Выбора не было. Он собрал все свое мужество. Еще одно усилие! Весь напрягся, уперся здоровой ногой, рванулся... От сильной натуги огненные круги пошли перед глазами.
Камень подался... Пахнуло холодным воздухом, Тошка успел увидеть наверху звезды... и лишился сознания.
Пришел в себя он от резкой боли в ногах. Он лежал, полузасыпанный землей, у самого выхода ручья, около отваленного им камня. Он снова видит небо! Легкие жадно втягивали ночной воздух. Восторг охватил его. Он выбрался из могилы.
Боль в ногах напоминала о действительности. Да, спасен! Спасло то, что не растерялся и бился до последнего... Но, может быть, этой же ночью его разорвут звери. Ружья с ним нет. В состоянии ли он хотя бы ходить? Надо снова собрать все силы, все мужество... Иначе – смерть...
Тошка попробовал подняться и застонал. Обе ноги его отказывались повиноваться. Малейшее прикосновение причиняло острую боль. Тем не менее, стиснув зубы, он поднялся и с палкой в руках попробовал пройти.
Несколько шагов ему удалось сделать, потом он сел. Если он будет двигаться с такой скоростью, то во сколько времени дойдет он до скалы? И застанет ли он там кого-нибудь? Быть может, не дождавшись его, ребята решат, что он погиб, и вернутся или пойдут искать его совсем в другую сторону. Сколько времени он провел в яме? Ему теперь казалось – дня два. А может быть, и с ними случилось что-нибудь, и их нет уже в живых? Эти мысли опять привели Тошку в отчаяние. Он опустился на траву и заплакал.
Слезы успокоили его. Он вспомнил, что час назад был в худшем положении и вот освободился... А теперь, когда свободен, он раскис... Надо взять себя в руки.
Тошка решил дождаться здесь утра. Ползком он собрал немного сухих веток и разжег костер. Спички, по счастью, у него сохранились. Он лег на траву с твердым намерением не спать, но силы оставили его, и он мгновенно уснул.
IX. Все снова в сборе
Скоро Федька оправился настолько, что мог ходить.
Гришук с Андреем каждый день навещали скалу и с отчаянием возвращались обратно. Уже один вид развевающегося платка заранее говорил им, что они идут напрасно: Тошка не вернулся. Каждый день убивал их надежду. Ни охота, ни возвращение домой не шли на ум, всякое дело валилось из рук. По ночам ребята не спали. Рев зверя напоминал им, что Тошка, живой или мертвый, где-то там, в лесу. Конечно, едва ли живой, раз не вернулся в течение четырех дней.
Теперь по ночам рев зверей становился все чаще: труп лося привлек к озеру множество хищников. И если Тошка был жив, это делало еще более опасным его положение.
Наконец, Федька начал ходить как следует. Захватив его, Андрей с Гришуком отправились на розыски.
Федька довел их до места, где четыре дня назад расстался с Тошкой.
Отсюда они двинулись в угрюмый еловый лес, ожидая каждую минуту увидеть роковую находку, которая отнимет у них последнюю искру надежды. В то же время они старались проследить путь Тошки, найти хоть какой-нибудь знак того, что он проходил здесь.
Сначала поиски были безуспешны, но вскоре Федька радостно вскрикнул. Ребята кинулись к нему. Он поднял из травы обожженную спичку.
Несомненно, они шли сейчас по следам Тошки. Здесь он был еще жив. А что им суждено увидеть через пять, десять шагов?
Федька, нервничая, заторопился и пошел вперед.
Возвращаться на ночь в скит они не захотели, чтобы не терять времени.
Когда стемнело, стали собирать хворост для костра. Вдруг из чащи послышался треск быстрых шагов. Это бежал Гришук. Увидев ребят, он остановился, весь дрожа.
– Я видел... – сказал он, задыхаясь. И не мог больше говорить.
– Что? Что?
– Да говори же!
– Костер.
– Где?
– За мной! – едва выговорил он.
Ребята с ружьями кинулись за Гришуком. Сначала они бежали за ним, забыв всякую осторожность, потом, увидев издали огонь, стали подкрадываться, затаив дыхание. Медленно они подходили все ближе и ближе к слабо горевшему костру. И вдруг неистовый радостный крик огласил лес.
У костра спал Тошка. Бледный, как смерть, худой, с окровавленными ногами, но живой. Все ясно видели, как он дышал.
Первое его слово, когда он открыл глаза, было:
– Ребята!
Второе:
– Есть!
