Нога в деревянном башмаке отпихнула вывалившийся из его ладони нож…
Его обступило с дюжину вооруженных людей.
Один из них победно затрубил в рог, из-за домов ответили другие. Потом ему связали руки, заломив их назад до хруста, спутали ноги, не вынимая из сети, и поволокли куда-то прямо по мостовой.
Тащили его довольно долго. Затем разрезали опутывающие его конопляные шнуры и поставили на колени перед молчавшей человеческой стеной.
На перед ним на земле лежала молодая женщина. Та самая, в белом одеянии. Рыжеватые волосы разметались по грязи, на губах пузырилась кровавая пена. Тело ее сотрясали судороги, широко раскинутые ноги в белых сапогах скребли грязь. Было ясно, что она вот-вот испустит дух. Сквозь прореху на платье проглядывал металл кольчуги. Тщетная предосторожность: на таком расстоянии не спас бы и кованый нагрудник. Он обвел глазами лица людей и сознание того, что он все – таки сделал дело, вдруг наполнило его душу неким мстительным удовольствием. Выплюнув забившую рот грязь, он попытался улыбнуться.
Но что это?! Из-за спин собравшихся появилась и остановилась рядом с бившимся в конвульсиях телом другая … Он понял сразу – вот это и есть та, которую он должен был прикончить.
На ней тоже было белое платье и белые сапоги тонкой замши; сияющее золото волос падало на плечи. Даже лица их были чем-то похожи.
Похожи?! Он еле удержался, чтобы не рассмеяться. Что может быть общего у самой обычной, не примечательной ничем бабенки, в которую только что всадил отравленную стрелу, и этой, которую он узнал бы теперь среди десятков тысяч…
Глупец! Кого он пытался убить – посланницу Божию!
Не обращая на него внимания, она склонилась над лежащей, коснулась ладонью покрытого смертным потом лба… И девушка вдруг открыла глаза и, через силу улыбнувшись ей, что-то прошептала. Та по-матерински улыбнулась в ответ.
Жестом она подозвала кого-то из приближенных, вполголоса бросила пару слов. Тот исчез за спинами толпы. Затем, подойдя на несколько шагов, посмотрела в его глаза, и ни ненависти, ни злобы не было во взоре. В нем он явственно прочел – «Умри с миром». И взор этот проник в самую глубину его темной души, наполнив ее неведомым ему доселе просветлением и покоем. С этим чувством он и прожил оставшиеся несколько секунд своего земного бытия. Потом удар меча отделил его голову от тела…
* * *
Париж. Примерно те же дни.
Серые угрюмые стены замка Тампль за последние полвека повидали немало хозяев. Еще на памяти кое-кого из ныне живущих стариков над его башнями гордо развевался черный с белыми полосами Босеан – стяг Ордена рыцарей Храма Соломонова. Именно отсюда, из главных ворот, четыре десятка лет назад вывели на костер их последнего Великого Магистра. Замок служил убежищем для вдовствующих королев и тюрьмой для высокородных преступников, побывал в залоге у ломбардских ростовщиков. Последние же несколько лет он стоял пустой и заброшенный, отданный в удел мышам и паукам, и только сейчас, с началом небывалого возмущения черни, опять стал тем, для чего и предназначался: крепостью и казармой. В Тампль были собраны отряды парижской стражи вместе с остатками войск, отступивших из охваченных мятежом провинций. Кроме того, под его крышей поселилось и немалое число рыцарей с вооруженными слугами: те, которым не хватило места в отелях своих сюзеренов. Сюда же в одну из башен временно перебрался королевский прево Парижа, которому было вручено командование столичным гарнизоном.
Обширные замковые дворы вновь заполнил топот сотен солдатских ног и отрывистые звуки воинских команд, в оружейных и кузницах застучали молоты.
Распахнув скрипнувшую ржавыми петлями дверь, капитан отряда парижской стражи Жорж Кер спустился по выщербленным ступеням, ведущим в кордегардию. Сняв шлем и расстегнув кафтан, он тяжело опустился на широкую скамью. Можно было немного отдохнуть.
Обучение отданных под его команду восьми десятков провинциальных бестолковых увальней отнимало преизрядно сил.
