Из-за того что зеркальщик был напуган, ему удалось разобрать только два слова: «багаж» и «украл».
– Я не крал у вас ничего! С чего вы взяли? – закричал Мельцер на том же языке, а китаец тем временем еще крепче прижал нож к его горлу.
«Боже мой, – пронеслось в голове у Мельцера, – это конец!» Он уже часто думал о том, каково это – умереть. Он представлял себе большую, ярко освещенную сцену, на которой медленно опускается занавес и гаснет свет. Теперь, столкнувшись с неотвратимым, зеркальщик понял, что то видение было слишком романтичным: смерть намного страшнее.
– Где багаж? – прорычал человек с ножом, и Мельцер почувствовал, что клинок глубже вошел в его плоть. Словно во сне в руке одного из китайцев Мельцер увидел глиняную игральную кость. Китаец держал ее в пальцах прямо у него перед глазами, и зеркальщик понял, почему он оказался в этой ситуации.
– Вы думаете, что я обокрал вас, потому что у меня была точно такая же игральная кость? Позвольте, я объясню, как она попала ко мне. Я нашел ее в складском помещении на востоке города, где мне пришлось выкупать мой багаж, который похитили у меня в гавани. Я – обычный ремесленник. Это правда, жизнью клянусь.
Остальные китайцы поглядели на человека с ножом. Было очевидно, что он был единственным, кто понимал язык, на котором говорил Мельцер. Китаец что-то сказал им, затем снова повернулся к зеркальщику и закричал:
– Ты лгать, европеец!
– Нет! – возмущенно ответил Мельцер. – Владелец склада водится с бандами воров, которые совершают для него кражи; есть и агенты, которые предлагают тем, кого обокрали, помощь в поиске багажа – естественно, за деньги. Мне самому пришлось заплатить два с половиной гульдена, чтобы получить обратно свои вещи.
Китайцы переглянулись, но понять их взгляды Мельцер не мог. Наконец один из них сказал:
– Отведи нас к складу. Если ты соврать нам, тогда… – И он провел рукой по горлу.
Это требование вызвало у Мельцера новый приступ страха. Как объяснить этим людям, что он не знает, где находится склад? Потом ему пришла в голову спасительная мысль, и он сказал:
– Склад спрятан в городе. Я никогда не сумею отыскать его. Есть только один человек, который сможет отвести вас туда, египтянин по имени Али Камал. У него на лбу шрам, и найти его можно в гавани, где стоят на якоре суда.
Вероятно, объяснения Мельцера прозвучали правдоподобно, по крайней мере, китайцы отстали от него.
Теперь у зеркальщика появилась возможность осмотреться в мрачном помещении. Он сел и прислонился к стене. С высокого потолка свисал стеклянный шар, внутри которого сверкал желтоватый свет. Стены были до половины выложены синим и красным кафелем, напоминавшим узор из карт бубновой масти. Три окна, находившиеся на противоположной стене, были узкими и высокими, с закругленными краями. Под ними стояла низенькая деревянная лавочка и два маленьких круглых столика. Справа был высокий коричневый шкаф с резными дверцами, слева дверь.
Открыв рот, Мельцер прислушивался в сумерках. Он пытался уловить хоть какой-то звук, который дал бы ему представление о том, где он находится, или о том, что собираются предпринять китайцы. Но как Мельцер ни старался, услышать ничего не смог.
Как отреагирует его дочь, когда обнаружит утром, что он исчез? Мейтенс наверняка поможет ей; Мельцер и мысли не допускал, что медик затевает что-то недоброе или состоит в сговоре с китайцами. Зеркальщик даже не знал, заметил ли Мейтенс, что его увели китайцы.
Одна мысль сменяла другую. Наконец, когда за высокими окнами забрезжил рассвет, Михель Мельцер провалился в глубокий сон.
Его разбудило громкое пение птиц, проникавшее в комнату через окна. Дом тоже просыпался. Откуда-то доносились голоса, слишком слабые и искаженные, чтобы можно было что-то понять, звон посуды. Мельцер попытался оценить свое положение. Смертельный страх, душивший его ночью, сменился надеждой, что все окажется недоразумением. Поэтому он даже отказался от мысли о побеге, хотя, насколько он мог видеть, никто его не охранял.
Через среднее окно, из которого открывался вид на цветущий парк, зеркальщик вскоре увидел, как лысый китаец покинул дом в сопровождении своих спутников, как все они сели в повозку, очевидно, в ту же самую, в которой его привезли сюда.