Несли Тошку на носилках, как раньше Федьку. Гришук готов был плясать от радости. Андрей и Федька не раз принимались смеяться без всякой причины, просто от счастья.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I. Дальше на север
Конец августа, но знойно.
Яркий дятел гулко работает своим долотом на высохшем суку... Грациозная белка, испуганная шумом чьих-то неосторожных шагов, выронила изо рта шишку и стремительно мелькнула меж веток. Мгновение – и она уже на соседнем дереве и, точно струйка воды, катится вниз по стволу. С оглушительным треском, сверкая красной подкладкой, поднимаются из травы кузнечики.
Гришук, насвистывая, шел под зеленым сводом. Любил он такие местечки! Направо поднимались в гору стаи березок и осинок, веселых и задорных под утренним солнцем, слева – вниз по склону убегал к болотам темный сосняк. Осеннее солнце ласково золотило багряную листву деревьев и вырезные навесы папоротника, поднявшегося сплошной крышей. Кое-где по земле стлались красные гроздья костяники. Немного в стороне от тропки вздули хвою грузди.
Гришук шел на разведку.
Вот уже неделя, как экспедиция стоит лагерем на новом месте. У Пахомовского скита они прожили без особых приключений дней десять, выжидая, пока Тошка будет в состоянии ходить. Потом продвинулись еще верст на сто дальше к северу. Где-то здесь, в верховьях одной безвестной речонки, и должна была, по их расчету, находиться Вогульская пещера. Речонку они нашли, а пещеры до сих пор не оказывалось. Впрочем, до самого верховья они пока еще не дошли. На всякий случай эту неделю отдыха они использовали для разведок. Ни нападений зверей, ни несчастных случайностей за это время они не переживали. Зато все время стояла жара, и нестерпимо наседал гнус – бич этих мест. Гнус буквально заедал. От него спасались только костром. На последнем совещании решено было дойти до самых истоков речонки, там произвести снова разведки, и, если ничего не найдут, возвращаться домой.
Надо сказать, что ребята уже вдоволь настреляли рябчиков и глухарей и порядком устали от путешествия Хлеба и сухарей уже не было, вышла вся соль, соскучились по дому, по людям и газетам. Скоро два месяца, как они находились в лесу, вдали от человеческой куль туры и удобств. Все леса, леса, леса... И уже через месяц должны были начаться занятия в школе. Вспоминая иногда о своей алгебре, Андрей только вздыхал. Тянуло ребят и к дому, в особенности Федьку. Только одному Гришуку жаль было уходить от такого приволья. Охотник он был плохой, но любил Урал. Теперь он каждый день с утра ходил на рекогносцировку, но больше мечтал, чем охотился или разведывал. А то устанет ходить, сядет на дерево, вынет тетрадку, карандаш, глядишь – и стихотворение.
Пока звериная дорожка вилась под гору, Гришук шел точно крытым коридором под зеленым навесом ветвей. Когда же приходилось подниматься вверх, зеленая крыша исчезала, спине и непокрытой кудрявой голове становилось горячо от солнца. Хорошо! Осеннее солнце, блистающий владыка этого прекрасного сада, кинуло на землю такую бездну ярких, ослепительных красок: и золото берез, и багряные пятна осин, и зелень дорожек, и миллионы отчаянно веселых солнечных зайчиков. И у стволов деревьев и под ногами Гришука – повсюду пляшет неугомонная сеть теней, и земля живет.
Дорожка свернула вверх по горе и стала каменистой. По обе стороны теперь сплошные стены темно-бурых безжизненных сосен, под ногами ковер мертвой хвои. Глухо шумит ветер в отдельных вершинах. Распластавшись в безоблачном небе, высоко плавают ястреба. Вон у той старой сосны, корни которой густо усеяны белым пометом, их гнездо. Сколько жизнерадостных певцов прекрасного сада замучено в этом разбойничьем замке! И повсюду здесь; у корней старых деревьев, в темных норах и ямах живут настоящие убийцы лисы и другие хищные звери. Не по нутру Гришуку здесь. По едва заметной тропе, проложенной зайцами, он свернул в сторону и стал продираться сквозь чащу, ежеминутно цепляя на себя паутину за паутиной.
Его провожает торжественный шум леса.
Крак, уже оперившийся, с отросшими крыльями, следует за ним, как собака, – только не по земле, а перепрыгивая с дерева на дерево. Уставая, он, по старой привычке, бесцеремонно садится Гришуку на голову или на плечо.