Он был один, правда, из-за неплотно прикрытой двери раздавались приглушенные голоса двух человек. Капитан прислушался. Беседовали стражники из его отряда. Недавно принятый в стражу пикардиец Рауль Майе, злой, не по северному горячий парень, в очередной раз рассказывал старому Мишелю Борю историю о том, как его сестра спуталась с бродячим монахом, забеременела и сбежала с ним неизвестно куда. Главное же, она прихватила почти две сотни ливров, что скопил их отец, приказчик у торговца солониной, в надежде открыть собственную лавку. Старика хватил удар, от которого тот меньше чем через месяц и умер.
– С-сука блудливая, – с пьяными слезами в голосе выговаривал Рауль. – Двадцать лет отец копил! Потом кровавым обливался, жилы надрывал, а она… Сука! Вот как перед Богом клянусь: встречу – убью на месте! И ее, и выродка ее поганого!!
– Ну не рви ты себе душу, дружище, – добродушно бурчал в ответ толстяк Борю. Не надо, чего уж теперь… Лучше-ка выпьем, тут осталось еще чуть… Подумаешь, эка невидаль – монах обрюхатил девку. Вот ежели бы, скажем, девка обрюхатила монаха!
Голоса за дверью стали тише, чуть слышно забулькала жидкость. Следовало бы конечно войти и приструнить забывшихся подчиненных, но за годы службы Жорж Кер научился на многое закрывать глаза. Быть может, именно поэтому он и сидит на своей нынешней должности?
Должности…
Надо же – в молодости он душу положить был готов ради чинов, из кожи вон лез. И вот дослужился – капитан. Казалось бы – чего еще надо? Кто из тех, кого он знал по службе, устроился лучше него? Был вот Гийом Ивер – ну да что теперь о нем говорить… Еще Виктор Реми по кличке Пол-Уха, командовавший дружиной богатого шателена, так он вроде бы умер года три назад. Не иначе – от обжорства.
По совести говоря, и впрямь ему роптать грех. Жив – здоров, не калека. Были веселые денечки на войнах. Была добыча и немалая, взятая с бою. Правда, почти вся она протекла меж пальцами, как вода, но это уж сам виноват. В капитаны стрелков вышел, а теперь вот капитан не в не какой-нибудь, а в парижской страже. Жалование двадцать ливров в год – не шутка! Не у всякого дворянина столько выходит. Да и от людей монета хоть и не так щедро, как хочется, да капает. И любая девка бесплатно приласкает – другой бы за одно это удавился бы! Дом опять же – хоть и не свой собственный, а получше, чем у многих. Чего еще надо? И все равно – тоска. Жизнь, почитай, прожил, а словно и не жил. Единственная отдушина: Мари и детишки. Да теперь вот еще этот бунт, будь он неладен! Ночью вместо того, чтобы спать, как и положено честному человеку, рыскай по улицам, будто волк какой, словно на тебе не лиловый кафтан дневной парижской стражи, а темно – серое одеяние ночной! Днем же, вместо отдыха, дрессируй деревенских ослов, которых рыцари притащили с собой в город.
Капитану вспомнился тот день, вернее утро, когда он впервые услыхал о мятеже. Он как раз тогда вернулся вместе с патрулем из какого-то грязного кабака неподалеку от ворот Бильи. Незадолго до полуночи туда ворвалась шайка оборванцев с завязанными тряпками лицами, вооруженных ножами и палками. Они избили и ограбили засидевшихся допоздна в заведении завсегдатаев – те, впрочем, были пьяны настолько, что не смогли оказать даже слабого сопротивления. Само собой, они забрали всю выручку и, вдобавок, развлеклись с женой и племянницей хозяина. Сам хозяин, кинувшийся на незваных гостей с топором, лежал сейчас с распоротым брюхом, и над ним хлопотал цирюльник.
Кабак – он никак не мог вспомнить его название – являл собой не очень веселое, хоть и ставшее давно привычным зрелище. Битая посуда на замызганном, грязном полу, прокопченный до черноты потолок, опрокинутые столы и скамьи. Ограбленные посетители, протрезвев, зло матерились, хозяин лежал на лавке и тихо стонал, его дебелая супруга трясла перед самым носом стражников разодранной юбкой, племянница жалобно всхлипывала за дверью. В кабак набились прослышавшие о ночном происшествии соседи, начались обычные в таких случаях сетования на то, что стража службу несет скверно, а кормится за счет их податей, да еще мзду с них же получить не забывает. Досталось и обоим прево, и бездельникам эшвенам, и главному судье, и начальнику стражи, и почему-то – епископу Парижскому. И вот, явившись на Гревскую площадь, к вышеупомянутому начальнику стражи, чтобы доложить о случившемся, он краем уха услышал, как какой-то человек рассказывает стоявшим у входа в ратушу солдатам, что неподалеку от границы с Лотарингией вспыхнул бунт. А возглавляет его сумасшедшая баба, объявившая себя не то наместницей Бога на земле, не то святой Клотильдой, восставшей из могилы. Он только усмехнулся тогда, услыхав подобную чушь.