– Господин чужеземец!
Услышав за своей спиной высокий голос, Мельцер перепугался до смерти. Обернувшись, он увидел китаянку в длинной ярко-синей одежде. Черные волосы женщины были уложены в высокую прическу. В руке китаянка держала чайник и миску, полную выпечки странной формы.
– Утренняя еда для господина чужеземца! – поклонившись, сказала женщина, ставя завтрак на один из столиков.
Зеркальщик тоже поклонился. Но прежде чем китаянка исчезла, Мельцер успел спросить:
– Скажите, где я, собственно говоря, нахожусь? Молодая женщина смущенно уставилась в пол, словно чужеземец сказал что-то неприличное, но все же ответила:
– Це-Хи не разрешено говорить с чужеземным господином, – и приложила при этом палец к губам.
– Значит, тебя зовут Це-Хи, – приветливо сказал зеркальщик. Китаянка кивнула, не глядя на него.
– Ну, хорошо, – сказал Мельцер, – я понимаю, тебе нельзя говорить со мной. Я просто хотел узнать, не в тюрьме ли я нахожусь…
– В тюрьме? – возмутилась китаянка. – Чужеземный господин, это – миссия его величества императора Чен Цу!
– Императора Чен Цу? – удивленно переспросил Мельцер. Це-Хи кивнула.
– Но почему со мной обращаются как с пленником?
– Чужеземный господин, – шепотом предупредила его китаянка, – не говорите так громко. Каждое слово, сказанное вами, будет услышано. У стен есть уши.
И, улыбнувшись, она исчезла, словно призрак.
Сообщение о том, что у стен есть уши, заинтересовало Мельцера, и он, скорее для того чтобы скоротать время, стал изучать кафель, которым были выложены стены. При этом его пальцы нащупали небольшую выпуклость, которая при беглом взгляде на кафель оставалась незамеченной: на двух синих плитках были ручки, и их можно было вынуть из стены. В отверстии были спрятаны похожие на орган слуха трубки, ведущие в другие комнаты. Прислонив ухо к отверстию, можно было услышать все, что говорилось в доме.
Сначала Мельцер ничего не мог разобрать. Оба человека, чьи голоса он слышал, говорили на языке, который, очевидно, был родным для одного из них – он говорил торопливо, а его собеседник певуче, как китаец. Затем Мельцер услышал пару слов, значение которых он уже знал: «багаж» и «склад», и понял, что говорили на греческом.
Таким образом зеркальщик стал свидетелем разговора, который наверняка не был предназначен для его ушей, поскольку речь шла о вечном блаженстве и пути, ведущем к нему. Насколько Мельцер мог уследить за разговором, речь шла о поставке десяти тысяч индульгенций, написанных на латыни, которые требовал один, очевидно, итальянец по имени Альберто или Альбертус, у другого, китайца по имени Лин Тао. Европеец в качестве папского легата заплатил тысячу гульденов, что для Господа и всех святых – ничтожная мелочь. На это мастер Лин Тао ответил, что изготовить десять тысяч индульгенций – совсем не мелочь, и вообще это возможно исключительно при помощи одного тайного инструмента, известного только китайцам. Но мошенники, спекулянты и шарлатаны, обретающиеся в гавани, лишили их этого чудесного инструмента, а без него это невозможно.
Хотя Мельцер понял почти все из того, что услышал, связать все воедино он не смог. Но если Папа Евгений велел китайцам делать индульгенции при помощи их странного инструмента, то все это не может быть делом рук дьявола. И пока зеркальщик ломал голову, пытаясь понять, что скрывается за этой странной сделкой, ему вспомнилась глиняная игральная кость, из-за которой он сюда и попал. На одной из граней была большая буква «А», которая, если наполнить ее краской или сажей, сможет оставлять отпечаток и повторять его сколько угодно раз. Если рядом положить несколько разных кубиков, то может получиться слово, несколько слов сложатся в строку, строки – в страницу. Предположим, все кубики имеют равную величину. Неужели в этом и заключается тайна, о которой говорил китаец?
Нет, сказал себе Мельцер, за этим, должно быть, кроется что-то еще. Если речь действительно идет о каком-то техническом приспособлении, созданном китайцами, то не может быть, чтобы все было настолько просто; в противном случае, ученые христианского мира сделали бы это открытие уже сотни лет назад.
Вскоре разговор между папским легатом и китайцем окончился примирением и уверениями последнего, что в течение недели проблема будет решена.