Раньше ребята боялись, что Крак улетит, как только подрастет. Не тут-то было. Он привязался к ним, как щенок, и буквально всюду сопровождал их, летая над головами. Он, видимо, чувствовал себя с людьми лучше, чем с какими бы то ни было другими живыми существами. Ребята с ним так сжились, что не обращали на него внимания до тех пор, впрочем, пока он не давал знать о себе каким-нибудь скандалом. На это он был большой мастер.
...Замечтался Гришук... Впереди – неожиданный просвет. Вот так полянка! Он вошел словно в комнату с застоявшимся ароматом лесных трав и спелой костяники. Сколько ягод! Придется лечь на землю и есть.
Гришук беспечно положил ружье на траву и, растянувшись на пригорке, несколько минут лакомился душистыми сочными ягодами, переползая с места на место. Он совсем забыл, что находится в диком лесу, где опасность сторожит человека на каждом шагу. Незаметно пробираясь от куста к кусту, он вполз в густую траву. Впереди него, покачиваясь, точно на рессорах, подскакивал Крак, бойко склевывая ягоды перед самыми его пальцами. Озорничая, он то набирал их полон рот, то снова выпускал.
– Да отвяжись ты, окаянная сила! – замахнулся на него Гришук, когда вороненок выклюнул у него ягоду из самых зубов.
Крак вспорхнул на ближайшую ветку – и вдруг раздался его неистовый тревожный крик.
Гришук мгновенно вскочил на ноги. И вовремя!
В каком-нибудь полуаршине от того места, где он только что шарил рукой, из травы смотрела, горя злобными сургучными глазами, потревоженная свирепая хозяйка поляны – гадюка. Крак летал над ней и неистово кричал.
Через секунду гадюка яростно крутилась и шипела под сапогом Гришука.
Гришук поднялся на ноги и пошел обратно.
– Ты, Краченька, совсем умница, – говорил он, ласково гладя шелковистую спину вороненка, севшего к нему на руку.
Крак все еще хохлил дыбом перья, злобно пучил на поляну глаза и неистово орал.
– Успокойся! Умница! Совсем бы хорошая была птица, если бы только у меня карандаш и бумагу не отнимал, когда пишу... Да, да, умница! Зачем только целых пять страниц из моего дневника искрошил этим вот дурацким носом?.. Да у Федьки аптеку разграбил, разбойник ты! – Он слегка щелкнул его по огромному блестящему носу. – А сейчас, может быть, жизнь мне спас. Ну, разве не разбойник?..
Как всегда, когда его гладили, Крак притих, присел, утянул голову, задернул глаза пленкой и, начиная засыпать, как-то нежно захрипел.
II. Проделки Крака
За последний месяц Крак очень вырос и сделался довольно большим и сильным. Во всех делах экспедиции он принимал самое горячее участие, в особенности в хозяйстве.
Больше всего он любил делать то, что ему строжайше воспрещалось. Стоило ему увидеть, например, где-нибудь забытую коробку спичек – готово! – он кидался стремглав, хватал и взлетал с ней на дерево. Для него это было делом одной минуты. Каким-то необыкновенно быстрым и ловким ударом носа он выбивал сразу все спички, они разлетались веером. А коробку тотчас раздалбливал на мельчайшие щепочки. Потом спускал сверху клочки один за другим и, повернув голову набок, ехидно смотрел, как они кружатся.
Но, кажется, ничего он так не любил, как хозяйничать в ящике Федькиной аптеки, среди ее скляночек, коробочек, порошков и пилюль. Однажды он выхватил у зазевавшегося аптекаря пакетик с пилюлями и мгновенно взлетел на сосну. Он долго, помахивая мешочком «chinini muriatici», глядел вниз на бесновавшегося Федьку, потом вытащил пилюлю, расклевал, выплюнул с негодованием, обтер нос и, осторожно вытаскивая клювом пилюли, начал одну за другой спускать вниз.
Вообще с Федькой он вел войну. Надевает утром Федька сапоги – Крак уже тут как тут, подскакивает бочком.
– Уйди ты, голубчик, пожалуйста, – уговаривает Федька, махая на него сапогом. – Уйди от греха, сделай милость.
Но Крак только дыбит перья, жмется к земле, шипит, как змея, и опять подходит с самым невинным видом. Стоит, однако, Федьке зазеваться – цап! – за его портянку и тащит, дергает, упирается ногами в землю. Федька замахнется, а Крак уже сидит у него на ноге и – раз! – своим долотом по босым пальцам. Подпрыгнет Федька, изрыгая проклятия, а Крак отскочит в сторону, вывернет голову теменем к земле и ехидно заглядывает из-под низу: что, дескать, каково?