И вот теперь эта сумасшедшая – жутко подумать – стоит со своим войском едва ли не в каких-то трех дневных переходах от стен Парижа…
* * *
Потолок и стены погруженного в приятный полумрак зала украшали изображения, похожие на росписи дворцов древнего Крита. Голубоватые осьминоги, светло – коричневые дельфины, многовесельные корабли. Были и совершенно незнакомые минойцам сюжеты – полуженщина-полудракон, нежно обнимающая хрупкого юношу, почти мальчика; человек – осьминог, сражающийся с существом, похожим на ихтиозавра. Убранство комнаты дополняли несколько столиков и кресло из темно-зеленого блестящего камня. И весьма странно, даже чужеродно, смотрелся в этом пропитанном древностью интерьере небольшой модульный пульт, сияющий мноцветием экранов. Изображения пробудили в душе Таргиза странное чувство, похожее на смутные воспоминания, словно он когда-то давно видел нечто похожее. Быть может, некогда он жил там, откуда происходил прообраз этого интерьера. Впрочем, это не важно.
Как и большинство жителей Мидра, он ни в малейшей степени не отождествлял себя с человеком, Отражением которого являлся. Только несколько слов, застрявших на дне памяти, значение которых было не очень понятно ему самому, какие-то смутные, расплывчатые образы, что временами появлялись перед его внутренним взором, да еще внешний облик. При желании он, конечно, мог бы вспомнить все, но зачем жителю Мидра чьи-то чужие воспоминания? Какая разница, кто был тот, который, быть может, на данный момент, не родился еще на своей планете, а быть может, мертв уже невесть сколько эпох. Дикарь, великий король, мудрец или висельник – какая разница ему, Таргизу, жителю Мидра, втайне почитаемого очень многими его обитателями за первоначальный мир, первоисток всей бесконечной совокупности планет, именуемых их жителями одинаково на всех языках– Земля? Ему, познавшему эту бесконечность, насколько вообще возможно познать ее.
Стремящееся к бесконечности число континуумов, непрерывно порождающих все новые и новые вселенные. Лишь ничтожная часть их была владением Мидра, и лишь ничтожная часть этих владений была вверена попечению Таргиза.
Его миры… Такие огромные и, в сущности, такие малые перед бесконечностью. Он наизусть знал названия стран и материков на десятках языков, звучавших на протяжении десятков эпох. Он помнил деяния разнообразных правителей, пророков и военачальников, зачастую давно забытых обитателями стран, где они жили, лучше всякого богослова разбирался в тонкостях догматов сотен и тысяч верований и лучше любого дипломата– в бесчисленном множестве больших и малых споров между державами, иным из которых еще нескоро предстоит возникнуть. Безошибочно мог предсказать, как будет развиваться тот или иной мир из числа тех, где будущего не существовало. И благодаря всему этому мог безошибочно выбрать момент, когда достаточно лишь неуловимо слабого воздействия, еле заметного изменения, чтобы события потекли в нужном для Мира направлении – том, что даст Миру еще немного Сомы. Вот и сейчас он занимается именно этим.
Фактотум пока прекрасно справляется со своей задачей. Но он всего лишь инструмент, не более. Самая важная часть работы лежит на нем, Таргизе, и тех, кто работает вместе с ним.
Им предстоит незаметно нащупать сознание конкретных людей, войти в него и столь же незаметно повернуть их мысли в нужном направлении. Побудить их тратить драгоценное время на пустые и бессмысленные споры; заставить вдруг закипеть гневом сердца прежде покорных и послушных. Наконец, просто усыпить в нужный момент стражу, стерегущую ворота. За короткое время предстояло разобраться в самых глубинах хитросплетений психики и характера людей, в сущности, бесконечно далеких от него в их подчас даже неосознанных желаниях и настроениях. И все это следовало осуществить так, чтобы даже тени подозрения не возникло ни у кого из них; они должны свято верить, что это их мысли, их желания. Хотя если и найдутся те, кто почует чужую волю, они все равно не смогут ничего понять и помешать. Против опыта тысячелетий и могущественной техники экзорцизмы бессильны.