Из своего окна Мельцер видел, как худощавый легат, одетый в зеленый бархат, покинул миссию и тут же к дому подъехала повозка с тремя китайцами. Все они выглядели взволнованными и под радостные крики внесли из повозки в дом три больших деревянных ящика.
Прошло немного времени, и в комнату к Мельцеру вошел лысый китаец с черной косой. Но сейчас его лицо было приветливым, не то что прошлой ночью. Китаец даже сложил на груди руки, поклонился и певуче сказал:
– Я – мастер Лин Тао, я прошу у вас прощения. Мы обошлись с вами несправедливо.
– Вы…
– Лин Тао, – подчеркнуто вежливо повторил китаец и продолжил: – Вы, хоть я на это и не рассчитывал, прошлой ночью сказали правду. Мы нашли наш багаж – там, где вы и говорили.
– Это меня радует, – облегченно вздохнув, сказал зеркальщик. – В таком случае могу ли я надеяться, что вы отпустите меня домой? Кстати, меня зовут Михель Мельцер, я зеркальщик из Майнца.
Лин Тао быстро закивал:
– Мы рады, что нашли багаж. Его содержимое много значит для нас. Как мы можем загладить свою вину?
И тут зеркальщик сказал то, что вызвало удивление у него самого и чем он гордился на протяжении еще многих лет. Мельцер сказал:
– Позвольте мне узнать вашу тайну, и я забуду все, что со мной произошло.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – произнес китаец, и его лицо снова помрачнело, как прошлой ночью. – О какой тайне вы говорите?
– О том открытии, прибыль от которого вы хотите получить, продав Папе изготовленные индульгенции, мастер Лин Тао.
Лин Тао подошел к Мельцеру на шаг, но потом остановился как вкопанный. Он уставился на зеркальщика, словно только что подтвердил свое предположение о том, что гостю все известно.
А Мельцер с улыбкой указал на узорчатую стену и добавил:
– У стен, мастер Лин Тао, есть уши. Кроме того, у меня было достаточно времени, чтобы задуматься над тем, почему невзрачная глиняная игральная кость имеет для вас такое значение. Эти размышления и ваш разговор с папским легатом натолкнули меня на мысль, что речь идет ни о чем ином, как об искусственном письме.
– Вы умный человек, мастер Мельцер из Майнца!
– Умный? Как бы я хотел быть умным, настолько умным, чтобы самому додуматься до искусственного письма.
– А если мы скажем «нет»?
– Что вы имеете в виду?
– Если мы не позволим вам узнать нашу тайну об игральных костях с буквами?
Мельцер пожал плечами.
– В таком случае мы вместе осушим по чаше вина и забудем о том, что случилось прошлой ночью.
Китаец смущенно улыбнулся. Ему казалось, что за благородством Мельцера что-то кроется.
– А ведь я мог бы быть вам полезен, – продолжал Михель. – Видите ли, я хоть и простой зеркальщик, но умею обращаться со свинцом, оловом и сурьмой так же хорошо, как медик с клистиром. Если делать ваши буковки не из глины, а из свинца и олова, то они будут намного прочнее. А что касается вашей сделки с Папой, то не стоит продавать тайну первому встречному.
Китаец удивленно смотрел на Мельцера.
– Скажите, чужеземец, – сказал наконец Лин Тао, – вам знаком латинский шрифт?
– Это такой же шрифт, как и в нашем языке, – не без гордости в голосе ответил зеркальщик. – Если речь идет о том, чтобы списать латинский текст, то для меня это не составит труда. Я учился латыни и греческому у великого магистра Беллафинтуса. В моем родном городе Майнце сыновья ремесленников могут читать сочинения древних поэтов, в то время как в других городах даже священники затрудняются прочесть «Credo» на языке Пап.
– А вы можете?
– Что?
– «Credo».
– Ну конечно, а еще «Ave» и «Pater noster». Хотите послушать?
– Нет, я все равно не пойму, и я вам верю. Так знайте же, что нам срочно необходим человек, который знает латынь и, кроме того, умеет молчать.
– В таком случае, лучше меня вам никого не найти!
Мастер Лин Тао что-то сказал на своем языке, и хотя Мельцер не мог понять странных звуков, значение их от него не укрылось:
– Вы – умный человек, зеркальщик из Майнца, вы хитры, изворотливы… мне не хватает слов. Я едва не сказал, что вы – китаец.
Зеркальщик громко расхохотался, и в его смехе было облегчение. Облегчение от того, что кошмар прошлой ночи уже позади.