Всего забавнее он заглядывал внутрь пузырька или в щель дерева, в ствол ружья. У него было при этом непередаваемо ехидное выражение и поза человека, который, согнувшись, подсматривает в замочную скважину. Иногда ребята готовы были его возненавидеть, когда, например, он тащил последнюю коробку спичек или разбрасывал пилюли. Но сейчас же он и смешил их до слез. Это был великий скандалист и озорник.
В самом скверном настроении невозможно было удержаться от улыбки, глядя на его ехидные подскакивания, на эти вывертывания головы и подсматривание. В дороге он постоянно стаскивал с ребят шапки и уносил их на дерево. Однажды он выхватил у Андрея изо рта дымящуюся папиросу и уселся с ней на сосне. Курящая ворона – картина!
Он обладал изумительной осторожностью и зоркостью. Когда, бывало, кололи сухие деревья на дрова, он выхватывал из щепок на лету древесных червей. Гришук не видел ни одного, а Крак шнырял между щепок и та и дело совал то туда, то сюда свое долото, вытаскивая каждый раз червяка. К ребятам он так привык, что его гладили, как котенка, и он засыпал на руках. Но стоила ему заметить поблизости хоть маленькое животное, например, мышь, хорька или ящерицу, он начинал неистово орать и дыбить перья.
Андрей сказал правду, называя его умницей. Однажды, когда путешественники еще жили в стайке, Гришук нашел горсточку кедровых орехов и угостил его. Краку они понравились, но при раздалбливании орех выскакивал из-под его носа. Тогда он отыскал на скамье непрочно сидевший сучок, вытащил его и в образовавшееся углубление вроде ступки закатывал носом орех и там раздалбливал.
Недоеденные куски он не бросал, а прятал в угол стены, в доски и – мало того! – сверху над кусками воткнул носом в щель какую-то тряпку, так что получилось вроде шкафа с занавеской.
Ребята только ахнули, когда Гришук привел их и показал эту работу. Они невольно прониклись уважением к хитрой птице.
Крак был не только озорник и хитрец, но и необыкновенно привязчив. Он не отставал от ребят ни на шаг. Каждый раз, когда после нескольких часов отсутствия входил Гришук, преимущественно кормивший его, Крак всегда ласково кричал что-то и махал крыльями, очевидно, по-прежнему считая Гришука своей заботливой мамашей-вороной.
Ребята привязались к нему, как привязываются к любимой собаке или кошке.
Их коллекции обогатились за это время многими растениями, насекомыми, но из живых представителей лесного мира был только Крак. Впрочем, это был скорее член экспедиции.
III. Лесной пожар
Обследования, произведенные вокруг места стоянки, ничего утешительного не принесли, и ребята двинулись дальше на север, стараясь придерживаться течения речонки, в верховьях которой ожидали найти Вогульские пещеры.
Так в этом направлении они прошли по сильно заросшей местности еще три дня.
Однажды Андрей проснулся утром от какого-то тревожного ощущения.
– Что за черт! Вот так туман! – вскричал он, поднимая голову.
Деревья кругом были затянуты белой мглой. Солнце едва виднелось багровым шаром. Однако по сильному запаху гари он сейчас же понял, что это не туман.
Леса горят!
Пока пожар далеко – это было неопасно. Но если ветер погонит огонь в их направлении...
Поднялись в тревоге и остальные ребята.
– Одно хорошо, – шутил Федька, – комарья теперь не станет.
– Верно! – обрадовался Гришук.
Гнус за последние дни положительно изводил их.
– Так-то оно так, зато прокоптишься.
– Ну, прокоптиться – куда ни шло, лишь бы не поджариться, – высказал опасение Тошка.
– Убежим, – рассмеялся Андрей.
Но скоро ребятам пришлось задуматься не шутя.
Лесной пожар – серьезная опасность. Пока ветер нес дым с запада. Пожар не шел навстречу им и не догонял их, а забегал сбоку. Надо было уйти от него.
Крак тоже тревожился. Он сидел, глупо разинув рот, склонив голову набок, как в сильные жары, и обалдело глядел на ребят.
Ребята торопливо поели, сложились и двинулись в путь. Днем они даже не делали привала, чтобы уйти подальше.
К вечеру дым поредел, и солнце проступало ярче. Все обрадовались, думая, что обошли горящий район. Но уже ночью от дыма вновь трудно стало дышать, а утром едва виднелись верхушки ближайших деревьев.
