохо помню Лермонтова, но у Печорина тоже был курортный роман: не то с Бэлой, не то с княжной Мэри, не то с обеими сразу. Не помню. Как изучили в каком-то там классе, так и не дошли руки перечитать. А ведь явно про меня. Лишний человек, и всякое такое. Чем дело кончилось? Помню, что лошадей загнал. Значит, скорее всего, нагадил, а потом раскаивался. Ну, это - по нашему. Это - мы могём. А если подробнее, то пойду сейчас в библиотеку и посмотрю, чем у нас с Люсей дело кончится. А чего это вы ухмыляетесь? Ну да, у нас с Люсей. Увы. Сегодня мы были на Церковке, и отдыхали, сидя на камушке. Тут-то я и пал, когда она собрала волосы в узел и открыла шею. Я тут же понял, что хочу, и хочу немедленно. Для меня самое притягательное место в женщине - шея сзади, эти ложбинки и завитки, уж такой я извращенец. Я почувствовал себя молодым козлом, я взмемекнул бы и набросился, но с нами была тыдра Люба. Она, может быть, мое поведение и одобрила бы, но вот что-то я застеснялся... Но решение принято, и теперь надо дело доводить до конца. Петро переселился к очередной пассии, комната пуста. Сегодня вечером танцы, тыдра Люба их ни за что не пропустит. А Люся танцы не выносит. Как и я. Значит, сегодня вечером мы идем к Круглой новым маршрутом. Диспозиция, кажется, ясна... (К северо-востоку от рэсторана находится туалэт типа сортир, обозначенный на схэме буквами "мэ" и "жо". В десяти метрах от туалэта - пыхта. Под пыхтой буду я. Ха-га-га-га-га!) Эх, были мы когда-то рысаками! И я подтянулся, я ощутил себя охотником, моя рука не знает промаха, мое копье длинное и твердое, но все же подкрепите меня вином и освежите яблоками, ибо от любви я уже совсем изнемог. ...И все было сделано чисто, и я был разговорчив и она мила. Я обошелся без этих пошлых штук типа ухватывания за талию и похлопывания по заду. Как-то я этого не переношу. Я пару раз подал ей руку на спуске, и все. Но было сделано главное: у нас был общий язык, общие тайны, и понимали мы друг друга с полуслова. ("Не приспособлены вы, кролики, для лазания!"- говорил я, помогая ей на "катушке". - "Болтать-то вы умеете, Джим. А летать?" отвечала она). Я очень натурально заблудился и пошел не той тропой. А надо сказать, что в монастыре ровно в одиннадцать запирают все двери. Но в нашем корпусе есть потайной ход, мне его Петро показал. Все было сделано чисто: к отбою мы не успели. Что же делать, сказала она, выход есть, сказал я и, пока она не очухалась, повел, и провел, и оставил ее устраиваться, а сам пошел до ветру, ибо перед этим делом я привык сходить до ветру, ну и вообще привести себя в порядок. Когда я вернулся, она лежала в постели, натянув одеяло до самых глаз. А вы-то где устроитесь, спросила она. Ну, сказал я улыбнувшись, думаю, что там же. Что, спросила она изумленно, а потом сообразила. Так для того все и было затеяно, сказала она, и все было специально, сказала она, а я-то думала, сказала она, ну и дура же я, сказала она. И заплакала. Вот это да. Вот это номер. Ни за понюшку табаку покончил с собой покоритель сердец: помер со смеху. Послушай, сказал я, положив руку на ее плечо. К этому надо относиться проще, сказал я. Ты же вернешься к жене, сказала она. Как же ты к жене-то вернешься, сказала она. А жена-то тут при чем, удивился я. Я пошла, сказала она. Отвернись, сказала она, я оденусь. Вот чего не люблю - это уговаривать. Скажет мне человек "нет" - ну, на нет и суда нет. Не больно-то и хотелось. Даже с женщинами - хоть и знаю, что их "нет" - это на самом деле "да". Куда ты пойдешь, сказал я, убирая руку. Спи давай. Не буду я тебя трогать. Честное пионерское. И лег на Петрову кровать, и долго мы молчали и слушали дыхание друг друга, и переговаривались дыханием. Она сперва всхлипывала, а я обиженно сопел. А потом она вздохнула глубоко, и стала дышать ровно, и я сделал то же самое. Но потом я вспомнил ее затылок и представил, что было бы сейчас вот тут, в двух шагах, повернись все иначе, да и рука помнила ее плечо. Она в ответ тоже задышала часто и тяжело, но, стоило мне скрипнуть пружинами, она отвернулась, и выровняла дыхание, и я тоже стал дышать редко и осторожно, и заснул, а проснулся уже утром, от ее сдавленных рыданий. Вот ведь, подумал я, послал бог на мою голову. Ну чего ты опять, начал я, и вдруг понял, что она не рыдает, а хохочет. Вот это анекдот, сказала она, сияя. Да уж, хмуро сказал я, таких идиотов поискать. Я думаю, сказала она, это первый такой случай в городе-курорте. Да, наверное, и последний, сказал я. Такой шикарный план - и вдрызг, поддела она. Нет, сказал я с достоинством, это была импровизация. Ноктюрн на флейте водосточных труб. А главное, сказала она, так ошибиться в человеке. Я думала, ты другой. Я тоже так думал, сказал я.