– Единственное, чем вы отличаетесь от китайцев, – добавил Лин Тао, – это ваш смех. Китайцы не смеются, китайцы улыбаются.
– Как жаль. Знали бы вы, что теряете! Китаец покачал головой и ответил:
– Зато нам также не дано плакать. Китаец не плачет, он огорчается. Вы понимаете?
Мельцер нахмурился.
– Европейцу трудно понять, как это – не уметь смеяться и не уметь плакать. Словно не уметь любить и не уметь ненавидеть!
– О нет, – возразил Лин Тао. – Китайцы умеют любить и ненавидеть, но это не отражается на лице, а скрыто глубоко в сердце. Именно поэтому нам чуждо обращение с зеркалами. Зеркало показывает только маску.
– Я, – ответил Мельцер, – мог бы многое сказать по этому поводу, но уверен, что мои слова не найдут отклика в вашей душе.
Китаец прошелся по комнате взад-вперед, но на его лице не отразилось ни малейшего следа волнения. Наконец он сказал:
– Вы правы. Возможно, мы должны делать общее дело. Нам обоим нужно над этим поразмыслить!
В сопровождении еще одного китайца, сильного мужчины, назвавшегося Синь-Шин, зеркальщик вернулся в «Тоrо Nero» на той же самой повозке, на которой его увезли вчера вечером. Эдита очень волновалась, особенно после того как хозяин гостиницы сказал, что сам послал ее отца туда, где его ждали несколько китайцев.
Хотя в Константинополе было много жителей из разных стран, китайцы занимали в нем особое положение. К ним относились с недоверием, потому что они всех сторонились (китайцы жили в отдельном квартале), но прежде всего потому, что у них были традиции и ритуалы, которых никто не мог понять. Ходили слухи, что они даже год считают по своему собственному календарю и называют его по повторяющемуся циклу в честь таких низких и грязных животных, как змея, свинья или крыса. Что уж говорить об их странной религии!
Когда Мельцер рассказал дочери о том, что случилось прошлой ночью, Эдита только покачала головой. Она не поверила отцу. Девушка все еще находилась под впечатлением от встречи с женой Мориенуса.
Зеркальщик знал свою дочь, знал, что творится у нее в душе. Наконец он подошел к Эдите и тихо сказал:
– Вчера приходил Мориенус.
Девушка закрыла лицо руками, и Мельцер почувствовал, как ей больно.
– Не бойся, – сказал он, успокаивая дочь, – все уладилось.
Чего он хотел? – вопросительно взглянула на отца Эдита.
– Чего хотел Мориенус? Можешь себе представить, он потребовал выкуп обратно.
Эдита печально кивнула. И что?
– Он его получил. Нет, не от меня. Его выплатил медик, Крестьен Мейтенс. Это произошло помимо моей воли.
Эдита отпрянула, словно от пощечины. На мгновение девушка застыла, затем повернулась и бросилась прочь из комнаты. Она побежала вниз по лестнице так быстро, словно за ней гнались черти.
– Но это ничего не значит, поверь мне! – крикнул зеркальщик ей вдогонку.
Но Эдита не слышала.
Глава III. Дело рук дьявола
Эдита сидела на старой полуразвалившейся кирпичной стене, выходившей на гавань, предоставленная сама себе и своим мыслям. Здесь, где за ней никто не наблюдал, девушка дала волю слезам, слезам отчаяния, поскольку боялась, что теперь толстый медик предъявит на нее свои права.
На улице, которая, причудливо извиваясь, бежала к гавани, царила суматоха: носильщики с тачками с высокими колесами, возницы на повозках, запряженных мулами, и путешественники – все спешили к кораблям. От мола поднимался резкий запах гниющей рыбы и фукуса. К нему примешивались едкие испарения трактиров, ютившихся в гавани и встречавшихся на каждом шагу, вонь рыбьего жира и прогорклого масла.
Эдита сидела, уставившись прямо перед собой, и вдруг почувствовала у себя на плече чью-то руку. Это была рука вездесущего Али Камала.
Египтянин улыбнулся девушке и спросил:
– Почему ты плачешь, дочь зеркальщика? – И когда Эдита не ответила, продолжил: – Позволь мне угадать. Тоскуешь по дому? Да, наверняка тоскуешь!
Девушка покачала головой и вытерла рукавом слезы с лица. Потом поглядела на Али Камала и приложила обе руки к сердцу.
