Но так как каждый ортисянин мог сделать в день в десятки раз больше, то и день стал казаться бесконечным - около ста часов. Выдержать такой нагрузки никто не мог. Ортисяне падали от усталости, спали на ходу. Пришлось вводить несколько тихих часов.
Слишком длинной оказалась и ночь. Даже самые завзятые сони успевали за ночь несколько раз попить чай.
Учёные снова зачесали в затылках (тогда ортисяне чесали затылки, бить себя по лбу они стали позднее).
На этот раз им удалось найти такой препарат, который возвратил ортисян к своему привычному состоянию, то есть к тому, в каком они пребывали до болезни "ну-ну". Правда, учёные немного схитрили и сделали ортисян вдвое подвижнее, чем они были когда-то, но на это никто не обратил внимания.
Сутки на Ортисе стали продолжительностью в двенадцать часов. Шесть часов - день и шесть - ночь. Но раз ортисяне делают всё быстрее людей, их день, по существу, равен земному.
Для меня он оказался слишком коротким. Зато выход я всё же нашёл. Я заставляю себя делать всё быстрее вдвое. Вместо одного шага делаю два. Вместо двух строчек пишу четыре. Вместо двух минут болтаю всего одну. Так постепенно я приучу себя делать за шесть часов столько, сколько на Земле делал за двенадцать. Кинечу сказал, что тогда я проживу две жизни.
А ведь наши рабочие, которые вдвое перевыполняют нормы, наверняка тренировали себя так же. Знаешь, Степка, и не так уж это трудно, только стоит захотеть. Всё делать вдвое быстрее - домашние там задания, родительские всякие поручения, а потом гоняй в футбол сколько влезет.
Таинственное средство по борьбе с пережитками
Эпидемия "ну-ну" была побеждена, но пережитки её ещё долго сохранялись. Особенно в школе.
Как-то раз меня привели в такую школу. Послушал я разговор:
- Вега, хочешь мороженого?
- Хочу.
- И я хочу. Сходи, пожалуйста.
- Ну да, нашла дуру. Это же в самом конце коридора.
- Тогда давай автоматику готовить.
- Успеем. Лучше вздремнём.
И обе - на боковую.
"Эге, - смекнул я, - да это же настоящие лентяи". И попросил принести ремень пошире, чем у меня.
- Приводной ремень? - спросил меня Кинечу.
- Да нет, мне нужно от штанов!
- А у нас ремней нет.
Вот здорово, Степка, они и понятия не имеют, что такое ремень для брюк. Подумали о приводном ремне.
Что было дальше? Дальше я доказал, что земляне тоже не лыком шиты.
Вот что обо мне написала газета "Ох":
"Таинственное средство по борьбе с пережитками прошлого":
"Вчера наш гость с Земли Костя Востриков доказал, что земляне накопили большой опыт борьбы с пережитками прошлого. В течение одного часа он избавил от страшного родимого пятна "ну-ну" 75 школьников.
Наш корреспондент видел своими глазами, как из школы, с невероятной для "ну-ну" поспешностью, выскакивали несчастные и без оглядки бежали прочь. Замечено, что все излеченные крепко держались за то место, на котором обычно сидят. Из этого мы делаем вывод, что Костя с помощью уколов ввёл в организм несчастных какой-то неизвестный нам, но сильнодействующий препарат.
Сами счастливцы, избавленные от "ну-ну", отвечать на вопросы почему-то наотрез отказались. Вероятно, Костя использовал засекреченный препарат.
Правда, некоторые из свидетелей утверждают, что Костя неспроста попросил ремень.
Но ведь нельзя же всерьёз говорить о ремне, как о каком-то новейшем препарате. Кроме того, все видели ремень на Костиных брюках.
Вирус универсалус
За время борьбы с эпидемией "ну-ну" наука о вирусах так разрослась, что медицина взяла на себя лечение различных пороков. Зазнался, например, какой-нибудь ортисянин - и его друзья уже везут в больницу. Врач вводит больному так называемый вирус универсалус - и зазнайство как рукой снимает.
Таким же образом учёные стали бороться с хвастовством, болтовнёй, скупостью, карьеризмом и взяточничеством.