8
Весь день меня распирает смех, и за завтраком я вообще подавился компотом. Третьей из теток (не помню, как зовут, кажется, Марья Ивановна), пришлось треснуть меня по спине. Люсино лицо утром говорило: "Да,да", но я сделал вид, что не понимаю. В основном, конечно, из вредности. И отчасти из-за честного пионерского. Мы не уславливались о новой встрече, но после обеда я пришел к ним в гости с букетиком тюльпанов (я - и цветы! да более противоестественное сочетание и выдумать невозможно! но я купил их, я даже вспомнил, что их должно быть нечетное количество. Сюжет складывался оригинально, и на этом повороте я чувствовал, что нужно придти, и именно с цветами.) Тыдра Люба встретила меня, как родного сына. Я был напоен чаем и накормлен вареньями. Люба подшучивала и намекала. Мы с Люсей сидели именинниками, время от времени встречаясь глазами и прыская в ладошку. Люся была по домашнему, в халатике, и это меня, конечно, возбуждало. На мой взгляд, женщина лучше всего смотрится в халате (и, добавим в скобках, на кухне), или уж совсем без него. И был мощный поход чуть не до самых верховий речки, из-за которого мы пропустили ужин. А мы не заблудимся, спросила Люся, смеясь. Нет, сказал я, не заблудимся. И, как в воду глядел: мы мило проболтали всю дорогу, но пришли домой засветло. А как там Петро поживает, спросила она, когда мы прошли мимо моего санатория. Обещал вернуться, соврал я. Что-то со мной случилось. Искра в землю ушла, что ли. И в великой задумчивости шел я домой, грустно напевая:
А вчера, расставаясь у сада, Подарил ты мне медную брошь... Ты скажи, а ты скажи, че те надо, че те надо, Я те дам, я те дам, че ты хошь...
Доводилось ли вам когда-нибудь топить котят? (Ну разумеется, не из садизма, а из необходимости!). Их надо топить сразу же, пока они не обрели имя и приметы. Одно дело - спустить в помойное ведро некий объект, с четырьмя лапами, условно живой, и совсем другое дело - Барсика, который потешно жмурится, а на задней лапке у него белое пятно. И что еще характерно. Приехал как-то в таежную дыру, где я как раз проводил свое босоногое детство, медвежий цирк. Ну и, конечно, ажиотаж кругом, хотя чего-чего, а медведей мы и без цирка повидали во всяких видах, а особенно в вареном. Да вот, как раз в этом году в нашем бараке жил медвежонок, и жрал сгущенку килограммами, а я с ним понарошку боролся. Ажиотаж тем не менее был, и мне билета не досталось. Я стоял и ревел, размазывая сопли и слезы, но тут мне сказали, что сегодня же цирк поедет в поселок Рассвет, и я рванул туда, не спросившись родителей. Градусов было минус тридцать, а километров - восемь, но я дошел, не поморозившись, и взял билет, и дождался приезда гастролеров, но тут искра ушла в землю, и я отдал билет ошалевшему от счастья незнакомому пацану, и заревел от непонятного унижения, и пошел домой ночной дорогой, опять размазывая леденеющие сопли. Ехала на ту беду из поселка Рассвет пожарная машина, и меня подсадили. Пожарники все были пьяные, как сапожники, а особенно шофер, и мы не вписались в поворот, и перевернулись. Я оказался на самом верху и вытаскивал всю эту пьянь из машины, а пьянь еще и упиралась.
9
Получив поражение сразу на двух любовных фронтах, моя соседка по столу с горя умотала в город. Мы с Марьей Ивановной и Надеждой Петровной ведем светские беседы из серии "для тех, кому за сорок". Они скармливают мне соседкину порцию. Неплохие, в общем, тетки. Они говорят: - о том, что в прошлом году ягоды было много, а грибов мало, но пару ведер Марья Ивановна все же засолила; - о том, что дочь у Надежды Петровны невезучая, от одного мужа ушла сама, а второй ее бросил; - о том, что под Ойшей было крушение поезда, и разбилась цистерна со спиртом, так мужики лакали из луж; - о том, что Надежда Петровна купила себе на базаре кофточку, ну такую славненькую, а она через неделю полезла; - о том, что если рис отварить в четырех водах, сливая сразу, как закипит, в нем сохраняются всякие полезные свойства; - о том, что... ну, и так далее. А я тоже по-честному рассказываю им: - о том, что зарплата у нас не очень плохая; - о том, что с продуктами у нас неважно; - о том, что с одеждой у нас получше; - о том, что... ну, и так далее. И более того. Я обнаружил, что у Марьи Ивановны неплохой формы рот, который ее красит, и красил бы еще больше, если б она его не красила. И что глаза у Надежды Петровны тревожные и синие. И более того. Я даже запомнил, как зовут нашу многофронтовую подругу. Ее зовут Эмилия. Дурацкое имя. Но красивое.