– А, я понимаю, – ответил египтянин. – Любовная тоска. Это не лучше, чем тоска по родине.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Зеркальщик'
1 2 3 4 5 6 7
– Я не крал у вас ничего! С чего вы взяли? – закричал Мельцер на том же языке, а китаец тем временем еще крепче прижал нож к его горлу.
«Боже мой, – пронеслось в голове у Мельцера, – это конец!» Он уже часто думал о том, каково это – умереть. Он представлял себе большую, ярко освещенную сцену, на которой медленно опускается занавес и гаснет свет. Теперь, столкнувшись с неотвратимым, зеркальщик понял, что то видение было слишком романтичным: смерть намного страшнее.
– Где багаж? – прорычал человек с ножом, и Мельцер почувствовал, что клинок глубже вошел в его плоть. Словно во сне в руке одного из китайцев Мельцер увидел глиняную игральную кость. Китаец держал ее в пальцах прямо у него перед глазами, и зеркальщик понял, почему он оказался в этой ситуации.
– Вы думаете, что я обокрал вас, потому что у меня была точно такая же игральная кость? Позвольте, я объясню, как она попала ко мне. Я нашел ее в складском помещении на востоке города, где мне пришлось выкупать мой багаж, который похитили у меня в гавани. Я – обычный ремесленник. Это правда, жизнью клянусь.
Остальные китайцы поглядели на человека с ножом. Было очевидно, что он был единственным, кто понимал язык, на котором говорил Мельцер. Китаец что-то сказал им, затем снова повернулся к зеркальщику и закричал:
– Ты лгать, европеец!
– Нет! – возмущенно ответил Мельцер. – Владелец склада водится с бандами воров, которые совершают для него кражи; есть и агенты, которые предлагают тем, кого обокрали, помощь в поиске багажа – естественно, за деньги. Мне самому пришлось заплатить два с половиной гульдена, чтобы получить обратно свои вещи.
Китайцы переглянулись, но понять их взгляды Мельцер не мог. Наконец один из них сказал:
– Отведи нас к складу. Если ты соврать нам, тогда… – И он провел рукой по горлу.
Это требование вызвало у Мельцера новый приступ страха. Как объяснить этим людям, что он не знает, где находится склад? Потом ему пришла в голову спасительная мысль, и он сказал:
– Склад спрятан в городе. Я никогда не сумею отыскать его. Есть только один человек, который сможет отвести вас туда, египтянин по имени Али Камал. У него на лбу шрам, и найти его можно в гавани, где стоят на якоре суда.
Вероятно, объяснения Мельцера прозвучали правдоподобно, по крайней мере, китайцы отстали от него.
Теперь у зеркальщика появилась возможность осмотреться в мрачном помещении. Он сел и прислонился к стене. С высокого потолка свисал стеклянный шар, внутри которого сверкал желтоватый свет. Стены были до половины выложены синим и красным кафелем, напоминавшим узор из карт бубновой масти. Три окна, находившиеся на противоположной стене, были узкими и высокими, с закругленными краями. Под ними стояла низенькая деревянная лавочка и два маленьких круглых столика. Справа был высокий коричневый шкаф с резными дверцами, слева дверь.
Открыв рот, Мельцер прислушивался в сумерках. Он пытался уловить хоть какой-то звук, который дал бы ему представление о том, где он находится, или о том, что собираются предпринять китайцы. Но как Мельцер ни старался, услышать ничего не смог.
Как отреагирует его дочь, когда обнаружит утром, что он исчез? Мейтенс наверняка поможет ей; Мельцер и мысли не допускал, что медик затевает что-то недоброе или состоит в сговоре с китайцами. Зеркальщик даже не знал, заметил ли Мейтенс, что его увели китайцы.
Одна мысль сменяла другую. Наконец, когда за высокими окнами забрезжил рассвет, Михель Мельцер провалился в глубокий сон.
Его разбудило громкое пение птиц, проникавшее в комнату через окна. Дом тоже просыпался. Откуда-то доносились голоса, слишком слабые и искаженные, чтобы можно было что-то понять, звон посуды. Мельцер попытался оценить свое положение. Смертельный страх, душивший его ночью, сменился надеждой, что все окажется недоразумением. Поэтому он даже отказался от мысли о побеге, хотя, насколько он мог видеть, никто его не охранял.
Через среднее окно, из которого открывался вид на цветущий парк, зеркальщик вскоре увидел, как лысый китаец покинул дом в сопровождении своих спутников, как все они сели в повозку, очевидно, в ту же самую, в которой его привезли сюда.
– Господин чужеземец!