От хвастовства ортисян вылечивали очень быстро. Со скупостью тоже расправились сравнительно скоро. А вот с болтовнёй вышло затруднение: не хватило лекарства. Это было ещё до того, как придумали звукособиратель. Пока учёные готовили антиболтун (тоже вирус!), выздоровевшие снова заболели. Болтовня оказалась не только самым распространённым пороком, но ещё и заразным. Стоит одному пообещать и не сделать, как другой, глядя на него, наобещает ещё больше и тоже не сдержит слова. А может быть, болтовня оттого распространена, что обещать гораздо легче, чем делать.
Но и с этой болезнью справились. Ортисяне от радости готовы были носить медиков на руках. Те ещё больше стараться - да и перестарались. Они стали лечить всех подряд. Засмеялся кто-нибудь громче других - больной. Укол! Смейся как все! Решил задачу не так, как другие, - укол. Решай как все! Надел непохожий пиджак - укол!
И вот наступило время, когда все стали ходить в одинаковых костюмах, носить одинаковые причёски, любить одинаковые лакомства.
Настоящий скандал разыгрался одновременно почти во всех школах Ортиса. Писали сочинение. Каждый писал самостоятельно, к соседу не подглядывал, а когда учителя стали проверять, - у всех слово в слово. Кто у кого списал, разбираться не стали. В то время ещё не разводили цветок ирвен. Обвинили всех во лжи и направили в больницу - каждому по уколу, чтоб больше не обманывал.
Зато повара от вируса универсалуса были в восторге. Они не ломали больше голову над тем, чтобы угодить каждому. Что сам захотел, то и вари и жарь. Все оставались довольны.
Для портных тоже наступило лучшее время. Они тотчас же прекратили приём индивидуальных заказов и стали шить оптом, по одному фасону.
В общем, вирус универсалус сыграл с ортисянами немало злых шуток.
После "ну-ну" это был самый скучный период в истории Ортиса. От вируса универсалуса отделаться оказалось не так-то просто. Только спустя столетие жизнь на Ортисе пришла в норму. Над всеми открытиями установили строгий контроль, и пользоваться вирусами стали только в крайних случаях.
Письмо двенадцатое
Как появилась книга-мечтарь
Однажды все газеты вышли с крупными заголовками: "Сатурн Бурёнкин будет спасён!", "Диагноз установлен", "Сатурна берётся вылечить писатель Тсатнаф".
Дело ясное - заболел какой-то важный ортисянин. Почему лечить его берётся писатель? Потому что врачи отказались: Они считают, что Бурёнкин совершенно здоров. У него нет ни насморка, ни кашля. Сердце на месте. Хоть и не сильно, но бьётся. Руки, ноги, глаза, желудок, печёнка, лёгкие, почки - всё без каких-либо изменений. Даже двенадцатиперстная кишка длиной ровно двенадцать пальцев - как у всех. Но лежит он всё-таки в больнице.
Сейчас Сатурн только лежит. Причём лежит так усердно, что даже с боку на бок его поворачивают санитары.
Он ничего не просит, потому что, кажется, ничего не хочет. Ест, что дают. Пьёт - тоже. Послушен, как пластилин. Стоит ему сказать: "А теперь, Бурёнкин, пора спать!" - он покорно закрывает глаза и спит.
Собственно, спит он почти круглые сутки: и ночью и днём. Разница только в том, что ночью он спит с закрытыми глазами, а днём с открытыми.
Самые большие медицинские авторитеты разводили руками и ждали от писателя чуда.
И вот вчера больного посетил писатель Тсатнаф. До этого он побывал в школе, где учился Бурёнкин, и долго беседовал с учителями. Навестил он также и родителей Сатурна и тоже разговаривал с ними очень долго. С больным же перекинулся только несколькими словами. Вышел и сказал:
- Он болен самой страшной болезнью, какой может заболеть человек. Перед ней бессильны все ваши микстуры, порошки, уколы, скальпели и даже советы вроде "Не расстраивайся, всё пройдёт". Сатурн Бурёнкин не имеет мечты. Где, когда и как потерял он её, установить не удалось. Но он живёт без мечты - и в этом его болезнь.
- Доказательства! - закричали медики.
- Пожалуйста, - спокойно сказал Тсатнаф и произнёс пламенную речь, прославившую его на весь Ортис. - Сатурн никогда не мечтал быть сильным - и рос самым слабым в классе. Его обижали не только мальчишки, но даже девчонки, у которых руки так и тянулись подёргать его за косички. Правда, косичек у Сатурна не обнаружено.
