Мэн-кэ не понравился чересчур шикарный наряд мисс Ян и особенно красная безрукавка, такая яркая, что глазам становилось больно. Да и платье казалось слишком пестрым по сравнению с черным атласным платьем двоюродной сестры, на котором единственной отделкой была золотая оборочка.
И все же надо было восхищаться, чтобы польстить самолюбию мисс Ян. Мэн-кэ не знала, как это сделать, но в конце концов после небольшой заминки последовала примеру других.
– Ах, как прелестно! Как очаровательно! – воскликнула она, еще раз бросив взгляд на напудренное и нарумяненное до неестественности лицо подруги.
– Дорогая Мэн-кэ, это платье – подарок старшего брата. Как выразился один из его сослуживцев по бирже, оно наряднее, чем у самой госпожи Хэй, примадонны из «Нового мира». Переодевайся скорее, поедем туда – брат сегодня придет пораньше!
– Я не поеду, – не задумываясь, ответила Мэн-кэ.
Одно упоминание о «Новом мире» вызывало у нее неприятное воспоминание: как-то вскоре после приезда в Шанхай она с подругами по училищу отправилась в «Новый мир» погулять, и там над ними насмехались какие-то распутники.
Смекнув, в чем дело, Сяо-сун едва заметно улыбнулся, сел в кресло и стал листать книгу, всем своим видом показывая, что тоже не собирается идти. Сестра снова хотела позвать Мэн-кэ, но мисс Ян уже направилась к двери, увлекая за собой упирающегося Тань Мина.
– Ладно, пошли! Их все равно не вытащишь! Позовем этого «соню», Чжу Чэна.
За Мэн-кэ пришел старший двоюродный брат, но она уже поднялась к себе.
Внизу резко засигналил автомобиль, возвещая, что все уехали.
Тоска охватила Мэн-кэ. Она сбросила халат и вышла на террасу подышать воздухом. Время было раннее, луна еще не взошла, прямо над головой мерцала холодным светом Ткачиха. Млечный Путь смутно белел на фоне темного неба.
Легкий ветерок трепал волосы Мэн-кэ. Глубокая ночная тишина усилила ее грусть. Она понурила голову и прислонилась к каменным перилам.
Неслышными шагами к Мэн-кэ подошел Сяо-сун.
– Простудишься, сестрица! – Он легонько коснулся ее плеча.
При слабом свете звезд брат заметил, как в ее черных глазах сверкнули блестящие, чистые, как кристалл, слезы.
Девушка обернулась, лицо ее озарилось улыбкой.
Рука об руку они вошли в дом.
Сидя на низенькой скамеечке, Сяо-сун наблюдал, как Мэн-кэ надевает халат. Из-под короткой нижней юбки из черного шелка виднелись стройные ноги, сквозь тонкие шелковые чулки просвечивало нежное белое тело. Взгляд Сяо-суна был прикован к ее ногам.
Сяо-сун пожалел, что предложил ей теплее одеться – широкий халат совершенно скрыл изгиб девичьей талии. Сяо-сун решительно не одобрял нынешнюю женскую моду: халаты должны облегать фигуру.
– Ты как-то странно на меня смотришь! – заметила Мэн-кэ.
– Может, сходим в кино, сестрица? В «Гарделе» сегодня идет «Дама с камелиями»…
Три гола назад Мэн-кэ читала перевод этого произведения и, как ей теперь казалось, по глупости проливала слезы. Ей захотелось посмотреть этот фильм. Она обрадовалась и заторопила Сяо-суна.
На лестнице Мэн-кэ вдруг услышала плач Ли-ли. Она побежала к ней и увидела там жену двоюродного брата с покрасневшими глазами. Та по-видимому плакала, а Ли-ли лежала на кровати и кричала, дрыгая ручками и ножками.
При виде Мэн-кэ жена брата обняла ребенка и сказала, что у Ли-ли болит живот. Ли-ли притихла было на руках у матери, но затем снова раскапризничалась и принялась колотить ее в грудь кулачками.
Мэн-кэ предложила жене двоюродного брата пойти в кино, но та отказалась под предлогом, что нянька ушла и не на кого оставить ребенка.
Мэн-кэ пошла разыскивать Я-наня, но слуга сказал, что он ушел сразу после ужина.
Пришлось идти в кино вдвоем с Сяо-суном. Они отправились в гараж «Летающий Феникс» и взяли машину.
Они немного опоздали, сеанс уже начался. Сяо-сун достал карманный электрический фонарик, и при его свете они пробрались в боковую ложу, с самого края.
Усадив Мэн-кэ. Сяо-сун придвинул вплотную к ней мягкий стул и сел. В этот момент на экране появился какой-то толстяк в халате. Он летел в самолете; сначала внизу промелькнуло море, потом проплыли горы, и, наконец, самолет стал кружиться над городом.