* * *
Длинный рычаг франдиболы, освобожденный ударом молотка из захватов, со звоном ударил по опорной балке, так что кирпич у графа под ногами ощутимо вздрогнул; стофунтовый гладко обтесанный валун поднял далеко от городской стены столб пыли.
– Туазов сто пятьдесят будет, – довольно крякнул старший плотник. – В самый раз!
– А не оборвется? – де Граммон с сомнением потрогал слишком тонкий на его взгляд ременной жгут, удерживающий плечо рычага на сколоченной из дуба станине.
– А чего ж ему обрываться, мессир? Шкура добрая, воловья, самая свежая, выделки мэтра Жерве с Дубильной улицы; вон в самом Сен – Дени колокол уж второй год на таких же висит, и ничего.
– Ну ладно, тебе виднее. Можешь идти, мастер.
Оставшись в одиночестве, де Граммон перегнулся через парапет, посмотрел еще раз туда, где упал камень, затем окинул взглядом тянущиеся справа и слева от него крепостные стены, стягивающие город со всех сторон, подобно боевому панцирному поясу. На соседней башне, как ласточкиными гнездами обвешанной лесами, мастеровые торопливо чинили коническую крышу.
Увиденным остался бы доволен всякий, кто хоть немного понимал толк в войне. Стены, воздвигнутые вокруг Парижа еще при отце Людовика Святого, прадеда нынешнего короля, Филиппе – Августе, уже давно успели покрыться лишайниками, а кое-где даже порасти травой и деревцами. Но это были хорошие крепкие стены доброй кирпичной кладки, с потернами и потайными ходами, с толстыми высокими зубцами и контрэскарпами. К тому же они были окружены довольно глубоким рвом, заполненным водой почти доверху. Недавно надстроенные над башнями двухэтажные казематы недобро взирали на мир своими крестообразными бойницами. Если враг все же приблизится к стенам, то оттуда на него обрушится смертоносный дождь каменных и глиняных ядер и картечь из сорока бомбард. Замечательные стены, нечего сказать. Такие же крепкие и неприступные, как и в десятках взятых Ею городов.
…Отсюда, с Турнельской башни, графу хорошо был виден весь Париж.
Высокие, склонившиеся друг к другу дома в три – четыре этажа с остроконечными крышами, с дворами-колодцами, лабиринты узких извилистых улиц, заполненные пестрой суетящейся толпой, площади, на которых бурлило многолюдье рынков, широкие мосты, густо застроенные домами – настоящие маленькие кварталы. На реке стояли большие суда со спущенными парусами. Корабли эти пришли из многих стран, и теперь неожиданно разразившаяся смута задержала их, заставив опустеть причалы и портовые склады, где прежде, как муравьи, суетились грузчики, таская туда сюда тюки с товарами.
Шпили и колокольни церквей, рыжая чешуя черепичных крыш и солома кровель бедных лачуг, светло-серая громада Нотр-Дам-де Пари. Величественный Лувр с его почти двумя десятками вычурных стройных башенок по величине превосходил небольшой городок. Левее его возвышались купола Дворца Правосудия. Правильными многоугольниками то тут, то там выделялись отели, принадлежавшие знатнейшим родам королевства, каждый со своими огородами, птичниками, трапезными, рыбными садками, конюшнями, кузницами, винными погребами и хлебопекарнями – всем, что нужно для жизни сотен населявших их людей, окруженные ухоженными садами, виноградниками, парками с ажурными галереями и беседками. Были даже зверинцы, чьи обитатели – дикие быки, медведи и привезенные из-за моря львы, предназначались для охоты и рыцарских единоборств, в последнее время вошедших в моду на турнирах.
К городским стенам жались предместья – Сен-Жермен, Сен-Антуан и еще дюжина. Иные из них сами были подобны городам, включавшим в себя множество аббатств, дворянских особняков; с пышными ярмарками и знаменитой далеко за рубежами Франции Монфоконской виселицей.
На противоположном берегу Сены в рассеивающемся утреннем тумане виднелись башни университетского квартала с его четырьмя десятками коллежей, в которых проживали и учились студенты из всех христианских земель.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Тьма внешняя'
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Его обступило с дюжину вооруженных людей.