Он никогда не мечтал знать больше всех - и учебники читал только "от" и "до". Однажды, второпях, он поставил "до" в середине предложения. Это предложение так и осталось недочитанным.
Он никогда не мечтал о пятёрке - и поэтому учился только на тройки.
Он никогда не мечтал быть храбрым - и был страшным трусом.
Он никогда не мечтал быть красивым - и ходил неряхой.
Он никогда не мечтал стать чемпионом мира по шахматам - и, кроме е-2, е-4, не знал ни одного начала.
Он никогда не мечтал ни об открытиях - и за всю свою жизнь ничего не открыл, кроме свалки, на которую в поисках металлолома набрел случайно.
Он никогда не мечтал стать лауреатом певцов-солистов - и тянул только в школьном хоре, и то при условии, если явка на спевку была обязательна.
Он никогда не мечтал о полёте в космос - и, кроме Большой Медведицы, не мог отыскать на небе ни одного созвездия. А все сведения о Луне исчерпывались загадкой: "Над бабушкиной избушкой висит хлеба краюшка".
Вот почему он не походит ни на одного нормального ортисянина.
Вот почему он живёт и не живёт.
Если ваша медицина способна дать больному мечту, в каком бы виде она ни была - в микстуре, порошке или таблетке, - дайте её! И жизнь Сатурна Бурёнкина будет спасена.
Речь Тсатнафа парализовала ортисян. Ни один из них никогда бы не подумал, что из-за отсутствия какой-то мечты можно дойти до такого состояния.
Родственники Бурёнкина чуть было не разрыдались. Они решили, что всё погибло, потому что мечта-это даже не иголка и её никто не найдёт. Но их успокоили.
Каким-то чудом удалось установить, что мечта вовсе не потеряна. Она только спит. Стоит разбудить её - и Сатурн будет здоров.
Но легко сказать "разбудить". Никто не знал, как это сделать. И тогда-то Тсатнаф взялся попробовать. Он прописал больному - нет, не микстуру и не таблетки, - он прописал ему книгу собственного сочинения по одной главе в день.
Что это за книга - никто не знает. Но кое-что, видно, всё-таки разведать удалось, потому что в этот же день было решено в целях профилактики срочно издать учебник о мечте. Будущий учебник единогласно назвали "Мечтарём". Изучение "Мечтаря" рекомендовали начинать до знакомства с букварём и заканчивать в день ухода на пенсию, с тем чтобы не расставаться с ним в течение всей трудовой жизни.
Вот и вся поучительная история с Сатурном Бурёнкиным.
Могу добавить ещё, что после этого случая вечером все скамейки в парках, садах и скверах были заняты. Встревоженные жители Ортиса мечтали. Каждый проверял, не уснула ли у него мечта. Оказаться в положении Сатурна Бурёнкина никому не хотелось.
Как я открыл планету Ортис
Вот какая история, дорогой Степка, приключилась со мной, когда я попал на Ортис. На этом я кончаю своё последнее письмо. Почему последнее? Потому что завтра мы уезжаем с дачи.
Ты думаешь, что я в самом деле был на Ортисе? Это я всё на даче придумал. Я уже знаю, что ты спросишь меня: как же я всё это сочинил?
А очень просто.
Встретился я на улице с незнакомыми ребятишками (они у меня попросили пуговицы для коллекции) и вообразил, что передо мной ортисяне.
С пуговицами получилось почти так, как я тебе написал.
Потом я придумал звукособиратель.
Потом цветок ирвен.
Так шаг за шагом я открывал свою планету.
Почему я назвал её Ортисом? Скрывать не стану. Посмотрел на бутылку ситро на столе - и прочел наоборот. Вышло отличное название для новой планеты. Таким же способом я нашёл и многие другие ортисянские названия и имена.
Теперь прощай, Ортис! Прощайте, ортисяне!
Но почему "прощайте"? Разве можно проститься с мечтой? Так и недолго оказаться в положении Сатурна Бурёнкина.
Я знаю, на Ортисе есть и свой Северный полюс, и своя Антарктида, и своя целина. И всё это ещё совсем-совсем не исследовано.
Нет, Степа, пусть уж лучше Ортис будет всегда с нами. Пусть будет со всеми, кто любит мечтать и фантазировать. Кто любит путешествовать и открывать. Кто любит шутить и смеяться.
Ару!

1 2 3 4 5