1 2 3 4 5 6 7 8
Камень подался... Пахнуло холодным воздухом, Тошка успел увидеть наверху звезды... и лишился сознания.
Пришел в себя он от резкой боли в ногах. Он лежал, полузасыпанный землей, у самого выхода ручья, около отваленного им камня. Он снова видит небо! Легкие жадно втягивали ночной воздух. Восторг охватил его. Он выбрался из могилы.
Боль в ногах напоминала о действительности. Да, спасен! Спасло то, что не растерялся и бился до последнего... Но, может быть, этой же ночью его разорвут звери. Ружья с ним нет. В состоянии ли он хотя бы ходить? Надо снова собрать все силы, все мужество... Иначе – смерть...
Тошка попробовал подняться и застонал. Обе ноги его отказывались повиноваться. Малейшее прикосновение причиняло острую боль. Тем не менее, стиснув зубы, он поднялся и с палкой в руках попробовал пройти.
Несколько шагов ему удалось сделать, потом он сел. Если он будет двигаться с такой скоростью, то во сколько времени дойдет он до скалы? И застанет ли он там кого-нибудь? Быть может, не дождавшись его, ребята решат, что он погиб, и вернутся или пойдут искать его совсем в другую сторону. Сколько времени он провел в яме? Ему теперь казалось – дня два. А может быть, и с ними случилось что-нибудь, и их нет уже в живых? Эти мысли опять привели Тошку в отчаяние. Он опустился на траву и заплакал.
Слезы успокоили его. Он вспомнил, что час назад был в худшем положении и вот освободился... А теперь, когда свободен, он раскис... Надо взять себя в руки.
Тошка решил дождаться здесь утра. Ползком он собрал немного сухих веток и разжег костер. Спички, по счастью, у него сохранились. Он лег на траву с твердым намерением не спать, но силы оставили его, и он мгновенно уснул.
IX. Все снова в сборе
Скоро Федька оправился настолько, что мог ходить.
Гришук с Андреем каждый день навещали скалу и с отчаянием возвращались обратно. Уже один вид развевающегося платка заранее говорил им, что они идут напрасно: Тошка не вернулся. Каждый день убивал их надежду. Ни охота, ни возвращение домой не шли на ум, всякое дело валилось из рук. По ночам ребята не спали. Рев зверя напоминал им, что Тошка, живой или мертвый, где-то там, в лесу. Конечно, едва ли живой, раз не вернулся в течение четырех дней.
Теперь по ночам рев зверей становился все чаще: труп лося привлек к озеру множество хищников. И если Тошка был жив, это делало еще более опасным его положение.
Наконец, Федька начал ходить как следует. Захватив его, Андрей с Гришуком отправились на розыски.
Федька довел их до места, где четыре дня назад расстался с Тошкой.
Отсюда они двинулись в угрюмый еловый лес, ожидая каждую минуту увидеть роковую находку, которая отнимет у них последнюю искру надежды. В то же время они старались проследить путь Тошки, найти хоть какой-нибудь знак того, что он проходил здесь.
Сначала поиски были безуспешны, но вскоре Федька радостно вскрикнул. Ребята кинулись к нему. Он поднял из травы обожженную спичку.
Несомненно, они шли сейчас по следам Тошки. Здесь он был еще жив. А что им суждено увидеть через пять, десять шагов?
Федька, нервничая, заторопился и пошел вперед.
Возвращаться на ночь в скит они не захотели, чтобы не терять времени.
Когда стемнело, стали собирать хворост для костра. Вдруг из чащи послышался треск быстрых шагов. Это бежал Гришук. Увидев ребят, он остановился, весь дрожа.
– Я видел... – сказал он, задыхаясь. И не мог больше говорить.
– Что? Что?
– Да говори же!
– Костер.
– Где?
– За мной! – едва выговорил он.
Ребята с ружьями кинулись за Гришуком. Сначала они бежали за ним, забыв всякую осторожность, потом, увидев издали огонь, стали подкрадываться, затаив дыхание. Медленно они подходили все ближе и ближе к слабо горевшему костру. И вдруг неистовый радостный крик огласил лес.
У костра спал Тошка. Бледный, как смерть, худой, с окровавленными ногами, но живой. Все ясно видели, как он дышал.
Первое его слово, когда он открыл глаза, было:
– Ребята!
Второе:
– Есть!
Несли Тошку на носилках, как раньше Федьку. Гришук готов был плясать от радости. Андрей и Федька не раз принимались смеяться без всякой причины, просто от счастья.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I. Дальше на север
Конец августа, но знойно.