Один из них победно затрубил в рог, из-за домов ответили другие. Потом ему связали руки, заломив их назад до хруста, спутали ноги, не вынимая из сети, и поволокли куда-то прямо по мостовой.
Тащили его довольно долго. Затем разрезали опутывающие его конопляные шнуры и поставили на колени перед молчавшей человеческой стеной.
На перед ним на земле лежала молодая женщина. Та самая, в белом одеянии. Рыжеватые волосы разметались по грязи, на губах пузырилась кровавая пена. Тело ее сотрясали судороги, широко раскинутые ноги в белых сапогах скребли грязь. Было ясно, что она вот-вот испустит дух. Сквозь прореху на платье проглядывал металл кольчуги. Тщетная предосторожность: на таком расстоянии не спас бы и кованый нагрудник. Он обвел глазами лица людей и сознание того, что он все – таки сделал дело, вдруг наполнило его душу неким мстительным удовольствием. Выплюнув забившую рот грязь, он попытался улыбнуться.
Но что это?! Из-за спин собравшихся появилась и остановилась рядом с бившимся в конвульсиях телом другая … Он понял сразу – вот это и есть та, которую он должен был прикончить.
На ней тоже было белое платье и белые сапоги тонкой замши; сияющее золото волос падало на плечи. Даже лица их были чем-то похожи.
Похожи?! Он еле удержался, чтобы не рассмеяться. Что может быть общего у самой обычной, не примечательной ничем бабенки, в которую только что всадил отравленную стрелу, и этой, которую он узнал бы теперь среди десятков тысяч…
Глупец! Кого он пытался убить – посланницу Божию!
Не обращая на него внимания, она склонилась над лежащей, коснулась ладонью покрытого смертным потом лба… И девушка вдруг открыла глаза и, через силу улыбнувшись ей, что-то прошептала. Та по-матерински улыбнулась в ответ.
Жестом она подозвала кого-то из приближенных, вполголоса бросила пару слов. Тот исчез за спинами толпы. Затем, подойдя на несколько шагов, посмотрела в его глаза, и ни ненависти, ни злобы не было во взоре. В нем он явственно прочел – «Умри с миром». И взор этот проник в самую глубину его темной души, наполнив ее неведомым ему доселе просветлением и покоем. С этим чувством он и прожил оставшиеся несколько секунд своего земного бытия. Потом удар меча отделил его голову от тела…
* * *
Париж. Примерно те же дни.
Серые угрюмые стены замка Тампль за последние полвека повидали немало хозяев. Еще на памяти кое-кого из ныне живущих стариков над его башнями гордо развевался черный с белыми полосами Босеан – стяг Ордена рыцарей Храма Соломонова. Именно отсюда, из главных ворот, четыре десятка лет назад вывели на костер их последнего Великого Магистра. Замок служил убежищем для вдовствующих королев и тюрьмой для высокородных преступников, побывал в залоге у ломбардских ростовщиков. Последние же несколько лет он стоял пустой и заброшенный, отданный в удел мышам и паукам, и только сейчас, с началом небывалого возмущения черни, опять стал тем, для чего и предназначался: крепостью и казармой. В Тампль были собраны отряды парижской стражи вместе с остатками войск, отступивших из охваченных мятежом провинций. Кроме того, под его крышей поселилось и немалое число рыцарей с вооруженными слугами: те, которым не хватило места в отелях своих сюзеренов. Сюда же в одну из башен временно перебрался королевский прево Парижа, которому было вручено командование столичным гарнизоном.
Обширные замковые дворы вновь заполнил топот сотен солдатских ног и отрывистые звуки воинских команд, в оружейных и кузницах застучали молоты.
Распахнув скрипнувшую ржавыми петлями дверь, капитан отряда парижской стражи Жорж Кер спустился по выщербленным ступеням, ведущим в кордегардию. Сняв шлем и расстегнув кафтан, он тяжело опустился на широкую скамью. Можно было немного отдохнуть.
Обучение отданных под его команду восьми десятков провинциальных бестолковых увальней отнимало преизрядно сил.