10
Я коллекционирую Люсю. Мы проводим вместе все время, свободное от процедур. Вообще-то мы предпочитаем шататься по лесу. Но, отдавая дань традиции, пьем чай из трав в "Марале", под дикие крики Ротару: "Только этого мало!!!!!" И едим мороженое в "Шоколадке", и шашлыки неизвестного происхождения на улице, а однажды нас даже занесло в видюшник, где несравненный Чарльз Бронсон выкосил из кольта и пулемета целую армию ихних американских урок. И я коллекционирую Люсю. Коллекционирую ее словечки и привычки ("Да почему?" "Да разве?"). Она курносая, что, по-моему, для рыжих нетипично. Глаза у нее большие, настолько большие, что кажется, что она постоянно чем-то удивлена (иногда я склоняюсь к мысли, что мне это не кажется). Ее губы постоянно норовят растянуться в улыбке, но удерживаются в полувопросительном изгибе. Мы так и не переспали, и уже явно не переспим. Как-то вот все идет в таком стиле, что секс туда не вписывается. Мы хохмим, и язвим друг над другом, и играем в флирт, но это никак не флирт. Люсю я близко не подпускаю. Хотя, может быть, я ее даже и люблю (но очень странною любовью). А точнее, как раз поэтому. Тем, кто меня любил - трудно позавидовать. Но стократ хуже пришлось тем, кому я ответил взаимностью. А разговор без хохмочек у нас был всего один. Мы шли по ореховой аллее, и рядом гремели разудалые танцы, и я взял Люсю под руку и прибавил шагу. - А почему ты не любишь танцы? - спросила она. И так все это сработало - и аллея, и шум танцевальный, и лицо ее, вполне серьезное - что я сказал чистую правду. Я сказал, что от танцев пахнет ложью, что эта та же водка, та же работа; и то, и другое, и третье - чтобы забыться, чтобы не думать. Но водка - это хоть честно, работа - это хоть полезно. А танцы... Я нечасто чувствую себя одиноким, но на танцах всегда. Я ухожу куда-нибудь в поле, мордой в небо - и у-у-у-у-! - Вот! - сказала Люся. -Точно! - Э! - сказал я. - Да мы с тобой одной крови - ты и я! - Похоже на то, что так.- сказала она. - Ну представь - во время пикника на обочине подпивший таукитянин на спор принимает облик чьего-нибудь папаши или там голубя. И вводит в заблуждение чью-то там мамашу. И в результате появляется на свет этакий жук в муравейнике. И все ему здесь ну так дико! - Как Штирлицу! - Во-во! А жить-то надо - тут! И что остается делать? Он изучает нехитрую технологию жизни землян. Мимикрирует. Приучается в компании бичей изъясняться изысканным матом. И шпарить почти что по латыни на интеллигентской попойке. - И дамам говорить любезности, если надо. - И дамам. Но это не он. Это скафандр. Отличный скафандр из добротной четырехслойной непробиваемой иронии. Боевая раскраска, как у американского пехотинца. А внутри - он, во всей таукитянской наготе: шесть щупалец... - Жутко удобная штука! - ...восемь глаз... - Из которых не менее пяти смотрят внутрь... - Что, знакомо? - Еще как! - И вот представь - в скафандре хорошо, но уж очень плохо. например, любовью заниматься в скафандре... - Бр-р-р, - сказала Люся. - И время от времени приходится из него вылезать, совершая самоубийственную попытку контакта цивилизаций... - А скафандр-то уже сросся с телом! - И все-то ты понимаешь...
11
Я очки снимаю с носа, И гляжу на них я косо, И с размаху их бросаю в набежавшую волну! Вяло дужками вращая, Тускло стеклами сверкая, Все одиннадцать диоптрий отправляются ко дну. И гляжу я напряженно Глазом невооруженным В мир, который мне доселе был неведомым почти Без очков не видно дали, Но очки мне в детстве дали, Может быть, не те, что надо, мне подсунули очки! По корыстным по мотивам Искажали перспективу, Да и с цветом, очевидно, тоже что-нибудь не так... Подозрительно красиво, Поразительно фальшиво. Я носил очки полжизни. Ну какой же я дурак! Я собою очень гордый, Я держусь почти что лордом, Жалко только, в этом мире я не вижу ни черта! И знакомлюсь с чем-то твердым Регулярно, прямо мордой. Что-то, братцы, очень странно исполняется мечта! ...Я глазам своим не верю, Я бегу скорей на берег, И с размаху я бросаюсь в набежавшую волну, Нацепив на шею камень, За своими за очками... Без очков мне жизни нету: Не найду - так утону!
12
Что-то я рассказывать устал. Тем более, что и рассказывать больше нечего. Перейдем-ка сразу к эпилогу.
Эпилог.
1 2 3