Яркий дятел гулко работает своим долотом на высохшем суку... Грациозная белка, испуганная шумом чьих-то неосторожных шагов, выронила изо рта шишку и стремительно мелькнула меж веток. Мгновение – и она уже на соседнем дереве и, точно струйка воды, катится вниз по стволу. С оглушительным треском, сверкая красной подкладкой, поднимаются из травы кузнечики.
Гришук, насвистывая, шел под зеленым сводом. Любил он такие местечки! Направо поднимались в гору стаи березок и осинок, веселых и задорных под утренним солнцем, слева – вниз по склону убегал к болотам темный сосняк. Осеннее солнце ласково золотило багряную листву деревьев и вырезные навесы папоротника, поднявшегося сплошной крышей. Кое-где по земле стлались красные гроздья костяники. Немного в стороне от тропки вздули хвою грузди.
Гришук шел на разведку.
Вот уже неделя, как экспедиция стоит лагерем на новом месте. У Пахомовского скита они прожили без особых приключений дней десять, выжидая, пока Тошка будет в состоянии ходить. Потом продвинулись еще верст на сто дальше к северу. Где-то здесь, в верховьях одной безвестной речонки, и должна была, по их расчету, находиться Вогульская пещера. Речонку они нашли, а пещеры до сих пор не оказывалось. Впрочем, до самого верховья они пока еще не дошли. На всякий случай эту неделю отдыха они использовали для разведок. Ни нападений зверей, ни несчастных случайностей за это время они не переживали. Зато все время стояла жара, и нестерпимо наседал гнус – бич этих мест. Гнус буквально заедал. От него спасались только костром. На последнем совещании решено было дойти до самых истоков речонки, там произвести снова разведки, и, если ничего не найдут, возвращаться домой.
Надо сказать, что ребята уже вдоволь настреляли рябчиков и глухарей и порядком устали от путешествия Хлеба и сухарей уже не было, вышла вся соль, соскучились по дому, по людям и газетам. Скоро два месяца, как они находились в лесу, вдали от человеческой куль туры и удобств. Все леса, леса, леса... И уже через месяц должны были начаться занятия в школе. Вспоминая иногда о своей алгебре, Андрей только вздыхал. Тянуло ребят и к дому, в особенности Федьку. Только одному Гришуку жаль было уходить от такого приволья. Охотник он был плохой, но любил Урал. Теперь он каждый день с утра ходил на рекогносцировку, но больше мечтал, чем охотился или разведывал. А то устанет ходить, сядет на дерево, вынет тетрадку, карандаш, глядишь – и стихотворение.
Пока звериная дорожка вилась под гору, Гришук шел точно крытым коридором под зеленым навесом ветвей. Когда же приходилось подниматься вверх, зеленая крыша исчезала, спине и непокрытой кудрявой голове становилось горячо от солнца. Хорошо! Осеннее солнце, блистающий владыка этого прекрасного сада, кинуло на землю такую бездну ярких, ослепительных красок: и золото берез, и багряные пятна осин, и зелень дорожек, и миллионы отчаянно веселых солнечных зайчиков. И у стволов деревьев и под ногами Гришука – повсюду пляшет неугомонная сеть теней, и земля живет.
Дорожка свернула вверх по горе и стала каменистой. По обе стороны теперь сплошные стены темно-бурых безжизненных сосен, под ногами ковер мертвой хвои. Глухо шумит ветер в отдельных вершинах. Распластавшись в безоблачном небе, высоко плавают ястреба. Вон у той старой сосны, корни которой густо усеяны белым пометом, их гнездо. Сколько жизнерадостных певцов прекрасного сада замучено в этом разбойничьем замке! И повсюду здесь; у корней старых деревьев, в темных норах и ямах живут настоящие убийцы лисы и другие хищные звери. Не по нутру Гришуку здесь. По едва заметной тропе, проложенной зайцами, он свернул в сторону и стал продираться сквозь чащу, ежеминутно цепляя на себя паутину за паутиной.
Его провожает торжественный шум леса.
Крак, уже оперившийся, с отросшими крыльями, следует за ним, как собака, – только не по земле, а перепрыгивая с дерева на дерево. Уставая, он, по старой привычке, бесцеремонно садится Гришуку на голову или на плечо.