Он был один, правда, из-за неплотно прикрытой двери раздавались приглушенные голоса двух человек. Капитан прислушался. Беседовали стражники из его отряда. Недавно принятый в стражу пикардиец Рауль Майе, злой, не по северному горячий парень, в очередной раз рассказывал старому Мишелю Борю историю о том, как его сестра спуталась с бродячим монахом, забеременела и сбежала с ним неизвестно куда. Главное же, она прихватила почти две сотни ливров, что скопил их отец, приказчик у торговца солониной, в надежде открыть собственную лавку. Старика хватил удар, от которого тот меньше чем через месяц и умер.
– С-сука блудливая, – с пьяными слезами в голосе выговаривал Рауль. – Двадцать лет отец копил! Потом кровавым обливался, жилы надрывал, а она… Сука! Вот как перед Богом клянусь: встречу – убью на месте! И ее, и выродка ее поганого!!
– Ну не рви ты себе душу, дружище, – добродушно бурчал в ответ толстяк Борю. Не надо, чего уж теперь… Лучше-ка выпьем, тут осталось еще чуть… Подумаешь, эка невидаль – монах обрюхатил девку. Вот ежели бы, скажем, девка обрюхатила монаха!
Голоса за дверью стали тише, чуть слышно забулькала жидкость. Следовало бы конечно войти и приструнить забывшихся подчиненных, но за годы службы Жорж Кер научился на многое закрывать глаза. Быть может, именно поэтому он и сидит на своей нынешней должности?
Должности…
Надо же – в молодости он душу положить был готов ради чинов, из кожи вон лез. И вот дослужился – капитан. Казалось бы – чего еще надо? Кто из тех, кого он знал по службе, устроился лучше него? Был вот Гийом Ивер – ну да что теперь о нем говорить… Еще Виктор Реми по кличке Пол-Уха, командовавший дружиной богатого шателена, так он вроде бы умер года три назад. Не иначе – от обжорства.
По совести говоря, и впрямь ему роптать грех. Жив – здоров, не калека. Были веселые денечки на войнах. Была добыча и немалая, взятая с бою. Правда, почти вся она протекла меж пальцами, как вода, но это уж сам виноват. В капитаны стрелков вышел, а теперь вот капитан не в не какой-нибудь, а в парижской страже. Жалование двадцать ливров в год – не шутка! Не у всякого дворянина столько выходит. Да и от людей монета хоть и не так щедро, как хочется, да капает. И любая девка бесплатно приласкает – другой бы за одно это удавился бы! Дом опять же – хоть и не свой собственный, а получше, чем у многих. Чего еще надо? И все равно – тоска. Жизнь, почитай, прожил, а словно и не жил. Единственная отдушина: Мари и детишки. Да теперь вот еще этот бунт, будь он неладен! Ночью вместо того, чтобы спать, как и положено честному человеку, рыскай по улицам, будто волк какой, словно на тебе не лиловый кафтан дневной парижской стражи, а темно – серое одеяние ночной! Днем же, вместо отдыха, дрессируй деревенских ослов, которых рыцари притащили с собой в город.
Капитану вспомнился тот день, вернее утро, когда он впервые услыхал о мятеже. Он как раз тогда вернулся вместе с патрулем из какого-то грязного кабака неподалеку от ворот Бильи. Незадолго до полуночи туда ворвалась шайка оборванцев с завязанными тряпками лицами, вооруженных ножами и палками. Они избили и ограбили засидевшихся допоздна в заведении завсегдатаев – те, впрочем, были пьяны настолько, что не смогли оказать даже слабого сопротивления. Само собой, они забрали всю выручку и, вдобавок, развлеклись с женой и племянницей хозяина. Сам хозяин, кинувшийся на незваных гостей с топором, лежал сейчас с распоротым брюхом, и над ним хлопотал цирюльник.
Кабак – он никак не мог вспомнить его название – являл собой не очень веселое, хоть и ставшее давно привычным зрелище. Битая посуда на замызганном, грязном полу, прокопченный до черноты потолок, опрокинутые столы и скамьи. Ограбленные посетители, протрезвев, зло матерились, хозяин лежал на лавке и тихо стонал, его дебелая супруга трясла перед самым носом стражников разодранной юбкой, племянница жалобно всхлипывала за дверью. В кабак набились прослышавшие о ночном происшествии соседи, начались обычные в таких случаях сетования на то, что стража службу несет скверно, а кормится за счет их податей, да еще мзду с них же получить не забывает. Досталось и обоим прево, и бездельникам эшвенам, и главному судье, и начальнику стражи, и почему-то – епископу Парижскому. И вот, явившись на Гревскую площадь, к вышеупомянутому начальнику стражи, чтобы доложить о случившемся, он краем уха услышал, как какой-то человек рассказывает стоявшим у входа в ратушу солдатам, что неподалеку от границы с Лотарингией вспыхнул бунт. А возглавляет его сумасшедшая баба, объявившая себя не то наместницей Бога на земле, не то святой Клотильдой, восставшей из могилы. Он только усмехнулся тогда, услыхав подобную чушь.