Мэн-кэ недоумевала: что это такое?
Сяо-сун наклонился к ней и шепнул на ухо:
– Фильм еще не начался.
Мэн-кэ вовсе не хотелось смотреть на толстяка. Она стала оглядываться в поисках чего-нибудь интересного. Сквозь голубой тюлевый занавес на возвышении, где расположился оркестр, струился мягкий электрический свет. На балконе и в партере смутно виднелись плотные ряды годов. Из соседней ложи доносился густой аромат духов. Сидевший сзади мужчина сопел и притопывал ногой в такт оркестру.
Когда же наконец на экране появилась каменная лестница и на ней – женщина в длинной черной юбке, Мэн-кэ больше не отрывала глаз от экрана: она вспоминала прочитанную книгу, забыв, что перед ней артистка, и вместе с ней переживала ее горе, будто собственное.
Временами, чувствуя на себе пристальный взгляд брата, она шептала:
– Как трогательно! Ты только посмотри!
– Да, и в самом деле трогательно! – отвечал он.
Мэн-кэ и в голову не приходило, какой смысл вкладывал он в эти слова.
Вдруг в самый, как ей казалось, интересный момент оркестр умолк, и в зале стало ослепительно светло. Начался антракт.
Сяо-сун опросил, не желает ли она выпить кофе. Она покачала головой. В ее воображении мелькали тонкие брови, большие глаза, стройная талия, горькая усмешка…
Протиснувшись сквозь толпу в фойе, Сяо-сун вышел наружу проветриться – духота в зале его утомила. К его возбуждению прибавилась тревога: он понимал, что развязностью можно испортить все дело, тем более если девушке не свойственно кокетство.
В буфете толпилось множество людей, особенно там, где продавались засахаренные фрукты и сигареты.
Некоторые мужчины вскакивали из-за столиков, делая вид, будто ищут друзей. На самом же деле они просто старались разглядеть стройную женскую фигурку.
Пожилые дамы, придвинувшись друг к другу, шепотом высказывали критические замечания о туалетах сидящих поблизости женщин и исподлобья поглядывали на интересных мужчин. Некоторые женщины пудрились, глядя в зеркальце, или поправляли волосы, коротко подстриженные на висках.
В ложе, по соседству с Мэн-кэ, какая-то итальянка оживленно беседовала с усатыми мужчинами, и ее громкий смех привлекал внимание окружающих. Большая рука с зажатой между пальцами сигаретой легла на перегородку ложи, в которой сидела Мэн-кэ; сверкнуло драгоценное кольцо с бриллиантом.
Когда вернулся Сяо-сун, было слышно, как за перегородкой кто-то прощается.
Сеанс продолжался. В наиболее трагических местах Мэн-кэ не могла сдержать слезы. Не дождавшись конца фильма, она встала и направилась к выходу. Сяо-сун последовал за ней.
Когда они сели в автомобиль, Мэн-кэ молча оперлась на руку брата, и он осторожно обнял девушку. Оба молчали: каждый думал о своем. Едва машина остановилась, как Мэн-кэ выскочила и убежала к себе.
В это же время на асфальтовой мостовой у подъезда остановилась небольшая коляска: это тетка вернулась с банкета, устроенного по случаю дня рождения в семье Ли. Потом в доме наступила тишина. В «Новом мире» веселье, по-видимому, было в самом разгаре, но для Мэн-кэ оно не представляло никакого интереса.
Сяо-сун посидел немного с матерью. Разговор шел о гостях на дне рождения, о чрезмерной роскоши, с какой было устроено пиршество, о вине, которое там подавали, о развлечениях… о сегодняшнем фильме. Как только Сяо-сун заметил, что мать устало опустила веки, он поспешил проститься. Рассудок его в это время был уже совершенно трезв: он вспомнил наивность Мэн-кэ и про себя усмехнулся – до чего же он был глуп! Но Мэн-кэ, право, недурна! Он не переставал мысленно ею восхищаться.
«Если захочу, своего добьюсь!» – решил он, и на лице его появилась самодовольная улыбка. Он залез под мягкое одеяло и заснул безмятежным сном.
А Мэн-кэ в это время думала о судьбе дамы с камелиями. Она была просто влюблена в актрису. Все второстепенные детали исчезли из ее памяти: остались только выразительные движения бровей и чувство глубокой скорби, горького сожаления о разбитой жизни. Именно такой она представляла себе жизнь самой актрисы, исполнявшей эту роль.
Она тщетно пыталась вспомнить ее имя. Ей хотелось спуститься вниз и спросить Сяо-суна, но, видимо, все уже спали. Придется ждать до утра. Надо будет непременно посмотреть еще какой-нибудь фильм с участием этой актрисы.