Раньше ребята боялись, что Крак улетит, как только подрастет. Не тут-то было. Он привязался к ним, как щенок, и буквально всюду сопровождал их, летая над головами. Он, видимо, чувствовал себя с людьми лучше, чем с какими бы то ни было другими живыми существами. Ребята с ним так сжились, что не обращали на него внимания до тех пор, впрочем, пока он не давал знать о себе каким-нибудь скандалом. На это он был большой мастер.
...Замечтался Гришук... Впереди – неожиданный просвет. Вот так полянка! Он вошел словно в комнату с застоявшимся ароматом лесных трав и спелой костяники. Сколько ягод! Придется лечь на землю и есть.
Гришук беспечно положил ружье на траву и, растянувшись на пригорке, несколько минут лакомился душистыми сочными ягодами, переползая с места на место. Он совсем забыл, что находится в диком лесу, где опасность сторожит человека на каждом шагу. Незаметно пробираясь от куста к кусту, он вполз в густую траву. Впереди него, покачиваясь, точно на рессорах, подскакивал Крак, бойко склевывая ягоды перед самыми его пальцами. Озорничая, он то набирал их полон рот, то снова выпускал.
– Да отвяжись ты, окаянная сила! – замахнулся на него Гришук, когда вороненок выклюнул у него ягоду из самых зубов.
Крак вспорхнул на ближайшую ветку – и вдруг раздался его неистовый тревожный крик.
Гришук мгновенно вскочил на ноги. И вовремя!
В каком-нибудь полуаршине от того места, где он только что шарил рукой, из травы смотрела, горя злобными сургучными глазами, потревоженная свирепая хозяйка поляны – гадюка. Крак летал над ней и неистово кричал.
Через секунду гадюка яростно крутилась и шипела под сапогом Гришука.
Гришук поднялся на ноги и пошел обратно.
– Ты, Краченька, совсем умница, – говорил он, ласково гладя шелковистую спину вороненка, севшего к нему на руку.
Крак все еще хохлил дыбом перья, злобно пучил на поляну глаза и неистово орал.
– Успокойся! Умница! Совсем бы хорошая была птица, если бы только у меня карандаш и бумагу не отнимал, когда пишу... Да, да, умница! Зачем только целых пять страниц из моего дневника искрошил этим вот дурацким носом?.. Да у Федьки аптеку разграбил, разбойник ты! – Он слегка щелкнул его по огромному блестящему носу. – А сейчас, может быть, жизнь мне спас. Ну, разве не разбойник?..
Как всегда, когда его гладили, Крак притих, присел, утянул голову, задернул глаза пленкой и, начиная засыпать, как-то нежно захрипел.
II. Проделки Крака
За последний месяц Крак очень вырос и сделался довольно большим и сильным. Во всех делах экспедиции он принимал самое горячее участие, в особенности в хозяйстве.
Больше всего он любил делать то, что ему строжайше воспрещалось. Стоило ему увидеть, например, где-нибудь забытую коробку спичек – готово! – он кидался стремглав, хватал и взлетал с ней на дерево. Для него это было делом одной минуты. Каким-то необыкновенно быстрым и ловким ударом носа он выбивал сразу все спички, они разлетались веером. А коробку тотчас раздалбливал на мельчайшие щепочки. Потом спускал сверху клочки один за другим и, повернув голову набок, ехидно смотрел, как они кружатся.
Но, кажется, ничего он так не любил, как хозяйничать в ящике Федькиной аптеки, среди ее скляночек, коробочек, порошков и пилюль. Однажды он выхватил у зазевавшегося аптекаря пакетик с пилюлями и мгновенно взлетел на сосну. Он долго, помахивая мешочком «chinini muriatici», глядел вниз на бесновавшегося Федьку, потом вытащил пилюлю, расклевал, выплюнул с негодованием, обтер нос и, осторожно вытаскивая клювом пилюли, начал одну за другой спускать вниз.
Вообще с Федькой он вел войну. Надевает утром Федька сапоги – Крак уже тут как тут, подскакивает бочком.
– Уйди ты, голубчик, пожалуйста, – уговаривает Федька, махая на него сапогом. – Уйди от греха, сделай милость.
Но Крак только дыбит перья, жмется к земле, шипит, как змея, и опять подходит с самым невинным видом. Стоит, однако, Федьке зазеваться – цап! – за его портянку и тащит, дергает, упирается ногами в землю. Федька замахнется, а Крак уже сидит у него на ноге и – раз! – своим долотом по босым пальцам. Подпрыгнет Федька, изрыгая проклятия, а Крак отскочит в сторону, вывернет голову теменем к земле и ехидно заглядывает из-под низу: что, дескать, каково?