И вот теперь эта сумасшедшая – жутко подумать – стоит со своим войском едва ли не в каких-то трех дневных переходах от стен Парижа…
* * *
Потолок и стены погруженного в приятный полумрак зала украшали изображения, похожие на росписи дворцов древнего Крита. Голубоватые осьминоги, светло – коричневые дельфины, многовесельные корабли. Были и совершенно незнакомые минойцам сюжеты – полуженщина-полудракон, нежно обнимающая хрупкого юношу, почти мальчика; человек – осьминог, сражающийся с существом, похожим на ихтиозавра. Убранство комнаты дополняли несколько столиков и кресло из темно-зеленого блестящего камня. И весьма странно, даже чужеродно, смотрелся в этом пропитанном древностью интерьере небольшой модульный пульт, сияющий мноцветием экранов. Изображения пробудили в душе Таргиза странное чувство, похожее на смутные воспоминания, словно он когда-то давно видел нечто похожее. Быть может, некогда он жил там, откуда происходил прообраз этого интерьера. Впрочем, это не важно.
Как и большинство жителей Мидра, он ни в малейшей степени не отождествлял себя с человеком, Отражением которого являлся. Только несколько слов, застрявших на дне памяти, значение которых было не очень понятно ему самому, какие-то смутные, расплывчатые образы, что временами появлялись перед его внутренним взором, да еще внешний облик. При желании он, конечно, мог бы вспомнить все, но зачем жителю Мидра чьи-то чужие воспоминания? Какая разница, кто был тот, который, быть может, на данный момент, не родился еще на своей планете, а быть может, мертв уже невесть сколько эпох. Дикарь, великий король, мудрец или висельник – какая разница ему, Таргизу, жителю Мидра, втайне почитаемого очень многими его обитателями за первоначальный мир, первоисток всей бесконечной совокупности планет, именуемых их жителями одинаково на всех языках– Земля? Ему, познавшему эту бесконечность, насколько вообще возможно познать ее.
Стремящееся к бесконечности число континуумов, непрерывно порождающих все новые и новые вселенные. Лишь ничтожная часть их была владением Мидра, и лишь ничтожная часть этих владений была вверена попечению Таргиза.
Его миры… Такие огромные и, в сущности, такие малые перед бесконечностью. Он наизусть знал названия стран и материков на десятках языков, звучавших на протяжении десятков эпох. Он помнил деяния разнообразных правителей, пророков и военачальников, зачастую давно забытых обитателями стран, где они жили, лучше всякого богослова разбирался в тонкостях догматов сотен и тысяч верований и лучше любого дипломата– в бесчисленном множестве больших и малых споров между державами, иным из которых еще нескоро предстоит возникнуть. Безошибочно мог предсказать, как будет развиваться тот или иной мир из числа тех, где будущего не существовало. И благодаря всему этому мог безошибочно выбрать момент, когда достаточно лишь неуловимо слабого воздействия, еле заметного изменения, чтобы события потекли в нужном для Мира направлении – том, что даст Миру еще немного Сомы. Вот и сейчас он занимается именно этим.
Фактотум пока прекрасно справляется со своей задачей. Но он всего лишь инструмент, не более. Самая важная часть работы лежит на нем, Таргизе, и тех, кто работает вместе с ним.
Им предстоит незаметно нащупать сознание конкретных людей, войти в него и столь же незаметно повернуть их мысли в нужном направлении. Побудить их тратить драгоценное время на пустые и бессмысленные споры; заставить вдруг закипеть гневом сердца прежде покорных и послушных. Наконец, просто усыпить в нужный момент стражу, стерегущую ворота. За короткое время предстояло разобраться в самых глубинах хитросплетений психики и характера людей, в сущности, бесконечно далеких от него в их подчас даже неосознанных желаниях и настроениях. И все это следовало осуществить так, чтобы даже тени подозрения не возникло ни у кого из них; они должны свято верить, что это их мысли, их желания. Хотя если и найдутся те, кто почует чужую волю, они все равно не смогут ничего понять и помешать. Против опыта тысячелетий и могущественной техники экзорцизмы бессильны.