Мэн-кэ никак не могла уснуть. Наконец она встала, набросила халат и вытащила игральные кости. Но не успела разложить их по порядку, как вдруг рассердилась и отшвырнула прочь. Кости покатились по полу.
На глаза Мэн-кэ попалась ваза с яблоками, стоявшая на круглом столике. Она поставила ее перед собой и принялась есть яблоки, задумчиво глядя на абажур. Съев несколько штук, вытащила из ящика красную записную книжку с золотой каемкой и, открыв чистую страницу, старательно вывела мелким почерком:
Мне безразличны знаки восхищенья, Но в ночь глубокую я не могу заснуть. Печальная судьба меня тревожит…
Она остановилась, придумывая, что писать дальше, как вдруг услышала на лестнице голос мисс Ян:
– Сестрица!
Девушка торопливо погасила лампу, нырнула под одеяло и притворилась спящей.
– Мэн-кэ, ты уже спишь?
Мисс Ян и двоюродная сестра стояли у дверей, в свете фонаря, падавшего с террасы, и Мэн-кэ их ясно видела.
Но она не откликнулась, тогда женщины притворили дверь и ушли. Мэн-кэ про себя засмеялась и подумала, как хорошо, что она прикинулась спящей, иначе ее не оставили бы в покое.
За стеной слышались голоса. Сестре и мисс Ян не спалось, они обсуждали госпожу Хэй, ее голос, куплеты комика из какой-то пьесы, пересыпая речь английскими словами. Потом мисс Ян запела, подражая голосу госпожи Хэй:
…Я страдаю…
Двоюродная сестра подхватила:
Мисс не желает…
Затем последовала другая «дахуагу».
– Ах, дорогая! Послушай, что ты поешь! Какой стыд!
– Я ведь только подражаю.
– Таких песенок много, и во всех ругают женщин. А этот комик, право, надоел!
Они еще долго шушукались, но Мэн-кэ уже крепко спала.
С каждым днем становилось все холоднее. Ходить в старом халате было уже невозможно, и Мэн-кэ решила обзавестись новым. Правда, у нее был еще один, синий халат из заграничного шелкового полотна, но она стыдилась в нем показаться двоюродным сестрам, которые носили плащи.
Мэн-кэ мечтала о халате на меху за пятьдесят – шестьдесят юаней. Тут отец как раз прислал ей триста юаней. Он узнал, что дочь живет у тетки, и, опасаясь, как бы она не терпела в чем-нибудь нужды, продал большую часть запасов зерна, чтобы собрать денег. Отец сообщал, что в следующий раз пришлет деньги не раньше будущего года, когда продаст сурепное масло, и предупреждал, чтобы на значительную сумму дочь не рассчитывала…
Мэн-кэ попросила двоюродную сестру пойти вместе с нею за покупками. Но сестра по собственному вкусу купила для нее шубу на собольем меху, материю на два платья, несколько шляпок, туфли, шелковые чулки и еще какую-то мелочь, всего на двести сорок пять юаней. Но и этого ей казалось мало. Желая отблагодарить сестру за хлопоты, Мэн-кэ подарила ^ей свои великолепные перчатки и духи… При мысли об отце у Мэн-кэ становилось тяжело на душе. Денег оставалось совсем мало, но она все же угостила тетку и ее домочадцев обедом.
Проводя день за днем в развлечениях, Мэн-кэ совершенно забыла о Юнь-чжэнь и, когда Я-нань спросил ее о подруге, спохватилась, что уже почти пять недель ее не видела. Она хотела сейчас же ехать к ней, но было неудобно, так как на следующий день уезжал Я-нань. И этот вечер, проведенный с другом, оставил неизгладимый след в неискушенном девичьем сердце Мэн-кэ.
Когда они вышли из парка Баньсунъюань, уже смеркалось.
– Хочешь, я познакомлю тебя с двумя интересными девушками? – предложил Я-нань. – Они из партии анархистов.
Мэн-кэ не знала, кто такие анархисты, но согласилась.
– Очень талантливые люди. Если ты сблизишься с ними, они расскажут тебе о многом, чего ты прежде не знала, и ты поймешь, какому делу должна себя посвятить.
– Правда? Тогда идем!
Они свернули в темный переулок и вошли в серые от грязи ворота; из дома чуть слышно доносилось пение, на кухне за столиком сидел поваренок лет шестнадцати и что-то ел. Я-нань вошел в гостиную, а Мэн-кэ осталась под окном и заглянула: там были двое мужчин и две девушки. Мужчина с раскосыми глазами, развалившись в кресле, пел; па его плечо облокотилась девушка в коротких штанах. И петь мужчине было трудно, это чувствовалось по голосу. У письменного стола, обнявшись, сидела другая пара, оба курили.