Услышав за своей спиной высокий голос, Мельцер перепугался до смерти. Обернувшись, он увидел китаянку в длинной ярко-синей одежде. Черные волосы женщины были уложены в высокую прическу. В руке китаянка держала чайник и миску, полную выпечки странной формы.
– Утренняя еда для господина чужеземца! – поклонившись, сказала женщина, ставя завтрак на один из столиков.
Зеркальщик тоже поклонился. Но прежде чем китаянка исчезла, Мельцер успел спросить:
– Скажите, где я, собственно говоря, нахожусь? Молодая женщина смущенно уставилась в пол, словно чужеземец сказал что-то неприличное, но все же ответила:
– Це-Хи не разрешено говорить с чужеземным господином, – и приложила при этом палец к губам.
– Значит, тебя зовут Це-Хи, – приветливо сказал зеркальщик. Китаянка кивнула, не глядя на него.
– Ну, хорошо, – сказал Мельцер, – я понимаю, тебе нельзя говорить со мной. Я просто хотел узнать, не в тюрьме ли я нахожусь…
– В тюрьме? – возмутилась китаянка. – Чужеземный господин, это – миссия его величества императора Чен Цу!
– Императора Чен Цу? – удивленно переспросил Мельцер. Це-Хи кивнула.
– Но почему со мной обращаются как с пленником?
– Чужеземный господин, – шепотом предупредила его китаянка, – не говорите так громко. Каждое слово, сказанное вами, будет услышано. У стен есть уши.
И, улыбнувшись, она исчезла, словно призрак.
Сообщение о том, что у стен есть уши, заинтересовало Мельцера, и он, скорее для того чтобы скоротать время, стал изучать кафель, которым были выложены стены. При этом его пальцы нащупали небольшую выпуклость, которая при беглом взгляде на кафель оставалась незамеченной: на двух синих плитках были ручки, и их можно было вынуть из стены. В отверстии были спрятаны похожие на орган слуха трубки, ведущие в другие комнаты. Прислонив ухо к отверстию, можно было услышать все, что говорилось в доме.
Сначала Мельцер ничего не мог разобрать. Оба человека, чьи голоса он слышал, говорили на языке, который, очевидно, был родным для одного из них – он говорил торопливо, а его собеседник певуче, как китаец. Затем Мельцер услышал пару слов, значение которых он уже знал: «багаж» и «склад», и понял, что говорили на греческом.
Таким образом зеркальщик стал свидетелем разговора, который наверняка не был предназначен для его ушей, поскольку речь шла о вечном блаженстве и пути, ведущем к нему. Насколько Мельцер мог уследить за разговором, речь шла о поставке десяти тысяч индульгенций, написанных на латыни, которые требовал один, очевидно, итальянец по имени Альберто или Альбертус, у другого, китайца по имени Лин Тао. Европеец в качестве папского легата заплатил тысячу гульденов, что для Господа и всех святых – ничтожная мелочь. На это мастер Лин Тао ответил, что изготовить десять тысяч индульгенций – совсем не мелочь, и вообще это возможно исключительно при помощи одного тайного инструмента, известного только китайцам. Но мошенники, спекулянты и шарлатаны, обретающиеся в гавани, лишили их этого чудесного инструмента, а без него это невозможно.
Хотя Мельцер понял почти все из того, что услышал, связать все воедино он не смог. Но если Папа Евгений велел китайцам делать индульгенции при помощи их странного инструмента, то все это не может быть делом рук дьявола. И пока зеркальщик ломал голову, пытаясь понять, что скрывается за этой странной сделкой, ему вспомнилась глиняная игральная кость, из-за которой он сюда и попал. На одной из граней была большая буква «А», которая, если наполнить ее краской или сажей, сможет оставлять отпечаток и повторять его сколько угодно раз. Если рядом положить несколько разных кубиков, то может получиться слово, несколько слов сложатся в строку, строки – в страницу. Предположим, все кубики имеют равную величину. Неужели в этом и заключается тайна, о которой говорил китаец?
Нет, сказал себе Мельцер, за этим, должно быть, кроется что-то еще. Если речь действительно идет о каком-то техническом приспособлении, созданном китайцами, то не может быть, чтобы все было настолько просто; в противном случае, ученые христианского мира сделали бы это открытие уже сотни лет назад.
Вскоре разговор между папским легатом и китайцем окончился примирением и уверениями последнего, что в течение недели проблема будет решена.