Всего забавнее он заглядывал внутрь пузырька или в щель дерева, в ствол ружья. У него было при этом непередаваемо ехидное выражение и поза человека, который, согнувшись, подсматривает в замочную скважину. Иногда ребята готовы были его возненавидеть, когда, например, он тащил последнюю коробку спичек или разбрасывал пилюли. Но сейчас же он и смешил их до слез. Это был великий скандалист и озорник.
В самом скверном настроении невозможно было удержаться от улыбки, глядя на его ехидные подскакивания, на эти вывертывания головы и подсматривание. В дороге он постоянно стаскивал с ребят шапки и уносил их на дерево. Однажды он выхватил у Андрея изо рта дымящуюся папиросу и уселся с ней на сосне. Курящая ворона – картина!
Он обладал изумительной осторожностью и зоркостью. Когда, бывало, кололи сухие деревья на дрова, он выхватывал из щепок на лету древесных червей. Гришук не видел ни одного, а Крак шнырял между щепок и та и дело совал то туда, то сюда свое долото, вытаскивая каждый раз червяка. К ребятам он так привык, что его гладили, как котенка, и он засыпал на руках. Но стоила ему заметить поблизости хоть маленькое животное, например, мышь, хорька или ящерицу, он начинал неистово орать и дыбить перья.
Андрей сказал правду, называя его умницей. Однажды, когда путешественники еще жили в стайке, Гришук нашел горсточку кедровых орехов и угостил его. Краку они понравились, но при раздалбливании орех выскакивал из-под его носа. Тогда он отыскал на скамье непрочно сидевший сучок, вытащил его и в образовавшееся углубление вроде ступки закатывал носом орех и там раздалбливал.
Недоеденные куски он не бросал, а прятал в угол стены, в доски и – мало того! – сверху над кусками воткнул носом в щель какую-то тряпку, так что получилось вроде шкафа с занавеской.
Ребята только ахнули, когда Гришук привел их и показал эту работу. Они невольно прониклись уважением к хитрой птице.
Крак был не только озорник и хитрец, но и необыкновенно привязчив. Он не отставал от ребят ни на шаг. Каждый раз, когда после нескольких часов отсутствия входил Гришук, преимущественно кормивший его, Крак всегда ласково кричал что-то и махал крыльями, очевидно, по-прежнему считая Гришука своей заботливой мамашей-вороной.
Ребята привязались к нему, как привязываются к любимой собаке или кошке.
Их коллекции обогатились за это время многими растениями, насекомыми, но из живых представителей лесного мира был только Крак. Впрочем, это был скорее член экспедиции.
III. Лесной пожар
Обследования, произведенные вокруг места стоянки, ничего утешительного не принесли, и ребята двинулись дальше на север, стараясь придерживаться течения речонки, в верховьях которой ожидали найти Вогульские пещеры.
Так в этом направлении они прошли по сильно заросшей местности еще три дня.
Однажды Андрей проснулся утром от какого-то тревожного ощущения.
– Что за черт! Вот так туман! – вскричал он, поднимая голову.
Деревья кругом были затянуты белой мглой. Солнце едва виднелось багровым шаром. Однако по сильному запаху гари он сейчас же понял, что это не туман.
Леса горят!
Пока пожар далеко – это было неопасно. Но если ветер погонит огонь в их направлении...
Поднялись в тревоге и остальные ребята.
– Одно хорошо, – шутил Федька, – комарья теперь не станет.
– Верно! – обрадовался Гришук.
Гнус за последние дни положительно изводил их.
– Так-то оно так, зато прокоптишься.
– Ну, прокоптиться – куда ни шло, лишь бы не поджариться, – высказал опасение Тошка.
– Убежим, – рассмеялся Андрей.
Но скоро ребятам пришлось задуматься не шутя.
Лесной пожар – серьезная опасность. Пока ветер нес дым с запада. Пожар не шел навстречу им и не догонял их, а забегал сбоку. Надо было уйти от него.
Крак тоже тревожился. Он сидел, глупо разинув рот, склонив голову набок, как в сильные жары, и обалдело глядел на ребят.
Ребята торопливо поели, сложились и двинулись в путь. Днем они даже не делали привала, чтобы уйти подальше.
К вечеру дым поредел, и солнце проступало ярче. Все обрадовались, думая, что обошли горящий район. Но уже ночью от дыма вновь трудно стало дышать, а утром едва виднелись верхушки ближайших деревьев.
1 2 3 4 5 6 7 8