Мэн-кэ раздумывала, входить ей или нет, когда за ней пришел Я-нань и громко окликнул кого-то с европейским именем.
В гостиной зажгли лампу; в дверях появились уже виденные Мэн-кэ мужчины и девушки. Та, что была в коротких штанах, схватила Я-наня за руки и изо всех сил стала трясти, то и дело восклицая:
– Товарищ! Товарищ!
Я-нань тоже энергично приветствовал ее, и, так как ему не удавалось освободить руки, чтобы поздороваться с другой девушкой, у которой было рябоватое лицо, пришлось наклонить голову и подставить ей щеку для поцелуя.
Я-нань собрался представить Мэн-кэ, но она была совершенно перепугана этим горячим и бурным выражением чувств, граничащим с развязностью. Однако машинально пожала протянутые ей руки. Увидев перед собой большую лапу с черными волосами, она невольно подняла глаза. Перед ней был тот самый мужчина, который пел. Я-нань приветствовал его с большим уважением.
Стол был завален кипами листовок и газет. Мэн-кэ подошла поближе и сделала вид, что рассматривает их. Вдруг она услышала, как косоглазый сказал:
– …На первом же собрании и примем. А участвовала она в каком-нибудь движении?
– Да. В ученическом, когда еще жила в Юяне.
Мэн-кэ удивленно взглянула на Я-наня, словно хотела спросить: «Уж не обо мне ли речь? Ну и дела!»
В ответ Я-нань скорчил гримасу. Косоглазый обратился к Мэн-кэ:
– Ты недавно в Шанхае? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: – Заходи как-нибудь, побеседуем. А это – наша «китайская Софья». Право, она стоит того, чтобы еще разок пожать ей руку!
Он искоса взглянул на девушку в коротких штанах. Та как раз приставала к Я-наню с просьбой набросать для нее черновик выступления на городском собрании, которое должно было состояться на будущей неделе. При имени «Софья» она повернулась к Мэн-кэ и вмешалась в разговор:
– На следующей неделе непременно выкрою время, чтобы с тобой поговорить. Видишь, как много у меня работы? Одних листовок сколько! Но это лишь десятая часть!
Мэн-кэ не понимала, почему Я-нань солгал, когда представлял ее, не знала, какого рода «работой» занимаются эти люди, и, когда они стали выстругивать древко для флага, она украдкой выскользнула из дома и быстро пошла прочь, не оглядываясь, боясь, как бы Я-нань ее не догнал.
На следующее утро, чтобы избежать встречи с Я-нанем, Мэн-кэ отправилась к Юнь-чжэнь. Но едва отворила дверь, как на нее обрушился град упреков. Оправдания не помогли, Юнь-чжэнь уже не могла относиться к ней, как прежде, и даже отпустила несколько язвительных замечаний насчет ее пальто, но, как ни странно, Мэн-кэ теперь не презирала хорошую одежду и украшения, хотя еще не привыкла к ним. Выглядеть красивой, по ее мнению, было не так уж плохо. Разве несправедливо пользоваться благами, которые дает красота? Неужели, чтобы показать свое нравственное превосходство над сверстницами, нужно оставаться растрепой и неряхой?…
Мэн-кэ обиделась на подругу, бросила ей в ответ несколько резких фраз и ушла.
Потом Юнь-чжэнь жалела об этом, старалась загладить свою вину, но прежнего доверия ей так и не удалось вернуть.
Зима пролетела незаметно. Мэн-кэ часто бывала в театрах, в кино, пила вино в компании молодых людей, играла в шахматы, читала романы.
Нельзя, правда, сказать, что в обществе сестер ей бывало очень уж весело. Они целыми днями злословили, насмехались над самыми близкими людьми, настойчиво учили Мэн-кэ житейским премудростям и кокетству.
Они радовались, когда им случалось кого-нибудь одурачить, а чаще всего проповедовали свою особую жизненную философию. Бывало, что Мэн-кэ от души смеялась над их проделками, по когда замечала, что за невинным озорством кроются злоба и коварство, едва сдерживалась, чтобы не закричать от ужаса, и украдкой сжимала кулаки.
Тань Мин в последнее время явно осмелел и часто говорил при пей непристойности. Она не умела хитрить, как двоюродные сестры, и тут же уходила, чтобы не слушать.
С Чжу Чэном она почти не разговаривала, даже в тех случаях, когда они играли в карты. Не в пример сестрам, она не нуждалась в партнере, который бы ей угождал.
Что касается Сяо-суна, то его Мэн-кэ буквально обожала, как в свое время Юнь-чжэнь.
1 2 3 4 5