Из своего окна Мельцер видел, как худощавый легат, одетый в зеленый бархат, покинул миссию и тут же к дому подъехала повозка с тремя китайцами. Все они выглядели взволнованными и под радостные крики внесли из повозки в дом три больших деревянных ящика.
Прошло немного времени, и в комнату к Мельцеру вошел лысый китаец с черной косой. Но сейчас его лицо было приветливым, не то что прошлой ночью. Китаец даже сложил на груди руки, поклонился и певуче сказал:
– Я – мастер Лин Тао, я прошу у вас прощения. Мы обошлись с вами несправедливо.
– Вы…
– Лин Тао, – подчеркнуто вежливо повторил китаец и продолжил: – Вы, хоть я на это и не рассчитывал, прошлой ночью сказали правду. Мы нашли наш багаж – там, где вы и говорили.
– Это меня радует, – облегченно вздохнув, сказал зеркальщик. – В таком случае могу ли я надеяться, что вы отпустите меня домой? Кстати, меня зовут Михель Мельцер, я зеркальщик из Майнца.
Лин Тао быстро закивал:
– Мы рады, что нашли багаж. Его содержимое много значит для нас. Как мы можем загладить свою вину?
И тут зеркальщик сказал то, что вызвало удивление у него самого и чем он гордился на протяжении еще многих лет. Мельцер сказал:
– Позвольте мне узнать вашу тайну, и я забуду все, что со мной произошло.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, – произнес китаец, и его лицо снова помрачнело, как прошлой ночью. – О какой тайне вы говорите?
– О том открытии, прибыль от которого вы хотите получить, продав Папе изготовленные индульгенции, мастер Лин Тао.
Лин Тао подошел к Мельцеру на шаг, но потом остановился как вкопанный. Он уставился на зеркальщика, словно только что подтвердил свое предположение о том, что гостю все известно.
А Мельцер с улыбкой указал на узорчатую стену и добавил:
– У стен, мастер Лин Тао, есть уши. Кроме того, у меня было достаточно времени, чтобы задуматься над тем, почему невзрачная глиняная игральная кость имеет для вас такое значение. Эти размышления и ваш разговор с папским легатом натолкнули меня на мысль, что речь идет ни о чем ином, как об искусственном письме.
– Вы умный человек, мастер Мельцер из Майнца!
– Умный? Как бы я хотел быть умным, настолько умным, чтобы самому додуматься до искусственного письма.
– А если мы скажем «нет»?
– Что вы имеете в виду?
– Если мы не позволим вам узнать нашу тайну об игральных костях с буквами?
Мельцер пожал плечами.
– В таком случае мы вместе осушим по чаше вина и забудем о том, что случилось прошлой ночью.
Китаец смущенно улыбнулся. Ему казалось, что за благородством Мельцера что-то кроется.
– А ведь я мог бы быть вам полезен, – продолжал Михель. – Видите ли, я хоть и простой зеркальщик, но умею обращаться со свинцом, оловом и сурьмой так же хорошо, как медик с клистиром. Если делать ваши буковки не из глины, а из свинца и олова, то они будут намного прочнее. А что касается вашей сделки с Папой, то не стоит продавать тайну первому встречному.
Китаец удивленно смотрел на Мельцера.
– Скажите, чужеземец, – сказал наконец Лин Тао, – вам знаком латинский шрифт?
– Это такой же шрифт, как и в нашем языке, – не без гордости в голосе ответил зеркальщик. – Если речь идет о том, чтобы списать латинский текст, то для меня это не составит труда. Я учился латыни и греческому у великого магистра Беллафинтуса. В моем родном городе Майнце сыновья ремесленников могут читать сочинения древних поэтов, в то время как в других городах даже священники затрудняются прочесть «Credo» на языке Пап.
– А вы можете?
– Что?
– «Credo».
– Ну конечно, а еще «Ave» и «Pater noster». Хотите послушать?
– Нет, я все равно не пойму, и я вам верю. Так знайте же, что нам срочно необходим человек, который знает латынь и, кроме того, умеет молчать.
– В таком случае, лучше меня вам никого не найти!
Мастер Лин Тао что-то сказал на своем языке, и хотя Мельцер не мог понять странных звуков, значение их от него не укрылось:
– Вы – умный человек, зеркальщик из Майнца, вы хитры, изворотливы… мне не хватает слов. Я едва не сказал, что вы – китаец.
Зеркальщик громко расхохотался, и в его смехе было облегчение. Облегчение от того, что кошмар прошлой ночи уже позади.