* * *
Длинный рычаг франдиболы, освобожденный ударом молотка из захватов, со звоном ударил по опорной балке, так что кирпич у графа под ногами ощутимо вздрогнул; стофунтовый гладко обтесанный валун поднял далеко от городской стены столб пыли.
– Туазов сто пятьдесят будет, – довольно крякнул старший плотник. – В самый раз!
– А не оборвется? – де Граммон с сомнением потрогал слишком тонкий на его взгляд ременной жгут, удерживающий плечо рычага на сколоченной из дуба станине.
– А чего ж ему обрываться, мессир? Шкура добрая, воловья, самая свежая, выделки мэтра Жерве с Дубильной улицы; вон в самом Сен – Дени колокол уж второй год на таких же висит, и ничего.
– Ну ладно, тебе виднее. Можешь идти, мастер.
Оставшись в одиночестве, де Граммон перегнулся через парапет, посмотрел еще раз туда, где упал камень, затем окинул взглядом тянущиеся справа и слева от него крепостные стены, стягивающие город со всех сторон, подобно боевому панцирному поясу. На соседней башне, как ласточкиными гнездами обвешанной лесами, мастеровые торопливо чинили коническую крышу.
Увиденным остался бы доволен всякий, кто хоть немного понимал толк в войне. Стены, воздвигнутые вокруг Парижа еще при отце Людовика Святого, прадеда нынешнего короля, Филиппе – Августе, уже давно успели покрыться лишайниками, а кое-где даже порасти травой и деревцами. Но это были хорошие крепкие стены доброй кирпичной кладки, с потернами и потайными ходами, с толстыми высокими зубцами и контрэскарпами. К тому же они были окружены довольно глубоким рвом, заполненным водой почти доверху. Недавно надстроенные над башнями двухэтажные казематы недобро взирали на мир своими крестообразными бойницами. Если враг все же приблизится к стенам, то оттуда на него обрушится смертоносный дождь каменных и глиняных ядер и картечь из сорока бомбард. Замечательные стены, нечего сказать. Такие же крепкие и неприступные, как и в десятках взятых Ею городов.
…Отсюда, с Турнельской башни, графу хорошо был виден весь Париж.
Высокие, склонившиеся друг к другу дома в три – четыре этажа с остроконечными крышами, с дворами-колодцами, лабиринты узких извилистых улиц, заполненные пестрой суетящейся толпой, площади, на которых бурлило многолюдье рынков, широкие мосты, густо застроенные домами – настоящие маленькие кварталы. На реке стояли большие суда со спущенными парусами. Корабли эти пришли из многих стран, и теперь неожиданно разразившаяся смута задержала их, заставив опустеть причалы и портовые склады, где прежде, как муравьи, суетились грузчики, таская туда сюда тюки с товарами.
Шпили и колокольни церквей, рыжая чешуя черепичных крыш и солома кровель бедных лачуг, светло-серая громада Нотр-Дам-де Пари. Величественный Лувр с его почти двумя десятками вычурных стройных башенок по величине превосходил небольшой городок. Левее его возвышались купола Дворца Правосудия. Правильными многоугольниками то тут, то там выделялись отели, принадлежавшие знатнейшим родам королевства, каждый со своими огородами, птичниками, трапезными, рыбными садками, конюшнями, кузницами, винными погребами и хлебопекарнями – всем, что нужно для жизни сотен населявших их людей, окруженные ухоженными садами, виноградниками, парками с ажурными галереями и беседками. Были даже зверинцы, чьи обитатели – дикие быки, медведи и привезенные из-за моря львы, предназначались для охоты и рыцарских единоборств, в последнее время вошедших в моду на турнирах.
К городским стенам жались предместья – Сен-Жермен, Сен-Антуан и еще дюжина. Иные из них сами были подобны городам, включавшим в себя множество аббатств, дворянских особняков; с пышными ярмарками и знаменитой далеко за рубежами Франции Монфоконской виселицей.
На противоположном берегу Сены в рассеивающемся утреннем тумане виднелись башни университетского квартала с его четырьмя десятками коллежей, в которых проживали и учились студенты из всех христианских земель.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Тьма внешняя'
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11