– Единственное, чем вы отличаетесь от китайцев, – добавил Лин Тао, – это ваш смех. Китайцы не смеются, китайцы улыбаются.
– Как жаль. Знали бы вы, что теряете! Китаец покачал головой и ответил:
– Зато нам также не дано плакать. Китаец не плачет, он огорчается. Вы понимаете?
Мельцер нахмурился.
– Европейцу трудно понять, как это – не уметь смеяться и не уметь плакать. Словно не уметь любить и не уметь ненавидеть!
– О нет, – возразил Лин Тао. – Китайцы умеют любить и ненавидеть, но это не отражается на лице, а скрыто глубоко в сердце. Именно поэтому нам чуждо обращение с зеркалами. Зеркало показывает только маску.
– Я, – ответил Мельцер, – мог бы многое сказать по этому поводу, но уверен, что мои слова не найдут отклика в вашей душе.
Китаец прошелся по комнате взад-вперед, но на его лице не отразилось ни малейшего следа волнения. Наконец он сказал:
– Вы правы. Возможно, мы должны делать общее дело. Нам обоим нужно над этим поразмыслить!
В сопровождении еще одного китайца, сильного мужчины, назвавшегося Синь-Шин, зеркальщик вернулся в «Тоrо Nero» на той же самой повозке, на которой его увезли вчера вечером. Эдита очень волновалась, особенно после того как хозяин гостиницы сказал, что сам послал ее отца туда, где его ждали несколько китайцев.
Хотя в Константинополе было много жителей из разных стран, китайцы занимали в нем особое положение. К ним относились с недоверием, потому что они всех сторонились (китайцы жили в отдельном квартале), но прежде всего потому, что у них были традиции и ритуалы, которых никто не мог понять. Ходили слухи, что они даже год считают по своему собственному календарю и называют его по повторяющемуся циклу в честь таких низких и грязных животных, как змея, свинья или крыса. Что уж говорить об их странной религии!
Когда Мельцер рассказал дочери о том, что случилось прошлой ночью, Эдита только покачала головой. Она не поверила отцу. Девушка все еще находилась под впечатлением от встречи с женой Мориенуса.
Зеркальщик знал свою дочь, знал, что творится у нее в душе. Наконец он подошел к Эдите и тихо сказал:
– Вчера приходил Мориенус.
Девушка закрыла лицо руками, и Мельцер почувствовал, как ей больно.
– Не бойся, – сказал он, успокаивая дочь, – все уладилось.
Чего он хотел? – вопросительно взглянула на отца Эдита.
– Чего хотел Мориенус? Можешь себе представить, он потребовал выкуп обратно.
Эдита печально кивнула. И что?
– Он его получил. Нет, не от меня. Его выплатил медик, Крестьен Мейтенс. Это произошло помимо моей воли.
Эдита отпрянула, словно от пощечины. На мгновение девушка застыла, затем повернулась и бросилась прочь из комнаты. Она побежала вниз по лестнице так быстро, словно за ней гнались черти.
– Но это ничего не значит, поверь мне! – крикнул зеркальщик ей вдогонку.
Но Эдита не слышала.
Глава III. Дело рук дьявола
Эдита сидела на старой полуразвалившейся кирпичной стене, выходившей на гавань, предоставленная сама себе и своим мыслям. Здесь, где за ней никто не наблюдал, девушка дала волю слезам, слезам отчаяния, поскольку боялась, что теперь толстый медик предъявит на нее свои права.
На улице, которая, причудливо извиваясь, бежала к гавани, царила суматоха: носильщики с тачками с высокими колесами, возницы на повозках, запряженных мулами, и путешественники – все спешили к кораблям. От мола поднимался резкий запах гниющей рыбы и фукуса. К нему примешивались едкие испарения трактиров, ютившихся в гавани и встречавшихся на каждом шагу, вонь рыбьего жира и прогорклого масла.
Эдита сидела, уставившись прямо перед собой, и вдруг почувствовала у себя на плече чью-то руку. Это была рука вездесущего Али Камала.
Египтянин улыбнулся девушке и спросил:
– Почему ты плачешь, дочь зеркальщика? – И когда Эдита не ответила, продолжил: – Позволь мне угадать. Тоскуешь по дому? Да, наверняка тоскуешь!
Девушка покачала головой и вытерла рукавом слезы с лица. Потом поглядела на Али Камала и приложила обе руки к сердцу.
– А, я понимаю, – ответил египтянин. – Любовная тоска. Это не лучше, чем тоска по родине.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Зеркальщик'
1 2 3 4 5 6 7